Папа больше не смущал Эльзу вздохами за плечом во время игры — видимо, уверился, что ничего страшного с дочкой не происходит. Она даже познакомила его со своим онлайн-другом, который был, по словам Эльзы, “рейдлидером”, проще говоря, командиром игрового отряда, к которому принадлежала сестра. Разговор состоялся короткий и, конечно, только голосовыми сообщениями. Папа выяснял, работает парень или учится, и всякие другие вещи, о которых даже Эльза до сих пор стеснялась спросить. Однако “командир” отвечал спокойно и открыто. Оказалось, что зовут его Зорян и живет парень в Молдавии, а мать из Словении, потому он и знает язык. Эльза поделилась с сестрой наблюдением:

— Теперь ясно, почему у него ник Last_Dawn*.

Новая реальность отношений онлайн сильно отличалась от обыкновенной, знакомой отцу. В сети никто не стесняется обсуждать личные вопросы, порой даже чересчур личные, однако выпытывать настоящее имя, место работы или жительства — уже моветон. Эльза сидела как на иголках, пока два разных поколения пытались найти общий язык, хоть в итоге все окончилось мирно.

Спустя несколько дней к их небольшому дружному отряду прибавился еще один участник, которого привел Зорян. Тот оказался совершеннейшим новичком, но командир призывал всех помогать ему разобраться. Все решили, что это какой-нибудь родственник или приятель Зоряна, особо вопросов не задавали. Впрочем, новичок учился быстро, быстрее, чем Эльза в свое время, и она даже немного ревновала друга к этому странному игроку, с которым тот столько возится.

Еще через неделю Эльза признала, что паренек оказался приятным в общении, хоть по каким-то техническим причинам не мог участвовать в голосовом чате, лишь писал сообщения. Самоотверженно бросался в бой, отвлекая на себя чудищ, и ужасно расстраивался, если не получалось сходу победить очередного босса. Сокомандники считали, что он воспринимает игру слишком уж серьезно, но смеялись по-доброму, не желая обидеть.

Эва радовалась, что у сестры появляется все больше друзей, пускай и только онлайн. Да и папа уже не был так уж привязанным к дому, не винил себя, если ездил куда-то без Эльзы, зная: ей есть чем заняться и с кем поболтать. Даже похвастался, что впервые за много лет зашел в паб в городе и выпил хорошего пива. Немного, разумеется — просто для удовольствия.

На улице прочно обосновалось тепло, даже ливни казались веселыми, и капельки стучали по крыше как-то по особенному, по-летнему. Лужи искрились на ветреном солнце крохотными волнами, словно дети большого озера, оставлявшего на берегу полукруги сухих цветков и лебяжьего пуха.

Эва крошила лебедятам хлеб, глядя, как более крупный белый шипун отгоняет от своих пока сереньких и невзрачных птенцов наглых чаек, норовящих вырвать кусок прямо из клюва. Хлеб для лебедей — наркотик. Попробовав раз, они уже не могут без него обойтись, становятся агрессивными, шипят, требуя от прохожих подношения. 

Раньше на брусчатку под скамейкой падали крошки бутербродов и цветные конфетки из детского йогурта, на радость если не чайкам, то вездесущим воробьям. Здесь сидел со своей голодной ученицей падре. Этот человек пропитал собою каждый выдох ветра, каплю воды и камень. Колокольный звон напоминал, что где-то за слоями каменных стен святой отец занят спасением душ и помощью какому-нибудь очередному ушлому “брату”. Где-то там он молится, стоя на коленях перед позолоченным куском дерева. Или копается в саду, и солнце выжигает ему без того светлые волосы до прозрачно-соломенного цвета.

Эва закрыла глаза и вдохнула запах озера и цветущих магнолий. Нельзя так раскисать, нельзя впускать так глубоко никого и никогда. Но что делать, если все-таки пролез и поселился в самой сердцевине? И что теперь? Уехать, бросить все? Или просто подождать, пока само пройдет? Ведь должно же когда-нибудь! Впрочем, уверенности не было: раньше подобного испытывать не доводилось. А сейчас вот пришлось. Странно, сладко, тянуще-больно. Так вот она какая, эта ваша любовь… 

Любовь. Признаться даже себе, произнести это слово поначалу казалось ужасной, непозволительной слабостью. Однако лучше быть с собой честной, чем прятать голову в песок.

