— Не имеет значения, — отмахивается Людовик от увещеваний своих министров, отводя скучающий взгляд в сторону окна, за которым слышен плеск воды в фонтанах и шелест зеленых листьев в фигурных кустах. — Я поручаю решение этих проблем вам. В конце-то концов, вы министры. Свободны.

Де Тревиль кланяется первым, как делает это всегда, за ним это же вынуждены сделать и все остальные. Король не в духе — он устал от поучений также сильно, как кардинал и прочие министры устали от необходимости его поучать. В сущности — он мальчишка, пусть и выглядит старше своих лет. Министрам приходится считать его взрослым, но они ничего не могут поделать с тем, что пока страсть к развлечениям и праздному образу жизни перевешивает здравый смысл. Наблюдая за министрами, воин прячет улыбку — эти бумажные люди забыли, что здравый смысл божьего помазанника работает совершенно иначе.

Людовик ураганом вылетает из зала, приводя слуг и придворных в смятение своим быстрым шагом. Де Тревиль следует за ним, чисто из вежливости держась на расстоянии в два шага — даже с его скоростью это совершенно не сложно, нужно лишь просто замедлиться. Идти плечом к плечу со своим королем не совсем уместно, когда они у всех на виду. Они выходят на теплый воздух, и Людовик на миг замирает на крыльце, подставляя лицо солнечным лучам. Легкий ветер треплет пепельно-серые кудри, которые со временем потемнеют до насыщенно-обсидианового цвета. Он прикрывает глаза и игриво улыбается — то, что он сбежал от своих обязанностей, пользуясь своим возрастом и вседозволенностью, подняло ему настроение.

Тревиль любуется им исподтишка — бросает мимолетный взгляд на пока что еще не потерявшее своей юношеской округлости и мягкости лицо, чтобы потом отвернуться и сделать вид, что не происходит ничего из ряда вон выходящего. Но он знает — юный Людовик замечает его взгляды и наслаждается ими. Для него это игра, ведь быть привлекательным для придворных дам — слишком просто. Достаточно иметь титул и хоть сколько-нибудь приятную внешность, таких мужчин и молодых людей при дворе достаточно, но все они на шаг позади Людовика — ведь он король. Для него все эти девушки и женщины доступны, пусть и не как претендентки на роль королевы, но как фаворитки. Но для Людовика они не представляют особенного интереса. В его понимании иметь фаворитку — обыденно, скучно и совершенно не вдохновляюще. Другое дело — заинтересовать капитана мушкетеров, единственного человека, преданного ему всецело.

— Де Тревиль, я хочу фехтовать, — вдруг произносит Людовик. В понимании окружающих — приказывает, в его с де Тревилем понимании — просит. — Научите меня сражаться.

Изобразив удивление, де Тревиль заставляет себя произнести то, что должен:

— Для этого у вашего величества есть учитель фехтования.

— Я не хочу сражаться как дворянин, я хочу сражаться как настоящий воин, — возражает Людовик, и де Тревиль с трудом сдерживает улыбку.

Да, Людовик — мальчишка, но он сын своего отца, не того блудника и еретика, каким Генриха мог запомнить народ, а гибкого и по-своему мудрого человека, каким его запомнил сам де Тревиль. Он может быть сколько угодно легкомысленным, самоуверенным и избалованным вниманием, как и положено королю, но в глубине души он тянется к тому, что на самом деле правильно и имеет смысл. А еще он тянется к нему, де Тревилю, отчаянно желает владеть его вниманием, перенимать его опыт, иметь возможность учиться именно у него. Не все способны разглядеть истинный смысл в капризах монарха, но для де Тревиля его намеки и просьбы прозрачны, что вода в фонтане. Мальчишка талантливо пускает пыль в глаза остальным придворным, позволяя им думать о нем все, что заблагорассудится. Но де Тревиля он не обманывает. Во всяком случае, пока.

Де Тревиль кланяется, выражая свою готовность учить его, и Людовик приказывает принести тренировочные доспехи и шпагу.

