“Ты мне нравишься”, — конечно, не “Я тебя люблю”, которое он не сможет заставить себя сказать при всех стараниях, но суть он пытается передать точно ту же, об этом нетрудно догадаться, — и к чему такому ужасному эта фраза вовсе может привести, если он всё-таки выдавит слова из себя?

“Ты мне нравишься”, — и что, Демитрия ударят по лицу, выгонят, или пошлют, или скажут, что ориентационно не сходятся, так что без шансов (как вышло с Марком, тупой идиот, хотя он не признался и не знает точного ответа до сих пор), или Ярик вдруг решит умереть без согласия и предупреждения (о господи, только не это воспоминание, пожалуйста, только не слова), или насколько длинным может быть одно чёртово предложение в его голове, или что ещё можно придумать, пока ты смотришь на своего уже как пару месяцев лучшего друга и пытаешься собрать свои силы (которых обычно много — но не сейчас, и жизнь как всегда подла к нему) в кулак и сказать на конец три грёбаных слова?

— Ты мне нравишься, — наконец с каменоломным трудом выцеживает из себя Демитрий, и даже (и это правда чудо для него) надеется, что сейчас произойдёт что-то хорошее, что Ярик ему улыбнётся так чудесно и мягко, как он обычно делает, или что-нибудь такое; вспоминает, как с неделю назад с подачи Иры думал, что будет, если окажется, что это взаимно.

“Ты мне нравишься”, — в уме три тяжёлых пощёчины вместо каждого слова, и на лице Ярика чётко отражается, как он расходится трещиной, рассыпается на осколки, выпадает в едкий, как щёлочь, осадок и хочет совсем раствориться в воздухе, лишь бы исчезнуть, лишь бы этой сцены не было, лишь бы не слышать, лишь бы не было ничего дальше; и только-только натянутая Демитрием слабая улыбка осыпается следом в странном болезненном отсутствии удивления.

“Ты мне нравишься”, и Демитрию было интересно, куда приведёт эта фраза — она приводит к “Пожалуйста, не поступай так со мной, с нами, пожалуйста”.