Когда старый жук, принадлежавший ещё деду, отдал концы, Ирука не сразу понял, что починить его невозможно. Он выискивал механиков по всему городу, но половина отказывалась приезжать на его окраину, а вторая, те, кто всё-таки соглашался и приезжал, качали головой.

— Чудо, что он вообще работал последние десять лет, — сказал Ируке последний мастер, которого он пригласил. — Но детали для него перестали выпускать и того раньше, даже аналогов сейчас не найти. Мне жаль, но починить его невозможно. Ему на свалку дорога.

Вздохнув, Ирука заплатил мастеру за выезд и осмотр и, проводив его до выхода с участка, вернулся к гаражу.

— Прости, приятель, — пробормотал он, опуская старую железную дверь гаража вниз и чувствуя себя предателем по отношению к верному старому другу. — Боюсь, этот человек прав.

Жук, вскоре скрывшийся за дверью, гордо смолчал, и Ирука с горькой усмешкой пошел в дом. Он поднялся в кабинет, бывший по совместительству чердаком старого семейного дома, сел за стол и, достав книгу доходов, начал считать. Раз уж на бензин тратиться не придется, нужно понять, хватит ли ему денег на проездной. В конце концов, теперь ездить придется на городском транспорте. Перспектива не самая приятная, учитывая, что академия, место его работы, находилась почти в центре города, что было далековато от дома. Но выбирать не приходилось. Не пешком же ему ходить?

Хорошенько все подсчитав и убедившись, что до следующей зарплаты ему хватит на проезд и просто жизнь, Ирука успокоился. Он позволил себе заняться обычными делами: проверил тетради с сочинениями по последним прочитанным книгам (Узумаки опять изрисовал все поля, что позор для старшеклассника), подготовил уроки на следующую неделю, впервые за долгое время сделал себе ужин сам, а не сходил в «Ичираку», и съел его у телевизора. Вечер был хороший, но, отправляясь после него на боковую, Ирука думал: теперь у него не будет столько свободного времени. Теперь частью его жизни плотно станет унылое времяпрепровождение в дороге.

Он завел будильник, убавив у и без того раннего времени подъёма полчаса и, отложив старый телефон на тумбочку, выключил лампу, перевернулся на другой бок и быстро уснул. Проснуться раньше было непривычно для него, и обычный порядок действий им был проведен в мысленном тумане сонливости, сопровождавшей его все утро. Окончательно проснулся Ирука лишь когда обнаружил себя в старом незаводившемся жуке и запаниковал: неужели машина сломалась так невовремя? Осознание пришло не сразу, но когда пришло, то подтолкнуло Ируку к бегству. Буквально. Зазевавшись и по старой привычке забравшись в машину, он потерял много драгоценного времени и опаздывал на ближайший автобус, и без того ходивший с большим интервалом. И, разумеется, Ирука побежал.

К счастью для него, закон подлости сегодня не сработал, словно смилостивившись. Он успел на остановку буквально минуту до того, как из-за поворота, покачиваясь, выехал автобус старой серии, один из последних в своем роде. Он полз нарочито медленно, чтобы не застрять в раскисшей после дождя земляной дороге, и Ирука вдруг подумал: с таким же успехом он мог идти нога за ногу и успеть. Но он поспешил одернуть себя: нельзя было гневить Удачу, так ему сегодня подсобившую, иначе не видать ему ее впредь.

Автобус остановился, его пожелтевшие от старости белые двери с серым налетом грязи с причмокиванием открылись и с треском вжались в другой край проема. Ирука поспешил шагнуть внутрь и оплатить проезд сидящему за водителем кондуктору. Дверца за ним захлопнулась, и автобус, покачнувшись, пополз вперед. Ноги Ируки заплелись от неожиданного покачивания, и он непременно растянулся бы по проходу, не подхвати его кто-то.

