Ци Жун, стоило ему похоронить свое тело и провести все надлежащие ритуалы, возвращается в сгоревшую столицу. Было ли то чувство скорби, отчаяния или юный князь хотел попрощаться с городом, он и сам не знал. Ци Жун всего лишь хотел пройтись по покрытым пеплом улицам, заглянуть в дома, обойти рухнувшую статую и воскресить в памяти счастливые воспоминания. Это его последний шанс. Больше не видать ему покоя.

      Став призраком, свирепым демоном его будут пытаться уничтожить, гнаться за ним, пытать и искать возможность уничтожить окончательно. Если Ци Жун не будет слишком безрассудным, если сам не сожжет свою душу, то до тех пор, пока кто-то не найдет его прах, он будет жить вечно.

      Небольшой огонек завис над головой Ци Жуна. По началу, тот его и не замечал, но стоило заглянуть в отражение в воде, которая заполнила улицу из разрушенного фонтана, как парень попытался его согнать. Он хватался за него руками, пытался стянуть, злился, заливал водой, а после положил голову на потрескавшуюся плитку и стал засыпать ее смесью пыли, крошек от зданий и принесенной грязью с сапог юнанцев.

      В таком положении его и застали трое духов, которые отправились на поиски молодого господина.

      — Князь Сяоцзинь? — осторожно позвал один из призраков солдат демона.

      Юноша вмиг поднял голову, внимательным и требовательным взглядом впился в незнакомцев, а после плавным движением вернулся в вертикальное положение. Огонек над головой замер, мигнул, а после загорелся ровным, но каким-то холодным лазурным цветом. Ци Жун отряхнул со своих одежд и волос грязь, смачно выругался, что испачкался в собственной крови и грязи, а после по птичьи склонил голову на бок, ожидая от призраков следующих действий.

      — Мы солдаты, которых вы однажды спасли, господин, — уважительно склоняют головы молодые воины. Мечи на их поясах чуть покачиваются, привлекая внимание князя.

      — Не помню. Проваливайте отсюда. — Ци Жун отворачивается и прогулочным шагом уходит прочь. Он несколько нервозно протирает шею, морщится от неприятного ощущения и першения в горле, которое возникло всего от пары слов. Долго же придется привыкать.

      — Господин Ци Жун! Пожалуйста, не уходите! Вы каким-то образом воздействовали на нас в форме душ. Ваша безудержная сила способствовала нашему перерождению. Пожалуйста, позвольте служить вам!

      Ци Жун даже не оборачивается, присаживается у одного из зданий и показательно перебирает вывалившийся на улицу хлам.

      — Ты пытаешься перекинуть на меня ответственность за то, что стал призраком? Да пошел ты к демонам! — Ци Жун запинается, откашливается и продолжает орать, — Мне плевать на ваши жизни, понимаешь! Вам всегда было плевать, теперь моя очередь. Я должен был стать императором. Должен был принять корону. А эти ублюдки пришли и нагло все разрушили. Посчитали, что такие особенные. Дрянь! Я говорил его Высочеству, что их сразу нужно было перебить! Уничтожить на корню. И что мы видим? Послушался своего любимого сынка. Поверил в него. Проигнорировал мои слова. И теперь все в руинах! — Ци Жун ударяет кулаком о задание и то окончательно рушится. Парень прокашливается, сложившись пополам от боли в горле. — Ну да, ну да. Пошел я нахер! Зачем меня слушать.

      Ци Жун показывает небу средний палец, истерично хохочет, хрипит, задыхается вновь, а после падает спиной на землю и воет. Он закрывает глаза, отбрыкивается от чужих рук, что аккуратно поднимают его и куда-то несут, орет на несущего его парня, чтобы тот отпустил его, поставил на землю и убирался с глаз его. Кричит, что ненавидит Юнань, что ненавидит Се Ляня, что проклинает этот народ, желает ему сгнить как брошенной собаке у обочины, проклинает их на голодную, болезненную жизнь, чтоб они так же испытали на себе поветрие ликов. Ци Жун проклинает этот проклятый народ. Проклинает всей своей душой.

      Выплеснув эмоции, Ци Жун хрипит и замолкает. В горле словно тысячи лезвий, которые не дают ни говорить, ни сделать вдох. Его продолжают нести на руках, бережно прижимая в ширкой груди. Ци Жун, отдышавшись и успокоившись мирно замер, отдаваясь на волю солдат. Он устал. Просто смертельно устал. Оставшиеся двое расчищают путь и охраняют тыл, защищая от возможных неприятностей. Демон вытягивает перед собой руку и пытается позвать огонек, что все также занимал свое место над головой, жутко раздражая своим светом. Огонек, послушавшись спокойного зова своего хозяина медленно скользит к руке, танцуя на кончиках пальцев, обнимает руку, одаривая ее теплом. Ци Жун кривит губы в улыбке, а после с силой сжимает ладонь. Огонек вспыхивает, опаляет руку болью, и Ци Жун со смачным матом раскрывает ладонь, притягивая покалеченную конечность к груди. Лазурный огонь плюется искрами и возвращается на голову, но теперь чуть отлетает назад.

