День проходил за днем, порой Шилуа не мог вспомнить, сколько их было. И сколько еще осталось? Хвала Богине, Хон Эн все же не окончательно обезумел, и Шилуа не заставляли работать как прочих учеников. Но и занятий с оружием и со стопками чертежей оборонных сооружений, карт и прочей скукоты хватало за глаза. В первые шесть или семь вечеров он заливал слезами жесткие набитые шерстью подушки. Казалось, что это конец: он не встанет с утра, и к многочисленным синякам добавятся следы от плети. Шилуа видел, как секли нерадивых на скотном дворе, у загона с ярнунами. Здесь нет умелых лекарей, раны загниют, и он умрет, прямо в этой ужасной холодной спальне, где единственное окно выходит на унылую скалу с кустиками сухой травы.

Но на рассвете Тэй стучал в дверь, Шилуа как-то сползал с постели и одевался. Голубой наряд члена клана стал похож на шмотье побирушки, и пришлось скрепя сердце сменить его на более практичный. Черный. Рабский цвет, который, к тому же, совершенно ему не шел. Шилуа утешал себя тем, что это всего лишь тряпки, никто в здравом рассудке не спутает его с рабом. Всего лишь временная мера.

Самое мерзкое, что платье пахло потом. Верхний короткий халат и штаны можно было отдать в стирку всего лишь раз в шесть дней, а исподнее чон-ша и ученики стирали себе сами. У Шилуа имелось пять перемен, но запас неумолимо подходил к концу. Уже завтра придется влезать в просоленную насквозь, жесткую и вонючую нижнюю рубашку, не говоря о подштанниках. Хотя и тело под ними не сияло чистотой… А пойти в бани — просто страшно.

Во дворце общие купальни были разве что у слуг, да еще можно вспомнить бассейны в садах тиджи, но это совсем другое. Однако мысль терпеть вонь казалась гораздо хуже, чем смущение, что кто-то увидит его голым. В конце концов, слуги в Дон Хуа же видели? А эти мужланы по крови и положению ничуть не выше дворцовых слуг.

На улице бушевала непогода: с неба лился мокрый снег, намерзая на ступенях и выступах причудливыми каракатицами. Проходя по двору, Шилуа мельком увидел Тодо. Четверым стражам цитадели не давали бездельничать, встроив их в обычный распорядок работы крепости. Тэй выглядел каким-то помятым, Шилуа на миг задумался: когда страж спит? Ведь по ночам он дежурит у дверей своего ото… Но и сам Шилуа наверняка выглядел не очень. Это проклятое место словно создано для того, чтобы заставить померкнуть даже сам свет.

Густой пар вырвался из дверей, на миг ослепив. Шилуа спустился по ступенькам и остановился в нерешительности, прижимая к груди ворох белья. Пол в низком длинном помещении был деревянный, пахло смолой, мокрой тканью и нагретым железом. У стенок высоких баков сушились на веревках чужие рубахи и подштанники. В середине вместо досок шла полоса из округлых валунов, источавших жар. На крючках у скамей висели ковшики и лохани — кранов, как во дворце, здесь не было. Значит, придется черпать кипяток и нести? А если у Шилуа дрогнет рука и он обожжется? Купелей тоже не было. Но это еще ничего: и в Дон Хуа не все любили плескаться в воде.

В самом конце комнаты на полукруглой скамье сидели пятеро чон-ша. Точнее, сидели четверо, а пятый… Кровь бросилась в лицо. Шилуа поспешно отвернулся, едва не жмурясь от стыда. Усилием воли заставил себя снять с полки деревянную лохань, бросить туда одежду. И дышать.

Одно дело читать о телесных удовольствиях или слушать рассказы, совсем другое — видеть воочию. Шилуа взял ковшик, пошел к баку с горячей водой. Зачерпнул, стараясь смотреть куда угодно, только не в конец комнаты, но глаза помимо воли притягивала в высшей степени развратная сцена. Пятый стоял на коленях, его голова мерно двигалась меж разведенных крепких бедер одного из воинов. И этот пятый оказался не чон-ша. Такие волосы были у единственного человека на всю крепость: у Гон Сэ. Ученика. Он хорошо стрелял из арбалета и даже Шилуа показывал кое-что из хитростей. За светлые волосы и голубые глаза его дразнили степным смеском. Может, так оно и было.

Удерживающий мальчишку чон-ша совершенно не стеснялся, коротко выдыхал сквозь губы, надавливая Гон Сэ на затылок. Никто из них не стеснялся… Шилуа стиснул челюсти и отвел глаза от их рук, обхватывающих члены. И немедленно встретился взглядом с чон-ша, что сидел в центре. Тот улыбнулся, Шилуа чуть не утопил ковшик.

Главное — не показывать им страх. Спокойно сесть раздеваться, не слишком медленно, но и не очень быстро. Вылить ковш на камни. Пар на несколько мгновений скрыл от глаз постыдную картину, хоть и не приглушил звуки: глухие низкие стоны и хлюпанье, от которого хотелось заткнуть уши. За шестнадцать с половиной лет жизни Шилуа видел всего один член: свой собственный. И теперь… это все было слишком.

Он сел спиной к оргии, поставил рядом таз с водой и достал скребок. Хороший, с серебряной вязью букв по краю, отлично заточенный. Гибкое лезвие счищало и грязь, и волосы. Если что, им можно и оборониться. Хотя при этой мысли стало еще хуже. Представить себе, как он втыкается в кожу, а по металлу течет красное… Шилуа сглотнул. Наследника Мол’Эт тронуть не посмеют. Он не просто ученик. Если кто-то прикоснется хоть пальцем — поплатится и пальцем, и головой. Главное — не показывать страх. Делать все размеренно и самому не порезаться.

