Шикамару не везло в отношениях.

Первая, иррациональная влюбленность в Наруто остыла так же быстро и внезапно, как и возникла. Видеть, как этот идиот разрывается между Сакурой и Саске, рисковать собой и своими товарищами ради его мечты о возвращении Учихи в Коноху, понимать, что он, Шикамару, ему совершенно не нужен со своими дурацкими чувствами, было верхом глупости. Он даже не попытался начать отношения — объекту его внимания банально было не до него. Тем более, что его и вовсе видели как друга все это время. Отказавшись от чувств, ведущих в тупик, Шикамару смог переключиться.

С Темари все было совершенно по-другому. Они были очень похожи — на первый взгляд полны безразличия, но в глубине души обладали неиссякаемым источником заботы о дорогих людях. Им было легко вместе. Легко не щадить чужие чувства, когда чувств-то и нет. Был лишь интерес и желание пережить первый опыт с кем-то, кто не будет требовать чего-то сверхъестественного. Они бы и перешли к чему-то большему, но похищение Гаары вскрыло самую большую проблему их молчаливого партнерства.

Темари не могла бросить своих братьев, не могла отказаться от них и родной деревни ради только просыпающихся чувств и удовлетворительного секса. Шикамару не мог винить ее за это — окажись он в таких условиях, смог бы он сам бросить все ради нее? Вряд ли. Требовать этого от Темари было бы низко. В конце концов, нет никаких гарантий, что их жизнь в какой-то момент не превратится в пародию отношений его родителей, а такую судьбу он желал для Темари меньше всего на свете. Куноичи и так рисковали слишком многим, вступая в отношения, одна из десяти в лучшем случае возвращалась на службу после жизни в браке и появления детей. И Темари явно была не той, кому бы этого хотелось. По крайней мере, не так рано.

— Ты хороший парень, Шикамару, — сказала ему Темари прежде, чем уйти из Конохи навсегда. — Сдается мне, ты рано разочаровался в своих соотечественниках. Иногда лучшее, что ты можешь сделать, это быть с кем-то, кого знаешь так же хорошо, как и себя.

Шикамару усмехнулся, стараясь не показать обиды — сдалась ему эта жалость с ее стороны. Эка невидаль, подумаешь, останется одним из множества шиноби, так и не связавших с кем-то свою жизнь. Родители поворчат и забьют — клан Нара большой, продолжателей рода навалом. Будет добрым дядюшкой для детей Ино и Чоджи, тем, что приносит вредные подарки и разрешает не спать допоздна. Кому там будет дело до того, что на самом-то деле его словно что-то останавливает от серьезных отношений с кем-то, будто бы он уже нашел ответ на свой потаенный вопрос, просто никак не может его сформулировать. Да и как объяснить самому себе это тупое чувство, что он упускает что-то из своего внимания? Наверное, никак. Люди скажут, что все это блажь, и будут правы.

Об этом он думал, провожая Темари до ворот и наблюдая за тем, как скрывается за поворотом ее одинокий силуэт. Это было еще задолго до вторжения Пейна. Все тогда было по-другому. У него была цель. У него был учитель. Теперь ничего этого нет. Деревня разрушена, Асума погиб. Остались лишь Куренай, о которой нужно заботиться, Ино и Чоджи, такие же занятые и уставшие, и унылый быт — уноси мусор прочь с улиц деревни днем и помогай по надобности, иногда патрулируй границы, ночью пытайся уснуть. У Шикамару это получалось через раз.

Вот и сейчас он бродил по очищенным остаткам улиц под покровом ночи. Домой идти не хотелось. Отец в патруле, с ним не поиграешь. Мать занята в заповеднике — разрушение деревни затронуло даже их оленей, почти весь клан бросил свои силы на спасение тех из них, кто выжил. Шикамару не был в числе ухаживающих за оленями, поэтому там его не ждали. В палатке Пятой ему тоже пока не место — Цунаде еще не очнулась, Шизуне слишком занята уходом за ней, а Сакура… Сакура не простила Шикамару его решения избавиться от Саске, объявленного предателем. Шикамару понимал ее, но не мог согласиться с ней, не мог больше считать Саске их товарищем. Он каждую ночь слышал слезы Ино, с которой делил комнату в особняке Акимичи — единственном сохранившимся доме ИноШикаЧо, — и уже только это он никогда не простит Саске. Но Ино постепенно успокаивалась и засыпала, и Шикамару уходил на улицы, чтобы просто подышать.