— Не имеет значения, — ухмыляется Людовик, наслаждаясь тем, как вытягивается лицо Анны. Они женаты уже пять лет, но Людовик не торопится вновь разделить с ней ложе. — Наш брак подтвержден. Пока этого довольно.

Де Тревиль опускает голову, испытывая стыд перед королевой за то, что он присутствует при этой сцене. Анна же не может найти слов. Ее прекрасная грудь тяжело вздымается, щеки пылают от обиды, а в глазах стоят слезы, которые она сдерживает с тяжким трудом. Трясущиеся руки терзают маленький изящный платочек, который уже порван в нескольких местах. К их счастью, больше в зале никого нет — кроме слуг и де Тревиля. Слуги не поднимают глаз от пола только потому, что это единственный способ игнорировать то, что им не нужно знать. Де Тревиль же внутренне содрогается от неправильности происходящего — мальчишка зашел слишком далеко, забыв, что его предпочтения не должны влиять на семью и страну.

Оставляя Анну в полной растерянности, Людовик выходит в соседнюю залу и зовет слуг только чтобы сообщить о своем желании поохотиться. Де Тревиль хочет остановить его, но слова застревают в горле, и все, что ему остается — сопровождать Людовика в его покои, ждать конца переодевания, и после — следовать за ним на улицу. Он держится в отдалении, когда Людовик отдает указания насчет лошади, гончих и соколов и отсылает слуг на поиски дворян, которые составят ему компанию на охоте. Среди них де Тревиль слышит и женские имена, но ее величества в списке сопровождающих нет, хотя в первые месяцы после свадьбы они не раз охотились вместе. Отдав приказания, Людовик оборачивается в его сторону и хмурится.

— Вы чем-то недовольны, де Тревиль? — вкрадчиво спрашивает он, подойдя ближе, и де Тревиль проклинает себя за то, что не умеет лгать ему.

Видит Бог, ему стоило прекратить это безумие раньше, но мальчишка завоевал его сердце окончательно и бесповоротно.

— Ваше величество не позвали королеву, — тихо сказал де Тревиль.

— И что? Мы ведь не обязаны проводить вместе все время, — Людовик раздражен тем, что де Тревиль поднял эту тему. — Не напоминайте мне о ней в такой прекрасный день. Смотрите, какая чудная погода!

Солнечные блики играют на гранях камней в его перстнях, переливаются на расшитом золотыми нитями камзоле, путаются в потемневших волосах. Светлые глаза смотрят насмешливо и вместе с тем слишком спокойно и уверенно. Людовик улыбается, и де Тревиль сдается — он не может не улыбаться в ответ на самые искренние улыбки мальчишки. Его мальчишки.

Через два часа они уже скачут по лесу. Де Тревиль держится так близко, как это возможно — он не намерен подвергать короля опасности. Людовика не волнует возможное нападение разбойников или еще кого-нибудь. Он опьянен скоростью и осознанием своей власти над гончими и соколами. Вдоволь насладившись поимкой кроликов, которая в его случае была разминкой, Людовик ненадолго останавливается и насмешливо интересуется — неужели еще не загнали никого покрупнее? Остальные охотники смущенно переглядываются — видимо, в этот раз Людовик позвал на охоту любителей, не ловивших ничего крупнее кролика или птицы. Одни лишь егери, зная любовь короля к охоте, подготовились к ней должным образом — через четверть часа громкий собачий лай и поломанные сухие ветви кустов сообщают охотникам о том, что собаки напали на след крупного оленя.

Через несколько часов Людовик возвращается во дворец, полностью удовлетворенный охотой. Он выглядит еще бодрее, чем до ее начала. Всем кажется, что он бодрится, что он вот-вот отправится в свои покои, но де Тревиль знает, что Людовик действительно не устал. Абсолютно все деятельные занятия, будь то охота или фехтование с ним, никогда не утомляли Людовика, и лишь бумажная работа, заседания и приемы заставляют его уставать, страдать от мигреней, плохо спать и чувствовать себя разбитым. Он все еще мальчишка, этот Людовик XIII.