Хвала Богине, короткие волосы не нужно отжимать. Одежда уже плавала в большой лохани с горячей водой. Шилуа вдруг осознал, что не взял с собой ничего на смену, да и не осталось у него чистого. Значит, придется закутаться в одну из здоровенных небеленых простыней, которые стопками лежали у самого выхода, и ждать, пока жар печей высушит хоть одну рубашку. Что еще надо делать со стиркой? Шилуа вспомнил пятна, оставшиеся от падающих на двор хлопьев сажи кухонной печи. Может, как-то потереть ткань… В лотке на стене лежала мыльная склизкая масса, пахнущая травами. Шилуа не решился тронуть это и пальцем, брезгливо поболтал ладонью в лохани, потянул за попавшийся рукав и удивился, какой он тяжелый. Двумя руками вытащил и сжал рубашку, чтобы хоть немного избавить от лишней воды.

— Не так.

Шилуа отпрянул: возле него стоял еще один чон-ша, вынырнувший из бокового прохода, которого Шилуа не заметил поначалу. Слава всем богам, не один из тех, что по-прежнему развлекались с учеником в углу. Но все равно голый и огромный, словно зарг, особенно по сравнению с Шилуа.

— Смотри, как надо, — мохнатые лапищи скрутили рубашку легко, словно она была сделана из паутины, Шилуа показалось, что он слышит треск. — Теперь вешай. У правой печи быстро высохнет.

Зарг уселся рядом, потянулся за ковшиком. Шилуа поспешно выкрутил остальное, как смог, и почти бегом побежал к веревкам.

Невозможно было вешать и совсем не смотреть… Светловолосый ученик, видимо, обслужил почти всех, судя по расслабленным позам и тому, что их руки теперь были заняты кружками с брагой. Последний чон-ша безо всякой жалости стискивал светлые волосы в кулаке и откидывал голову назад, жмурясь от удовольствия. А Гон Сэ… Шилуа с изумлением увидел, что тот вовсю ласкал сам себя в том же жестком ритме, в котором мучитель трахал его в рот. Гон Сэ был возбужден, гибкое тело блестело от испарины. Ему что… ему это нравится?! Как такое может понравиться?!

Воздух казался тяжелым, пропитанным мускусом и потом. Зарг со скамейки смотрел на Шилуа с любопытством.

— Хочешь так же?

Шилуа отчаянно замотал головой и попятился, едва не прижарившись спиной о раскаленный бак.

— Ты, малыш, слаще всех, кого я в жизни видел. Конечно, сосать не заставлю, но сам бы не отказался попробовать тебя на вкус, — подмигнул чон-ша, опрокинул на себя таз воды и поднялся. — Ну, не стесняйся… иди сюда.

Он приближался, а Шилуа понял, что от паники не может не то что двигаться, но и дышать. Все, что он мог сделать — это закрыть глаза и представить себя далеко-далеко.

Мимо лица пронеслось дуновение, такое холодное, что обожгло кожу. Шилуа резко, до боли в ребрах, вдохнул, закашлялся, открыл глаза и увидел зарга на полу, по которому шипя катились угли: от удара распахнулась вьюшка под баком. Чон-ша утирал с лица красное. Шилуа замутило, он прикрыл рот ладонью. Страж в одежде, припорошенной снегом, повернулся, сдернул с полки простыню и с силой стянул ею своего ото.

— Тэй… — прохрипел Шилуа.

Тодо старательно смотрел в сторону, пока он кутался в благословенно плотную ткань.

***

Когда Тэй пришел в спальню со стопкой аккуратно сложенного сухого белья, Шилуа уже перестало колотить. Он сидел в коконе из двух одеял и медленно цедил крепкое вино из маленького костяного рога. Вино тоже принес страж — и где только достал?..

— Почему ты не убил этого выблядка горной козы? — сипло спросил стража Шилуа. Тот вздохнул, положил белье и выпрямился. — Ты ведь послан меня защищать.

— Я исполнил свой долг, ото. Но вам стоило предупредить одного из нас, куда вы направляетесь.

— Ты обвиняешь меня?! — расширил глаза Шилуа.

— Я бы не посмел, ото, — опустил голову страж.

— Почему ты его не убил? — повторил вопрос Шилуа.

Тодо заговорил тихо, ровно, глядя в стену, словно отчитывался перед своим чонхан:

— Мой долг — защищать ото. Если бы я дал волю гневу, мне пришлось бы убить их всех. А после нас убили бы те, кто снаружи.

Шилуа помолчал, кусая губы, снова хлебнул вина.

— Он не дотронулся до меня. Думаешь, мог бы он?.. Ну…

— Нет, ото, — опустил глаза страж. — Вы член правящего клана. Я знаю Динтэ, он не самоубийца.

— Так ты поэтому оставил его в живых? — ядовито прищурился Шилуа. — Потому что знаешь? Может, и вовсе не стоило вмешиваться?

Тэй бросил на него быстрый взгляд и снова вперился в стену.

— Если вам причинят вред, нам останется лишь умереть, а в такой смерти нет чести. Я знаю всех в крепости. Имена, черты характера, слабости. Это часть моей работы.

Шилуа хихикнул. Странный этот Тодо. Вино кончилось, оставалось лишь отложить рог и плотнее натянуть на плечи одеяло.

