большинство людей привыкли думать о сплетнях и нетрезвых разговорах на постоялых дворах как о мусоре, что можно просто вымести из дома или убрать в угол подальше от глаз. они не несут в себе ценности, они засоряют слух и разум. 

цзян ваньинь привык так считать — чаще всего, так все и было. слухи были никчемны, ничем не могли ему помочь и не были нужны. 

так же цзян ваньинь привык прислушиваться к своей паре — предположения того были верными, предсказания того сбывались. 

осторожно распространяя слухи и сплетни, позволяя паре слов из их речей быть услышанными другими людьми, они позволили зерну прорасти, пустить корни повсюду. пристань лотоса, нечистая юдоль, а за ними и по другим территориям прошлись эти сети. 

когда объявляется точная дата свадебной церемонии и перехода не хуайсана из родного клана в клан цзян, большинство людей готовы к этому. 

стратегия не хуайсана заключалась в том, чтобы дать людям время негодовать, осмыслять, ждать этого события, а после пожинать плоды его труда — и когда вся пристань лотоса будто бы стала светлее после объявления вестей, цзян ваньинь понял, что все это было не зря. 

не то, чтобы он в принципе сомневался в своей паре и тактике того. за время, проведенное бок о бок, рука об руку, он научился доверять тому. 

болезненный, колкий процесс, схожий с приручением чего-либо, и цзян чэну временами становилось стыдно за то, через что он провел свою пару перед тем, как стать достойным любовником — от слова любовь. 

забавно было сверять воспоминания, наблюдать за изменениями в жизни, наблюдать за тем, как изменились они сами. 

как цзян чэн из недоверчивого и озлобленного подростка обернулся статным и находящимся в гармонии с самим собой мужем, и как не хуайсан из юноши, что не оправдывал ожиданий, стал тем, кто давал надежду другим. 

возраст и прошедшие года люди считали по морщинам, по шрамам и отросшим волосам. 

последнее больше всего нравилось цзян чэну. 

еще в юности волосы хуайсана казались ему длинными — во многом из-за того, что тот носил их распущенными, позволял прядям скрывать шею, лежать на его плечах. со временем те росли, скрывая лопатки, достигая талии, норовя спуститься еще, и не хуайсан никак этому не препятствовал. 

он был прекрасен в облачных глубинах, неосознанно хватая тонкую прядь и накручивая ее на палец, когда не знал ответа. 

он всегда был прекрасен — ярче всего цзян чэн осознает это, пробегая пальцами по косе, что хуайсан заплетал на ночь. 

косы могли быть небрежными, изящными, сделанными наспех или церемониальными, но в отношении клана не косы неизменно были большим, чем просто прическа. 

юные адепты сновали по нечистой юдоли, держа свои волосы убранными в высокий пучок, вокруг которого обвивалась тонкая косичка. 

у генералов, командующих и других, кто смог выделиться в бою или пережить его бок о бок с главой ордена, появлялись победные косы в прическе — чаще всего от лба или от висков, устремляясь к пучку на затылке.

старейшины ордена, больше не участвующие в боях, собирали волосы в низкий пучок, поддерживаемый бесчисленным количеством кос. 

и только глава ордена — и его младший брат — могли заплести все в единую косу. 

это сила, которую нужно было заслужить. это самый яркий отличительный знак, который выходец из цинхэ может иметь. это то, куда смотрят перепуганные адепты в бою — и когда они вспоминают, сколько кос заплел мужчина, что ведет их за собой, они успокаиваются. 

в отношении не хуайсана было бы странно слышать о силе — цзян чэн же никогда не позволял себе так считать. 

не было широких плеч, сильной спины, усеянных шрамами рук, но были выигранные дискуссии, удачно закончившиеся переговоры, стратегии, что привели к победе.

не хуайсан был бойцом всегда — просто не тем, которого обычно представляли себе люди. 

и сейчас боец дремал, свернувшись в объятиях мужчины, которого всецело любил. спал в его руках, позволяя видеть себя таким, позволяя касаться убранных в косу волос и поправлять выбившиеся пряди, закладывая их за ухо. доверял самое ценное, доверял всего себя. 

кошмары об обрезанных волосах были далеко-далеко за пределами спальни, и ни один из страшных образов не смел посягать на спокойствие не хуайсана. цзян чэн заботился об этом самолично. 

он, на самом деле, не был обязан ночами напролет наблюдать за тем, как спит его пара — просто случайно проснулся еще до рассвета, и никак не мог заснуть обратно. 

одна из самых частых его проблем, но, на самом деле, не слишком-то и проблемная.

в безмятежном уединении, оберегая свою пару от мыслей об обрезанных волосах, сам ваньинь мог спокойно подумать об обрезанных рукавах. 

чета лань сделала многое для того, чтобы изменить мнение о таких людях, как они, и сам ваньинь на пару с хуайсаном тоже прикладывали усилия — в такие моменты, как этот, он осознает, что это было не напрасно. 

он не зря отказался от того сценария своей жизни, в котором был брак по договоренности и нелюбимая невеста. 

он не зря отважился довериться не хуайсану. 

все, что они сделали, было сделано не зря.

— доброе утро, — тихий ото сна голос раздается под ухом, дыхание обжигает шею, и цзян чэн отвлекается от размышлений, приобнимая свою пару. 

— засыпай, еще рано. 

— тогда почему ты не спишь? 

— ерунда. 

— как я могу спать, если ты не спишь? 

— спокойно? 

— не выйдет, — хуайсан тянется, чтобы после съежиться под покрывалом. — ты слишком громко думаешь. 

переспорить не хуайсана сложно — и цзян чэн даже не пытается.