— Должно быть, вы первый раз в этом автобусе, — сказал, посмеиваясь, беловолосый мужчина, половину лица которого закрывала синяя маска.

Это не было чем-то необычным, но и не то чтобы очень распространенным в их местах. Многие пострадали от военных действий пятнадцать лет назад, и кому-то, чтобы жить дальше, приходилось прятать невольное уродство. Ирука считал, что легко отделался, и оттого не прятал свой шрам, но и мужчину в маске мог понять. В конце концов, когда-то и он о таком подумывал.

— А вы либо очень наблюдательны, либо часто ездите на нем, — сказал он с теплой улыбкой, так и говорящей о его благодарности. — Мой верный железный конь отжил свое, и вот я здесь.

— В таком случае, могу пожелать лишь удачи, — даже через маску было видно по-доброму насмешливую усмешку мужчины. — Этот маршрут гораздо популярнее, чем вам кажется. Места занимают быстро.

Оглянувшись, Ирука был готов признать правоту мужчины. В такую рань было занято больше половины мест. Самые удачливые занимали места либо у окон, если им было ещё не скоро выходить, либо с краю парных сидений, чтобы обладать крошечной властью в выборе соседа. Это было по меньшей мере забавно — большинство из них выходило, как правило, ещё до того, как кто-то мог бы сесть с ними, и их места занимали такие же желающие сиюминутной легкой власти. Но даже вопреки этому Ируке все равно не особенно хотелось с ними связываться. Уж очень недружелюбно выглядели многие пассажиры.

— Могу ли я сесть с вами? — спросил Ирука у заговорившего с ним мужчины, заметив, что рядом с ним есть свободное место.

— Почему бы и нет, — пожал тот плечами, пропуская Ируку к окну. — Какая ваша остановка?

Мужчину звали Хатаке Какаши. Он был ровесником Ируки и тоже работал в сфере образования. Кем так и не сказал, правда, но Ирука вскоре убедился в правдивости этого факта. Какаши понимал, как работает система, признавал ее недостатки и даже подумывал об их устранении. Ирука был в восторге: давно он не встречал кого-то разделяющего его мнение. Не то, чтобы он сильно расходился во взглядах с коллегами, но большинство предпочитало не думать о путях решения их проблем. Ирука не мог их за это винить, ведь у них и без того уходило много сил и нервов на эту работу, какая уж тут борьба. Но все же было что-то такое в том, что Какаши его понимал.

— Значит, вы считаете, что милитаризации уделяют слишком много внимания? — спросил он на третью их утреннюю поездку, выслушав рассказ Ируки об очередном педсовете, касающемся грядущих мероприятий. — Почему же?

— Не поймите меня неправильно, я ценю все, что сделали наши военные, — сказал Ирука, тщательно подбирая слова. — Но давайте начистоту… Насколько же все должно быть плохо, чтобы нам приходилось прививать нашим детям желание защищать нашу страну? Разве не должны мы научить их как сохранить мир и улучшить жизнь так, чтобы не было поводов воевать за это? И, что более важно, не лицемерие ли это с нашей стороны? Сначала мы учим их решать конфликты словами, а потом даем в руки оружие. Кто мы после этого?

— Должен признать, что многие не согласятся с вами, — Какаши снова усмехнулся.

— Что в таком случае думаете вы?

— Я думаю, что люди пока ещё не разучились видеть во всех врагов. Слишком мало времени мы прожили в мире, и, к сожалению, угроза ещё не миновала.

Ирука открыл было рот, чтобы возразить, но не успел — следующей остановкой объявили нужную ему. Поблагодарив Какаши за разговор, Ирука принялся пробираться через толпу к выходу. На остановке он выбрался из тесного в такой толпе автобуса и проводил его взглядом, пока тот не скрылся вдалеке. Почему-то он чувствовал, словно чего-то не хватает. Словно ему было мало короткого разговора с Какаши. И уже не важно, о чем бы они говорили.