— Разжечь вам огонь?

— Нет, я умею сам!

Он отбросил одеяло и вскочил. В босых ногах забегали мурашки. Простыня слетела, Шилуа с удовольствием натянул на себя чистую, пахнущую травами рубашку. Ткань была чуть жестковатой, но это терпимо, зато согрела и прикрыла тело и ноги до середины бедер. Он взял из поленницы дрова и сунул в печь, стал раздувать угольки. Как назло, в этот раз никак не получалось вернуть их к жизни. А Тэй вместо того, чтобы помочь, таращился в окно, как дурак.

— Помоги же мне! — нетерпеливо воскликнул Шилуа.

Спохватившись, страж присел рядом, достал из кармашка на широком поясе зажигательную шкатулку. Через мгновение в печке плясало пламя. Шилуа сел на постель, блаженно вытянув ноги к теплу печи. Палец на левой руке слегка саднило. Поднеся ее к глазам, Шилуа увидел, что из подушечки торчит тонкая щепка. Он выдернул занозу и сунул палец в рот.

— Ото Шилуа! — в ужасе воскликнул Тэй. — Кровь…

Шилуа рассмеялся, откинув голову.

— Вот уж не думал, что Стражи Цитадели такие дремучие. Неужели тебе ни разу не попадало по лицу во время тренировки?

Тодо смотрел растерянно. Шилуа снова демонстративно сунул палец в рот.

— Запреты Четверых относятся к чужой крови. Не к своей. Ты читал священные тексты? А я читал, — заключил он, не дожидаясь ответа. Зевнул и заполз в уже остывшее гнездо. — От твоего вина меня тянет ко сну.

— Я буду за дверью, — поклонился Тодо.

Шилуа сел на постели и поджал губы. За окном бил ставни ветер. На лестнице, должно быть, страшный холод, там вечно завывает, словно великан трубит в башню.

— Ты можешь остаться с этой стороны, — неуверенно сказал Шилуа. — Здесь теплее.

Тэй замер у дверей.

— Я хито, но всего лишь страж, — тихо сказал он не оборачиваясь. — Мне не подобает находиться в вашей спальне, — и вышел вон, плотно прикрыв створку.

Шилуа упал на спину и со стоном закрыл одеялом лицо. Он вовсе не то имел в виду! Это вино сделало язык быстрее мыслей, иначе отчего можно было понять слова именно так?! Или он сам не понял своего стража? Отупел за это время без бесед, книг и дворцовых приемов, где принято говорить полунамеками и играть в игры значений?

У Шилуа никогда не случалось даже самого завалящего романа. У него и друзей-то толком не было, куда уж говорить о возлюбленных. Заигрывания с придворными дамами кончались приятным волнением от обмена взглядами и парочкой остроумных фраз. Мужчин Шилуа просто нравилось бесить. А тиджи не в счет: двусмысленные прикосновения и томный трепет ресниц — часть их природы, но здесь нерушимые границы работали с обеих сторон. Забавляться и шутить с чужими игрушками можно, заходить дальше пожатия рук — нельзя. Все это было лишь развлечением.

Шилуа не задумывался о том, чтобы подпустить кого-то к себе. Хотя бы просто представить, как кто-то прикоснется к нему… особенно после сегодняшнего… Нет! Ни за что. При одной мысли по телу проходила нервная дрожь. Его давным-давно никто не трогал, кроме слуг. Только в раннем детстве было иначе.

Отец почти не ласкал его, да Шилуа теперь и не помнил родителей. Его обнимала няня, но всегда вместе со вторым выкормышем, что в свои восемь лет еще сосал грудь. Тогда они с четырехлетним Ши спали в одной колыбельке, почти в обнимку.

Идиллия вскоре кончилась, и начался кошмар. Тикаэла требовал, чтобы Шилуа играл лишь с ним. Если няня уделяла больше внимания ласковому младшему, то устраивал скандалы с швырянием вещей и утробным воем, которого боялись не только родители принца, но даже наставники. Куда бы Шилуа ни пошел, принц следовал за ним и отравлял все, до чего мог дотянуться. Хотел быть центром и так небольшого мира.

Шилуа быстро выучился хитрить, убегать и прятаться. Находить укромные уголки Дон Хуа, о каких не ведали даже стражи, чтобы поиграть с другими детьми. Но по возвращении его приятелей ждало наказание, а порой и плеть, особенно если они были рендэ.

Потом мальчикам подарили зверей. Тикаэле скоро наскучила его охотничья птица, а самочка барса стала для Шилуа лучшим другом. С Рыу он чувствовал себя по-настоящему любимым. И защищенным. Играл с ней целыми жи, пускал спать в ногах.

Потом Тика ее убил. И даже не особо скрывал располосованные когтями руки. Шилуа так и не понял — за что? Но не спрашивал: лежа в горячке, он не говорил ни слова, а когда встал на ноги, уже не видел смысла добиваться объяснений от этого изувера. Тикаэла притих и тоже отстранился. Может, понял, что перешел черту, а может, удовлетворился результатом: ведь младший перестал сближаться с кем-либо совсем. Шилуа уже было все равно.

Наследный принц рано почувствовал вкус власти. Стал ревнив, теперь не к Шилуа, а к своему положению. На занятиях другие мальчики страшились в чем-то оказаться лучше него, поддавались, терпели наказания от учителей. Но принца они боялись куда больше. Шилуа не боялся, ему и терять было нечего. Он мог позволить себе ходить по грани лезвия сколько угодно, делать все то, чего не смели другие. Тринадцатый наследник — насмешка, что никогда не сядет на престол, но при этом насмешка, нужная клану, словно породистый бычок — стаду.