Булка белесой медузой расползлась в воде, пятная мутью крошек волны. Все равно эти лебедята рано или поздно узнали бы вкус хлеба: охотников покормить птичек на берегах много. Два оранжевых клюва и парочка бурых вытянулись в ожидании следующей подачки. Эва отломила еще булки и бросила им, спрятала остальное в пакет и поднялась. Снова прозвонила башня сан-Джозефины, пора было идти переодеваться к вечерней смене в спортзале.

Эва поняла, что идет по узкой улочке, ведущей аккурат к сан-Стефано, когда находилась уже на полпути. Не разворачиваться же? Ну так что же, сумеет пройти мимо его дома, как всегда ходила. Вряд ли падре торчит там в окне, поджидая ее. Может, и вовсе уехал к родителям. Или не уехал, но видеть Эву точно не желает, раз так умело прячется.

Мартин стоял у широко распахнутых дверей церкви, заложив руки за спину, и смотрел, как в катафалк осторожно ставят его печальный груз. Людей почти не было — видимо, родственников у умершего оказалось немного. Женщина с мальчиком лет пяти подошла к священнику, тот улыбнулся им, пожав ребенку руку; что-то говорил участливо то ей, то мальчику. А после снова остался один, глядя куда-то вдаль. Машина тронулась в путь, Мартин зябко поежился, словно мерз в этот теплый день. Весь черно-белый и какой-то трогательно маленький, особенно по сравнению с высоченными сводами ворот церкви. Ангел, который пережидает, пока заживет сломанное крыло, но однажды снова улетит в небо. Эва поймала себя на том, что стоит и смотрит. И он вот-вот заметит ее… Все же заметил. Нахмурился на миг, кивнул. А потом пошел закрывать огромные деревянные двери. 

Первая застряла почти сразу, и дальше шла с надсадным скрежетом. На падре, повисшего на массивной ручке всем весом, смешно и жалко было смотреть.

— Давай я помогу.

— Не нужно, — Мартин сразу отпустил сволочную дверь и выпрямился, отстраняясь. — Наверное, нанесли гравия из сквера, попрошу брата Тео, чтобы вычистил. Не в первый раз.

Другая створка послушалась без капризов, Мартин вогнал в паз огромный тяжелый штырь с такой яростью, словно пригвождал к полу самого дьявола. Вблизи стало видно, насколько падре похудел, кожа истончилась до прозрачности, а глаза наоборот, казалось, потемнели. 

— Ты знал его?

— Кого?

— Умершего. 

— Нет. Это дед моей прихожанки, он уже давно жил в доме престарелых и был не в себе.

Мартин повернулся и вошел в пустую церковь, сел на скамью в тени и опустил голову на руки.

— Мартин.

— Что?

— Ты в порядке? Ты переживаешь… из-за того случая?

— Я в порядке, — он резко, почти зло, выдохнул и пружинисто вскочил на ноги, полы сутаны махнули по скамье.

— Как твои братья?

Мартин обернулся и уставился на Эву так гневно, что она даже отпрянула.

— Ты — снайпер, знаешь об этом?

— Что ты имеешь в виду?

— Не важно. Мне пора. Нужно ехать на кладбище, за мной сейчас пришлют машину.

— Ну уж нет, святой отец, извольте объясниться! — Эва схватила его за рукав и потянула в угол, куда не достал яркий световой прямоугольник. — Что-то случилось с Никки? При чем тут чушь про снайпера? И почему ты злишься на меня?

Эва внезапно осознала, как близко они стоят. Воздух наполнял его запах: ткани, дезодоранта, ладана и еще чего-то лиственного. Надо бы отодвинуться… Мартин шумно сглотнул, карие глаза из-под ресниц смотрели словно в самую душу. Он близко, так близко, вплотную. Мужчина, которого она полюбила, несмотря на собственные запреты и догматы церкви. Чисто выбритая кожа, на щеке едва заметный пушок, у тени золотистых ресниц. Ответный взгляд обжег ей губы. Его — были чуть приоткрыты, наверное, чтобы впускать больше воздуха. В глубине теплой темноты белел краешек зубов. Эве тоже перестало хватать дыхания.