— Благодарю вас за прекрасную охоту, господа, и рассчитываю увидеть вас за обедом завтра, — и вот так, несколькими словами и сдержанным кивком Людовик отпускает свою свиту. Даже не дождавшись прощальных поклонов, он разворачивается и заходит во дворец.

Де Тревиль поднимается по парадной лестнице следом за ним и старается не думать о том, как провела эти часы королева. Он чувствует себя виноватым — Анна доверяет ему, даже не подозревая, насколько они с мальчишкой близки.

— Не имеет значения, — хочет сказать Людовик, но слова застревают в горле. Он запирается в своем кабинете и заново переживает произошедшие события у себя в голове. Он боится собственных мыслей — за кого же он больше всего испугался, узнав, что во время покушения в тюрьме чуть не погибли Анна и де Тревиль?

Де Тревиль возвращается целым и невредимым и возвращает ему Анну, живую и напуганную до смерти. Утешая ее, Людовик против воли продолжает ловить взгляд де Тревиля. От капитана мушкетеров пахнет порохом, пылью и опасностью, и Людовик, наконец, поймав его суровый и беспощадный взгляд, в полной мере осознает, насколько этот человек силен. Отправив Анну в ее комнаты, привести себя в порядок и успокоиться, Людовик опускается в кресло и смотрит на де Тревиля еще несколько томительно-неловких минут.

— Ваше величество? — де Тревиль ждет, что Людовик отпустит его в гарнизон и позволит заняться расследованием.

Тяжесть в груди становится невыносимой, но Людовик понимает — он уже не мальчишка, де Тревилю пора перестать с ним нянчиться. Он кивает капитану на дверь и закрывает глаза, чтобы спрятать свое разочарование.

Перед уходом де Тревиль целует его руку. Людовик готов расплакаться — это то, чего ему так сильно не хватало в последнее время.

— Не имеет значения, — сердится Людовик, указывая де Тревилю на размер Савойи в сравнении с Францией. Пытались убить не только герцога Савойского, но и его, но этот самодовольный герцог считает, что мир крутится вокруг него, а не вокруг короля. Впервые за долгое время де Тревиль не может сдержать улыбки.

Это был единственный раз, когда де Тревиль улыбнулся во время расследования этого случая. Все остальное время он ненавидит себя. Теперь уже ему, а не королю, пора пожинать плоды трудов своих, и плоды эти — ядовиты. Собственные мушкетеры подозревают — он знает, что они подозревают его, — король и герцог требуют найти несостоявшегося убийцу, а кардинал пытается извлечь из этой истории пользу для себя. Ну кто бы сомневался. И чем дальше все это заходит, тем сильнее де Тревиль проклинает себя за то, что впутался во всю эту политику. Воистину, человеку клинка нечего делать в залах с книгами, где иссохшие архивариусы вроде кардинала отхаркивают политическую пыль.

К счастью, все заканчивается хорошо — а как еще все может закончиться, когда действуют его мушкетеры, этот квартет чертей из самой Преисподней. Да будь они хоть всадниками Апокалипсиса, ради развлечения перевоплотившиеся в людей, де Тревиль благодарен им за то, что они есть. Его одного для защиты мальчишки уже мало.

— Не имеет значения, — убеждает себя Людовик в том, что совершенно не расстроен возвращением матери. Де Тревиль ничего не отвечает ему, позволяя выговориться и почувствовать себя в безопасности.

Людовик боится тысячи вещей, в том числе и своего прошлого. И когда оно совершенно внезапно всплывает на свет, он чувствует себя эпицентром бури. В момент особого отчаяния он чувствует потребность в защите и поддержке, но никому больше он не готов доверить свои страхи, кроме де Тревиля.