С годами становилось все хуже, но король и вся верхушка Мол’Эт упорно не желали замечать, что растят деспота. Хито видели в Тикаэле светлого ликом юношу, благословенного Четверыми, молодого принца, который преуспевал во всех занятиях и искусствах, безупречно соблюдал этикет, разумного и строгого не по годам. Гордость это хорошо, ведь будущий король когда-нибудь станет королем настоящим, а честь короля — это честь клана и государства. Что касается жестокости… Без нее невозможно править огромной страной.

***

Как-то днем пришла подвода, полная новехоньких меховых сапог с яркими, почти нарядными шнурками. Их выдали всем, кроме пятерых гостей крепости. И рацион чон-ша изменился. Пусть он не дотягивал до дворцового, но обеды и ужины стали вполне сносными. А Шилуа с удивлением понял, что это не он стал ловчее передвигаться по Ло До, а воины перестали намеренно задевать его плечами. И теперь они не просто умолкали, когда наследник проходил мимо, а еще и кланялись. Хотя скабрезные шуточки и замечания продолжались — видимо, это из простолюдинов ничем не вытравить.

Однако Хон Эн нашел способ отомстить: елейно улыбаясь, он сообщил, что отправляет наследника на ближайшую сигнальную башню. Как раз пришло время проведать тамошних смотрителей и заменить их другими. А будущему чонхан полезно будет узнать, как устроена сигнальная система Око Кумэ.

Кроме наследника, шли двое чон-ша, которые станут смотрителями на ближайшее двулуние. Шилуа намеренно прошел мимо Тодо и приказал сопровождать себя другому стражу по имени Йен.

Йен легко тащил на широкой спине заплечную сумку. Всех четверых путников связывала веревка, на случай, если кто-то оступится, за поясом чон-ша торчали ледорубы. Крутая тропа прыгала вверх сразу от северной стены. Удивительно, но Шилуа сумел пройти до первого привала и не очень устать. Прижавшись к обледенелой скале, он жадно глотал воду из бурдюка, глядя на свои ноги с привязанными к ним громоздкими кошками. На длинном меху сапог намерзли белые сосульки. Наверняка после этого похода на ступнях появятся мозоли.

Стоило подняться выше башен крепости, и перед глазами открылся вид, не уступающий панораме из Дон Хуа. Как бы Шилуа ни противился этой мысли, но красота есть красота. Запорошенные снегом леса поднимались по южным отрогам гор. Сверху была видна изумрудная полоса, переходящая вдалеке в сероватую дымку нижних земель. Там проходила граница со степями.

Кривые зубы сияющих пиков вздымались в небо, провалы ущелий сверху и правда напоминали складки одеяния Богини Неба, одной из Четверых. Край белого подола приходился как раз на границу Око Кумэ. Ее дочь, Богиня Огня, нежно гладила платье матери, подсвечивая фонтаны снега на изломах гор. Водный Бог покрывал острые уступы сверкающим полотном, ковал узорные сосульки, украшающие тело брата, что спал беспробудным сном, пока на Его груди вырастали и рушились империи… А Водный Бог все не терял надежды, что когда-нибудь возлюбленный, Бог-Земля, внимет ласкам Его рек и ручьев и проснется.

После третьего привала стало гораздо тяжелее, прежде всего из-за того, что перестало хватать воздуха. Но чон-ша ведь как-то выживали тут, значит, и Шилуа сможет. Он уже понял, что гораздо крепче, чем считал раньше. Здесь хвойные деревья стали мельче, стволы причудливо изгибались, словно ползли по горе. Он поддерживал свой дух придумыванием мучительных пыток для Хон Эна. Когда тот надоел, принялся за наследного принца. Белоснежной шее Тикаэлы не пошла бы грубая веревка, но ведь в том и суть…

Сигнальная башня стояла на голой вершине. Ветер дул там постоянно, снег не мог зацепиться за гладкие черные скалы. Из них была сложена и башня. Внутри оказалось даже уютно: потолок нижнего этажа украшали правильные каменные дуги, сходившиеся в подобие цветка. Большая жаровня свисала на толстых цепях, в ней горели поленья. Каменная же изогнутая лестница уходила наверх. Строители понимали важность своего дела и постарались на совесть. А может, просто боялись наказания — кто в здравом уме захотел бы тащиться на эдакую высоту и работать на пронизывающем ветру?

Сверху на площадке, окруженной зубчатой стеной, стоял огромный чан, полный хитро переложенных дров, а над ним с двух сторон — плошки с маслом. Одно движение — и горящее масло прольется вниз, вспыхнет ревущим пламенем, посылая тревожную весть дальше, в следующую башню. А сбоку висело отполированное стальное зеркало. С помощью него башни передавали сообщения в безоблачную погоду, используя определенную последовательность вспышек. Шилуа постановил себе по возвращении во дворец найти в библиотеке книгу светового языка и выучить его.

— Мы вчера видели тоири, — похвастался один из смотрителей за ужином.

— Я даже в нее стрелял, — кивнул другой, — правда, не попал. Здоровенная же тварь!

— Да вам со скуки, небось, облако за птицу показалось, — хихикнул один из сменщиков. — Тоири здесь сроду не водилось.

— Значит, прилетели, — пожал плечами стрелок.

