— Бывает, — равнодушно сказала Мария Медичи, когда ей доложили, что у ее сына и его невесты узы, метки, указывающие на предназначенных друг другу людей, не совпадают. — Такое бывает. И что же, нам теперь не устраивать их брак? В конце концов, они еще могут измениться.

О том, что узы меняются только при условии взаимной любви, и том, что молодые Людовик и Анна не обязаны любить друг друга только потому, что женаты, королева, разумеется, предпочла забыть. И вот так, не имея совершенно никакой возможности отказаться, Людовик оказался связан узами брака с той, что не была ему предназначена. Узнав об этом в ночь, когда они, оба неопытные и напуганные взваленными на их плечи ожиданиями окружающих, попытались изучить собственные тела на брачном ложе, Людовик и вовсе перестал делить его с Анной. То, что их узы — его лилия под сердцем и ее схематичное, тонкое распятие под правой грудью, — не совпадали, причинило ему неимоверную боль.

— А что ты хотел? — спросила у него мать, узнав причину, заставлявшую его игнорировать свою жену. — Ты — будущий король, ты не можешь рассчитывать на счастливый брак. Если тебя утешит, то далеко не все твои подданные на него могут рассчитывать. Единственное, что тебе остается — зачать ребенка и завести любовницу.

И Людовик, спустя время и несколько неприятных попыток разделить ложе с Анной, чтобы зачать ребенка, действительно завел любовницу. А потом еще одну, и еще, и еще… Потом при дворе пошли слухи, что у короля появились миньоны, но даже это не остановило его попытки отыскать предназначенного ему человека. На место матери, манипулирующей им ради власти, пришел кардинал, но даже он не оказался нужным ему человеком. Не оказались предназначенной юная Шарлотта Мелендорф и миледи де Винтер, последние женщины, по-настоящему проявлявшие к нему интерес. Не оказался предназначенным Рошфор, чье предательство ранило сильнее яда, которым тот попытался его отравить. Людовик отчаялся. А когда осознал, что его сын, единственное существо, которое он мог любить, не взирая на чертовы метки, может и вовсе оказаться не его сыном, рожденным не просто непредназначенной ему женщиной, а королевой и предназначенным ей мушкетером, и вовсе захотел умереть.

Каждый раз, когда он видел эту чертову лилию, которую сам приказал сделать символом собственного полка, выгравировать его на наплечниках своих мушкетеров, в надежде на то, что его предназначенный среагирует на нее, его сердце разрывалось от боли. А затем… случилось откровение.

— Не расстраивайтесь, Ваше Величество, — сказала Анна ему однажды. — Я уверена, где-то во Франции, нет, даже в Париже, есть тот самый человек с лилией. Его сердце обязательно скоро откликнется на ваш зов.

Это был день, когда Людовик «помиловал» Арамиса, сделав вид, что простил его, и еще раз попросил своего капитана стать военным министром. Они уже сказали всем все, что хотели, и возвращались во дворец в сопровождении де Тревиля, фрейлин, Констанции, держащей на руках дофина, и двух гвардейцев. Де Тревиль шел за ними на расстоянии двух шагов, а все остальные — где-то на десяти. Капитан с легкостью мог услышать их разговор, если этого хотел, но правящая чета не волновалась на его счет, ведь он был слишком верен своему королю, чтобы выведывать его сокровенные секреты без его желания. Но де Тревиль услышал и чуть запнулся, что, возможно, к счастью для него, осталось незамеченным.

Людовик ничего не ответил на слова королевы, лишь прикрыл глаза, скрывая свою боль. Это было сравнимо с намеренным ударом по больному месту, и его день, начинавшийся так неплохо, стал очередным ужасным. Оказавшись во дворце, он ушел в свой кабинет, будучи убежденным в том, за ним никто не пойдет. И никто не пошел… за исключением де Тревиля. Оказавшись в кабинете, Людовик рухнул в кресло и какое-то время сидел молча, надеясь на то, что де Тревиль уйдет. Но он не уходил.

— Вам что-то нужно, капитан? — устало спросил Людовик, полагая, что де Тревиль хочет поговорить с ним о государственных делах. Но, удивив его, де Тревиль озвучил необычную просьбу.

— Ваше Величество, можем ли мы остаться наедине? — кивнул он на стражей у дверей и слугу, разжигающего камин.

Людовик, по его смущенному лицу поняв, что дело, скорее всего, деликатное, отослал всех, кто в этот момент был в кабинете. Когда за слугами и охраной закрылись двери, де Тревиль помолчал еще пару минут, явно прислушиваясь к тому, что происходит вокруг, словно бы он боялся, что их подслушают.

— Так что вы хотели? — не скрывая усталости и легкого раздражения, сказал Людовик.

Де Тревиль смущенно опустил взгляд.

— Я случайно услышал слова королевы, обращенные к вам, — тихо заговорил де Тревиль. — Те, о человеке с лилией. Могу ли я просить Ваше Величество объяснить мне их?

— Тут все просто, — Людовик закатил глаза, пребывая в полной уверенности, что де Тревиль все знает о его метке. — Анна быстро забылась после того, что я простил ее за измену, и опять напомнила мне о моем одиночестве. Конечно, просто смеяться над человеком, не встретившим своего предназначенного, когда как она сама своего нашла.

— Я… не знал, что Ваши Величества не предназначены друг другу, — де Тревиль был обескуражен. — Простите меня, я не должен был переходить границы дозволенного.

— Как это — вы не знали? Да об этом весь двор уже несколько лет говорит, — удивился Людовик. — Но почему это заставило вас волноваться, де Тревиль? Вы… что-нибудь знаете о человеке с меткой лилии?