Почему они оба молчат? Почему замерли, точно скованные заклятием? Пылинки в луче света  у его шеи кружатся так медленно… Почему он не улыбается, не шутит, скрывая неудобство? Не ставит ее на место? Не убегает прочь, не… Не хочет убегать?.. А значит… хочет остаться?!

Но такого не может быть.

Эва невесомо тронула сутану на груди, прижала крепче. Ладони ощутили тепло и неровный ритм дыхания; стук сердца. Мысли выжгло из головы дуновением смешавшихся выдохов. Ничего не осталось, кроме магнитных частиц, пропитавших каждую клетку двух тел и неотвратимо тянущихся друг ко другу.

Мартин откинул голову на стену, глядя вверх, едва слышно зашептал. Эва далеко не сразу осознала, что это английский:

— Помнишь, ты говорила про замки? В которых мы заперты… — он закрыл глаза. — Пожалуйста, Эва… не рушь мой хрустальный замок. Не надо. Я прошу.

Хотелось рассмеяться, громко и горько; такой смех, высвобождаясь, режет изнутри и после бьется о стены, высекая искры. Горло перехватывало. 

— Не надо, — согласно склонила голову она. — Только… я уже не могу. Потому что люблю тебя.

Мартин вздрогнул и резко побелел до синевы, будто увидел призрак.

Будто все самое страшное, что он мог вообразить, случилось на его глазах здесь и сейчас.

Эва отшатнулась и выбежала прочь, на залитую солнечным жаром площадь, где колокольный звон падал на раскаленную брусчатку дрожащими каплями. Как-то добралась до дома, кажется, звонила Оливии и что-то говорила. Объясняла, почему не придет на смену. Городила какую-то чушь, еще и трубку бросила в конце, не в силах слушать ответ, и конечно ее уволили, даже проверять не надо…

***

Знакомая грунтовая дорога пахла кошеной травой: по сторонам тут и там громоздились холмики подсыхающего сена. У калитки была прислонена и косилка. Эва толкнула створку и вошла в сад своего детства. Газон чуть выгорел перед окном веранды, на дом падала знакомая кружевная тень вяза. Папа вышел на крыльцо и приложил ладонь ко лбу, всматриваясь. Потом издал восклицание и бросился по ступенькам навстречу.

Эва долго плакала в своей комнате, уткнувшись в лоскутное одеяло, сшитое еще мамой. Эльза заходила, целовала в шею. Когда в окно мягко вплыл фиолетовый вечер, пришел папа и сел рядом на кровать.

— Ну, и кто же он?

— Никто, — сердито шмыгнула Эва. — С чего ты решил?

Папа вздохнул и погладил ее по голове. 

— Ты моя дочь, и я тебя знаю. Рассказывай.

— Это невозможно, — снова всхлипнула Эва.

Молча послушав ее рыдания, папа спросил:

— Он женат?

— В некотором смысле — да.

Снова молчаливые вздохи. От широкой ладони на плече шло тепло. 

— Ты ведь знаешь, что все тайное становится явным. И это может принести много боли всем.

Эва фыркнула и потянулась за очередным бумажным платком.

— Его муж и так в курсе.

— Муж?!

Она хохотала сквозь слезы и не могла успокоиться. Просто не получалось — даже когда заболел живот, а воздуха стало не хватать. Рядом оказалось лицо Эльзы с бровями домиком, она сунула в руки Эве стакан воды. Это помогло. Младшенькая села с другой стороны, набросила на ноги сестре одеяло. 

— Подслушивала? — усмехнулась Эва. — Он священник.

Эльза ахнула, а папа снова долго молчал.

— Так значит, не миллионер. Но хотя бы итяльянец.

Эва перевернулась и воззрилась на отца в изумлении. Он правда пытается шутить?

— Нет, он американец.

— Вот как, и это не по плану!

Теперь они смеялись вместе, уже спокойно и негромко.

— Ты бы продолжала уважать его, если бы он легко отказался от своих клятв?

Эва задумалась.

— Не знаю… Все так сложно! Мне-то за что все это?!

— И я не знаю, дочка, куда ведет тебя Господь.

Эва повернулась к стене. Эльза осталась сидеть рядом, когда папа ушел готовить ужин. 

— Я сажусь играть, у нас на сегодня назначен большой рейд. Хочешь посмотреть?

Эва прижала сестренку к себе, пощекотала ей под подбородком, как в детстве. Эльза пополнела, щечки стали розовее, чем помнила Эва. И по дому сестра ходила легко, без одышки. Значит, лечение помогает. Значит, все не зря.