      — Вот же ж блять, — ругается Ци Жун, дуя на обожжённую руку. Боль чувствуется так же ярко, как и при жизни, отчего хочется проклинать свою удачливость, но кое-что приятное все же в бытие демоном оказалось — рана заживала на глазах, унося с собой и боль.

      Солдаты на шалости господина не реагируют, но смотрят внимательно. Ци Жун же, по привычке, пытается проверить границы своего положения. Он тянется, брыкается, фырчит, случайно бьется острыми локтями по солдату, пытаясь устроиться поудобнее, хнычет, что голодный, что хочет пить. Пытается накричать на них, прогнать, заставить поставить на землю, но мужчины оказывается непробиваемыми. Они молча сносят все оскорбления, нытье демона и продолжают нести его через лес.

      — Господин, если вы таким образом хотите отвадить нас от себя, то не выйдет. Мы выполняли самые безумные приказы нашего генерала, когда армия существовала еще для галочки.

      — Так если вы такие умные, то зачем продолжаете преследовать этого князя? — Ци Жун хмурится и складывает руки на груди, выжидающе глядя на солдата.

      — Вы спасли наши жизни, вы являетесь нашим главнокомандующим, мы одни из последних из народа Сань Лэ, так как мы должны покинуть вас? — Ци Жун отворачивается, хотя в его положении это немного затруднительно.

      — А я откуда знаю? Все всегда уходят, — расплывчато отвечает князь и замолкает, погрузившись в свои мысли.

      Через пару часов тишины, когда даже не знающие лично молодого князя Сяоцзиня солдаты беспокоятся его безмятежностью и покладистостью, они наконец-то выходят из леса к небольшой деревне. Ци Жун с радостью оказывается на земле и сладко тянется вверх, приподнимаясь на носочках. Он осматривает свои одежды, проводит рукой по распущенным волосам, а после делает шаг вперед.

      — Господин, вам бы следовало сменить внешность и имя. Истинное имя очень важно для демона, как и внешность. Тем более царская семья сейчас в розыске.

      — Мне плевать.

      — Но господин, — пытается его остановить идущий сзади парень.

      — Если вы попытаетесь идти за этим князем, то вам нужно будет уяснить несколько вещей, — горло почти не сдавило от длинного предложения, отчего Ци Жун внутри порадовался. — Я не стыжусь своего прошлого. Я горжусь именем, которое дала мне мать. Кем я буду считаться, если откину все это? Мне плевать, что для демона хорошо, а что плохо. Я буду вести себя так, как захочу и никто мне не указ. А если вам что-то не нравится, проваливайте, — демон скалится и показывает острые зубы.

      Ци Жун втайне надеялся, что эта троица уйдет, что бросит его, как и остальные, ведь в одиночестве проще. Когда ты одинок, не нужно ни о ком заботиться, не нужно думать о других. Тебя волнуешь только ты сам и как прожить следующий день. А если ты не одинок, то это сразу лишняя морока, которую Ци Жун абсолютно не хотел. Но эти мужчины его удивили.

      Все трое мгновенно встают на колени и кланяются до самой земли, выражая глубокое почтение.

      — Мы вверяем наши жизни в руки Его Высочества наследного принца Сянь Лэ. Просим позволения защищать вашу жизнь до самого конца.

      Ци Жун сглатывает ком в горле. Кажется, у него схватило мертвое сердце.

      — Принимаю. Но так больше не называйте. Церемония назначения нового наследника так и не состоялась, а государство и того… уничтожено. Достаточно простого… господин.

      Ци Жун отмахивается и отворачивается, чтобы скрыть влажные и печальные слезы, и двигается в направлении деревни. Он хочет спать. А еще есть. И пусть демонам ничего этого не нужно, Ци Жун хочет еще чуть-чуть почувствовать себя живым.

      Солдаты поднимаются и нагоняют юного господина, защищая того с трех сторон. Они идут медленно, обдумывая свою ситуацию. Ци Жун резко останавливается, оборачивается и оглядывает своих подчиненных.

      — Как ваши имена?

      — Бао Бэй, — называется тот, кто нес его на руках.

      — Сань Вэй, — отзывается на вид самый щуплый и молодой.

      — Лао Бэй, — представляется последний и Ци Жун замечает:

      — Братья?

      — Кузены, — синхронно отвечают оба.

      Больше Ци Жун вопросов не задает и становится тем, кем был многие годы до этого — вредным, набалованным князем.

      — Найдите мне дом, чтоб был самым лучшим и чистым, одеяния пару комплектов и ханьфу цвета ци. Подготовьте теплую воду и банные принадлежности. Этот господин изволит принять ванну, — Ци Жун с ехидством всматривается в лица воинов, которые никогда не были слугами высоких господ. Что ж, если те так хотят остаться с ним, придется им переквалифицироваться, потому что защитить себя Ци Жун сможет и сам, а вот слуг ему будет не хватать.

      Несколько растерянные солдаты мнутся на месте, а самый старший — Бао Бэй, хватает остальных за руки и поспешно исчезает с глаз молодого господина. Ци Жун вмиг убирает улыбку, становится серьезным и задумчивым. Он облокачивается на дерево и погружается в свои мысли, о том, что делать дальше.