Он дошел до кратера, оставшегося после сражения, и, усевшись на краю, свесил ноги вниз. Ветер подхватил край его штанины и ласково потрепал, испачкав в густой пыли. Шикамару запрокинул голову вверх. Небо было черным и беззвездным, сплошь непроглядная иссиня-черная пустота, пожирающая все хорошее. Устав смотреть на небо, лишенное облаков, Шикамару посмотрел вниз, в глубины кратера, где еще оставался мусор. На ум вдруг пришла мысль о Чоджи — а ведь пока они с Ино оплакивали Шизуне, чуть не погибшую, где-то на другом конце деревни, Чоджи был в самом центре, здесь, дрался с двумя телами Пейна. Тогда он чуть не потерял отца и столкнулся со смертью, пытающейся забрать Какаши, второго человека, которого они считали учителем, после Асумы. На сердце стало еще тяжелее. Шикамару вдруг подумал — будь он на месте Чоджи и потеряй он еще больше близких на самом деле, смог бы он это пережить?

— О чем думаешь? — услышал он вдруг голос Чоджи.

Акимичи-младший, пропадавший во временном госпитале вместе с Ино, поздно возвращался домой, гораздо позже, чем должен был. Шикамару почти не замечал этого, лишь изредка, возвращаясь с ночной прогулки, они сталкивались у дверей и вместе шли спать в соседние комнаты. Вот и сейчас его что-то задержало до глубокой ночи, но, вместо того, чтобы пойти домой, он нашел Шикамару и уселся рядом с ним.

— О том, что мы чуть не потеряли Чозу, а я даже не знал об этом, пока мне твоя мама не сказала, — тихо сказала Шикамару. — Почему ты не сказал нам с Ино?

— Потому что мне было слишком страшно, — простодушно ответил Чоджи. — Мне до сих пор страшно. Иногда… он просто жалуется на травмы, и мне хочется разрыдаться, потому что я боюсь его потерять. Но он запрещает мне волноваться и говорить кому-то про тот бой, мол, для шиноби его уровня обычное дело… быть на грани смерти.

Шикамару вздрогнул, услышав эти слова. Заложенная в них простая истина ужасала. Каким бы опытным ты не был, сколько бы техник ты не знал, нет никаких гарантий, что ты вернешься со следующей миссии или переживешь следующий бой. Рано или поздно тебе встречается противник, превосходящий тебя во всем, и забирает твою жизнь. Ходя по лезвию ножа, рано или поздно перестаешь терзать себя сомнениями и начинаешь воспринимать смертельную опасность как должное, смиряешься с неизбежностью гибели в бою и отпускаешь страхи и волнения. Вот, что отличало поколение их отцов от их поколения. Осознанность.

Ужасала и обреченность, четко различимая в голосе Чоджи. Он уже потерял Асуму, и Шикамару знал, что это ранило Чоджи так же сильно, как и их с Ино, а, быть может, и сильнее. Он почти потерял отца, и никому неизвестно, справится ли он, когда смерть снова придет за Чозой и уже преуспеет в своей попытке его забрать. Но Чоджи, его добрый Чоджи держался молодцом и сохранял свой добродушный настрой, вселяя тем самым надежду в израненное сердце Шикамару.

Повинуясь внезапному порыву, Шикамару приобнял Чоджи за плечи и положил подбородок ему на плечо.

— Ты ведь понимаешь, что скоро начнется война, и что мы будем вынуждены в ней участвовать? — озвучил он новость, уже несколько дней не дававшую покоя всему миру.

Чоджи сглотнул.

— Ничего не поделаешь, верно? — тихо спросил он, царапая тыльную сторону ладони одной руки ногтями другой. — Мы… шиноби. У нас работа такая. Мы знали, на что идем.

— Я немного не о том, — тихо сказал на это Шикамару. Тревога, крутившаяся где-то внутри, наконец-то обрела в его голове четкую форму, и он смог выразить ее словами. — Я просто много думал о том, что мне суждено умереть одному, так и не найдя кого-то, кого я действительно полюблю. И я не знаю, вернусь ли я с войны. Поэтому я просто хочу, чтобы вы с Ино знали, как много вы для меня значите.