— Конечно, хочу.

Ложиться поздно. Спать в одной кровати, словно Эве снова двенадцать, а младшей — семь. Вдыхать запах старого нагретого дерева, слышать, как потрескивает, остывая от летнего зноя, дом. Чувствовать липкое пятнышко на пальце от пирожка, украденного с кухни на ночь глядя. Если бы только не рваная дырка в форме сердца, ноющая, мешающая уснуть… 

Неделя дома, целая неделя! Нужно было вырваться сюда раньше, и плевать на накопления. Жить надо пока есть такая возможность. Как чудесно пах лесок за домом, в котором папа посадил грядку шампиньонов!

— Почему не у себя в огороде?

— У меня они расти отказываются, а вот через пятнадцать метров, под елками — вон как поперли!

Мирно и радостно. Если бы только не мысли — стоит неловко задеть одну, остальные сходят лавиной, погребая под собой хрупкое новообретенное смирение. Если бы только не вспоминать тот последний раз. Почти-поцелуй. Свои слова, расколовшие жизнь на “до” и “после”. Ужас в карих глазах. И понимание: это взаимно. Хотя лучше бы — нет.

Однажды вечером Эва вышла из комнаты сестры прямо во время ожесточенного сражения на экране: полчаса назад они напились яблочного сока, и больше терпеть было невозможно. Выйдя из туалета, Эва услышала странные звуки из папиной спальни. На цыпочках подойдя ближе, прислушалась. Тихо… щелчки мыши и чертыхания папиным голосом. Рука сама нажала на ручку двери, приоткрыла щелку… Эва постаралась не засмеяться, и тихо пробежала по коридору обратно к сестре.

— Папа! — Эльза сердилась. — Как ты мог!

Папа подпрыгнул, сбросил наушники не в ту сторону, запутался в проводах и, наконец сообразил захлопнуть экран ноутбука, но было уже поздно.

— Ты даже тут за мной следишь! Ты же обещал! Ты сказал что я могу играть, и все нормально!

Эва успокаивающе погладила сестру по спине, но та дернулась, сбрасывая ее руку.

— Конечно, можешь! — папа выглядел расстроенным и смущенным. — Я просто… Ну прости меня, доченька! Ну давай обсудим… 

— Не буду! — топнула ногой Эльза. — Это уж слишком! — и вышла из комнаты.

Эва наконец позволила себе рассмеяться. Эх, мужская солидарность… Как бы теперь сестренка еще и со своим Зоряном не поссорилась из-за того, что они провернули такое за ее спиной. Наверняка ведь парень ничего плохого не хотел.

— Мне правда было интересно, — оправдывался папа. — Я вовсе не из-за нее… То есть сначала да, но потом мне самому понравилось! Я уже и апнуться смог, да и лайт не самый маленький!

Он вскочил с кровати и пошел в комнату Эльзы. Та сидела на подоконнике, надувшись, и смотрела в окно.

— Солнышко, ну если ты так против, то я могу создать нового перса, но уже в другой фракции?

Эльза вздохнула. Эва взглянула на экран. Три фигурки оставались на месте, остальные беспорядочно бегали вокруг, чат полз разноцветными строками. 

— Ладно… давай уже сегодня доиграем, а то нехорошо, — наконец сказала Эльза. 

— Еще две части осталось, и я смогу уйти, не подведя никого, — согласился папа.

— Посмотрим, — буркнула сестра.

Эва радовалась, слушая их. Раньше в этом доме царила осторожная тишина, пахнущая безнадежностью даже больше, чем заботой. Теперь вот поглядите-ка — спорят, а Эльза повышает голос! И папа спорит с ней, пусть чуть-чуть, но спорит же. И общее занятие их сблизило. Эва ощущала непривычный покой в той части сердца, где всегда гнездилась неуютная, колючая тревога. В этом доме все хорошо, жизнь наладилась. И если мирозданию для этого нужно было, чтобы разладилась у Эвы — что ж, наверное, это справедливая цена. Все равно с мирозданием не поспоришь…

***

Парень явно постарался: сплошной шик с головы до ног — шелковый шарф в тон ремня, рубашка с тщательно продуманными модельером потертостями на швах. Итальянские мужчины в большинстве вообще умели следить за собой и подбирать одежду куда лучше, чем их женщины. Эва же впервые за долгое время распустила волосы, ну и надела одно из тех трикотажных платьев, которые всегда смотрятся отлично, если только не натянуты на шарообразную фигуру. Наверное, получилось неплохо… хотя перед выходом Эва удостоила зеркало со своим отражением лишь беглого взгляда.