Прижимаясь щекой к плечу своего капитана, Людовик, наконец, чувствует себя живым. От одежды де Тревиля по-прежнему пахнет пылью, порохом и потом, и на ум приходит воспоминание о нападении Вадима. Чувствуя под тонкой тканью рубашки сильное тело, способное одним машинальным движением лишить кого-то жизни, Людовик радуется тому, что де Тревиль никогда не поднимет на него руку. В конце концов, все это — сила, верность, полк мушкетеров, — нужно лишь для его защиты.

— Не имеет значения, — отвечает Людовик на все обвинения кардинала в адрес Нинон. Выслушав «доказательства», насмешливо добавляет. — Ну, право, Арман, какие ведьмы в наш просвещенный век?

Капитана де Тревиля мучают головные боли. Кардинал плетет паутину интриг, центр которой определенно Людовик, позволяющий ему все это. Теперь даже де Тревиль не знает, что у короля в голове.

Почти каждую ночь он ждет у потайной двери, через которую раньше мальчишка проводил его в свою личную комнату. Но даже после условного сигнала Людовик не выходит, и под утро де Тревиль заставляет себя уйти, чтобы поспать пару часов в выделенных ему дворцовых покоях, и оказаться у дверей королевских покоев к моменту пробуждения короля.

Раньше было проще. Три стука по позолоченной раме одной из картин, и дверь, замаскированная под стену, открывалась, позволяя ему войти. В коридоре обычно его ждал Людовик, похожий на призрака с его густыми темными волосами, белой рубашкой и канделябром с едва горящей свечой в руке. Оказавшись в комнате с кроватью — слишком простой для короля, как сказали бы многие, де Тревиль позволял себе стянуть с ног сапоги, расстегивал камзол и вешал его на спинку кровати. И замирал, не решаясь сесть на кровать рядом со своим королем. И лишь насмешливый взгляд мальчишки, словно спрашивающий «Слабо?», помогал ему преодолеть нерешительность. Возможность обнимать этого мальчишку во сне всю ночь стоила нескольких минут сомнений. Сейчас у Людовика новый любимчик, и это выводит де Тревиля из себя. Кардинал недооценивает короля, часто забывается в его присутствии, интригует против королевы, и почти всегда ему это сходит с рук. Его мушкетеры уже не раз были ранены, выполняя его приказы — все ради того, чтобы последствия не так сильно сказались на короле. Но мальчишка предпочитает закрывать на это глаза, и де Тревиль против воли задумывается — чем же он так провинился перед мирозданием? Неужели вся эта благосклонность была только для того, чтобы потом исчезнуть из его жизни? Разумеется, кардиналу не дают довести дело до конца и в этот раз. Он не лукавит, говоря, что на пороге смерти по-другому относишься к тем, кого посылаешь на смерть, и добавляет про себя: «Да и вообще смотришь на жизнь совершенно иначе». Как бы то ни было, но Нинон уезжает, и де Тревиль благодарит Бога за то, что единственными его соперниками за внимание мальчишки остаются королева и кардинал.

— Не имеет значения, — высокомерно отвечает Людовик каждый раз, когда Тревиль просит его быть помягче с королевой, и де Тревиль решается спросить — неужели он специально лишает ее своего общества? Ведь его так расстраивает то, что королева не может забеременеть… Ну неужели этот вояка не может понять — потребности короля не распространяются только на них с королевой?

Однако, Тревиль ни разу не слышит этих же слов о Шарлотте Мелендорф, с которой король флиртует на виду у всего двора. Де Тревиль, наблюдая за ним за обедом, улыбается через силу — мальчишка дразнит его, припоминая ему все эти вопросы. Большее беспокойство вызывает поведение кардинала — он явно считает, что король заинтересован англичанкой всерьез.

Король велит готовиться к охоте, и де Тревиль с трудом скрывает раздражение — из-за сломанной руки он не может сопровождать мальчишку и следить за тем, чтобы с ним ничего не случилось. Не то, чтобы он не доверяет своим мушкетерам, но его дьявольская четверка охраняет королеву, а ему было бы спокойнее, если бы они присматривали за королем. Закончив изощренное издевательством над своим капитаном, король уходит во дворец в сопровождении кардинала.

