Страшная метель завывала, закручивая вихри колючего ледяного снега, подобно танцовщице, виляющей подолами легкого платья.

— Когда вы сможете приехать на опознание? Это нужно сделать в ближайшее время… девушка?

Она опустила телефон. Перед глазами поплыло, но что-то сверхъестественное заставило ее вновь прислонить трубку к уху:

— Повторите адрес?

— Станция «Девятый парк». Вы должны приехать с документами в ближайшее время, вы меня услышали?

— Повторите адрес!

— Девушка, у меня нет времени разговаривать, вы должны явиться сюда сами.

— Как я могу с ним связаться?

— Вы не свяжетесь с ним – он умер. Приезжайте на опознание, «Девятый парк».

— Какой у вас адрес? Вы говорите слишком громко!

— Мы вынуждены сообщить, что ваш номер был последним набранным абонентом и также мы должны изъять ваш автомобиль для следственной проверки.

Метель била в лицо, теперь она стояла на улице, в одном легком платье.

— Девятый парк. Девушка, у вас волосы пропали, — снова голос из трубки.

Она провела рукой по волосам, между пальцев остались целые пряди некогда блестящих длинных волос.

***

Тамар вскрикнула и открыла глаза, моментально сев на постели. В комнату пробивались лучи солнца, обещая безоблачную погоду. Она с облегчением, но теперь уже осторожно легла обратно, и тут же обратила внимание на запястье руки – там по-прежнему красовалась зеленая лента. Такую ленту завязывал каждый член их группы, посещая общественные или увеселительные, как сейчас, мероприятия. Такая лента была неким знаком «своих», чем-то обобщающе-подчеркивающим.

Секунда, и она опять в полувертикальном положении пытается оживить телефон, который выключился от голодной жизни с безответственной хозяйкой. Экран моргнул и снова выключился, но Тамар все же успела разглядеть время – 18:14.

Очевидно, придя домой ранним утром, она упала спать прямо в платье и макияже, как была. Она оглядела спальню. Дверь была открыта, в проходе лежало пальто. Чуть подальше от него, свернувшись (видимо от отчаяния), лежал блестящий платок. Туфли были тут же, практически у самой кровати – правая облокотилась на левую, а левая, в свою очередь, бессознательно лежала на боку.

Еще хотелось полежать, привести мысли в порядок (как они еще остались?), но в квартиру позвонили и она, будучи при полном вчерашнем параде, поплелась впускать настойчивого гостя.

— Вау, что за повод? Или ты меня так ждешь? Я не мешаю? Как у тебя дела? — налетела с вопросами Прелесть. Тамар впустила ее, прижавшись к стене, чтобы та не снесла ее с дороги. Убедившись, что гостья благополучно «осела» на тумбе в прихожей, снимая обувь, Тамар с вопросительным выражением лица выглянула в подъезд:

— Ты без картины?

— Представляешь, три картины назад у меня куда-то делось зеркало! — воскликнула Прелесть, стягивая ботинок.

— Зачем тебе зеркало? — Тамар спросила, едва не прибавив в конце «дура», но к счастью, ей все еще было плохо, поэтому для экономии сил она оперлась на стену и скрестила руки. Холод, обычно охватывающий сразу после вылезания из-под одеяла, воспользовался ситуацией и принялся грызть бедную уставшую женщину. Взгляд упал на ленту и пока собеседница снимала обувь, она успела подумать, что было бы хорошо избавиться от напоминания этого вечера-ночи-утра. Голова не болела - это радовало и пугало одновременно.

— Через зеркало я смотрю на вещи, которые меня вдохновляют, — она задумчиво посмотрела наверх, куда-то в угол между стеной и потолком, — бывает смотришь на что-то несуразное, и оно не вызывает у тебя никаких чувств. А потом видишь то же самое через зеркало, и оно будто кричит на тебя, заставляет срочно запечатлеть его в сердце картины, понимаешь?

— Прелесть, — не то позвав художницу, не то отреагировав на ее откровение сказала Тамар, улыбаясь и слегка кивая головой.

Они были очень разными, но между ними всегда было что-то вроде искры. Они неплохо ладили, учитывая характеры обеих.

— Они тебя отвергли, да? — резко нарушила идиллию Прелесть и с сожалением заглянула в глаза подруги.