он переворачивается на спину, позволяя хуайсану устроиться на груди, перебирает вьющиеся пряди у лица, убирая их все для того, чтобы подтянуть к себе повыше и поцеловать. 

до момента, когда им нужно будет покинуть спальню и заняться делами ордена, еще есть время. 

цзян чэн чувствует себя виноватым за то, что разбудил свою пару, не дал тому поспать как следует, но хуайсан нисколько не расстраивается.

он никогда не расстраивался и не обижался на него за такие мелочи. 

для человека такого роста у не хуайсана было слишком большое сердце, но жаловаться — грех, и ваньинь не возражает, когда его, помятого и сонного, целуют снова и снова. 

не хуайсан любвеобильный, он зацеловывает все лицо, мажет губами по шее, нежно-нежно, едва касаясь, и по настойчивости того цзян чэн догадывается, к чему это все ведет. 

в отличие от своей пары, не хуайсан был более чем рад быть обрезанным рукавом и ложиться в постель с мужчиной, и был рад убеждать в этом ваньиня. 

особых усилий не требовалось — напускная броня и эмоциональные механизмы защиты падали, когда хуайсан запускал руки под просторные штаны, что ваньинь надевал на ночь, когда опускался на его бедра, направляя ладонью в себя, когда опирался на его грудь и осторожно, прислушиваясь к собственному телу, двигался в угоду им обоим. 

такая поза хуайсану не слишком нравилась из-за того, что требовала многого от него. поддерживать темп, работать бедрами, быть сильным и выносливым, а с этим у него никогда не складывались хорошие отношения. 

под ним ваньинь выглядел искренне расслабленным и по-своему беззащитным, уложив руки на чужие бедра и пытаясь хоть немного помочь. 

один только вид его в таком состоянии подстегивал хуайсана, мотивируя лучше чего-либо другого — и, когда он старался, то заставлял цзян чэна больше не стесняться, стонать и увиваться за лаской, отбросив стыд. 

он умел быть бесстыдным, умел жаждать тела, умел играть против хуайсана на условиях того, но также это умел и сам хуайсан. 

и когда это делал он — никто не мог с ним сравниться. 

— ты издеваешься… 

— о, правда? 

— а-сан, это издевательство. 

— прости-прости. так лучше? 

— ты! 

он небрежно покачивал бедрами, выставив руку позади себя и откинувшись на нее, позволяя цзян чэну как можно лучше рассмотреть обнаженное тело. 

из ночного платья хуайсан ловко выскользнул еще в самом начале, что ваньинь проглядел сначала, но обо что споткнулся сейчас. 

маневрировать, будучи обнаженным, было проще, и вместе с тем работало самое верное оружие хуайсана — играя телом, делая акцент, проведя пальцами по груди или опустив руку на низ живота, надавливая, он будто бы играл на нервах ваньиня. 

большую часть времени цзян чэн был рад этому — был рад подчиняться, подставляться, собственноручно отдавать свое сердце в коварные руки. 

веселье прекращалось, когда хуайсан, вдоволь насладившись ритмом, замедлялся, опускаясь нарочито медленно, дразня мужчину под собой — в себе.

он притворялся таким невинным, когда делал это, и после первого замечания старался исправиться, начиная двигаться в прежнем темпе, но сбрасывал маски, останавливался, замирая на середине и поднимая бедра, почти позволяя члену внутри него выскользнуть. 

каждый раз, когда он так делал, он резко опускался, позволяя цзян чэну войти грубо, и на того это действовало как на юнца. 

юнцом цзян чэн уже давно не был, но время от времени что-то ударяло в голову, он погружался в воспоминания и мог что-то возродить, вернуться к чему-то. 

раньше проявлять грубость в постели ему было страшно — под его руками хуайсан казался нежным и хрупким, будто бы мог сломаться, если придавить его. со временем хуайсан его переубедил, требуя сломать себя, прижать себя, желая чувствовать силу чужих рук на себе, и цзян чэн не мог ему отказать. 

он меняет их местами, укладывая хуайсана на спину и устраиваясь меж его ног, небрежно разводя те коленом. под его касанием нет сопротивления, и ему даже кажется, что бедра раздвинулись шире, чем он рассчитывал. 

хуайсан только дуется и опускает руки, прикрываясь — напускное целомудрие. 

все рушится, когда ваньинь берет его, придерживая под бедра и не позволяя отстраниться. его темп грубее, быстрее, он в целом действует иначе, и хуайсан теряет голову, беспрекословно подчиняясь. 

самая ощутимая разница между ними заключалась не в росте и даже не во внешности, а в чувствительности.

там, где не хуайсану хватало мягких прикосновений для того, чтобы облегчиться, цзян чэну требовалось больше. 

это позволяло хуайсану играть с ним, мучая удовольствием, лаская дольше, чем ваньинь был готов вынести — и работало в обратную сторону, как в этот раз. 

хуайсану кажется, что он не выдержит, что он сломается, что он больше не может, но тело выдерживает, протягивая его через мучительный финал, когда удовольствие слишком близко граничит с болью. 

ваньинь протаскивает его через это, баюкает в своих объятиях, будто бы пытаясь уравновесить лаской все то, что он сделал — но ему нужны, бесконечно нужны еще несколько движений бедрами, ему нужно придавить хуайсана к постели вновь и вжаться в него как в последний раз, чтобы расслабиться тоже.

они прячутся под покрывалом еще около часа, лежа в переплетении рук и ног, целуя друг друга больше раз, чем возможно сосчитать. 