Тут, наверху, солнце садилось позднее, чем в крепости. Шилуа вышел наружу, чтобы не сидеть в полутьме и духоте: он все еще дышал, как рыба, вынутая из воды, хотя Йен и другие уверяли: это пройдет, нужно только подождать. Йен не пошел за ним: наверное, решил, что уставший за день ото никуда не денется с круглой площадки. Шилуа усмехнулся. Тэй знал его лучше.

Почти отвесная тропа вела на южную сторону, где были сложены кипы заготовленных бревен, и вниз — туда, откуда эти дрова приносили. Ветер тут не дул, Шилуа снял варежки и потрогал колкую верхушку крошечной сосны. Взять бы такую и принести во дворец для украшения комнаты. При воспоминании о своей спальне Шилуа вздохнул. Там такой удобный широкий подоконник с подушками, чтобы валяться с книгой!

Его внимание привлекло узкое пятно на снегу. Сойдя с каменистой тропы, Шилуа подошел и потрогал это пятно. Словно кусок дерева, но на ощупь гибкий. Промороженная ткань? Шилуа вздрогнул, представив, что под ним лежит чей-то труп. Но все же потянул за неведомую штуку. Она вышла из снега на удивление легко. Шилуа ахнул и выпустил из пальцев… перо. Длиной с его ногу, шириной в две ладони, светло-серого цвета, на кончике переходящее в синий. Выходит, дежурные не врали. Шилуа в возбуждении оглянулся по сторонам. Может, где-то рядом есть еще перья. Или следы. Что-нибудь! Он ни разу не видел больших, настоящих тоири, только читал о них.

Птицы разговаривали со своими хозяевами, потом перестали, одичали, разлетелись. Интересно, правду ли писали про разговоры. Разве может птичий клюв произносить человеческие слова, а человек — кричать и щебетать, подобно птице? Скорее всего, просто преувеличивали, а тоири использовались как обычное домашнее животное.

Шилуа ползал по заснеженным камням долго, забыв о том, что дышать все еще тяжело. Птица, скорее всего, прилетела снизу, из ущелья, значит, нужно поискать у самого обрыва.

Большой пласт под ногами дрогнул и тронулся с места неожиданно: Шилуа был еще далеко от края… Но богам это не важно. За что Четверо прогневались на него? Шилуа не успел ни вознести молитву, ни уцепиться за последний торчащий камень. Только придушенно пискнул и понял, что летит вниз на пока еще мягкой лавине снега. Прямо в ущелье, в закатном резком свете кажущееся бездонным.

Он пошевелился и рискнул открыть глаза. Затылок жгло, а, кроме этого, ничего нигде не болело. На лице лежала шапка снега. Осторожно стряхнув ее, Шилуа вернул себе способность дышать и видеть. Слева была бездна, от глубины и близости которой снова перехватило дыхание. Шилуа вцепился в оказавшееся справа нагромождение веток, пытаясь отодвинуться от края, уползти вглубь уступа, к стене. Перебирая руками, забрался в самый тупик и встал, прижался к скале спиной.

Интересно, чем это воняет? Неужто он обделался от страха? Но в штанах, вроде, сухо. Шилуа сосредоточился на том, что видит перед собой, и снова пискнул — и от ужаса, и от восторга.

На уступе было гнездо размером со спальню в Ло До. Толстая полукруглая стена веток превосходила высотой Шилуа. В гнезде лежали два яйца, из половинок каждого можно было бы сделать кровать для десятилетнего ребенка. По шероховатой скорлупе шли причудливые узоры голубовато-серого. Шилуа залез наверх, потянулся всем телом, чтобы потрогать это чудо и едва успел отдернуть ладонь. Раздалось звонкое клацанье, Шилуа потерял равновесие и скатился внутрь, прямо к когтистым ногам птицы.

Тоири был птенцом: об этом говорили чересчур огромная голова, куцые крылышки и густой белый пух вместо перьев. Он еще раз попытался откусить от гостя кусок, но Шилуа проворно убрался в сторону.

— Тихо, мой хороший…

Конечно, это прозвучало по-дурацки, но в голову не пришло ничего более умного. Птенец, казалось, был с ним солидарен: огромные черные глаза смотрели с насмешкой. Он хлопнул крылышками и склонил голову набок, разглядывая человека.

— Какой большой и красивый мальчик! — прохрипел Шилуа, пятясь к стене. — Я не собираюсь обижать тебя.

Тоири смотрел недоверчиво. Потом сделал шажок вперед. Еще один. Издал звонкий боевой клич и кинулся в атаку. Шилуа уже попрощался с жизнью, в красках представив, как здоровенный клюв раскроит ему череп, но вдруг что-то случилось.

Злость и удивление. Тепло. Запах чего-то огромного и родного. Мягкость, любовь, окутывающая, как объятия — до слез. Нетерпение в ожидании взросления. Руки зарываются в мягкий пух. Это приятно. Сделай так еще. Голод. Вкус свежего мяса и теплая кровь. Нет уж, вот этого точно не надо! Накатившая дурнота мгновенно умножается на два, затем отступает, послушная чужой воле. Вопрос. Он не знает, как ответить. Кровь единственного друга на руках, запах меди. Невыносимо острое одиночество. Гнев. Опять кровь, текущая по льду, а начало ей — в глотке мертвого наследного принца. Ты это сделаешь? Нет!

Шилуа отпрянул в сторону и упал, неловко подвернув руку. Что это было, Богиня-Небо милосердная?! Перед глазами все танцевало, будто после пары кувшинчиков крепкого нно.

Тоири таращился и тихо клекотал. Он тоже был удивлен так сильно, что образы проносились сквозь сознание, не успевая оставить отпечатка.

