***

      Чонгук просыпается и не может понять, где он находится. Он лежит на какой-то мягкой постилке, кругом стоят какие-то свёрточки, пузырьки с травами, зельями. Немного привстав, колдун потирает болящую после вчерашнего голову, тяжело вздыхает и пытается встать. Перед глазами немного плывёт, он пытается опереться о какой-то комод ладонью, но слышит рядом низкий голос.

      — На твоём месте я бы лучше не поднимался, Чонгук.

      Младший, переставая двигаться, застывает на месте и усаживается обратно на постилку. Напротив него, находясь спиной, стоит тот самый человек в белом, что-то делает за столом, а после с подносом в руках разворачивается и направляется прямо к Чонгуку. Осторожно поставив на край импровизированной кровати, парень берёт в руки чашку и подносит ко рту Чонгука, произнося:

      — Тебе необходимо выпить это, чтобы стало легче.

      Чонгук послушно выхватывает из чужой ладони чашку, обхватывая её своими двумя, и пьёт раствор маленькими глотками. Он внимательно следит за этим незнакомцем, который даже в помещении находится в капюшоне; светловолосый приподнимается, вновь идёт к своему столику, чтобы взять пузырёк с какой-то мазью. У него довольно большая коллекция: всевозможные скляночки, баночки, сушёная трава висит на длинной верёвке вдоль комнаты; Чонгук оглядывает всё и сразу, пока взглядом не натыкается на светлые волосы — кажется, этот человек хочет всё-таки показаться ему. Его, конечно же, смущает голос парня, так как он отдалённо напоминает один из знакомых ему ранее голосов, но не придаёт этому значения. Парень вновь возвращается обратно, присаживаясь, а Чонгук не может отвести взгляда; эти голубые глаза такие захватывающие, особенно, когда молодой человек смотрит ими прямо, кажется, в самую душу Чонгука.

      — Мне нужно обработать твою рану, Чонгук, можно я…кхм… Осмотрю?

      Лёгкий румянец появляется на чужом лице, а Чонгук лишь кивает, отодвигая край тёплого покрывала и позволяя приблизиться к себе светловолосому. Колдун осторожно развязывает рубаху, распахивает её, а после, открыв баночку и взяв оттуда немного мази, кончиками пальцев проходится по ране на рёбрах. Она неглубокая, но Чонгуку немного щипет; он шипит сквозь сомкнутые зубы, смотрит немного пугливо — со стороны такое ощущение, что это совсем другой человек, не тот, который был вчера: воинственный, решительный, храбрый — а затем перехватывает чужую ладонь, немного сжимая в своей.

      — У меня довольно странный вопрос, но…откуда ты знаешь моё имя, откуда тебе известно что-то о моём отце, и, чёрт возьми, почему ты обо мне заботишься? Я же чуть тебя не убил?!

      Чонгук не понимает, почему этот парень ведёт себя так с ним. Нет, должно же быть какое-то логическое объяснение, либо просто Чонгук не замечает очевидных вещей.

      — Я просил передать через Хосока Юнги тебе информацию, но, видимо, ты совершенно о ней забыл, спустя два года, да?

      Голубые глаза наблюдают за чужим лицом; Чонгук смотрит неверующим взглядом, сопоставляя картинки в голове и сказанные ему Юнги слова. Он застывает, пытается что-то произнести, но получается только жалобное и довольно-таки тихое:

      — Тэ… Тэхён-ни?

      Светловолосый улыбается лишь одними уголками губ, продолжая наблюдать за младшим, а потом почти взвизгивает, потому что:

      — Господи! Хён!

      Чонгук кидается на него, крепко зарываясь в объятия; он дышит часто-часто, прижимает к себе тесно, что-то тараторит, а потом болезненно шипит, а Тэхён отстраняется от него и смотрит слишком серьёзно.

      — Ты ещё плохо себя чувствуешь, а уже полез обниматься, пожалел бы себя, Чонгук-и.

      Но Чонгук сейчас не обращает на боль никакого внимания; он тонет в чужой улыбке, в такой искренней; он заворожён этим цветом глаз и вообще впечатлён новым преображением хёна. Улыбка Чонгука становится всё шире и шире, а уже через секунду, Тэхён, да-да, именно он, устраивается рядом и прижимается всем телом. Осторожно приобнимает, чтобы не причинить младшему боль, а после начинает медленно и размеренно говорить.

      — Я хотел, чтобы мы встретились в другой обстановке, в более приятной, и я даже предвидел, что могу принести тебе физическую боль; у меня было, так скажем, видение, поэтому я и предупредил Хосока, а тот в свою очередь — Юнги. Но, видимо, ты больше слушался отца, да?