среди воспоминаний, что они делят, наверняка найдется день, чье начало было таким же приятным, день, когда они были так же счастливы в объятиях друг друга — но то было в прошлом, и цзян чэн не горел желанием углубляться в это, имея возможность прожить настоящее. 

подобные мысли были редкостью для него, но всех их он гнал из головы, подставляясь под прикосновения. 

хотелось просто не думать ни о чем. 

превратить в жизнь это желание не представлялось возможным — в прошлом они с опаской загадывали на будущее, а сейчас, в настоящие дни, то самое будущее незаметно подкралось. 

и дни, что отделяли их от церемонии, все время таяли, как свеча. 

из раза в раз было сложнее притворяться, что никто из них не волнуется, было сложно сохранять милое выражение лица, когда адепты или дети спрашивали о свадебных нюансах. 

не то чтобы цзян чэн не понимал, откуда растут ноги у чужого интереса и почему к ним приковано так много внимания — он понимал. 

покинуть один орден и примкнуть к другому это не покинуть один дом и поселиться в другом. территориальные различия кажутся самой малой из проблем, что встали у них на пути, когда свадьба была еще только планом. 

сватовство было сведено к минимуму — сложно свататься, будучи двумя мужчинами, что прожили бок о бок около десятка лет до того, как облачиться в красное. 

еще было сложно по той причине, что свататься было не к кому. 

не хуайсан не мог преклонить колени в уважении перед свекрами, как и цзян ваньинь не мог сделать этого в ответ. не минцзюэ согласился принять участие в церемонии как семья хуайсана, и, по праву, он считался большим, чем просто старший брат, но проводить все шесть обрядов с его участием казалось бесполезным делом. 

было решено почти полностью перекроить традиции, оставив самые необходимые для них, уместив свадебную церемонию в два дня — один в нечистой юдоли и второй в пристани лотоса. 

казалось бы, коротковато для союза, что существует так долго, но цзян чэн знал — даже если он официально объявит празднование на пристани, то на него ни он, ни его будущий муж не явятся, всецело увлеченные друг другом. 

незадолго до церемонии не хуайсан в ответ на предложение омыться с ним в одной бочке отказал, зная, как обычно это кончалось между ними. 

его объяснение было простым, но оно заставило ваньиня покраснеть и опустить взгляд — хуайсан хотел в следующий раз возлечь со своим мужем. 

цзян чэн не смел настаивать. 

он спросил, придет ли тот в его покои вновь, и удалился, чтобы поразмыслить обо всем наедине с собой, расслабленный водой и травяными сборами, что добавляли по наставлению советника цзян. 

за последние несколько лет цзян чэн посвятил много времени изучению всех свадебных обрядов и традиций, что сложились за всю историю не только его ордена, но и мира в принципе — и знал, что на данный момент он едва ли имел право называться даже женихом. 

простые семьи — не состоящие из главы ордена и второго молодого господина другого ордена — в процессе сватовства обручались, и пусть это казалось обиходным ритуалом, силу он все же имел. 

среди подарков, что семья жениха преподносила семье невесты, нередко встречались кольца.

по написанию и звучанию “кольцо” было схоже с “вечностью”. 

романтика скрывалась в этом совпадении, а за кольцами стояло подтверждение союза, так как после этого уже нельзя было передумать, найти себе другую невесту или другого жениха. 

цзян чэн расслабился, откидывая голову на край бочки. прикрыл глаза и начал считать. 

пальцы на руках кончились, когда в расчетах цзинь лину исполнилось два года. минувшей осенью ему исполнилось десять. 

восемнадцать лет вместе.

повстречавшись в облачных глубинах, влюбившись, как говорят, с первого взгляда, пройдя через аннигиляцию солнца до победного конца, пережив так много, воспитав детей, они прожили друг с другом восемнадцать лет. 

у него было восемнадцать лет, чтобы передумать — он не передумал. у него было восемнадцать лет, чтобы подарить хуайсану кольцо — он не подарил. 

и можно было бы сказать, что в некотором смысле у не хуайсана уже было одно кольцо — цзыдянь ведь признал его еще давно — но это было не то. 

он заслуживал своего собственного кольца, самой искусной работы самого лучшего мастера во всем юньмэне, во всем мире, такого кольца, которое смогло бы одним своим видом поддержать его в трудную минуту. 

а цзян чэну хотелось бы иметь что-то, что напоминало бы о его паре. 

омываясь, он всегда снимал цзыдянь, кладя его поверх аккуратно сложенных одеяний, чтобы вода не навредила металлу, и, бросив взгляд в сторону, цзян чэн сполз в воду. 

за столько лет цзыдянь приелся к нему, но также приелась память о матери.

однажды не хуайсан сказал, что ту можно было любить, и что ваньинь мог ее любить своей, особой любовью, выточенной из родства и полученной от матери боли, и тот не стал с ним спорить.

разделять брачные узы и память о ней в одном кольце ваньиню не хотелось. 

время еще было, и, вероятно, сам мастер, к которому цзян чэн обратится, не станет медлить со столь важным заказом.

вспоминать времена, когда хуайсан боялся, что пристань лотоса не примет его, было почти забавным. известия о церемонии подначивали людей еще тогда, когда были слухами, и сейчас, когда свадьба была так близко, вся пристань лотоса пришла в едва ли сдерживаемый ажиотаж. 

прошло много времени с момента, когда в поднебесной случалась подобного размера свадьба, и еще больше с момента, когда она случалась на территории юньмэна. 

после аннигиляции солнца никто не верил, что цзян ваньинь найдет себе спутника на тропе совершенствования, и понемногу люди начинали верить в то, что с кланом произойдут непоправимые и страшные вещи, но не хуайсан изменил это. 