Грегори довольно остроумно шутил, ненавязчиво рассказывал о себе. Эва старалась улыбаться не слишком часто и что-то отвечать. Улыбка — отличная маска, но если переборщить, будешь выглядеть идиоткой. Азиатский ресторан, куда Грегори привел ее, тоже смотрелся респектабельно: приглушенный свет, рыбки в пруду под ногами, вежливые китайцы-официанты, чей итальянский лучше даже не пытаться разобрать. Впрочем, все и так написано в меню. Суши Эва не любила, но Грегори посоветовал ей попробовать утку, и та оказалась великолепна. 

Парфюм у него был недешевым, тонким. Высокий, смуглая ровная кожа с аккуратной щетиной, глаза почти голубые, и темные волосы. Красивое сочетание, наверняка нет отбоя от желающих. Или нет… вроде он говорил, что редко знакомится… Кажется, как-то связано с отцом… Надо было слушать внимательнее. Хотя Эва и слушала, напрягалась, стараясь запомнить, но сосредоточиться отчего-то было очень тяжело.

Грегори заметил, что Эва рассматривает его, промокнул губы от вина и тихо осведомился:

— К тебе или ко мне?

Наверное, привычная обстановка дома помогла бы ей убедиться в реальности происходящего. И успокоить. Наверное, ей хотелось помнить и знать, что она все делает правильно. Так будет лучше для всех.

Тесла устроилась на парковке за полицейскими казармами. Темный сквер у церкви был пуст, только мотались на ветру широкие листья лип и сладко пахло их цветами. Эва заставила себя не смотреть на домик, притулившийся сбоку колокольни. Это больше не должно волновать ее. Вернее, должно не волновать…

Дома Грегори тоже сделал все, как по учебнику: похвалил уют, обратил внимание на вязаный плед и спросил, не она ли его связала. Восхитился цветами и их обилием. Поинтересовался, чего бы Эве хотелось, и какие у нее табу в постели. Напоминало собеседование при приеме на работу. Грегори не стал смеяться, когда понял, что она растеряна и понятия не имеет, что ответить. Обнял аккуратно, галантно чмокнул в руку и уступил первую очередь в душ. 

Стоя в тесной душной от пара ванной Эва надела комплект жесткого кружева, которое купила сто лет назад в китайском магазине*. Вообще-то изначальная идея состояла в том, чтобы нанести на цветочные горшки краску, пользуясь ажурным узором как трафаретом, но в итоге до украшательства так и не дошли руки. А теперь набор пригодился в неожиданном качестве. Подвязка еле налезла: для каких кукол это сделано?!

Грегори вышел из ванной, отбросил влажные волосы с лица и улыбнулся, глядя на Эву. Взялся за узел полотенца…

— Я не могу. Просто не могу. Прости. Я влюблена в другого.

Он помедлил, стиснув узел крепче, потянулся за одеждой другой рукой.

— И пыталась заткнуть пробоину мной, — кивнул понятливо. — Хорошо, что мы это выяснили до того, как легли в постель.

— Какая разница? — невесело усмехнулась Эва, отводя взгляд.

Грегори резко обернулся и внимательно посмотрел на нее.

— Ты из тех, кто думает, что мужчинам всегда нужен секс, но не нужны чувства? Хорошо, что и это мы выяснили в самом начале. — Он надел брюки и аккуратно затянул ремень. — Прощай. Удачи с твоим парнем.

Эва подождала, пока закроется дверь, и упала на кровать. Натянула одеяло на голову, свернувшись клубочком. Что, сделала все “как надо”? Довольна? Мерзкий хихикающий голос удалось унять только укусив себя за ладонь. Весь этот вечер — сплошной стыд. Что ж, ради разнообразия можно и так. Не все же одним мужчинам вести себя как уроды? Только Грегори-то ни в чем не виноват, уж перед Эвой-то точно. Да и никто не виноват. Бывают такие ситуации, когда никто и ни в чем не виноват. Но только легче от этого не становится.