— Мы с Ино, да? — пробормотал Чоджи, слегка отстранившись, и Шикамару вдруг показалось, что он не это хотел услышать. Но в следующую секунду Чоджи широко улыбнулся. — Ты же знаешь, что тоже много значишь для нас?

— Конечно, — Шикамару улыбнулся и потрепал Чоджи по длинным волосам, после чего поднялся и отряхнул одежду от пыли. — Ладно уж, пойдем домой. Поздно уже.

Чоджи с улыбкой последовал за ним — как и каждый раз до этого. Но Шикамару все равно не давало покоя странное ощущение. Как будто он сказал меньше, чем должен был, и они оба это понимали. Загадку разгадала Ино, проснувшаяся, когда Шикамару вернулся в комнату.

— Чоджи уже вернулся? — тихо спросила она, ворочаясь в футоне.

— Да, — Шикамару раздевался в полной темноте — нечего было лишний раз жечь свечки, которых и без того осталось немного. — Мы немного посидели у карьера и пошли домой.

— Хорошо вам, — тихо прошептала сонная Ино. — Приятно знать, что у кого-то было свидание в такое время.

Шикамару замер, не сразу поверив в то, что расслышал все правильно.

— Дура, ты в своем уме? — возмутился он. — Какое еще свидание?

— Ну, как же это — Ино вдруг икнула, полностью проснувшись и поняв, что проговорилась. — Ты что, все это время не знал?

— Чего не знал?

— Чоджи в тебя влюблен, — шепот Ино стал еще тише. Она укрылась одеялом с головой, словно надеясь сбежать от проблемы, которую случайно сама и создала. — Давно уже. Собирался признаться и у меня совета спрашивал. Я думала… вы уже встречаетесь…

Так и не закончив раздеваться, Шикамару уселся на свой футон, заботливо разложенный Ино заранее.

— Не говори ему, что я проболталась, — взмолилась Ино. — Он меня не простит.

— Простит, конечно, простит, ты же его знаешь, — вздохнул Нара, почесывая голову. Это многое объясняло. — Только вот мне теперь что делать?

Ино завозилась, выбралась из-под одеяла и улеглась на бок, упираясь локтями в постель.

— Мне кажется, это только тебе решать, — честно сказала она. — Но имей в виду. Я хоть и виновата в том, что проболталась, но сердце его тебе разбить не дам. Это наш Чоджи. Он… не должен страдать от неразделенной любви или быть в отношениях с кем-то, кто встречается с ним лишь бы не обидеть. Если не любишь, так и скажи, не давай ему ложной надежды. Это очень больно, знаешь ли.

— Ему в любом случае будет больно, — Шикамару поджимал губы. — Как бы я ни старался устроить все иначе… если только…

— Если только что?

— Ничего, забудь, — отмахнулся Шикамару и заполз в футон. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Ино последовала его примеру и снова заползла под одеяло. Перевернувшись на другой бок, она подавила улыбку. Пусть она и совершила ошибку сегодня, что-то ей подсказывало — у этой истории может быть совсем другой конец.

Шикамару же так не думал. По крайней мере, не был в этом уверен. Услышанное, конечно, многое проясняло. В последний год Чоджи действительно немного изменился, хоть и никак этого не показывал. Разве что иногда ревновал, но это легко было списать на естественные изменения в их жизни. Сначала объединение в команду с Ино после нескольких лет дружбы, потом работа Шикамару в качестве чонина, ненадолго разделившая их, да и отношения с Темари тоже не могли не повлиять на их совместное времяпрепровождение. Да и ревность эта была настолько беззлобной, а сам Чоджи был так терпелив и кроток, что Шикамару был готов сгореть со стыда, понимая, насколько он был слеп все это время, игнорируя очевиднейшие сигналы о том, как нуждается в нем Чоджи. За целый год — лишь пара жалоб да просьбы хоть изредка приходить на ту самую крышу, где они смотрели на облака, поедая чипсы. Ничего такого, что вышло бы за рамки четко, как казалось Чоджи, проложенных личных границ Шикамару. Воистину, думал Шикамару, если ангелы умеют любить безответно, то именно такой любовью.