— Я никогда не забуду своего учителя, — рассказывал Какаши с теплотой в голосе. — Он был не только моим классным руководителем, но и командиром на войне. Мы вообще не должны были воевать, но нас все равно мобилизовали, когда город оказался в осаде. Мы очень боялись, и тогда он сказал: «Нам всем есть что терять. Если мы сейчас сдадимся и даже не попытаемся отстоять себя и своих любимых, мы потеряем будущее, которое сможем с ними провести. И даже если войну выиграет кто-то за нас, сможем ли мы простить себя за то, что нас там не было? Я пойму, если кто-то из вас смог бы. Но я себя ни за что бы не простил. Поэтому я попытаюсь. Ради себя, своего маленького сына и вас.». Почему-то нас это очень воодушевило, и никто из нас больше не боялся.

— Хорошие слова, — Ирука вздохнул. — Они и правда воодушевляют, поэтому я понимаю тебя и твоих товарищей. Но мне больно думать о тех из них, кто потерял надежду.

— Хуже этого только не обрести ее вовсе, — пожал плечами Какаши.

Он сохранял спокойствие, но было в его голосе что-то странное. Как будто потаенная горечь внезапно прорвала его самообладание.

— Как сложилась жизнь твоего учителя? — спросил Ирука в попытке сменить тему.

— Погиб при обороне города. Кунай противника попал ему прямо в сердце. Мы тогда защищали больницу, там его жена с новорожденным сыном лежала, — Какаши вздохнул. — Они вышли из подвала наутро, когда мы отбросили врага в соседний район, чтобы дать им уйти и не дать стараниям командира пропасть зря. Я помню, как кричала его жена, увидев его в трёх метрах от ступеней. Иногда до сих пор слышу ее крик в ушах.

— Мне очень жаль, — помолчав минуту в память об учителе Какаши, сказал Ирука. — Надеюсь, с его семьей сейчас все хорошо.

— Боюсь, я не знаю, что с ними стало, — глаза Какаши были лишены эмоций, словно он ничего не чувствует, но Ирука понимал, что это лишь его сила воли удерживает его боль. — Наш отряд расформировали после его гибели, всех разбросало по другим. Я пытался найти его семью, но жена тоже числится погибшей, о сыне и вовсе ничего не известно. В глубине души я просто надеюсь, что они потеряли документы и сейчас живут где-то под новыми именами. Но здравый смысл призывает считать иначе.

Они снова замолчали и продолжали молчать до самой остановки Ируки.

— Я верю, что они живы, и что однажды вы обязательно встретитесь, — сказал Ирука прежде, чем выйти. — Обязательно встретитесь. Иначе и быть не может.

Какаши посмотрел на него с удивлением и хотел было что-то сказать. Но Ирука не дал ему этого и вышел из автобуса. Задержавшись на остановке, чтобы посмотреть на Какаши через окно, Ирука заметил, что тот улыбается. Он и сам не понял, как сильно привык подмечать эмоции Какаши, едва заметные через маску, и даже научился отличать одну от другой. Почему-то этот факт наполнил его гордостью. Стараясь не радоваться этому слишком сильно, он пошел к академии.

Выйдя вечером того же дня с работы, он вдруг увидел в десяти метрах от ворот Какаши.

— Я просто хотел увидеться, — сказал он, отвечая на немой вопрос растерявшегося от удивления Ируки. — Знаешь, я думал о наших разговорах в последний месяц и понял, что еще ни с кем ничего подобного мне обсуждать не хотелось прежде. И я хотел предложить поговорить не только в автобусе. Где-то в более приятном и удобном месте.

— Было бы неплохо, — Ирука с трудом сдерживал рвущуюся наружу улыбку до ушей. Чему он радовался? И сам понять не мог. Но от такого предложения хотелось прыгать.

Они вместе пошли до остановки и сели в автобус. Разговор впервые не клеился — собеседникам хотелось приберечь слова до того самого удобного места.