пристань лотоса любила его, она восхищалась им, она видела и признавала в нем второго главу. 

мысли об этом успокаивали его, грели его сердце — вне бочки купальня оказалась прохладной, и цзян чэн не стал медлить, завернувшись в полотенце и съежившись, стараясь поменьше дергать головой. капли воды срывались с волос, и неприятным холодом отзывались на коже. 

когда он омывался вместе с хуайсаном, то тот промакивал волосы полотенцем, собирая лишнюю влагу, придерживал их, пока его возлюбленный укрывал тело нижними одеяниями. 

винить хуайсана за то, что тот хочет сохранить немного целомудрия до свадьбы, у ваньиня попросту не получается — это он был тем, кто заставил купальню казаться местом в первую очередь для бесстыдных вещей. 

он слышал что-то о сохранении непорочности до свадьбы среди девушек, но никогда не уделял этому внимания. 

говорить о таком с яньли было бы слишком стыдно, и в те времена не хотелось думать даже о самом браке, не говоря уже о таких деталях. 

мысли о том, как хуайсан мог бы обыграть приобретенное звание супруга, подначивали цзян чэна, заставляя жаждать их главного дня. одевшись, он покинул купальню, туша за собой свечи, и направился в покои, намереваясь подчиниться воле своей пары и держать руки при себе до последнего. 

может быть, они могли бы даже спать в разных спальнях до свадьбы, но в этом не было смысла, и не хуайсан был бы первым, кто признался, что попросту привык засыпать не в одиночестве. 

сон мог задерживаться или не прийти к нему вовсе, если по какой-то причине ваньинь оставлял их постель, растворяясь в ночи. 

за прошедшие года они бесконечно разбаловали друг друга вниманием и лаской, что длилась днями, не прерывалась никогда, и отвыкать было сложно — никто никогда не учился отвыкать от этого. 

когда ваньинь заходит в их покои, лишенные какого-либо света, он замирает и ждет — отказ или приглашение. 

тихий шепот хуайсана не кажется ему настоящим. он звучит слишком красиво, чтобы быть реальностью, а не заклинанием-обманкой. 

подойдя к постели, ваньинь натыкается на протянутую руку — приглашение. 

устраиваясь рядом друг с другом, он чувствует, как колеблется хуайсан, как замирает, тщательно взвешивая каждое свое решение. выбирает, лечь ли в объятия мужчины или остаться рядом. думает, можно ли разменять поцелуй на ночь. 

покои лишены света, они не видят друг друга, но чувствуют и предугадывают каждое действие. ваньинь находит ладони хуайсана, целуя каждую, а после ложится на спину, кладя собственные руки на живот. 

жесты заменяют им слова, нет нужды желать спокойных снов, но хуайсан все не ложится — все еще колеблется. 

поцелуй выходит неловким — хуайсан пытается сделать его быстрым, а ваньинь движется ему навстречу, помогая. 

они разменивают его, еще один, и во втором чувствуется легкая улыбка ваньиня, такая, которую он мог бы сдержать, но не стал. 

крошечная деталь, которая дает хуайсану понять, что его пара не таит обиду за все это. нюанс, который позволяет ему спать спокойно. 

следующие дни кажутся бесконечными, но неловкость или отчужденность в паре никогда не всплывают и не встают между ними. цзян чэн продолжает придерживать того за руку, когда они прогуливаются по пристани, а не хуайсан все так же опускает голову на плечо мужчины, когда они оказываются в постели. 

дни на редкость спокойны — на тренировочных полях никто не ранится, на пристани никто не падает в воду. 

вся пристань лотоса будто бы замедляется, застывает перед неизбежным, перед самым трепетным мгновением, и все сводится на нет, когда подходит конец недели. 

день, когда не хуайсан должен будет вернуться в нечистую юдоль.

не хуайсан навсегда останется в стенах нечистой юдоли. цзян хуайсана под руку заведут в пристань лотоса, для которой он станет вторым хозяином. 

понятие свадебной церемонии растяжимое, и для некоторых, вероятно, она начинается во внутреннем дворе дворца. из тени коридоров, что окружают двор, наблюдают слуги, нянечки, адепты, но никто не произносит ни слова. 

видеть на хуайсане одеяния цинхэ непривычно — раньше он надевал их только тогда, когда отправлялся в нечистую юдоль. 

болотные оттенки коррелируют с золотыми украшениями, и слух о том, что именно второй молодой господин не был самым красивым явлением в цинхэ, подтверждается. 

не минцзюэ никогда не препятствовал этим слухам. он и сам считал, что его брат был красивее него или скалистых пейзажей цинхэ. 

он, пусть и не являлся красавцем цинхэ, все равно оставался самой заметной фигурой во внутреннем дворе — просто не получалось смотреть мимо него.

по слухам, что успели просочиться за утро, глава не и глава цзян должны сделать какой-то обряд, а после пока что еще господина не заберут в цинхэ, чтобы провести прощание с домом. 

не минцзюэ прилетел ночью, и, как он признался цзян чэну в уединенном разговоре, во многом его выбор был обусловлен тем, что нечистая юдоль стояла на ушах от этих вестей, и заставать церемониальное прощание с самим собой ему не очень хотелось. пристань лотоса стояла на ушах тоже, но цзян чэн доходчиво объяснил, что это семейная сцена, и вход во дворец будет закрыт. 

третий шисюн об этом знал, и оттого изо всех сил навязал себя и своих двух шисюнов главной на кухне, согласившись мыть котлы в конце дня, только бы иметь право находиться во дворце вечером. 

когда он поделился этим известием с шисюнами, те воодушевлены не были — старший вообще угрожал окунуть его головой в грязный котел за такие выходки. 