Когда д’Артаньян и Портос врываются в гарнизон, сообщая о том, что королева в опасности, де Тревиль ни секунды не сомневается. Он берет оставшихся в гарнизоне людей — ветеранов, которых не взяли на охоту, и мчится в монастырь, чтобы защитить королеву. Он знает — мальчишка будет благодарен в глубине души, даже если в глазах всего двора спасителями будут посланные им гвардейцы. Они оба еще не представляют, чем обернется для них всех эта поездка.

— Не имеет значения, — Людовик мастерски скрывает свою обиду на де Тревиля за то, что тот отказался от должности первого министра. В кои-то веки он решил приблизить человека, которого несправедливо обижал своим равнодушием столько времени. Смерть кардинала открывает ему глаза — де Тревиль не вечен. Он может в любой момент потерять единственного человека, который действительно верен и предан ему, более того — он может потерять человека, который искренне любит его. Ведь де Тревиль — капитан мушкетеров. Рисковать жизнью за короля — его священный долг.

Де Тревиль кланяется, прикрывая глаза. Его разрывают на части противоречивые желания. Разумеется, он хочет быть как можно ближе к Людовику, пусть и в должности первого министра. Даже если это означает больше ответственности и бумажной работы. Но он прекрасно знает — он загнется уже через год работы в этой должности. Людовику он нужен живым.

Поэтому он отказывается и остается в должности капитана королевских мушкетеров. Людовик не в силах скрыть своего разочарования, а немногочисленные интриганы, оставшиеся при дворе после смерти кардинала, тихо ликуют — с де Тревилем-капитаном справиться проще, чем с де Тревилем-министром.

— Не имеет значения, — улыбается Людовик, его белые зубы блестят как дорогой жемчуг в свете сотен свечей. В церкви многолюдно — на крещение дофина хотят посмотреть многие. Де Тревиль стоит в стороне, наблюдая за мальчишкой, и думает — как же давно не появлялась эта улыбка на его лице.

И тем сильнее он испугается, когда после крещения Людовик отдаст приказ — казнить человека, который спас его вместе с д’Артаньяном из рук работорговцев. Он вспоминает улыбку, которую видел почти десять лет назад, сравнивает ее с той, что видел на коронации, и внутренне содрогается — неужели человек, который не чувствует благодарности к тому, кто спас его на самом деле, способен так улыбаться.

Напуганный до смерти, он снова начинает приходить к тайной двери. Наверняка есть какое-то разумное объяснение случившемуся, наверняка мальчишка просто стыдится сказать ему что-то очень важное. Но Людовик не откликается на стук. Опять. Де Тревиль понимает, что юный отец, воодушевленный тем, что королева наконец-то родила ему долгожданного сына, уже не так сильно нуждается в его поддержке, но не может ничего с собой поделать. Но он даже не представляет, насколько близки его опасения к правде. В одну из ночей, когда уже почти отчаявшийся капитан решает больше не приходить в эту треклятую залу и не ждать своего мальчишку, но, не удержавшись, стучит по раме в последний раз, дверь почти сразу же приоткрывается. Не веря своему счастью, де Тревиль чуть ли не врывается в коридор и прижимает Людовика к себе. Людовик утыкается носом ему в плечо и позволяет де Тревилю себя обнять, после чего силком тащит за собой в комнату. Разумеется, де Тревиль не против.

Людовик снова засыпает в его руках, проговорив почти половину ночи. Капитан позволяет себе выдохнуть — все еще поправимо. Его мальчишка всего лишь немного запутался, он подавлен смертью кардинала и пережитым стрессом во время похищения.

Раз он все еще открывает ему потайной проход, значит, все еще доверяет и нуждается. Это обнадеживает.