      Чонгук гладит ладонью по светлым волосам, лежа с прикрытыми глазами, почему-то на душе такое умиротворение, хотя, этого стоит ожидать — рядом с Тэхёном Чонгук всегда чувствует себя другим, более спокойным и с рассудительным умом. Он коротко целует в белобрысую макушку, тяжело вздыхает, а после ощущает чужое дыхание на собственных губах. Медленно, плавно, будто бы дурманя, Ким касается искусанных губ младшего; каждое его движение — осторожное, тихое, спокойное. Он боится спугнуть, боится сделать больнее, чем есть сейчас; Тэхён не в силах противостоять своим желаниям, потому что разорванная на два года связь требует этой близости, требует уединения. Жаркое дыхание опаляет, Чонгук сам не в ладу с собой, тыкается губами в чужие, сначала отвечая несмело, а потом — и вовсе теряет грань с реальностью. Он подминает под себя хёна, нависает сверху, немного отстраняется, чтобы убедиться, что всё хорошо, чтобы ещё раз заглянуть в чужие глаза и оказаться на самом дне, в самой пучине; губы вновь исследуют чужие, несмелые и робкие чмоки переходят в более взрослые, жаркие. Тэхён обвивает чонгукову шею, ближе притягивая к себе, целует нежно, целует чувственно, стараясь передать истосковавшееся состояние. Чонгук его прекрасно понимает; и как только он мог сразу не узнать Тэхёна, его хёна, без которого и жизни раньше не представлял, позволяет отцу натащить на себя ошейник и сделать своей точной копией. Чонгуку не хочется, но он уже в этом плену.

      Чёрт, но в плену тэхёновых чар он ещё больше погряз.

      Оторваться с каждой секундой друг от друга всё сложнее, но кислорода в лёгких категорически не хватает; никто не хочет уступать друг другу, потому что для обоих — желанно, дико, губяще…так сладко.

      Но не выдерживает первым Чонгук; он отстраняется, грудная клетка его ходит ходуном, когда он жадно вдыхает воздух, Чон смотрит шальным взглядом, прикусывает и так искусанные губы и вновь возвращается к Тэхёну — боится, что всё окажется плодом больной фантазии, выдумкой, миражом, прекрасным сном…

      Молодой колдун не целует, он лишь укладывает к себе на грудь старшего, накрывает тем самым тёплым покрывалом и чмокает в висок, проговаривая еле слышно, но Тэхён слышит, его сердце ходит ходуном и будто раненая птица выворачивает всё наизнанку, хотя выбраться наружу.

      — Я так люблю тебя, хён.

***

      Чонгук просыпается среди ночи от слишком жарких объятий хёна, ну, дело в них, да, даже не в плотной ткани покрывала. Тэхён спит сном младенца; его веки плотно прикрыты, он весь закутанный в это самое покрывало, а Чонгук не в силах сдержать улыбки. Он легонько выпутывает из «оков» старшего, осторожно проводит ладонью по лбу, чтобы убрать немного влажноватые волосы, а затем наклоняется вперёд и целует кончик носа — то самое место, где у хёна красуется милая маленькая родинка. Нет, Чонгук обращает на неё внимание ещё давно, но почему-то вспоминает только сейчас. К слову, поцелуи не прекращаются, хочется спуститься губами ниже, что, собственно, и делает младший; осторожно распахивает белый халат Кима и почти теряет сознание. В голове возникает один давнишний разговор.

      — Знаешь, Чонгук-и, мне совершенно не комфортно спать в одежде.

      Они сидели тогда под деревом после изнурительных тренировок, а Чонгук зачем-то заговорил про сон и то, что ему совершенно не удобно спать во всех этих просторных рубашках-балахонах. Тэхён заливисто засмеялся с реакции младшего — у того горели щёчки, он лишь удивлённо поглядывал на хёна и пытался что-то сказать, но Тэхён перебил его.

      — Попробуй как-нибудь, вдруг понравится.

      — Хён не изменяет своим привычкам, — легко шепчет Чонгук и пользуется этим; покрывает поцелуями-бабочками длинную шею Тэхёна, осторожно касается, старается не разбудить, не потревожить чужой сон.