ближе к вечеру, когда даже кухарка махнула на них рукой и пошла смотреть на воссоединение семьи не, парни выскользнули с кухни вслед за ней и притаились за колонной, разглядывая главу не с неподдельным интересом. 

— что нужно сделать, чтобы вырасти как он? 

— даже не мечтай. говорят, что чифэн-цзюнь уже в нашем возрасте был выше многих. 

— правда? 

— правда. 

— ага! дядя лань сказал, что еще в юности дядя не был выше него. даже когда они были совсем мальчишками! 

— господин цзинь! 

цзинь лин испуг шисюнов проигнорировал, встав между ними и оперевшись на перила локтями, оставаясь спокойнее всех присутствующих. 

к сожалению или к счастью, всеми приобретенными знаниями цзян ваньинь делился со своими детьми — и наследники знали, какой шум будет стоять на пристани лотоса, и что большую часть этого времени они будут предоставлены сами себе. 

не хуайсан предлагал присутствовать на прощании непосредственно, но цзинь лин вежливо отказался, сказав, что будет смотреть. 

он знал, что папа вернется, и знал, что для него, папы и дяди не это очень важный вечер. понаблюдать со стороны не казалось чем-то плохим в такой ситуации. 

— а господин цзян здесь? 

— цзян-сюн? наверняка. 

— вы видели главу цзян сегодня? мы шляемся по всему дворцу, но так и не нашли его. 

— у папы с утра были какие-то дела, — цзинь лин пожал плечами. — скорее всего, он заканчивает их и уже идет сюда. он не любит, когда его ждут. 

— а он что-нибудь рассказывал о свадьбе? 

— он тебе ничего не расскажет, — первый шисюн грубо оборвал его, встав позади и оперевшись. 

— а я и правда ничего не расскажу — папы не так много рассказывали об этом. 

— правда? 

— да. папа сказал, что из-за того, что они оба мужчины, у них много проблем, поэтому от многих традиций пришлось отказаться, и, на самом деле, они сами не знают, как все пройдет. 

— это звучит… страшно. твой дядя не волнуется? 

— он волнуется, — мальчик бросил взгляд на противоположный угол двора. оттуда коридор вел к покоям. 

неожиданно цзинь лин дернулся, двигая локтем в защитном жесте — адепты рядом оторопели и столкнулись друг с другом, едва ли не падая. 

причиной переполоха был цзян юань. разыскав брата во дворе, он решил подойти со спины и приобнять того, чем напугал. 

— они все волнуются, — сказал он мягко, улыбаясь и поднимая руки в извиняющемся жесте, — утром папа перепутал туфли и надел правую на левую, а левую на правую. 

— как бы все не пошло наперекосяк. 

— не пойдет. мне кажется, что в башне кои не готовились так, как они. 

на это цзян юань улыбнулся, но улыбка вышла натянутой. шисюны поежились. 

молва о масштабе торжеств в башне кои дошла и до пристани лотоса, а с учетом того, что наследник цзинь никогда не был против того, чтобы поговорить об этом, все обо всем знали. 

нет нужды быть старейшиной, чтобы знать, что эта церемония значит для пристани лотоса. нужно иметь всего два зрячих глаза и два слышащих уха, чтобы знать, что эта церемония значит для самой четы цзян. 

облаченный в родные одежды, не хуайсан все еще принадлежал пристани лотоса. 

это чувствовалось в каждом его шаге, в каждом сказанном слове. он болтал с братом об отвлеченных делах на родном диалекте, но прижившиеся юньмэнские нотки проскальзывали то тут, то там. 

душа его всецело принадлежала цзян ваньиню — а душа того принадлежала ему в ответ. 

занятый неизвестными делами, цзян чэн задерживался, но не хуайсан ни капли не волновался. на его губах играла легкая улыбка, по его виду нельзя было сказать, что он в смятении. 

построенное на любви, выверенное временем, то, что они создали друг с другом, давало ему знать, что нет нужды беспокоиться. 

— с ваньинем точно все в порядке? я начинаю думать, что ты что-то сделал. 

— дагэ, — хуайсан нахмурился, пряча лицо за веером, — ты совсем в меня не веришь. 

— ну быть такого не может, что он задержался не по твоей воле. 

— я бы никогда такого не сделал. 

— я тебе не верю. 

— в моих интересах его присутствие здесь. я не имею к этому никакого отношения. 

не минцзюэ вздохнул, отводя взгляд. 

может быть, его брат и был занозой, донельзя подозрительной личностью, постоянно создающей ощущение, что меж мягких улыбок и взмахов веером спрятано что-то опасное, но тот был прав. 

его сопровождение — несколько крепких молодых адептов, что стояли в тени под навесом, как бы и болтая с местными, и поглядывая на главу, — в любой момент могло сорваться с места и пойти искать цзян ваньиня, как и адепты того. верные и поклявшиеся в своей верности, они бы сделали это без промедления, без возражений. 

тревога постепенно съедала его — за прошедшие года минцзюэ побратался с ваньинем, стал относиться к тому как к родному, и как за родного переживал. 

волнения не проживают долго. из коридора торопливыми шагами выходит один из адептов, совсем еще юнец, и сразу же отходит в сторону, уступая дорогу. 

цзян ваньинь не бежит, но идет так быстро, насколько может себе позволить. 

звук его шагов заставляет весь двор затихнуть, не минцзюэ оборачивается, и не хуайсан, скрытый за его спиной, впервые за вечер опускает веер, обнажая лицо. 