      У него есть несколько идей как можно отомстить людям Юнани. В первую очередь он хочет найти тех, кто стоял на площади и смотрел за его смертью, за тем отвратительным шоу. Он помнит лица каждого, благодаря хорошей памяти, лица, изуродованные ликованием, от страданий другого человека. Ох, как же он желает стереть эти ухмылки, вырвать им языки и глаза, а после… сожрать, чтобы их души никогда не упокоились с миром. Чтобы не смогли уйти на круг перерождения. Да. Ци Жун постарается сделать все, чтобы их посмертие превратилось в Ад.

      Сань Вэй приходит за Ци Жуном через час и ведет его в один из крайних домиков, который воины смогли приобрести. Демону совсем не интересно как они сделали: угрожали или пообещали что-то взамен, да хоть вырезали всю деревню, Ци Жуну теперь абсолютно все равно.

      Придя в дом, Ци Жун замечает братьев, которые заканчивают уборку, расставляют некоторые предметы интерьера и превращают пустой дом в жилой. Ци Жун с без интереса проводит взглядом по убранству и закатывает глаза, позволяя второму Бэю увести себя в ванные комнаты. Лао Бэй помогает ему раздеться, а после намыливает тело откуда-то взявшейся мягкой мочалкой. Он делает все аккуратно, почти не касаясь кожи, явно стараясь не сделать господину больно. На не высказанный вопрос откуда он знает о его особенности, юноша отвечает:

      — Слышал… всякое-разное… — А после смущенно замолкает.

      Ци Жун под конец отсылает парня, заканчивая процедуру. Он выходит из воды, кутается в огромное полотенце, а после начинает одеваться в чистые одежды простого, зеленого цвета. Хотелось как обычно закатить истерику на тупых слуг, что не могут выучить его предпочтения, но Ци Жун устал и понимает, что в такой глуши найти необходимый материал вряд ли возможно.

      Сань Вэй развешивал на улице уже вычищенные одежды, а Бао Бэй раскладывал еду и приборы на столе. Второй Бэй юркнул в умывальню, чтобы привести комнату в порядок, а пока еда не готова, Ци Жун сел у окна и взялся за расческу.

      — Зеркало, — приказывает Ци Жун, и все трое переводят на него взгляд. — Где?

      Ему тыкают на дверь другого помещения, и Ци Жун опять встает, чтобы достать заветную вещи. Комната оказалась спальней, где единственными вещами были несколько циновок для сна и шкаф. Демон подходит к дверце и открывает ее — на внутренней стороне оказывается зеркало почти в полный рост. Ци Жун наконец-то может себя осмотреть.

      В принципе, он выглядит почти так же как и при смерти, смертельно похожим на Се Ляна, только теперь кожа стала мертвецки бледной, глаза светятся изнутри потусторонним зеленым светом, уши сильно удлинились, зубы заострились, словно он теперь какой-то хищник, да ногти на руках приобрели твердую, удлиненную структуру, делая их похожими на когти диких кошек. Ци Жун ощупывает себя, не выросло у него где-то еще, да насколько он стал отличным от человека, и приходит к выводу, что если не улыбаться, да как-то скрыть неугомонный огонек над головой да общую бледность, то вполне похож на обычного человека.

      Ци Жун расчесывает свои волосы, медленно, аккуратно, почти переходя в медитативное состояние. Рядом нет ни заколок, ни лент, но, словно прочитав мысли Жуна, в комнату заходит Сань Вэй и протягивает с поклоном господину зеленую ленту. Ци Жун фыркает, думая, что этот парень начинает ему нравиться. Он быстро завязывает часть волос на затылке в пучок, а после встает, чуть ведя плечами в разные стороны, незаметно потягивается.

      В центрально комнате его уже ждут. Для него накрыли стол — собрали из подручных средств, что смогли найти в деревне. Выглядит не настолько ужасно как изначально думал юноша, потому садится, спрашивая:

      — А вы не будете?

      — Демонам не нужно питаться. Да и дышать тоже. Мы больше не люди, так зачем нам цепляться за это? — Спокойно отвечает старший, грустно сжимая рукав новой, свободной одежды.

      — И что? Тем более, мы ведь действительно больше не люди. Нет смысли цепляться за какие-то нормы морали, границы дозволенного. Мы — демоны. В глазах людей мы и так самые низкие, гнусные, отвратительные мрази. Так какой смысл себя как-то ограничивать? Хочешь есть — ешь, хочешь убить — убей. Хуже мы от этого не станем, уж точно.

      Ци Жун прокашливается, а после с шоком замечает, как его слуги с улыбкой садятся рядом, принимаясь за еду.

      — Ей! Это же мой стол! Проваливайте отсюда! — пытается выгнать мужчин Ци Жун и одновременно защитить запечённого кролика от чужих палочек.

      — Вы же сами сказали, что мы можем делать что захотим. Вот мы и делаем, — улыбается Лао Бэй на попытку Ци Жуна откусить тому пальцы, когда тот тянется к маньтоу.

      — Я ваш господин! А вы мои слуги! Вы сами дали мне клятву! Так и ведите себя как слуги! — ругается демон, проглатывая последнюю ножку.