Снова картинка Тикаэлы в крови. Вопрос.

— Я тебя… слышу? — выдавил Шилуа. — Как?!

Удивление сменяется насмешкой, потом — довольством. Превосходством. Это странно для неоперившегося птенца. Снова насмешка. Глупый, глупый, заносчивый. Большие птицы парят над горами, очертания которых меняются, плывут, зеленое и белое воюют друг с другом… Прадед, дед, отец, сын, внук… Тоири помнят все, что помнили предки.

Так вот оно что. Вот как тоири общались с людьми. Вовсе не нужен для этого клюв или рот… Согласие. Прикосновение руки и крыла. Прикосновение разумов. Почти нежность и сразу — раздражение. Глупый, трусливый, совсем слабый. Но мой. Мой. Я — твой. Нет я. Нет ты. Есть целое. Никогда не будет иначе. Отголосок безнадежности. Опасение.

Шилуа не успел осознать открывшееся ему понимание — слишком оно было странным, слишком объемным. Тоири шагнул ближе, склонил большую голову, прижался к груди. Утешение. Нужда в тепле. Шилуа несмело провел рукой по лбу, вдохнул сквозь пух. Пахло зимой, ветками и немного птичьим пометом.

Внезапно птенец встрепенулся. Свет померк, налетел ураганный шквал, и весь мир пропал за размахом гигантских крыльев. Шилуа скорчился на ветках, закрыв голову руками. Сейчас он станет обедом…

Один удар сердца, два, три… двадцать. Тонкие короткие крылышки не покрывают целиком, только голову и пятую точку. От этого становится смешно, Шилуа кусает губы. Изумление, мгновенное требование: не смей. Как можно?! И потом — мешанина чувств, в которой преобладает смирение, непоколебимая твердость и эхом — чужая ярость, далекая, но столь сильная, что достигает и Шилуа.

Наконец, вихри эмоций улеглись и перестали трепать его, словно флажок на ветру. Шилуа рискнул поднять голову, потом встал на четвереньки. Тоири и правда были огромными… Отец птенца сидел на краю гнезда, чтобы посмотреть в его глаза, пришлось запрокинуть голову. Звонкий возмущенный клекот отдался в затылке. Презрение хлестнуло через край. Прекрасная птица отвернулась прочь от мерзкой картины.

Птенец тоири нахохлился, стоя посередине между своим могучим родителем и Шилуа. Ему было больно. Шилуа погладил его по кончику крыла, потом выше, по спине. Воспоминание о том, как крылышки прикрыли "самое дорогое"... и мгновенная сцепка одинаковых эмоций. Тихое чириканье и смех сливаются.

Шилуа протянул другую руку и наконец-то потрогал одно из гигантских голубоватых яиц. Он ощущал себя крепко пьяным, в том состоянии, когда кажется, можно абсолютно все.

Тепло. Умиление. Кто там у тебя? Брат? Сестра? Сестра. Тепло.

***

Перо Шилуа подарил Йену — тот сильно перепугался, когда ото не вернулся в башню. Чон-ша, проклиная чудака-неженку, пошли по следам на подветренной стороне и увидели обвал. Страж едва там и не перерезал себе глотку, его с трудом уговорили подождать хотя бы до ночи. Когда они вернулись к тропе, Шилуа уже ждал их. Он рассказал, что видел обвал, случившийся незадолго до прогулки, и подошел поближе из любопытства. А после нашел перо и вернулся назад по своим следам. Все трое испытывали великое облегчение, что Шилуа отыскался в добром здравии, и даже не пытались найти в этой сказочке нестыковок. Пока шли к башне, Шилуа то и дело незаметно потирал живот: там ощущались следы когтей грозной птицы. Отец-тоири очень хотел бы расплющить попавшую ему в лапы погань, но все же не стал. Не из жалости, это точно. А почему? Одни боги знали.

А по возвращении в Ло До оказалось, что домой ехать уже завтра. Шилуа так ждал этого дня, а теперь собственная реакция на новость его несколько ошарашила: к радости примешалось и разочарование. За это двулуние наследник открыл в себе многое, чего не знал раньше, и смог бы еще больше…

Прощались с ним удивительно тепло — в серый предрассветный двор вышли и Кайко, и ученики, и Зин, учитель фехтования. Шилуа избегал смотреть на Гон Сэ, потому что помимо воли взгляд скользил на его губы, вызывая постыдные воспоминания. Динтэ спустился со стены, и Шилуа сразу отступил поближе к стражам, но чон-ша только улыбнулся во все зубы:

— А мне до смерти не забыть, что я видал тебя вблизи голышом! Здоровый ожог на память остался.

Все это Шилуа вспоминал уже лежа на любимом подоконнике, глядя в подернутое морозной рябью окно. Парчовые подушки едва слышно похрустывали под спиной, рядом стоял поднос со сладостями и лежал ворох книг: все, что только можно было достать про тоири и, на всякий случай, про степную магию. Способности птиц — настоящее волшебство. А еще Шилуа, как и хотел, взял свиток про световые сигналы охранных башен. Библиотекарь был весьма удивлен, ведь до того тринадцатый наследник читал только о похождениях мифических героев, баловался сказаниями о давних битвах и историей государства, если та была написана не очень уж сухим языком.

На уроках боевых искусств тоже удивились и успеху Шилуа, и его напору — раньше наследник не нападал по своей воле, только отбивался, и то криво-косо.