Замешательство де Тревиля продлилось несколько мгновений. Сделав шумный вздох, де Тревиль потянулся к завязкам своего плаща и, стянув его, бросил на стоящее рядом кресло, затем расстегнул камзол. Оставшись в одной тонкой и местами рваной рубашке — Людовика поразил уже один ее вид, заставив его задуматься о том, насколько скромно живет его бывший капитан, а ныне военный министр де Тревиль, — он расстегнул и ее. Раздвинув ее края, де Тревиль обнажил покрытую шрамами грудь. Но не это шокировало Людовика больше всего. Ровно на том же месте, что и у Людовика — под сердцем, — черными контурами привлекала к себе внимание королевская лилия.

Поднявшись с кресла, Людовик, словно во сне, подошел к де Тревилю. То, что он увидел, казалось ему совершенно невозможным. Ведь они с капитаном знали друг друга столько лет, но впервые задумались о том, почему не поняли этого раньше. Он прикоснулся пальцами к горячей коже, и де Тревиль шумно вздохнул, с трудом сдерживая эмоции от своих ощущений. Прикосновения предназначенного всегда ощущались иначе — как удар крошечной молнии, как волна, коснувшаяся руки, как ветер, ощутимый только одному, только все это они чувствовали вместе. Людовик знал это потому, что ощутил собственное прикосновение на своей метке, а вместе с ним — бешеное сердцебиение де Тревиля.

— Вы все это время были рядом, — пораженно прошептал Людовик. — Так почему же… почему же мы узнали об этом лишь спустя столько лет? Как вышло, что до этого дня мы ни разу не прикоснулись друг к другу? Мы потеряли столько времени, де Тревиль…

Де Тревиль пожал плечами, ведь и он все еще не понимал, как это возможно.

— Могу ли я коснуться Вашего Величества? — робко спросил он, испытывая непреодолимое желание почувствовать тепло своего короля, своего предназначенного. Вместо ответа Людовик развязал плащ и потянулся к пуговицам собственного камзола. Высвобождая их из плена петель, Людовик продолжал смотреть в ясные голубые глаза де Тревиля. Это море небесного цвета было прекраснее, чем блекло-голубой ручеек, который он видел каждый раз, смотря в глаза Анны. Хотелось погрузиться на его глубину и так на ней и остаться. Размышления о глазах капитана и попытки расстегнуть камзол были прерваны слишком резким движением собственных пальцев, отчего одна из пуговиц оторвалась и укатилась куда-то под стол.

Ласково улыбнувшись, де Тревиль убрал руки короля от его одежды и сам быстро и ловко расстегнул его камзол, а следом и рубашку. Прикосновение к коже Людовика отозвалось чем-то нежным — словно пушинка упала на ладонь, словно кончик пера прошелся по его коже, словно ночной мотылек коснулся крылом, пролетая мимо. Эта тихая нежность растопила прохладное ко всему, кроме короля, сердце капитана, и он, видя в глазах Людовика согласие и желание, чуть сдвинул в сторону край его шелковой рубашки. Черный контур лилии, их лилии, действительно оказался на том же месте. С трудом преодолев нерешительность, де Тревиль коснулся ее пальцами, и они оба снова ощутили, как внутри все пылает от этого прикосновения.

Видя, что его капитан все еще не может преодолеть дистанцию между ними из-за их положения, Людовик потянулся к нему сам. Поцелуй, который он оставил на уголке губ капитана, был пусть и неуверенным, но все еще очень чувственным. И это помогло де Тревилю немного расслабиться. Притянув Людовика к себе, он втянул короля в глубокий поцелуй.

И мир перевернулся с ног на голову, но это воспринималось как нечто должное. Как будто все в порядке пока они рядом. Метки обжигали их кожу так, словно бы вот-вот должны были превратиться в пожар и сжечь их обоих дотла. Отстранившись какое-то время спустя, де Тревиль с удивлением понял — его метка перестала пылать, но ощущение установившейся связи с Людовиком не пропало. Он чувствовал биение его сердца так же четко, как и биение собственного, слышал едва заметное дыхание, даже ощущал отголоски эмоций. Все это заставило его облегченно выдохнуть — они нашли друг друга.

— Пойдемте со мной, капитан, — вдруг выдохнул Людовик, освобождаясь из плена его рук и подхватывая их камзолы и плащи. Не дав де Тревилю ни секунды, чтобы опомниться, он уже исчез за дверями, ведущими в королевские покои.

Разочарованно вздохнув, де Тревиль пошел за ним. В дверном проеме он столкнулся с напуганными слугами — видимо, Людовик решил избавиться от лишних ушей. Двери за слугами закрылись, и они остались одни — смущенные и возбужденные осознанием того факта, что теперь они, так долго искавшие друг друга, наконец, вместе.

Пересечь комнату и сдавить в объятиях Людовика оказалось делом нескольких секунд. Все следующие события вылетели из его головы, остались лишь чувства от их насыщения друг другом, умноженные на два. Каждый поцелуй, каждое прикосновение, каждое движение в Людовике, каждый судорожный вздох удовольствия любого из них — все ощущалось как собственное, и это творило с ними удивительные вещи. Но эта связь между ними, ощущаемая сейчас как голод, быстро вымотала обоих, и, насытившись друг другом к утру, они просто лежали.

— Де Тревиль? — тихо позвал его почти заснувший Людовик.

— Да, Ваше Величество?

— Пожалуйста, пообещайте, что не погибнете раньше меня, — прошептал он и, повернувшись на бок так, чтобы его голова оказалась на плече де Тревиля, а одна из рук сжала руку его капитана, уснул.

Де Тревиль улыбнулся и, поцеловав Людовика в лоб, тихо сказал:

— Обещаю. Я не погибну раньше вас.