      — Конечно, но мы хотим сказать, что в армии, разделить с кем-то стол означает стать боевыми товарищами. Мы всего лишь хотим стать ближе с вами, заложить начало нашей будущей дружбы.

      — Мечтайте дальше, ничтожества. Мне не нужны друзья. — Ци Жун говорит эти слова не задумываясь, искренни в них веря всей своей душой. Он всегда был один. И менять это он не собирается. — Отдай мою булочку, пёс!

***

      Их отношения сложно было назвать дружескими. Ци Жун просто делал что хотел: мог наорать, сквернословил, бранился как уличный мальчишка, не гнушался даже раздавать подзатыльники, когда его слишком уж кто-то бесил, мог резко о чем-то задуматься, а потом в приказном тоне отправить одного из Бэев за этой вещью. Ци Жун абсолютно не привязался к этой троице, что были воспитаны простыми солдатами, а оттого не умели лицемерить и не знали всех дворцовых тонкостей, этикета. Они даже значения некоторых слов не знали! Они просто смотрели на Ци Жуна как на своего товарища, словно он их друг. Демон вертел пальцем у виска. Малолетние дебилы. А Бао Бэй взрослый дебил. Видимо им на войне просто отшибло все мозги в битвах. Так себя уговаривал Ци Жун.

      А солдаты, переодевшись в легкие одежды всего лишь действительно хотели стать ближе к своему господину. Они видели свирепого воина, видели жестокого генерала, мерзкого князя. Они на самом деле видели Ци Жуна в разных его обличиях, а еще больше слышали гнусных слухов. Они заочно ненавидели набалованного князя, но когда тот повел их против юнанцев, когда не раз спасал им жизнь, отводя удар в сторону, начали уважать мальца, которому едва исполнилось семнадцать. Они много думали об образе князя, но после смерти, так и не узнав правду, не смогли обрести покой, наблюдая за судьбой своей родины. Они хотели бы видеть собственными глазами, что станет с их столицей.

      И они увидели. Увидели израненного, побитого ребенка, которого тащили солдаты. Видели, как те кидали в него камни. Видели этот разбитый, уничтоженный взгляд. Они видели, как тот искал кого-то в толпе, а его губы повторял заветное имя. Они смотрели и видели всего лишь брошенного, одинокого ребенка, которому нужна была помощь, который хотел жить, который умирал в муках. Образ наглого человека разрушился, заменяя его ребенком, который хотел внимания и быть любимым. Да, они не были образованы, но как минимум двое их них имели младших братьев, которые делали что угодно, что старшие обратили на них внимание. Даже ломали и крушили вещи. Даже специально ударялись, ставя синяки, чтобы старшие их пожалели, подули на рану и поцеловали в лоб, полюбили их.

      А когда Ци Жун стал демоном, солдаты видели ребенка, сломанного, отчаянного, не знающего, что делать и куда идти, но настолько жаждущего мести, что лазурный огонь, что их коснулся, дал им силы переродиться демонами. Этот огонь шел из самого сердца свирепого демона, был источником силы его души, и в тот момент они случайно ее коснулись. Бескрайняя, всепоглощающая боль, что разрывала его на части. Они на мгновение потонули в ней, а когда очнулись, стояли рядом на площади, среди обгоревших тел. Они, не сговариваясь пошли искать молодого господина, желая ему помочь. Не исцелить раны, ведь это мог сделать только один человек, но поддержать его, не дать упасть еще глубже, потеряв всю человечность.

      Солдаты молча поклялись следовать за господином, не оставлять его, ведь у каждого должен быть рядом хоть кто-то. Кто поддержит при любом исходе, кто будет стоять за тебя до самого конца. Они стойко терпели издевательства Ци Жуна, его колкие слова и ядовитые высказывания, так как после всего, что с ними произошло, что они увидели, их троица смогла видеть сквозь маску князя, что тот построил. Видели, как тот проверяет их, границы терпения, дозволенного, заставлял делать вещи, которые в армии просто не откуда было узнать. Они старались и на все выходки просто улыбались, действительно видя перед собой недолюбленного ребенка.

      Возможно, за всю свою долгую жизнь — эта троица была единственной, кто по-настоящему понимал Ци Жуна, которая действительно желала от него только того, чтобы тот был самим собой и наслаждался своей жизнью, не подстраивался под других и не носил тысячи масок.

      Ци Жун же привыкал к своим слугам. К их глупым, улыбчивым характерам, беспардонным действиям, врывающимися в его личное пространство, на что демон выдавал огромную, часто не совсем цензурную тираду. Он их просто терпел, играя на нервах отвратительные душе мелодии.

      Ци Жун продолжил играть с собой ту самую игру: поставил, что солдаты уйдут через месяц — проиграл. Поставил на два месяца — проиграл. Полгода! Проиграл. Ну уж год то это прям максимум. Проиграл. Тогда Ци Жун решил рискнуть. Он поставил на то, что они не уйдут. И он…

***

      Многое же Ци Жун успел натворить в первый же год своей жизни демоном. Ох, и многое же. Для начала, покинув ту деревню, их компания пришла к потерянному храму Наследного принца Сань Лэ, явно брошенного еще до начала со всей кутерьмой поветрия ликов. Совершенно случайно пришли. И обосновались внутри тоже не по своей воли. Да. А разговор, как всегда, начали незадачливые слуги Ци Жуна, абсолютно не зная слово такт.