вставшие в проходах, скрытые в тени адепты и слуги отступают дальше, чтобы слиться со стенами, не смущать главу цзян своим присутствием. третий шисюн опускается на колени, глядя на разворачивающуюся картину в промежуток меж балясин, и оба наследника садятся рядом с ним. 

разница в росте у не минзцюэ и цзян чэна не критичная, но заметная со стороны. 

однако, смотреть на зятя свысока минцзюэ себе никогда не позволял. 

— глава цзян. 

— глава не. прошу прощения. 

— не стоит, — не минцзюэ отмахивается от формальностей, на его губах — мягкая улыбка. — вероятно, тебе стоит говорить не со мной? 

— с вашего позволения. 

— я никогда не препятствовал. 

происходящее кажется странным для юношей и дев, что находятся во дворе, но старшая по кухне лишь хмыкает, скрестив руки на груди и стоя в тени колонны. 

отсутствие возражения со стороны не минцзюэ — самое важное. 

ввиду того, что эта связь не нормальна во многих плоскостях, и что не было предварительного сговора между семьями обеих сторон, самое большое, что цзян ваньинь может получить от родительского согласия, это одобрение минцзюэ. 

то всегда было у него. 

минцзюэ отходит в сторону, и пара оказывается лицом к лицу. 

веер болтается на тонкой ленте, накинутой на запястье хуайсана, а в его эмоциях видно волнение. палец ваньиня вскользь проходится по цзыдяню — он нервничает тоже. 

— что же… здесь все и кончится? 

— или начнется. как посмотреть. 

— не я ли научил тебя другим точкам зрения? 

— ты, — ваньинь не отрицает, не препятствует откровенному флирту со стороны своей пары. — ты сделал многое. ты заслуживаешь большего. 

— больше, чем уже? 

— больше, хуайсан. я должен был дать тебе это еще давно. 

цзян чэн колеблется — всего на мгновение. 

в одной его ладони оказывается кольцо. другой он берет руку хуайсана, мягко поворачивая к себе. 

найти мастера было сложно. угадать, какие узоры, какие камни понравятся его паре, было сложно. ничто в жизни ваньиня не было простым, и он не склонился перед очередными трудностями. 

он склоняет голову, поднимая ладонь хуайсана выше и надевая кольцо на палец, поправляя то до тех пор, пока резной узор не расположится правильно. 

руки не хуайсана дрожат в его собственных, и тот едва ли справляется с таким же кольцом, прикладывая все усилия к тому, чтобы удержать то в пальцах, когда он надевает его ваньиню. 

в сравнении с цзыдянем кольцо кажется более приземленным — но цзян чэн игнорирует любую игру света на своем оружии, не обращает внимания совсем, глядя лишь на то, как кольцо подходит хуайсану. 

— ты принимаешь его? мне нужно твое согласие. 

— да, — кивнув, хуайсан поднимает голову, глядя на свою пару — и тот смотрит только на него, никуда больше. 

— согласно традициям, отныне ни ты, ни я не можем передумать. 

— я никогда не смел думать о другом. 

— как и я. глава не? у вас свадебное покрывало? 

— есть. 

— позвольте мне надеть его. 

игнорируя свой рост, не минцзюэ удалось быть незамеченным парой все это время. он знал, что его брат не будет даже оглядываться, когда жених того встанет рядом, и знал, что ваньинь будет вести себя так же. 

только никто из присутствующих не мог предугадать, что руки главы не будет дрожать, когда он достанет из цянькуня красную вуаль. 

края тонкой ткани изящно расшиты золотыми нитями, что складываются не то в узоры, не то в иероглифы. издалека видно дорогую, искусно сделанную вещь, и люди во дворе гадают, откуда она у не минцзюэ. 

цзян юань, сидящий подле колонны, хмурится. 

он узнает вуаль. он видел ее, когда гостил в нечистой юдоли и разгуливал по комнатам, в которых хранились вещи предыдущих глав ордена. 

она принадлежала матери не хуайсана. 

не хуайсан склоняет голову, когда цзян чэн расправляет покрывало в своих руках. замирает, сжав ладони, когда вуаль ложится на его голову. края касаются его плеч, цзян чэн аккуратно поправляет их, чтобы те легли красиво, прикасается вновь, задерживает руку на мгновение, а после отступает.

обрученные. принадлежащие друг другу, избравшие друг друга. 

эта мысль не покидает голову не хуайсана, когда его брат подходит и подает руку, чтобы молодой человек не споткнулся и не упал. 

— я отправлюсь в нечистую юдоль через день. оттуда мы вернемся супругами. я буду ждать встречи с тобой. 

— как и я. 

цзян чэн отступает первым, делая шаг в сторону и отвечая минцзюэ коротким кивком. тот коротко улыбается, будто бы утешая зятя, и после покидает внутренний двор, уводя за собой хуайсана. 

отныне и до момента, когда ваньинь ступит на порог нечистой юдоли в свадебных одеяниях, паре нельзя видеть друг друга, и оставшиеся во дворе люди видели, как мужчина сопротивлялся этому правилу, сдерживал себя, стоя к коридору спиной, сжав ладони в кулаки. 

он не узнает, что, уходя, не хуайсан коротко оглянулся, щурясь и разглядывая силуэт своего жениха сквозь красную вуаль. никто не узнает. 

цзян чэн не стоит во внутреннем дворе долго. он оглядывает свою руку еще раз — ту, что с кольцом, — а после скрывается в одном из проходов, жаждущий уединения. 

если он будет честен, то признает, что жаждет совсем не этого, но в отсутствие хуайсана ему есть, чем заняться, есть дела, которые нужно сделать, хлопоты, которые займут его голову до отбытия в цинхэ, и до тех пор, пока не настанет час облачиться в церемониальные одежды, всем будет лучше, если он побудет полезным для своего ордена. 