— Откуда ты знаешь? — Она осеклась, — вернее, почему ты так решила? — И поняв, что Прелесть убедилась в своих догадках и оправдываться нет смысла, она спросила: — Лиза растрещала по сетям? – последствия разногласий медным тазом ударили Тамар по голове сзади, без предупреждения. Так часто бывает, когда забываешься минутными диалогами с кем-то, отвлекаешься на безделушки вроде сувениров, однако реальность никуда не уходит. Она стоит сзади и выжидает момент, когда ты будешь наименее расслабленным, расправляет свои холодные руки с острыми когтями, чтобы вонзить их в самую плоть, а потом медленно вытаскивать, пока капли липкой горячей крови стекают по телу, и каждая капля буквально кипит от количества самокопания, ненависти к себе и осознания ушедшего времени.

— Так это правда?

— Откуда. Ты. Знаешь? — Тамар резко оторвалась от стены и сделала три шага навстречу художнице, процеживая каждое слово. Руки неосознанно сжались в кулаки и сами ушли за спину. Рефлекс, выработанный годами агрессии, появлявшейся из ниоткуда. Она ловко контролировала эти приступы, порой настолько ловко, что никто и не замечал, что девушка вот-вот разорвет кого-то на кусочки.

— Я всегда знала, что так случится, они же неспособны признать друг друга! — безмятежно продолжила собеседница, не замечая, что раздражает Тамар вопросами. — Помнишь, к тебе приходили какие-то люди оттуда, и я пришла в тот день?

— Что такое «неспособны признать друг друга»?

— И вот я на них смотрю - все такие же пустые глаза, одни, другие, третьи, — не обращая внимания на собеседницу продолжала Прелесть, — и у них была глупая энергетика, я смотрю: одна, другая, третья – все одинаковые, полупрозрачные, руки пахнут водой.

Прелесть говорила, смотря куда-то в отдаление, будто читала слова со стены. Тамар даже заглянула в ту сторону, куда был устремлен ее взгляд, в надежде найти что-то, чтобы оправдало ее странную речь.

— Там еще была такая одна, — Прелесть вдруг резко посмотрела на нее, изо всех сил вспоминая не образ, а оболочку женщины, в переводе на человеческий – «внешний вид» — с волосами как рисовые макароны, но будто в них добавили ржаную муку и какой-то соус, — она посмотрела на Тамар, словно та должна была догадаться, о ком идет речь еще несколько мгновений назад.

— Это называется маска для волос, когда смешивают разные полупитательные ингредиенты и втирают в кожу головы, надеясь, что она простит все грехи с перманентными окрашиваниями, — в шутку начала рассказывать девушка. На самом деле ей было не смешно. «Как она могла знать?», «Дура, зачем тебе зеркало?» - проносилось в голове. Она не хотела слышать ответы, несмотря на неоднозначность ситуации. Тамар хватало своего опыта и своих собственных выводов, но соседка не унималась, поэтому пришлось дразнить ее рассказом про маску для волос.

Тамар любила подобные игры – ей нравилось заставлять людей покидать свою зону комфорта, напрягаться, излагать информацию по-другому, стараться донести то, что они хотят. В этом, наверное, она находила удовольствие – из-за ответственности, которую она на себя брала, ей также все время хотелось кого-то чему-то научить. Поэтому, когда она видела, как жертва расспросов «клюет» на ее незамысловатый фокус, внутри что-то тепло улыбалось.

— Совсем нет! Я говорю тебе про настоящего человека! У нее был кардиган с искусственными дырками, а колготки – наоборот новые. Меня просто вывело из себя такое несоответствие и, я помню, что тогда задумалась о том, что у нее нет вкуса! Совсем нет вкуса! Это же надо, — не унималась Прелесть.

У нее были свои, ей одной известные понятия красоты. Например, она неизменно носила платок не на голове, а на запястье левой руки. «Зачем мне оборачивать его вокруг шеи, которой я дышу, если он может пригодиться мне для другого» — однажды ответила она, когда Тамар не выдержала и поинтересовалась, зачем ей такой странный аксессуар в таком месте. «И все же, тебе бы очень подошло оборачивать его именно вокруг шеи» — уговаривала Тамар, про себя замечая, что последние пару лет в ней ключом бьет желание кого-то чему-то учить, всех наставлять и переубеждать.