      — Господин, если вы так ненавидите своего брата, то почему мы пришли в его храм, — задал вопрос Сань Вэй, вглядываясь в прекрасную статую божества.

      Ци Жун молчал. Его явно трясло, но было не понятно от каких чувств. Демон зажег палочки благовоний и слитным движением поставил их у алтаря, а после, словно ошпаренный, отскочил назад, сжимал горло и не мог поднять голову от пола. Только после очередного приступа кашля, тот смог заговорить.

      — Я никогда не мог ненавидеть своего царственного брата в полную силу, обижаться — да, но в момент смерти у меня были не лучшие мысли, я винил брата во всем, что происходило с Сань Лэ, со мной. Он же бросил меня, бежа с отцом и матерью. Оставил меня там, на растерзание юнанцев. Это был всего лишь небольшой порыв, но, чтоб его! Я умер с этой мыслью, а после смерти это чувство многократно усиливается и… я искренне ненавижу Юнань. Я искренне желаю, чтоб они все сдохли самой страшной смертью. И я лично прослежу, чтоб мое желание исполнилось. Но царственный брат, — Ци Жуна явно ломало, что тот чуть ли не заламывал себе пальцы. — Я всегда любил его. Он мой свет, моя путеводная звезда. Я не могу бороться с демоническими инстинктами. Я ненавижу и его за все, что он сделал. Но разве я могу ставить его в один ряд с этими ублюдками…

       Спутники Ци Жуна переглянулись и аккуратно пытались подобрать слова для своего расспроса:

      — Господин, вы любите его Высочество Наследного принца? — Демон кивает.

      — Вы ненавидите его Высочество Наследного принца? — Снова кивок.

      — Вы хотите ему помочь? — Согласное движение головой.

      — Хотите его унизить, отомстить, растоптать, чтобы он почувствовал все, что чувствовали вы? — Неопределенное движение головой, смутно похожее на положительный ответ.

      — Вы хотите его смерти?

      — Нет! — Ци Жун вскакивает, носится по храму, поглощенный своими мыслями. — Нет, не смерти. Только не ее. Я не могу. Даже так умерев, я не хочу, чтобы он умер. — Солдаты задумчиво переглядываются.

      — Но как мы могли бы ему помочь?

      — Мы? — Ци Жун останавливается, всматриваясь в лица спутников, стараясь отыскать там издевку или насмешку.

      — Конечно. Мы последуем за вами, куда бы вы не пошли, какую бы идею не решили продвинуть, мы поддержим. И если вы хотите помочь его Высочеству наследному принцу, то мы что-нибудь придумаем.

      И ведь действительно придумали. Для начала они пришли ко мнению, что чтобы божество жило, необходимо, чтобы его помнили. Конечно, небесным чувырлам (по словам Ци Жуна) необходимы еще и благодетели, молитвы и подношения, но раз Се Лянь и так пал, то нужно как-то сделать, чтобы его помнили. Ведь если Бога забудут, то он умрет окончательно. Ну, они и подкинули идею сделать Се Ляню коленопреклонные статуи, через которые будут переступать порог. Они посчитали, что таким образом смогут помочь Се Ляню искупить грехи, очистить себя, ослабить проклятую кангу, ведь грехи то, значит, действительно были, раз его изгнали с небес.

      В тайне они воровали из храмов святую воду и над некоторыми статуями проводили ритуал, делая их святыми, чтобы все действительно подучилось. После неделю мучались от обгоревших губ, а после опять принимались за работу, освящая статуи. По крайней мере, они верили, что их действия действительно могут помочь падшему Богу. Ци Жун успокаивал свою совесть.

      А потом он случайно сжег храм своего царственного брата. И люди стали целенаправленно сжигать и так разрушенные храмы. А он ведь всего лишь пытался убрать тот зеленый огонек с головы, заставить его исчезнуть, а тот взбесился, начал носиться по храму как бешенный и все сгорело. Они едва успели вынести свои вещи, как деревянная конструкция рухнула. Люди же, посчитав это знаком небес, что дух поветрий не угоден Богам, вычеркнули его из списков тех, о ком стоит упоминать. Имя Се Ляня стало ассоциироваться с несчастьем, а пожелание быть похожим на принца вообще проклятием на род о его полном уничтожении.

      Ци Жун был в растерянности, к чему привели его действия. Он психанул со словами:

      — Ну пошло оно нахуй! Схуяли все, чего я касаюсь превращается в какой-то пиздец?! Все! В пизду! Я сделал все, что мог. Пошли отсюда, ребята.

      И они ушли. Ушли вылавливать народ Юнани. Ци Жун нашел по истине очаровательный способ как заманить недалеких, но осторожных людей. Спутники достали ему поистине восхитительный фонарь. Изящный, легкий, с лазурной бахромой и длинной позолоченной ручкой. Ци Жун в своих одеждах цвета ци смотрелся с ним невероятно гармонично. Внутри был заточен тот злосчастный огонек, который, по началу, пытался вырваться из фонаря, а после того, как Ци Жун что-то с ним сделал, успокоился и горел удивительно ярко.