— Может, вас теперь учить вместе со стражей? — рассмеялся учитель.

— Если это позволит мне защититься, то да, — поджал губы Шилуа.

— Ото перестал считать себя бессмертным. Что ж, похвально. Я изменю план ваших уроков.

Встретившись с Шилуа на террасе, в окружении придворных, Тикаэла ухмыльнулся.

— Как прошла ваша поездка, брат?

— Лучше, чем некоторые желали бы, — ответная улыбка Шилуа могла бы затопить медом весь Дон Хуа. Он сделал подхалимам принца знак расступиться, подошел к нему вплотную и прошептал, не прекращая улыбаться: — Для меня было удовольствием поучить манерам тамошнего чонхан, который по вашему наущению пытался снять меня, словно продажную девку. И вы еще говорили что-то о чести клана?!

Глаза Тикаэлы расширились. Он отступил — то ли от изумления, что Шилуа впервые за семь лет говорит с ним столь дерзко, то ли не в силах подобрать пристойный ответ; потом и вовсе сбежал с террасы. Прихвостни последовали за ним. Едва они скрылись, к Шилуа подскочил слуга:

— Чистого неба, ото Шилуа Ама Си Мол’Эт. Вас зовет Его величество.

Дядя редко разговаривал с ним, и еще реже это происходило в неформальной обстановке. Шилуа поклонился королю и, повинуясь жесту, опасливо присел напротив. Малая гостиная возле покоев Его величества лишь звалась «малой», на самом деле она могла бы вместить полсотни человек, а высота потолка и вовсе подавляла. Зачем строили такое? Ведь гостиная — это не тронный зал, она должна быть хоть немного уютной. Свет лился через каменные узоры окна, дробился, отражаясь от сверкающих тонких колонн. Интересно, старшие сыновья короля любили это место? Подушки на широком полукруглом диване, казавшемся игрушечным по сравнению с великолепием высоких сводов, были голубые и белые — цвета клана и цитадели. Наверняка больные глаза короля устают от этого постоянного блеска. Шилуа выбрал бы для него зеленые или коричневые, золотистые…

— Ты сердишься на меня, мальчик?

Шилуа встрепенулся, посмотрел на короля и встретился с проницательным взглядом. Сегодня дядя не надел повязки: за окнами было пасмурно.

— За что я посмел бы рассердиться на вас?

Король вздохнул, провел сухой рукой по длинным седым волосам.

— Это была моя идея — послать тебя в Ло До. Не Тикаэлы, как ты думаешь, — дядя улыбнулся Шилуа уголками тонких губ. — Мои глаза видели много горя и не так остры, как раньше, но разум еще при мне. Это пошло на пользу. Ама был бы доволен тобой.

— Отец давно умер, — дрогнувшим голосом сказал Шилуа. — А я мог не вернуться. Хотя что бы это изменило? Всем плевать.

Наверняка не стоило так говорить. Так не разговаривают с королем. И вообще, действительно — какое кому дело?

— Неправда, Ши. И ты можешь гораздо больше, чем полагаешь. Признай это хотя бы перед собой.

***

Связь словно текла под кожей. Во время их обменов мыслями тоири казался ближе, чем самоё «я». Даже вне общения Шилуа слышал птенца постоянно, словно отголосками собственных чувств. Это ощущалось странно, но приятно: он больше не был один. Тоири читал его память и эмоции, частенько недоумевая и возмущаясь человеческим миром с абсурдными правилами. Эта возможность быть открытым кому-то до самых печенок порой смущала Шилуа, однако птица никак не отзывалась на то, чего стыдился человек, а поражалась совсем иным вещам. Птенец не испытывал к Шилуа особой симпатии, только интерес и толику сострадания, словно к убогому. Делился с ним тем, что считал полезным.

Теперь хотелось лечь спать пораньше: после заката тоири засыпал в тесном тепле, между родителями, и Шилуа тоже получал щедрую порцию чужой заботы и любви. Потом к двойному теплу добавилось еще одно. И еще.

Почему птицы знают столь глубокие, чистые чувства, а люди — нет? Люди не умеют любить. Только ненавидеть, желать и владеть. Порой — жалеть. Дружить, лишь пока это безопасно или выгодно. Люди лгут, предают, издеваются, мстят исподтишка. Не зря они вызывают в гордом отце-тоири омерзение.

Шилуа и раньше ревел чаще, чем положено мужчине, а теперь почему-то вовсе превратился в истеричную девчонку. Иногда слезы подступали просто от красоты белого снега на дворе и осознания, что его сейчас, даже не заметив, истопчут грязными сапогами. Когда Шилуа плакал, тоири негодовал. Птицы не плачут. Если им что-то мешает, они просто улетают… или бьются с обидчиком до смерти.

Тоири не всегда понимал человека, а человек — тоири. И еще у Шилуа почему-то не получалось позвать его. Каждый раз, когда они вступали в контакт, это происходило по воле птенца. Он назвал Шилуа образом, больше всего похожим на слово «Маленький» или «Младший», часто показывал, как тренирует крылья перед долгим полетом к центру Око-Кумэ. Весной он прилетит к своему маленькому человеку. Шилуа никогда в жизни так страстно не ждал весны.

Он ни с кем не говорил о птенце, даже с Ашу. Но очень радовался возможности вновь болтать с приятелем обо всем остальном. Ашу был смешливым, умным, ну и, конечно, смазливым, как любой тиджи. Он не вздыхал завистливо, глядя на Шилуа, и даже считал его чересчур лопоухим, особенно теперь, с короткими волосами. С Ашу здорово шептаться, забравшись куда-нибудь на полосу орнамента окна-розетки, и чтобы концы длинных цветных поясов свисали, а проходящие придворные гадали: кто это хихикает там, наверху?