Они прошли на кухню, где Тамар обнаружила бокал с недопитым шампанским со вчерашнего вечера.

— Ужинать будешь? — по-хозяйски спросила она у гостьи.

— Ты же не готовишь, — будто уличив ее в самообмане скептически сказала художница.

— Как ты чувствуешь, — с обидой и одновременно промелькнувшей похвалой отметила Тамар, приземляясь на один из стульев после бесполезного «витка» в кухонном пространстве. Изобразить роль хозяйки не получилось. Художница знала ее достаточно давно, чтобы прекрасно понимать, что из Тамар хозяйка – как из нее самой математик. Прелесть не любила и не признавала цифры. Ее творчество позволяло ей расплачиваться картой в продуктовом, не считая деньги и не беспокоясь насчет сдачи. Время она измеряла картинами, а количество людей в комнате – словом «душно». Это было довольно абстрактное понятие, потому что добрых две трети населения планеты для нее были «прозрачными» людьми, а значит, «душно» в комнате могло быть, когда там было как двое, так и двести человек.

«Прозрачными» она называла тех, кто ничего из себя не представлял. В ее понимании, человек имел духовный вес только тогда, когда создавал что-то, что отражало бы его внутренний мир. Она самовыражалась через картины, а ее соседка Тамар – через тексты к фильмам, именно поэтому она с ней дружила. Хотя Тамар не пыталась понять, почему художница нашла с ней общий язык. Ей вполне «хватало» понятий, которыми Прелесть оперировала в своей повседневной лексике.

— Что ты планируешь делать дальше? — спросила Прелесть.

— Бокал себе заберу, наверное, — задумчиво ответила Тамар. Она как раз размышляла о том, нужно ли возвращать его в заведение или «делать ей больше нечего что ли». Шампанское выдохлось и на вкус было кисло-сладким. Поморщившись, она вылила остатки в раковину.

— Нет, я про жизнь, — неожиданно перебила ее размышления художница.

— У нас какая-то викторина? — рассмеялась Тамар, пытаясь скрыть растерянность. За жизнь она так и не научились пускать людей в свою душу, и любые попытки обойти ее «железный занавес» воспринимала как попытку вооруженного захвата, отчего тут же сама кидалась в атаку. Первоначальные меры были превентивными – Тамар сводила все к шутке. Но тем, кто никак не оставлял ее в покое приходилось несладко: она могла больно обидеть или даже сжечь мосты.

— Нет, просто я знаю, что ты не знаешь, что тебе делать дальше. Проект окончен, зарплаты выплачены, билеты выкуплены. Это ты сама так говорила, если что.

— Я?! — брови взлетели в негодовании, смешанным с ужасом, и если бы она не сидела, то точно бы упала от таких фраз знакомой. — Я сказала? Когда?

— Вчера ночью. Ты сама мне позвонила и рассказала.

Прелесть еще немного помолчала, затем, подперев голову рукой и как-то странно посмотрев на подругу, добавила:

— Но ты все равно молодец. Прозрачных нам не победить, но я хочу, чтобы ты понимала, что ничего кроме искусства не имеет веса. Достижения науки обесценят, технику будут использовать для убийств. Только искусство имеет значение – оно делает бессмертным и защищает имя.

Тамар и сама все это прекрасно знала. Но, в отличие от Прелести, она не задумывалась о будущем – не могла вылезти из прошлого. Не желая соглашаться или вступать в рассуждения, для вида комичности она улыбнулась, но улыбка была перебита волной воспоминаний вчерашнего вечера. Да, может быть, она звонила ей, а сейчас не помнит, но ее внутренняя девочка была готова вытолкнуть подругу за порог – не любила, когда ей напоминают о чем-то неприятном, ею же самой устроенном.

— Не болит голова, — задумчиво произнесла Тамар.

Прелесть вопросительно посмотрела на нее: — что еще раз? — ей казалось, что Тамар разговаривает не с ней.