      На охоте за юнанцами, демоны находили людей, напускали туман, а после на выход выходил Ци Жун, который светом фонаря заманивал путников в пещеры, болота, овраги, ямы… иногда они водили несчастных по кругу, доводили их до обморока, голодной смерти. Иногда они их специально вылавливали, представлялись, пугали, а после отпускали, а после выходили на охоту. Их жертва тряслась от страха, умоляла прекратить, пощадить ее. По началу Ци Жун срывался и орал на жертву в ответ. После успокоился, привык или просто выплеснул на первых несчастных свое недовольство.

      Именно после этого Ци Жун получил свое прозвище. Лазурный фонарь в ночи. Он так гордился тем, что стал известным, так радовался, что спутники не могли сдержать улыбку, а старший потрепал господина по голове. Находящийся на пике блаженства Ци Жун даже не оторвал ему руку, а только искренне, хрипло засмеялся. Он был счастлив.

      Как и обещал, Ци Жун вдоволь издевался над их телами, а после пожирал. Души же, что не могли успокоиться, собирал и засовывал в свой фонарь, чтобы тот горел ярче. Было красиво. Ци Жун любил по ночам смотреть на свой новый атрибут.

      Тела же он сначала готовил. Неожиданно пригодился навык готовки, приобретенный от своей матушки. Варил, жарил, тушил, запекал, засаливал, валял, коптил, делал из людей шашлыки. Было вкусно настолько, что пальчики проглотишь. Человечина оказалась мягкой на вкус. Легко давалась обработке и быстро мариновалась. Казалось, словно людское мясо было создано для готовки. А может все дело было в том, что Ци Жун стал демоном.

      Но однажды, когда пойманных людей было слишком много, а Ци Жуну досмерти было лень, он решил попробовать сырое. Было дело в том, что незадолго до смерти он случайно проглотил человеческое мясо или в чем-то другом, но было тоже… нормально. Не так вкусно, как после прожаренной до хрустящей корочки ножки, но отвращения не вызывало. И новые, острые зубы легко справлялись с разделкой добычи. Спутники отказались, ожидая, когда у господина будет настроение, чтобы им приготовить. И Ци Жун готовил. Только ради них. Он совсем к ним не привязался. Нет-нет.

      По крайней мере, Ци Жун надеялся, что не привязался, потому что то чувство было ему не знакомо. Он никогда не имел друзей. Его единственным другом был его царственный брат, но то была любовь на границе с поклонением. Это Ци Жун понимал. Новое чувство — нет. Он боялся его, ведь они его точно когда-то покинут, а если и испытывать к ним что-то, то после ухода, предательства, будет больно.

      Но они ему стали небезразличны. Только как слуги. Именно. Это не он ворчит по ночам на бесполезных, тупых людишек. Не он слушает армейский байки Бао Бэя. Не он оставлял Сань Вэю самый вкусный кусочек с ужина. Не он подарил Лао Бэю флейту. Не он создал над их головами зеленые огоньки, сделав их невидимыми, которые бы докладывали Ци Жуну если с его спутниками что-то случится. Это все — забота как о своих слугах. Их же нужно поощрять за отличную работу. Ведь они единственные, кто продержались у него больше шести месяцев.

      Они жили вполне счастливо для демонов. Занимались своими делами, местью, иногда развлекались, даже невинных людей не трогали. Все было хорошо, пока не появился он.

      В тот день Ци Жун гулял по рынку, ища себе нормальную заколку для волос, достойную его царских волос, когда почувствовал, как огоньки с голов солдат потухли. Никто кроме него не мог их снять, оттого Ци Жун бросил все и помчался в пещеру, которую они долгое время обустраивали для житья. Он мчался быстрее ветра, не обращая внимание на людей и мешающие ветки, бьющие по лицу. Несся так, что чуть не навернулся, намочил подол одежд в речке и, кажется, потерял амулет, что подарил ему Сань Вэй на удачу. А когда прибежал в пещеру, увидел его.

      Он видел его только однажды. На поле боя тот стоял над телами убитых, в белых, похоронных одеждах с маской на лице, что улыбалась и плакала одновременно. Тот держал в руках знамя и прикладывал одну руку, скрытую длинными рукавами ко рту на маске. Ци Жуну казалось, что он смеялся. Смеялся над их бесполезными потугами выжить, потому что знал, что Сань Лэ падет. И сейчас это существо, демон, который привел его государство к праху, стоял перед ним, в неизменной маске, над трупами его спутников, которых он так ни разу и не назвал вслух друзьями.

      Их тела медленно распадались, возвращаясь в первоначальное состояние. Но теперь не будет никаких неупокоенных душ. Будут только осколки, которые со временем исчезнут, станут духовной энергией. Это существо только что, мановением руки, по собственному желанию уничтожило призраков. Ци Жун вздрогнул. Этот демон намного, намного сильнее него. И если тот захочет, то он сможет его убить. На этот раз абсолютно и бесповоротно, даже не держа его прах в руках.