      Он вдыхает аромат чужого тела, сразу же сходя с ума, потому что… «хэй, хён, где ты взял так горячо любимые мною орхидеи?» Улыбнувшись своим мыслям, продолжает исследование родного тела. Между ними такое — впервые; Чонгуку немного боязно, у него сердце глухо в груди стучит на каждое собственное движение и ладони немного потряхивает. Но он всё равно берёт себя в руки, спускается губами ниже, к острым ключицам и целует каждый миллиметр солнцем поцелованной кожи под выпирающими косточками. Чонгук, наверняка, подозревает, что Тэхён не спит; можно было бы догадаться по рваному дыханию старшего, по его вздымающеейся грудной клетке, по…да по всему, Чонгук, серьёзно. Но младший слишком увлечён, слишком перед ним эстетически-прекрасная картина, которую хочется запечатлеть в памяти и хранить до конца дней своих. Молодой человек продолжает вести губами ниже, доходит до грудной клетки, касается её так нежно, шепча тихо-тихо: «я люблю тебя, ТэТэ, безумно люблю».

      Тэхён, будто бы одна сплошная мурашка, весь сжимается, от интимной атмосферы, от этого чёртова чонгукова шёпота, от сказанных слов, от ощущений… Он раскрывает глаза, неожиданно для младшего тянет его за руку на себя, и тот так удобно устраивается сверху, что Тэхёна кроет. Эта истинность, предназначенность просто сводит с ума, Чонгук сводит с ума. От ощущений хочется спрятаться, раствориться, исчезнуть. Хочется полностью окунуться в омут с головой, что и делают оба парня.

      Чонгук стягивает с себя длинную рубаху в горизонтальную полоску, ничего другого, кроме Тэхёна, перед собой не видит; ему хочется этой близости до боли в коленках, ему просто хочется побыть наедине, побыть сейчас с Тэхёном и открыть нечто новое для себя.

      Тэхён прекрасен; до невозможности восхитительный, и Чонгук готов исчезнуть с лица земли, решив, что не имеет права быть любимым таким человеком, не имеет право любить сейчас его самого. Кончики пальцев касаются бархатной кожи, ведут ниже, минуя бусинки сосков — потому что, давайте будем честны: Чонгук смущается — едва проводит ими по выпирающим тазовым косточкам, а после, всё-таки дико волнуясь, устраивается между ног Тэхёна. Это так в новинку, это так…

      Чонгук поднимает свой неуверенный взгляд и сталкивается с нежным тэхёновым; в них теплота, понимание, забота.

      — Не бойся, — шепчет Ким.

      Чонгук улыбается, приподнимая только уголки губ, а после резко подаётся вперёд. Его горячие прикосновения везде — Тэхён чувствует их так сильно, так отчётливо, будто бы всё это под кожей, настолько глубоко, настолько волнительно-приятно. Младший целует внутренние стороны бёдер, под коленкой, иногда прикусывает нежную кожицу, ведь он пробует, изучает новые грани, изучает чужое тело, его реакцию, его отзывчивость. Старший же в блаженстве прикрывает глаза, потому что это — невыносимо; Чонгук невыносимый. Он будто бы знает, что делает; он — мастер тэхёнова тела, его главный почитатель и ценитель, его тайный воздыхатель.

      Все чувства, всё ощущение — нечто новое; Тэхёна разрывает на части, когда он осознаёт своим помутневшим сознанием, что Чонгук слишком низко спускается своими поцелуями. Он касается его там так предельно осторожно, аккуратно, боясь причинить боль, что от этого становится в разы хуже (лучше). Чонгук — заботливый; осторожно ведёт кончиками пальцев, так же не спеша ласкает, пока помутневшим и расфокусированным взглядом пытается смотреть на Тэхёна. У него закинута голова, и младшему ужасно хочется вновь зацеловать эту длинную и манящую шею, что он, собственно, и делает через пару секунд. В этот раз целует жарче, чувственней, оставляя на тэхёновом теле пока легко заметные следы.

      Эта ночь — нечто большее; она связывает их, она губит их, уничтожает, разбивает на осколки. У Тэхёна точно всё взрывается внутри, когда он глубоко в себе чувствует чонгуковы длинные пальцы, когда младший, настолько нежный и ласковый, после каждого поцелуя шепчет нечто восхитительное.

      Кого нужно благодарить, что небеса подарили ему такого человека, как Чонгук? Кого нужно восхвалять, что у них — одна судьба на двоих: неделимая и оттого тяжелая?

      Чонгук дурманит, заставляет потонуть в себе похуже всех сильнодействующих зелий, что умеет приготовлять Тэхён; он мечется по мягкой лежанке, ладонью прикрывает рот и сдавлено мычит, потому что для него постыдно издать звуки страсти, звуки настоящего наслаждения.