— Я говорю: не болит голова. Это странно. Если бы я была пьяна вчера, она бы болела сейчас. А я хорошо себя чувствую, понимаешь? — на лице Тамар появилась эмоция легкой надежды. Хотя ей не нравился предмет разговора, Прелесть была чем-то неприкасаемым в ее мире. В сознании Тамар, эта девушка скорее была похожа на древнюю книгу: обложка выделана драгоценными материалами, которые хочется потрогать, а страницы исписаны непонятными символами и все, что остается делать – это перелистывать их, наблюдая за вальсом чернил и представляя, что наблюдаешь за написанием этого шедевра своими глазами. Рисовать образ человека, который трогал все эти камни за десятки веков до твоих ухоженных современными кремами с глицерином рук. Такую книгу не хотелось откладывать, несмотря на ее несуразность.

— Может, ты не так много выпила? — предположила Прелесть, заведомо зная, что ошибается.

— Ну, во-первых, — с важным видом начала Тамар, будто ей нужно было любой ценой доказать, что она тоже может пребывать в состоянии нестояния, потому что ей можно, потому что она взрослая, и потому что отвечает исключительно за себя, — я себя знаю, и знаю, что и от каких количеств мне бывает. Во-вторых, я тебе вчера звонила, как ты сама говоришь, а я не помню!

— Значит тут что-то не так… — Прелесть нахмурилась. Мне определенно точно звонила ты.

Вздохнув, она продолжила: — но разве это сейчас важно? Скажи, чем ты планируешь заниматься?

Тамар опять сдержала приступ агрессии. Ей нравилась Прелесть, но ее дотошность и расспросы отталкивали. Как бы она сейчас хотела, чтобы в голове начали всплывать отрывки вечера, как в комедиях и дешевых мелодрамах! Но этого не происходило. Она чувствовала себя хорошо, хоть и подавлено.

— Я знаю в чем дело! — неожиданно закричала Прелесть. — Когда у вас была вечеринка? Ну то есть, — она осеклась и взмахнула руками, — в какой день недели?!

— Во вторник…

— Вот, а сегодня четверг! Поэтому ты так хорошо себя чувствуешь!

Тамар смотрела на нее молча, пытаясь осознать сказанное. С одной стороны, не было ничего страшного в том, что она выспалась и хорошо себя чувствовала. С другой стороны, как в здравом уме можно спать сутки?

Прелесть рассмеялась.

— Что такое? — Тамар была сейчас настолько уязвима, что ей показалось, что художница смеется над ней. Чтобы не ударить ее ни за что, она на всякий случай решила убедиться в правильности своих догадок.

— Я вспомнила шутку, — продолжала сквозь смех она, — Тамар, извини пожалуйста, — она не могла остановиться, — я пошутила! Сегодня среда, все в порядке!

Еще одна волна эмоций, еще одна вспышка гнева, которую она подавила внутри. Она облегченно выдохнула.

— Очень смешно, — с укором и долей обиды протянула она. Тамар хотела спросить, чего же еще такого она сказала Прелести по телефону, но художница вдруг запрыгнула на стол, чуть не сшибив стеклянные бутылки, выполнявшие роль подсвечников.

— Боже! Тамар, сделай что-нибудь! Он ядовитый! — она судорожно тыкала пальцем в сторону выхода с кухни.

— Ядовитая тут только я! Или ты со своими шутками! А это, — она медленно опустилась на корточки и бережно подняла паука размером с половину своей ладони, — мой хороший друг.

— Ты в себе? — Она села на стол.

— По крайней мере я не скачу по чужим столам! Этот паук у меня живет зимой. Я его не выгоняю, весной он уходит. Мы комфортно существуем, не боимся друг друга и не мешаем. К тому же, — она подняла паука на уровень лица, — если он будет плохо себя вести – скормлю Плесени.

Плесень, дальневосточный сцинк, жила у Тамар уже пару лет, и была ее самой лучшей собеседницей. Имя получила благодаря окрасу под названием «у моей бабушки варенье в банках, когда прокисало, такой же пленкой покрывалось и блестело, только пахло противно». А вообще, у нее красиво блестела спинка, отливая не то голубым, не то черным, а сбоку красовались желтые полосочки, эффектно подчеркивая форму ящерицы.

Девушка не была точно уверена в гендерной принадлежности рептилии, но по некоторым моментам поведения был сделан вывод, что Плесень – именно Она. Так, она могла без причины проявлять агрессию, чем походила на свою хозяйку, была привередлива в еде и проводила много времени лежа. Тамар завидовала – Плесени не нужно было улыбаться людям, можно было их кусать и не оправдываться. Тамар каждый раз сдерживалась, чтобы никого не ударить или не укусить.