      Мертвое сердце болит за убитых товарищей. Но думать сейчас об этом нет времени. Демон смотрит прямо на него. Ци Жун хотел бы броситься на него, выколоть ему глаза, вцепиться в шею и душить-душить-душить, а после рвать его тело за всю боль, все несчастья, что эта тварь принесла ему и его царственному брату. Это же он принес поветрие ликов, это он привел Сань Лэ к смерти. Это он убил людей, что стали ему дороги. Но чувство страха, самосохранения так громко кричат, так скулят и молят его о побеге, чтобы он выбежал из пещеры и бросился наутек, спасал свою жизнь. Ци Жун чувствует себя вновь бесполезным, слабых трехлеткой перед пьяным отцом. Он сильнее. Он опаснее. Его желание, и Ци Жун будет мертв.

      Молодой демон стоит и не может пошевелиться, а существо тихо смеется, отчего на затылке дыбом встают волосы.

      — Хороший мальчик.

      Это даже не мгновение. Неуловимое демоническому глазу передвижение, и демон стоит прям перед ним, протягивает к нему руку, чтобы положить ее на щеку.

      Ци Жун отшатывается, рефлекторно ударяет рукой по чужой, останавливая ее, запрещая прикасаться, а после вздрагивает от холодного смеха, от которого трясутся даже кости.

      — Плохой мальчик, — тянет существо перед ним и садится на корточки, вновь протягивая руку. Ци Жун частью сознания, которое не затоплено ужасом понимает, что упал назад, пытаясь отползти как можно дальше от возможности своей смерти. — Куда же этот маленький князь убегает?

      От издевательства, которым пропитан весь голос, хочется ударить тварь в ответ, наорать даже, но чувство самосохранения с силой вцепилось ему в глотку и затыкает в ужасе рот.

      — Кто ты такой? — Все, на что хватает Ци Жуна.

      — Ох, как невежливо с моей стороны. Меня зовут Безликий Бай или Бай Усянь. Я белое бедствие. Непревзойденный демон. Зови как хочешь юный демон.

      Чужая рука ложится на щеку, оглаживая острые контуры, цепляет кончиком ногтей волосы, притягивают к маске, всматривается. Ци Жун начинает успокаиваться, привыкает к страху, душит чувство самосохранения и возвращает себе былую наглость.

      — Тогда буду обращаться к тебе исключительно тварь, — выплевывает Ци Жун и Безликий замирает, отпускает волосы и встает.

      — Вот как. А я ведь с деловым предложением.

      — Ты приходишь без спроса, убиваешь моих слуг и ждешь радушного приветствия? — Ци Жун смог совладать с телом и гордо поднимается следом, оказываясь сильно ниже своего гостя. — А до этого уничтожаешь моих людей, мое государство, и ты ждешь, что я радостно пожму тебе руку? Да у тебя явно с головой не все в порядке, падаль.

      — Хо? ~ — проглатывает оскорбление демон, поворачивая голову к трупам. — Раз это слуги, то и чего бы о них так беспокоиться? Новых найдешь.

      — Найти таких преданных, может, больше и не получится. — Ци Жун надевает маску безразличия, хотя внутри хочется кричать от боли.

      — Как интересно, — белый рукав тянется к маске, словно в удивлении прикрывает рот. — А я о тебе другие слухи слышал. А оказывается, князь Сяоцзинь умеет привязываться к людям, — Ци Жун пытается огрызнуться, но чужая рука грубо затыкает ему рот. Юный демон хватается за нее, пытается отодвинуть, но все бесполезно. Он намного сильнее его. — Это даже хорошо. Так ты больше похож на него.

      Ци Жун вмиг понимает о ком говорит белое бедствие. Демон начинает злиться. Он не может не злиться. А ненависть на виновника своей смерти, пусть и косвенно, усиленная смертью, просто не дает шанса промолчать, поэтому, Ци Жун выкручивается и кусает руку, чтобы прокричать:

      — Я не Се Лянь!

      Его вновь валят на пол, прижимают всем телом к холодному камню и держат руки над головой. Ци Жун крутится, дергается, но что может сделать ребенок против взрослого мужчины? Бедствие перехватывает тонкие конечности одной рукой, а второй вновь гладит мальчишку по лицу, словно пытается запомнить такие похожие черты лица, словно ищет в нем другого человека.

      — Да, ты не он. Ты не такой как он, но это не отменяет того факта, что ты похож на него.

      — Не похож, — хрипит Ци Жун, чувствуя, как на горло ложится рука, как пальцы поглаживают его кадык.

      — Похож, — Усянь не может сдержать довольный хмык, когда чувствует, как трясутся руки маленького демона. — Даже больше, чем ты можешь себе представить.

      — Плевать! Говори зачем пришел и проваливай! — Ци Жун перестает вырываться, максимально напрягается и всматривается в черты маски, которая будет сниться ему в кошмарах. Безликий замирает, ложится на Ци Жуна всем телом, оказываясь «лицом» к лицу, почти касается маской его лица. Если бы кто-то из них дышал, то произошел бы обмен дыханием.