— Не имеет значения, — нашептывает Людовику Рошфор, в короткий срок завоевавший его доверие, и Людовик, как завороженный, повторяет за ним. Теперь он — поддержка и защитник короля. Образ молчаливого и преданного де Тревиля меркнет в сравнении с инициативным и горящим нравом Рошфора. Он так сильно напоминает Людовику кардинала…

На месте старого паука теперь появился новый, и мигрени снова мучают де Тревиля. В последнее время дела у него и гарнизона идут не очень хорошо — неудачи следуют одна за другой, и Людовик винит в них именно его. Де Тревиль выбивается из сил, но в скором времени лишается должности — Людовик перестает ему верить. Колючка обиды, царапнувшая его сердце, снова попала в него с дуновением испанского ветра и разрослась до размеров большой занозы.

Он убирается в конюшне гарнизона, равнодушный ко всему происходящему вокруг. Не будь он настолько расстроен, то, разумеется, нашел бы в себе силы поддержать своих мушкетеров, но сил нет. Он не ненавидит Людовика — как можно ненавидеть этого глупого мальчишку с лицом взрослого, — он всего лишь устал стараться и оставаться ни с чем.

— Не имеет значения, — Людовик закрывает глаза на произошедшее. Подумаешь, кого из королей не обвиняли в недостатке королевской крови. Да и чудесный малыш, которого он держал в руках, был так сильно похож на него… Разумеется, юный дофин — его сын! Людовик снова улыбается, и солнце освещает его немного бледное лицо.

За время своего затворничества он осунулся и похудел настолько, что даже массивные платья не могут этого скрыть. Де Тревиль готов насильно затащить его в постель, чтобы заставить выспаться, и лично кормить с ложечки до тех пор, пока глупый мальчишка не придет в себя. Но он знает, что с ним это работает не так. Пара праздников и выездов на охоту вернут прежнюю бодрость его телу и яркий румянец его щекам.

Отдав сына Констанции, Людовик дарует Арамису свое королевское прощение и подзывает де Тревиля к себе. Сделав несколько шагов, он оборачивается и зовет с собой королеву, и даже этот факт не расстраивает де Тревиля. Он уже перестал верить в то, что Людовик вообще хочет видеть его рядом с собой. Приказ о назначении его военным министром выбивает воздух из легких — в хорошем смысле этого выражения. Он пытается что-то спросить, но не может найти слов, а Людовик принимает это за протест.

— Вы не откажете мне дважды, — хмурится Людовик, и де Тревиль кланяется.

— Это честь для меня, — произносит он, не скрывая своей улыбки.

Мальчишка все еще тянется к нему.

— Не имеет значения, — отмахивается Людовик от всех своих дел, чтобы снова заняться сыном, и де Тревиля начинает трясти. Последние два года мальчишка невыносим — он только и делает, что бросает на них с Филиппом управление страной. Дофин чудный малыш, но иногда де Тревилю хочется, чтобы его отец хоть изредка забывал о его существовании и вспоминал о своих обязанностях перед народом.

Филипп закрывает глаза на шалости мальчишки — ему это только на руку. Он напоминает де Тревилю кардинала, разве что не скрывает своего пристрастия к жестокости. Не пересчитать походов де Тревиля в устроенный им бойцовский клуб, чтобы убедиться, что кадеты, мечтающие стать мушкетерами, не попались на его издевательскую наживку. И это лишь цветочки, распустившиеся по весне. Идет война, в Париж прибывают беженцы, назревает бунт, а король… король забывается, как тогда, в первые годы своего правления. Де Тревиль пытается держать все под контролем, но годы игнорирования политики дают о себе знать — Филипп, готовившийся к этому годами, наконец, заполучил в свои руки власть. Он справляется лучше де Тревиля, и тот бы, не сомневаясь, сбросил все дела на бастарда, если бы не одно, но — у Филлипа, как и у всех, кто подбирался к королю, свои планы на престол.

Дворцового переворота де Тревиль допустить не мог.

— Вся наша жизнь, Тревиль, не имеет совершеннейшим образом никакого значения, — бормочет Людовик, пряча свое лицо у него на груди.