 двор пустеет постепенно — первыми уходят служанки, у которых еще есть дела. 

юноши и девушки разбредаются по дворцовой территории, негромко обсуждая произошедшее, последними во дворе остаются старшие ученики и наследники кланов. 

когда они остались одни, то вышли из тени и расселись на ступенях, что вели из прохода во двор. 

цзинь лин садится на верхнюю ступень, прижимая колени к груди и опустив на них подбородок, и, как кажется его брату, ведет себя непривычно тихо. 

его брат устраивается рядом, вытягивая ноги на ступенях и прижимаясь плечом к чужому, вежливо дожидаясь, когда цзинь лин прижмется к нему в ответ. 

чем старше тот становится, тем чаще тяжелые мысли посещают его — цзян ваньинь заметил это еще давно, а его сын унаследовал это, с тех пор беспокоясь о брате еще сильнее.

 этому была причина. цзинь лин все еще был наследником, и, вероятно, когда-нибудь ему придется сделать то же самое — обручиться с кем-нибудь, вступить в отношения. это могло не быть таким тревожным, если оглядываться на опыт их родителей — любящих друг друга, связавшихся друг с другом по любви, а не по расчету, — но из этого все и вытекало. 

цзян ваньиню и не хуайсану посчастливилось быть любимыми, посчастливилось построить союз в первую очередь для них самих, а не для власти или территорий. 

цзян фэнмянь и юй цзыюань не были такими счастливчиками. сама пристань лотоса показывала, что это как игра в кости — на удачу. 

сам себя цзинь лин вряд ли смог назвать удачливым. 

он приваливается к плечу брата, закрывая глаза, расслабляясь, когда цзян юань обхватывает его рукой, поглаживая в успокаивающем жесте. 

цзян чэн и не хуайсан всегда поражались тому, как много времени они провели друг с другом, вырастив двух детей. 

каждый год жизни их сына или племянника — год, который они провели бок о бок. в этом есть что-то чувственное, выжженное на самых костях, но есть обратная сторона, о которой взрослые не догадываются. 

с каждым годом жизнь становится все сложнее, и цзинь лин не совсем представляет, как должен справляться с этим. 

мальчик сбоку от него помогает не думать о плохом. 

и старшие ученики тоже. 

— вы можете в это поверить? ты можешь в это поверить? 

— заткнись, у меня уже болит голова из-за тебя. 

— глава цзян смотрел на него так… так особенно! насколько сильно нужно любить кого-то, чтобы смотреть на него так, а, шисюн? ты бы смог посмотреть так хоть на кого-нибудь? 

— смог бы, — старший юноша морщится, массируя виски, пока его шиди корчит ему рожицы, стоя рядом. — хоть прямо сейчас. 

— да ну? у тебя нет сердца, шисюн, у тебя ни за что не получится. 

— если я так посмотрю на тебя, ты заткнешься? 

это, наконец, заставляет юношу замереть — чем пользуется его товарищ, хватая его за руку и удерживая на месте. 

вторая его рука взлетает в воздухе, пальцы сжимаются на подбородке, заставляя смотреть только на себя, и третий шисюн чувствует себя так, как будто находится в ловушке. 

что уже случалось с ним однажды. история, преисполненная позором, когда он угодил в чужую ловушку на ночной охоте. 

сеть божественного плетения — отвратительнейшая вещь на всем свете, он выронил свой меч и был так напуган, пытаясь не запутаться еще сильнее, пытаясь выбраться и не сломать себе пальцы, но он об этом не думает. 

взгляд, направленный на него, заставляет его грудь вспыхнуть, как и щеки, как и все сознание. 

— мэ, шисюн! — цзинь лин окликает старшего со своего места, гораздо более веселый, чем ранее. — папа смотрел совсем не так! 

— а как? 

— нежнее? — предлагает цзян юань, и мальчики подавляют смешок. 

— нежнее, да-да! и с чувством! ты как будто убить его хочешь. 

— так и есть, — тихо добавляет старший юноша, но повинуется. 

он использует силу в своих руках, перемещая одну на чужую талию и подталкивая мальчишку к себе, ослабляет хватку на подбородке, вместо этого склоняя собственную голову. 

его взгляд глубокий и пристальный, имеющий в себе иньское начало из-за того, как играют с цветом радужки лучи солнца, и третий шисюн ломается. 

колени юноши подгибаются, поддержка на его талии резко исчезает, и он не очень красиво падает на землю, ударяясь мягким местом. 

— достаточно нежно, господин цзинь? 

— я закрою глаза на то, что ты его не поймал, — говорит цзинь лин с умным видом. — в тебе есть потенциал… потенциал ронять людей. 

— что не так уж и плохо. 

— как посмотреть. вы, ребята, развлекайтесь, а мы с цзян-сюном пойдем. 

активнее всех прощается второй шисюн — впервые за долгое время он не выглядит истощенным и испытывающим отвращение ко всем вокруг, и цзян юань улыбается ему самой мягкой из своих улыбок. 

цзинь лин странно настойчив, когда тянет брата за руку сквозь дворцовые коридоры, точно зная, куда он их ведет. 

чем ближе задняя часть дворца, тем быстрее его шаг, и цзян юаню не сложно успевать за ним, но недоумение и вопросы без ответов тревожат его душу, когда цзинь лин поторапливает их, сворачивая к лабиринту мостов на воде. 

солнце клонится к воде, уже коснувшись ее, и нет лучшего места для наблюдения за этим, чем самая-самая дальняя беседка. цзян юань понимает, куда они идут, когда цзинь лин минует развилку на мостах, и лишь улыбается на это.