      — Хочу предложить сделку. Вставай на мою сторону, и я сделаю тебя непревзойденным демоном.

      У Ци Жуна от такого предложения даже глаза покраснели.

      — А не пойти ли тебе нахуй с таким предложением! — Он вновь начинает вырываться, пытается лбом разбить чужую маску, укусить и хоть как-то задеть, только все его попытки довольно мягко пресекаются. — Да ты просто хочешь себе в слуги кого-то, похожего на моего царственного брата!

      — О~ как интересно. Так ты его так и не возненавидел? Действительно? После всего, что он с тобой сделал. После игнорирования, как он раз за разом отталкивал тебя, бросал? Ты даже умер ненавидя его, но продолжаешь его любить? — Безликий явно издевается над ним, видя все его чувства насквозь.

      — Нет! Ошибаешься! Я ненавижу его, я готов убить его! Ничего ты не понимаешь! — Ци Жун уже сам не понимает, чего пытается добиться, чего хочет. Он просто в стрессовой ситуации надевает родную маску, пытается казаться привычной всем холодной и циничной дрянью.

      — Лжёшь, — тянет бедствие, кончиком ногтя проводит по губам, на что Ци Жун с силой их сжимает и отворачивается. — Даже усилившиеся чувства ненависти после смерти не смогли перебить любовь к этому Богу. Хочешь докажу? — Резко меняется Безликий, прикасаясь пальцами ко лбу юного демона.

      Ци Жун проваливается в бездну. Его уносит безудержная волна. Его тянет куда-то вперед и вниз, затягивает в глубины, чтобы в один момент выплюнуть у какого-то храма. Ци Жун бьется о стенки воспоминания, пытается сжечь все вокруг своим пламенем, но эта иллюзия, воспоминания не восприимчивы к нему. Его тянет внутрь против его воли и хочется бросить сопротивление, но это же Ци Жун. Князь на чистом упрямстве бесполезно барахтается, а когда открывает глаза и видит то, что хотел показать ему Усянь, хватается за горло и хрипит, пытаясь сдержать крик ужаса.

      На собственном алтаре, удерживаемый четырьмя людьми лежит его царственный брат. Весь в крови, с мечом в груди. Он плачет. Се Лянь смотрит потухшим взглядом в пустоту и молит:

      — Спа…

      И очередной удар ровно в сердце и в храме раздается крик, от которого стынет кровь в жилах. Ци Жун протягивает руку в направлении царственного брата, из глаз текут слезы, а рот безмолвно раскрывается в попытке докричаться до брата. Он не может говорить. Посмертная рана затыкает как никогда не кстати.

      В следующее мгновение он вновь оказывается на полу пещеры под белым бедствием. Слабый, заплаканный, ошарашенный, глаза полные ужаса и желания убить нависающего над ним демона.

      Безликий Бай проводит пальцем по его груди, громко, показательно вздыхает и продолжает прерванный разговор:

      — Что и следовало доказать — ты все еще тот самый преданный младший брат, который обожает своего старшего. Честно, я даже немного восхищаюсь тобой. Перебороть посмертные чувства невозможно, но как показывает практика, такое слово просто не существует. Что для одного потолок, то для другого преграда, которую легко переступить. — Усянь всматривается в перекосившееся лицо Ци Жуна. — Хочешь узнать, что это было? Это случилось около полугода назад. Твой брат также отказывал мне стать наследником. Пришлось пойти на крайние меры.

      — Дрянь… — хрипит под ним Ци Жун, — жалкая ублюдочная мразь! Я убью тебя! Слышишь!

      — Зачем же так кричать? Прекрасно слышу. Только ты такой маленький, слабый. Всего лишь свирепый призрак. Куда тебе тягаться со мной, малыш. — И вновь этот приторный голос и пальцы на груди, которые медленно, словно пытаясь не напугать раньше времени, пробираются под ткань одежды. — Пойдем со мной. Я дам тебе силу, дам власть. Ты станешь самым сильным демоном, станешь моей левой рукой, верным приспешником. Ты получишь все, о чем мог только мечтать. — Пальцы пробрались уже так далеко, что оглаживают живот, под тихие всхлипы юноши. — И даже больше. — Усянь наклоняется к его уху и томно шепчет, — обещаю, тебе понравится.

      — Отъебись от меня! — Впадает Ци Жун в форменную истерику. — Не трогай меня! Отвали! Не прикасайся ко мне! Оставь меня в покое! Никогда! Никогда! Никогда! Никогда! Никогда! Никогда!

      Безликий Бай смотрит на дрожащего подростка и понимает, что немного переборщил. Тот совсем перестал воспринимать реальность, зацикливаясь на желании сбежать, спрятаться, спастись. Он даже не пытается как-то навредить Безликому, только вырваться и убежать, оказаться в безопасности. Бай Усянь огорченно вздыхает и отпускает ребенка, который мгновенно вскакивает и исчезает в самом темном уголке пещеры, из которого продолжает слышаться тихое: «Никогда».

      — Как жаль. Вы действительно слишком похожи. Только вот от этого еще интереснее.

      И Безликий Бай исчезает, просто растворяется в воздухе, оставляя после себя самый настоящий кошмар в голове маленького князя.