Леонардо сидел в своем любимом кресле, держа в руках и на коленях множество исписанных его зеркальным почерком листов с чертежами, заметками, набросками и прочими вещами, занимающими не только много бумаги, но и большую часть жизни художника. Он перебирал их, стараясь отыскать наброски, что сделал совсем недавно. Они были нужны ему для одной из незавершенных картин, а вдохновение посетило его только сейчас. Поэтому он так стремился отыскать их во что бы то ни стало.

Громкий раскат грома заставил Леонардо подскочить и оглянуться на окна. За окном начинался дождь, порывы ветра усиливались, и однажды даже ставни не выдержали и настежь распахнувшись, жалобно заскрипели. Художник бросился к ним, и, удерживая одной рукой слетающий с головы берет, другой запер ставни на щеколду. Грустно вздохнув, он обратил свой взгляд за окно. С детства Леонардо не очень любил грозы: в пять лет его напугали молния и гром. Но сейчас он волновался не о том, что ветер снова может распахнуть окна. Он боялся, что с Эцио, человеком, который был для него больше чем другом, может что-то случиться. Неважно что, но могло ведь. И он мог уже не вернуться.

Он опустился обратно в кресло. Внезапным наваждением нахлынувшее вдохновение ушло так же быстро и неожиданно, как и пришло. Леонардо отложил бумаги в сторону и, подперев рукой щеку, задумчиво посмотрел на огонь. Желтые и красные языки пламени яркими стрелами взлетали от дров к дымоходу, по пути разлетались и завивались в причудливые спирали, сталкивались друг с другом и становились единым целым. Это напомнило Леонардо их с Эцио ночи, когда они так долго обнимали и целовали друг друга, когда они соединялись в нежном и в то же время страстном танце любви.Танце, чем-то напоминающем эти вихри огня.

Продолжая глядеть на огонь, Леонардо, сам того не желая, задремал, его берет сполз на бок, а рука, не выдержав напора его поникшей головы, перестала служить ей опорой и получилось так, что Леонардо как бы завалился на бок в кресле. Его светлые волосы растрепались, грудь размеренно вздымалась, а лицо было таким умиротворенным и подетски нежным, что даже человек с каменным сердцем не выдержал бы и не стал его будить, настолько кротким и ласковым было выражение его лица.

По скользким и мокрым от дождя крышам бежал молодой человек в белых одеждах, тоже промокших от проливного дождя, тяжелыми каплями спускающегося с небес. Он старался добежать побыстрее — его давно ждали, а он обещал прийти. Обещал остаться. Перепрыгнув с одной крыши на другую и, ухватившись одной рукой за балку, соскочив на третью, он продолжил свою гонку с невидимым противником, так и норовящим добраться быстрее него и завладеть его единственным сокровищем, никем не тронутым и так бережно оберегаемым. Эцио задыхался, поскальзывался, падал, но все равно бежал. Капюшон то слетал с его лица, позволяя и без того мешавшему дождю слепить своими каплями Эцио. Но тот поправлял его на бегу, не останавливаясь и не желая отдыхать.

Наконец он заметил нужный ему дом и радостно улыбнулся — в знакомых окнах горел свет. Верный и добрый Леонардо все еще ждет его. Спрыгнув с более высокой крыши на более низкую и найдя специальный уступ, Эцио совершил Прыжок Веры, от которого у него перехватывало дыхание и появлялось ощущение, что за спиной выросли крылья. Приземлившись в промокший насквозь стог сена, и без того замерзший Эцио вздрогнул и поежился, чувствуя каждой клеточкой кожи сырость мокрого сена. Поскорее выбравшись, он бегом бросился на ту сторону улицы к такой знакомой двери и постучал туда, зная, что пусть и не сразу, но Леонардо обязательно ему откроет.

И он открыл. Действительно, не сразу, но присмотревшись к нему, Эцио улыбнулся виду своего друга. Берет сполз на лоб, почти закрыв один глаз, волосы растрепались и спутались, одной рукой художник придерживал дверь, а другой тер заспанные глаза. Увидев Эцио, Леонардо улыбнулся и пропустил его внутрь. Эцио сразу же начал снимать промокшую одежду, зная, что Леонардо будет только за.Оставшись лишь в одной рубашке и тонких штанах, повесив всю одежду на старые мольберты и поставив сапоги поближе к камину, Эцио потянулся и нежно посмотрел на хлопотавшего вокруг стола

Леонардо. Он подошел к художнику и обняв его за талию, притянул к себе и прошептал:

— Не суетись так, Лео… Я хочу, чтобы ты тоже отдыхал… Вместе со мной…

Развернувшись и приобняв Эцио одной рукой за шею, Леонардо улыбнулся:

— Ты что, собираешься отдыхать со мной, не восстановив перед этим хоть немного сил?

— Раз так, то конечно нет, — засмеялся Эцио, прижимая его к себе.

Следующие полчаса они ужинали немногими купленными Леонардо продуктами. Но этого им было вполне достаточно. Немного сыра и хлеба, чуть-чуть овощей и фруктов и легкое недорогое вино — эта пища была для них самой вкусной, нежели та, которую едят богатые ханжи, даже среди множества «друзей» и слуг одинокие. Они сидели на небольшом диванчике, который был как раз рассчитан на двоих, и общались на разные темы, вполне осмысленные или же совсем бредовые. Им было как-то не важно, самым главным было то, что они вместе.

Наконец, отставив в сторону стакан, Эцио забрал второй у Леонардо и, взяв художника за руку, потянул его в сторону кровати, скрытой в не освященной огнем камина полумраке дальнего угла комнаты.По пути Эцио помогал другу снимать излишки одежды, пока тот не остался в таких же белой рубашке и тонких штанах, какие были и на ассасине. Только берет до сих пор находился на его голове.

Леонардо лежал на кровати со скомканными простынями и легкими одеялами — следами их прошлой ночи. Эцио находился над ним, ласково снимая с него рубашку и проводя пальцами по его красивой светлой коже. Леонардо не отставал и стягивал с Эцио рубашку, отбросив её, он обнял ассасина за шею и, приподнявшись, увлек его долгим и сладким поцелуем. Эцио отвечал со всей доступной ему нежностью и обнимал его одной рукой за талию. Не выпуская из объятий Эцио, Леонардо перекатился на бок, увлекая его за собой и продолжая поцелуй. Эцио поддался и притянул его к себе, ласково проводя по спине художника подушечками пальцев и изредка переключаясь с его губ на шею и подбородок. Руки Леонардо заходили уже дальше спины, они принялись стягивать с Эцио штаны и, добившись успеха, занялись своими. Оставшись в чем мать родила, они не остановились, а продолжили свои ласки и прикосновения все активней и нежней, обнимая и скользя по коже друг друга, выводя на плечах и спинах замысловатые узоры.

Когда Эцио вошел в Леонардо, художник застонал от удовольствия и выгнулся дугой, моля ассасина не останавливаться, продолжать эти движения. Они двигались навстречу друг другу с одинаковым ритмом, их руки переплетались, золотые волосы Леонардо разметались на подушке, а иссиня-черные Эцио прилипли к вспотевшей от напряжения и некоторой духоты в комнате спине. Наконец их движения стали все более быстрыми и оба они кончили одновременно. Эцио лег на бок рядом с Леонардо и уткнулся носом ему в грудь, обнимая руками за талию. Леонардо прижал его к себе и они лежали, приходя в себя после этого любовного акта.

За окном притихший было дождь снова набирал силу. Леонардо зарылся носом в волосы Эцио и прошептал:

— Единственное, что я люблю в дожде, это то, как пахнут после него твои волосы…