      Черноволосый хоть и неопытный любовник, но Тэхёну нравится; то, как всё происходит слишком плавно и не спешно, то, с каким обожанием на него смотрит Чонгук, когда проникает всё глубже и глубже. Чонгук вновь целует, обнимает, касается, пока сам Тэхён только в силах обнять младшего, слегка обвив его шею свои руками и всё-таки издать полустон прямо возле уха младшего.

      Ночь медленная, тягучая, дурманящая; бархатный голос Тэхёна, который срывается от его же стонов, хриплый такой, подобен этой самой ночи. Чонгук не может наслушаться, у него сердце пропускает удар, когда он замечает, что на грудной клетке в районе сердца — то самое место, недавно поцелованное Чонгуком — расцветает очередной бутон орхидеи. Он прикусывает губы, у него перед глазами невероятная картина, у него перед собой — Тэхён; Тэхён, который сейчас очень податливый, любвеобильный на ласки, на прикосновения, на нежные слова.

      — Чёрт… Тэхён-а…

      Чонгук близок к концу; он заваливается на спину, утягивает на себя своего хёна, а после — придерживает его за талию, наслаждаясь вновь и вновь восхитительным. Лунный свет просачивается через маленькое оконце и попадает на часть прекрасного тела Тэхёна. Его глаза отдают сапфирным оттенком, длинная шея, соблазнительные ключицы и часть впалого живота отливают серо-синим. Он весь такой невероятный, такой ранимый сейчас, что Чонгук прямо тут, прямо сейчас готов признать своё поражение — и дело вовсе не в силе — он, безвозвратно, безоговорочно, полностью в Тэхёне. Он даже слов не в состоянии подобрать, насколько сильно любит его. Каким он раньше был дураком, не понимая этого, а вот теперь, наблюдая за тем, как на собственных бёдрах сидит Тэхён, весь изгибается, сжимается и поскуливает — чёрт, как же невыносимо!

      — Я… Я л-люблю… т-теб-бя-я… — прерывисто, почти задыхаясь, шепчет Тэхён.

      Вселенная взрывается на миллионы частей и разлетается на сотни тысяч световых лет, когда эти двое, поддавшись, наконец, своим истинным чувствам, соединяются в единое целое. Это кажется сказкой, для каждого — сон, нереальность; такой приятный, тягучий, как патока, нежный, подобно тем самым лепесткам орхидеи; захватывающий, как опасная битва, словно идущая по острию ножа.

      Они засыпают в объятиях друг друга; благодарят небеса за этот подаренный момент в их жизни и обещают друг другу, что никогда больше не покинут. Тэхён жмётся теснее, обнимает взмокшее крепкое тело, блаженно прикрывает глаза и отправляется навстречу к Морфею; Чонгук давно уже спит, на его лице довольная ухмылка, а ладони покоятся на тэхёновой талии.

      Вот теперь всё, как надо.

***

      Хосок со вчерашнего дня бродит в чаще леса; он пытается мысленно связаться с Юнги, но ничего не помогает. Фамильяр предчувствует нечто плохое, особенно, когда на его пути попадается неизвестное ему войско. Он не замечает среди них Чонгука, но что-то терзает его душу и сознание, он раздражён, немного зол и совсем капельку разочарован.

      «Юнги, ответь же мне!»

      Он находит дорогу домой только к ночи следующего дня. В маленьком домике Тэхёна свет не горит, поблизости к калитке привязан конь, а Хо, не обращаясь в человека, а всё также оставаясь котом, проскальзывает через маленькое оконце домой. Оглядывается по сторонам, но ничего подозрительного не видит, проходит в комнату Тэхёна, присаживаясь на задние лапки на маленьком столике.

      «Опять плохо спит», — думает Хосок, когда слышит сдавленное дыхание своего хозяина и какие-то всхлипы.

      Ночные кошмары у Тэхёна с того самого времени, как его ссылает в эту деревушку отец Чонгука. Колдун не может сначала долго заснуть, а, когда ему это всё-таки удается, подкрадываются мучительные ночные кошмары. Видимо и сейчас…

      «Что? Что это?»

      Хосок спрыгивает со столика и начинает приближаться; ему кажется, что происходит нечто непонятное, что с Кимом что-то творится, но когда он оказывается рядом с мягкой постилкой… тут же срывается обратно к столику.

      Потому что он становится свидетелем интимных взаимодействий Тэхёна и Чонгука; у него внутри непонятное ощущение, липкая каша вместо мозгов, и всё, что он может проговорить внутри себя, это: «кажется, я в этой жизни человеческой совершенно ничего не понимаю».

***