Мог ли он, Шикамару, ответить на эту любовь? Здравый смысл и застарелый взгляд на Чоджи как на друга детства кричал: «Нет, Шикамару, ты чего, это же гребаное клише». Но почему-то именно сейчас слова Темари, брошенные ей перед уходом, казались ему каким-то дурацким пророчеством. «Иногда лучшее, что ты можешь сделать, это быть с кем-то, кого знаешь так же хорошо, как и себя». Говорила ли она это с целью заставить его чувствовать себя не так паршиво, или же уже тогда видела и понимала больше, чем он сам? Скорее всего, второе. В конце концов, он был гением практически во всем, что не касалось отношений. Так что, наверное, совершенно неудивительно, что он ничего так долго не понимал.

Он провалялся без сна практически до самого рассвета. Бледный луч пробился сквозь щелочку между шторами и опустился к полу, разделяя лежащего аккурат на этом участке Шикамару на две половины, словно очерчивая границу, на которой топтался в нерешительности его дух. Где-то в саду запел подхваченный первым утренним ветром бамбуковый колокольчик, словно подбивая его решиться и сделать выбор в пользу одной из сторон.

Шикамару моргнул и провел рукой по лицу. Получается, что на протяжении какого-то времени он сам себя обманывал. Он слишком долго воспринимал их с Чоджи отношения как должное и даже не заметил, что их чувства изменились. И теперь он не мог не думать — заметь он все раньше, воспользовался бы он этой возможностью? Или же в очередной раз пошел по пути наименьшего сопротивления и оставил все как есть? Как ему быть теперь, когда война на пороге, и времени, чтобы перепроверить свои ощущения или даже просто побыть с Чоджи в другом качестве, у него практически не осталось?

Вопросы всплывали и крутились в его голове один за другим, и так могло продолжаться бесконечно, если бы вдруг все они не померкли перед очередным вопросом, самым серьезным из всех, что возникали в его голове за эту ночь. Шикамару вдруг спросил себя: готов ли он отдать Чоджи надвигающейся войне? Готов ли он собственноручно убить в себе уже существующие чувства ради гипотетической высшей цели «Защитить мир во всем мире», отодвинув при этом дорогого человека на второй план? Нет, не готов. В конце концов, на кону стоял не просто весь прочий мир, до которого ему прямо сейчас — да и в любое другое время, раз уж на то пошло, — не было особого дела. На кону стояло будущее. Их с Чоджи будущее. И Чоджи пойдет на эту войну во многом из-за него, даже если его сердце будет разбито. В этом был весь он — собственноручно разбить себе сердце накануне войны, лишь бы не отвлекать его, Шикамару, от прямых обязанностей, главное, чтобы жив был, а остальное — пусть катится в тартарары. Только вот позволять Чоджи такую жертву в планы Шикамару теперь не входило.

Пролежав еще несколько минут, он встал и убрал за собой футон. Казалось, что после дня тяжелой работы и бессонной ночи он должен быть вялым и усталым, но почему-то ночные размышления придали ему сил. Ино даже не проснулась, когда он ушел из комнаты, и почему-то Шикамару вдруг показалось, что он единственный встал так рано. Но во дворе дома он столкнулся с матерью Чоджи.

— Шикамару, дорогой, помоги мне, — подозвала она его. Шикамару удивленно моргнул, поражаясь ее активности. В такую рань она уже успела сходить к складам и взять еды на целые сутки, причем для всех — и для своей семьи, и для Яманака и Нара, которым не хватило места в лесничих домиках заповедника, и которых Акимичи радушно приняли у себя.

Без лишних слов Шикамару подхватил пакеты и помог ей донести их до кухни. Это было чем-то само собой разумеющимся — для матери Чоджи Шикамару был вторым сыном, которого она любила почти так же, как собственного, да и сам Шикамару отвечал ей взаимностью. Не то, чтобы Йошино, его собственная мать, его не любила… конечно, любила, просто была скупа на эмоции и проявления чувств. Со временем Шикамару перестал ее в этом винить, но все-таки ему не хватало ощущения чего-то родного и близкого, возникавшего каждый раз, когда он общался с матерью Чоджи.

— Матушка, Чоджи еще спит? — поинтересовался Шикамару, закончив раскладывать продукты по полкам и подготовив все необходимое для готовки завтрака.

— Нет, не спит, — удивила его женщина. — Он со мной на склад ходил. Помог донести еду до дома, а там убежал тренироваться перед работой. Он на горе, как всегда. Сходи, проведай его, и завтрак отнеси. И себе возьми. Вот, дорогуша.