Слушая о приключениях Шилуа в Ло До, Ашу охал, ахал и прикрывал ладонями лицо. После рассказа про купальни звонко рассмеялся:

— Ну ты и пугливый мышонок! Я ведь приносил тебе трактат Циен.

— Что картинки… Я бы на тебя посмотрел на моем месте, — усмехнулся Шилуа. — Это ты такой храбрый, пока сидишь тут в садах. Ты уже побывал в спальне короля?

Тиджи помотал головой, посерьезнел.

— Ну вот, значит, ты не опытней меня, — удовлетворенно заключил Шилуа.

Ашу поднял на него большие грустные глаза.

— Смотрительница сказала, король нездоров. А что если меня и не вызовут никогда?

— Глупости, я был у него недавно! И тебя обязательно вызовут, нетронутых у дядюшки в гареме нет, — покачал головой Шилуа. — Он не может не принять подарок, это все равно, что объявить немилость. Не переживай, Ашу, — улыбнулся он. — Просто у Его величества много дел: на западной границе разбойники вырезали целый пост, но в совете подозревают, что это были степные наемники. И теперь Герлион и Дон Хуа ведут не самые приятные переговоры…

— Вдруг я постарею, — продолжал ныть Ашу, — так и не узнав, что такое любовь?

Шилуа фыркнул.

— Скажешь тоже! Глупости! — он шутливо дернул Ашу за кончик длинного хвоста волос. — Что с тобой случилось, пока меня не было? Раньше я не замечал, чтобы ты жаловался.

— Ты и правда раньше не замечал, — Ашу прикусил пухлую губу, погладил пальцем вышивку на рукаве и вздохнул. Вернул на лицо улыбку: — Говорят, вы видели большую тоири?

— Да. Сходи завтра на балкон над двором стражей после заката — Йен туда перо каждый день выносит.

— Завтра нельзя: двор едет на охоту. Первую в году. Я бы хотел тоже, — тиджи мечтательно зажмурился, откинув голову к тускло освещенной стене. — Другие тиджи короля ведь могут поехать, пусть и просто поглазеть…

— Что там делать? — пожал плечами Шилуа. — Сплошная грязь, вопли и зверьи кишки.

— Ты так говоришь, чтобы меня утешить, — нахмурил аккуратные брови Ашу.

— Говорю, что думаю, — скривился Шилуа. — Я же тоже не еду. Я никогда не езжу на охоты.

— Почему?

Шилуа поколебался: соврать или нет? Об этом он никому не рассказывал, кроме тоири, и то не по своей воле — странная связь не позволяла ничего утаить от птицы. Открыть свой секрет тиджи означало открыть и уязвимое место. Хотя что добряк Ашу мог ему сделать, даже если бы захотел?

— Меня выворачивает от вида крови. Я и ягодный соус не ем. В моих шкафах нет ни единой красной тряпки.

— Я думал, ты красный просто не любишь, — удивился Ашу. — Я вот сиреневый не выношу, он меня превращает в мертвеца.

— Только молчи об этом!

— Конечно, мой ото, — тиджи с улыбкой подхватил его ладонь и прижался теплыми губами к пальцам.

Шилуа забрал руку. Раньше такие проделки забавляли, теперь что-то изменилось.

***

Давным-давно горами правил клан Та’Дуэн. Он был невелик. Одной страшной ночью произошел дворцовый переворот, и весь клан вырезали до последнего человека. После этого королевство погрязло в междоусобицах на долгие годы. Много крови пролилось на платье Богини, много славных кланов хито исчезло без следа. Целые плодородные долины остались в запустении, и раздробленное королевство сильно ослабло. Лишь милость Четверых уберегла его от захвата соседними державами, что в этот период грызлись между собой. Но то были темные, тяжелые времена для хито и для простых.

Тогда в каждом доме было лишь двое супругов, но после войны все изменилось. Понадобилось восстанавливать численность, в народе и в домах хито. Раньше хито, кроме супругов, тоже порой заводили себе одного-двух тиджи, мужчин и женщин. Это делалось ради удовольствия и того, чтобы показать другим свое богатство. Теперь же члены благородных кланов стали брать столько тиджи, сколько могли содержать, отдавая предпочтение женщинам, приносящим наследников. Все дети, рожденные в доме, имели равные права. Гаремы стали ключом к власти. Чем больше родни — тем устойчивее семья и клан.

Высокородные предпочитали смерть становлению тиджи, но постепенно отношение смягчилось. Хотя для положения в обществе хито по сей день оставалось весьма важным — господин ты или тот, кто под ним. Это же правило касалось и прочих любовных связей. Но тиджи, особенно благородных кровей, берегли и относились к ним с уважением. С момента вступления в гарем они лишались родового имени и многих прав, но замучать или не суметь обеспечить своего тиджи — большое бесчестье. У наложников не могло быть долгов, все, что попадало им в руки, по умолчанию считалось подарком. Поначалу этим пользовались ушлые должники: договариваясь с приятелями, объявляли себя тиджи и оставляли за собой имущество, которое с них еще не успели стрясти. Спустя полвека король Ин Хо ввел закон: если человек не выращен в специальной школе тиджи и не является рабом или военнопленным, статус наложника должно засвидетельствовать. Иными словами, чтобы стать тиджи, нужно прилюдно лечь под своего господина.