Скоро де Тревилю предстоит уйти в свои дворцовые покои, чтобы привести себя в порядок и выйти к министрам, но он понимает, что не сделает этого. Он останется с мальчишкой до тех пор, пока все не закончится. Ведь для чего еще нужен человек вроде него в жизни Людовика, как не для поддержки. Теперь он в полной мере понимает, что имеет в виду мальчишка, повторяя это приевшееся «Не имеет значения». Действительно, как такая обыденная вещь вроде его чувств к мальчишке может иметь значение в жизни умирающего?

Когда Людовик, сидя на своей кровати, говорит ему: «Я болен», де Тревиль понимает, что все прошлые испытания были просто детской игрой. Мальчишка сидит на самом краю, сквозь окна на него падает белый свет, и со своими болезненной бледностью, коротко подстриженными кудрями и уставшими глазами он похож на печального ангела. Де Тревиль задыхается, не в силах произнести ни слова. Людовик еще продолжает что-то говорить, удивительно, но он отвечает. Все, что он видит сейчас — мальчишку, которого вот-вот потеряет навсегда.

Закончив говорить, Людовик куда-то уходит, и де Тревиль падает в кресло. Он не может сдержать слез — все это выше его сил. Он плачет до тех пор, пока не заканчиваются слезы, после чего встает и покидает покои короля. Пока мальчишка жив, он не имеет права его бросать. Единственное, что утешало его — с того момента Людовик ни разу не произносит так ненавистные де Тревилем три слова.

Он попытался произнести их в свой последний час. Закашлявшись и сплюнув на белые перчатки кровь, он посмотрел на де Тревиля. Д’Артаньяну казалось, что во взгляде короля он видит страх смерти и мольбу о помощи, но де Тревиль был готов поклясться — мальчишка пытается сказать: «Все это — не имеет значения. Я пока еще не умираю» прежде, чем рухнуть на землю… и умереть. И, видит Бог, потерявший остатки доверия к собственной жене Людовик предпочел бы не лежать на ее коленях в последние мгновения жизни, ибо его душа отлетает на небеса в ту же секунду, как они с де Тревилем встречаются взглядом.

Вместе с ним умирает и сам де Тревиль, но по какой-то дурацкой иронии его тело продолжает жить. Оно становится гробом для его рассыпавшейся пеплом души, и теперь, что бы ни произошло, он не проявит ни одной лишней эмоции. Выслушивая доклады и раздавая приказы, на каждое лишнее восклицание он будет про себя отвечать: «Это все не имеет значения».

И, чтобы там ни думали его всадники Апокалипсиса о Гримо, чья пуля пронзила его грудь самой последней, де Тревиль ему благодарен. Умереть через такое короткое время, можно сказать, почти что сразу, — об этом он не мог и мечтать. Он откидывается на спину, чувствуя, как через раны в спине и груди вместе с кровью выплескивается его воля, удерживающая его на грешной земле все это время. Кто-то опускается на землю рядом с ним и подхватывает его под спину, укладывает к себе на колени. Судя по всему, это мушкетеры перебили людей Гримо и окружили его.

— Король, — последнее, что он произносит в своей жизни, звучит так, словно бы это произнес не он. Возможно, потому, что ему на секунду привиделись знакомые черты, и он в предсмертном бреду думал, что про себя обращается к их обладателю.

Мушкетеры переглядываются. Они поняли его совсем по-другому.

— Спасен, — отвечает кто-то из них — де Тревиль уже не узнает голосов.

Он продолжает смотреть на небо до тех пор, пока не становится очень-очень легко и хорошо. Светлое небо с тонкими кружевными облаками напоминает ему глаза Людовика, которые тогда, много лет назад, смотрели на него со спокойной и твердой уверенностью в чем-то несказанном. Была ли эта уверенность в том, что в этом мире ничего не имеет значения для него, самовлюбленного мальчишки-Бурбона, или вера в солдата, что идет за ним на расстоянии двух шагов… Тревиль не знает. Но он не может не согласиться с тем, что эти слова теперь имеют какой-то особенный смысл.