Нагрузив Шикамару готовыми бенто, явно имевшимися в доме на случай подобных непредвиденных ситуаций, мать Чоджи вытолкала его из кухни. Когда речь заходила о готовке, этой женщине было лучше не мешать. Шикамару улыбнулся и пошел в гору.

Топая по узкой тропинке, петлявшей между каменными холмами, Шикамару думал о том, что, быть может, все складывается достаточно хорошо само по себе. Интуиция подсказывала ему — если когда и стоит позволить течению унести себя вперед, чтобы увидеть светлое будущее, то явно сейчас. Чоджи обнаружился достаточно быстро — он выбрал себе достаточно ровный холм и тренировался в увеличении частей тела, так что не заметить его было бы крайне трудно. Шикамару понаблюдал за ним немного, отмечая, как сильно Чоджи изменился за последние несколько лет, но, услышав даже с места, на котором стоял, урчание живота Акимичи, поспешил ему на выручку.

— Эй, Чоджи, — позвал он, подходя ближе. — Давай завтракать.

Обернувшись, Чоджи вернул свою увеличившуюся руку в нормальное состояние и радостно — почти что вприпрыжку, — понесся к Шикамару. Нара раньше думал, что в такие моменты Чоджи радуется еде, но сейчас он был готов поспорить, что для радости у Чоджи было уже больше поводов. Как минимум, на один.

Они уселись на камне и свесили ноги вниз, к тропинке, почти как на кратере этой ночью. Сильный ветер, гулявший по этим местам в любое время года, трепал их волосы и норовил подхватить с коленей возившегося с узелком упакованного в платок бенто Чоджи его протектор.

— Дай-ка, — сказал Шикамару, заметив это. Он подхватил протектор и повязал его туда, где и было его место — на лоб Чоджи. — Вот, другое дело.

— С-спасибо, — запнувшись, сказал Чоджи и снова уткнулся в свой узел.

Наблюдая за ним, Шикамару собирался с силами. Почему-то сейчас он на миг засомневался — могло ли быть такое, что он сам себе все придумал? Но в следующий миг, когда Чоджи, наконец, справившийся с узлом, поднял на него свой ясный взгляд, полный какой-то затаенной радости от того, что они здесь и сейчас вместе, все встало на свои места. Чоджи не успел и слова сказать.

— Давай встречаться, — как на духу выпалил Шикамару, и сам до конца не понимавший, откуда взялся этот порыв.

Руки у Чоджи задрожали, и бенто, с которого он едва успел снять крышку, чуть не перевернулось едой вниз.

— Что ж ты творишь, — вскрикнул Шикамару, хватая его за руки и помогая удержать бенто. Но от его резкого движения с его собственных колен свалилась его порция, которую он, к сожалению, тоже успел открыть. Шикарная жареная свинина с лапшой и овощами матушки Акимичи вывалилась на землю, за ней последовала и коробка, но ее Шикамару чудом успел схватить ногами. Чувствуя, как по штанине ползет вниз, оставляя липкий влажный след, терияки-соус, Шикамару простонал. — Вот ж блин, испортил бенто твоей мамы… Прости, Чоджи…

— За что ты извиняешься? — всхлипнул Чоджи, и Шикамару перепугался еще больше. — Ты такой придурок, Нара…

— Я чего-то не понимаю, — начал было Шикамару, но все еще всхлипывающий Чоджи сунул ему в рот кусок свинины из своего бенто. Прожевав его, Шикамару вдруг осознал. Акимичи Чоджи, до сего момента делившийся с ним только чипсами, самовольно только что накормил его свининой. Это должно было все объяснить, но сейчас Шикамару уже не был так уверен в собственных умственных способностях. — Ты только что куском свинины согласился со мной встречаться?

— Если бы так можно было, я бы с тобой так обручился, — засмеялся сквозь слезы Чоджи. — Но да.

Их первый поцелуй накануне войны вышел крайне нелепым. Он, перепачканный лучшей домашней едой в Конохе, и Чоджи, отвечающий на его поцелуй сквозь слезы. По возвращению они сказали, что ветер на горе был слишком силен, вот Шикамару и уронил бенто, чем расстроил Чоджи. В это поверили все, кроме Ино, со смехом сочинявшей записку для Темари, которую обычно вкладывала в письмо для нее от Шикамару.

Прочитав об этом событии среди потока прочих новостей из Конохи, Темари с улыбкой подумала: «Наконец-то ему повезло».