для людей на пристани они отсюда незаметны, а им самим ничто не мешает смотреть на закат. 

именно здесь можно увидеть, как солнце касается вод юньмэна, как отражение ползет по всей глади, преломляя оранжевые и розовые оттенки. 

сколько цзян юань себя помнит, именно здесь его родители встречали закат, если хотели это сделать. не хуайсан отмечал захватывающий вид, открывающийся только отсюда, а цзян чэн добавлял, что только здесь может открыть свою душу, не беспокоясь ни о чем. 

странным образом, цзинь лин унаследовал это — и тревогу цзян чэна, которая проявлялась в скованной позе и неожиданном смятении мальчика. 

— волнуешься? 

— да. 

— это из-за свадьбы? а-лин, ты же знаешь, что тебе не о чем переживать? 

— я знаю, — мальчик садится на колени, прижимаясь к деревянным ограждениям беседки. — просто это все так… необычно и быстро. 

на это цзян юань хочет возразить — обычно, люди сначала вступают в брак, и только потом заводят детей, чего их родители не сделали. он молчит, терпеливо ожидая, когда брат продолжит свою мысль. 

— каждый день все меняется, и я не могу к этому привыкнуть. это не изменится, дальше все будет только… только сложнее. 

— тебе страшно, а-лин? 

его брат молчит. 

не смотря на юный возраст, цзинь жулань странным образом становился зажатым всякий раз, когда дело доходило до его страхов. 

цзян юань садится рядом с ним, и он опускает голову тому на плечо. 

— мне страшно. 

— мне тоже, — гораздо спокойнее признает цзян юань, поправляя подол верхних одежд на своих коленях. — это не хорошо, но это нормально. 

— правда? 

— да. мы с папой говорили об этом пару дней назад. он сказал, что ему тоже страшно. 

— зачем ему бояться? у него уже есть власть, а после свадьбы его признают вторым хозяином пристани лотоса. 

— они все боятся, а-лин. такие пары, как папы или дяди лань… они очень редки. быть вместе, когда у них есть такая власть, еще страшнее. если люди не примут их, они могут взбунтоваться или восстать против глав. 

— дядя лань не казался напуганным. 

— тогда был замешан только один орден, помнишь? сейчас их два. 

масштаб проблемы настигает цзинь лина постепенно, и лучше ему не становится. 

— папы переступили через страх за право быть счастливыми, — мальчик пожимает плечами, обнимая брата, чтобы утешить его. — им страшно, но их желание быть друг с другом больше, чем их страх. и пристань лотоса любит папу. 

— а нечистая юдоль? 

— и она тоже.

голос цзян юаня тихий, баюкающий. цзинь лин успокаивается, слушая его еще долго после того, как солнце заходит, слушает тогда, когда они покидают беседку и скрываются в собственных покоях, готовясь ко сну. 

цзян чэн заходит к ним, рассеянный и со следами чернил на пальцах и лице. отсутствие пары сказывается на нем, но не заметить кольцо на руке мужчины невозможно, и любое беспокойство отступает. 

он зажигает благовония, оставляя их в курильнице, садится на постель цзинь лина и позволяет своим детям вытягивать из него правду обо всем на свете. 

о чернилах на лице, о свадьбе, о цветении лотосов и о кольце. 

в свете свечей оно поблескивает, напоминая на себе, и всякий раз, когда ваньинь смотрит на него, ему становится чуточку легче. 

не хуайсан хочет, чтобы ему тоже становилось легче — но он не может взглянуть на свои руки, так как держится ими за брата. тот впервые не стал читать нотации за отказ от самостоятельного полета и просто его поставил на саблю, не дав возразить. 

чем ближе они были к нечистой юдоли, тем сильнее проглядывалось напряжение и смятение в минцзюэ. 

напряглись его плечи, его руки, весь он — в начале хуайсан еще мог его разговорить, но тогда, когда это началось, любая попытка была безуспешной. 

существует слух, что с раннего возраста дети привязаны к состоянию своих опекунов, и именно из-за этого они могут испугаться или расстроиться только из-за того, что стоят рядом со своей рассерженной мамой или что-то в этом роде. 

не хуайсану тридцать три года, через день он выйдет замуж, но до сих пор настроение старшего брата влияет на него. 

нечистая юдоль по ночам становилась страшнее, чем когда-либо. 

во тьме скалы с легкостью принимали жуткие образы, что дорисовывало людское воображение, а маленькие дети не осмеливались даже выглядывать из окон, когда наступала ночь. 

когда-то и не хуайсан был таким ребенком, чем злил брата. не минцзюэ твердил, что нет ни одного чудовища за окном покоев его брата, а если и есть, то не составит труда расправиться с ним в тот же миг.

детские воспоминания были необычайно яркими в голове не хуайсана — как и вся нечистая юдоль. 

озаренная светом, живущая ночью. это заставило его переступить страх высоты и присмотреться к родным землям внимательнее. 

приближаясь к дворцовой территории — к крепости, если говорить честно, — не минцзюэ несколько снижался, а огней становилось все больше. 

на короткий миг не хуайсан в ужасе подумал, что это огонь, но быстро признал бумажные фонари, зажженные и развешенные на каждом углу. 

среди всех орденов, дольше всех ночь не наступала именно в нечистой юдоли. 

гуляния и празднества затягивались надолго, нередко кончались лишь под утро, и не хуайсан помнил, как отчаянно желал, чтобы брат отпустил его на один такой праздник — но не минцзюэ был непреклонен, и боялся, что это ничем хорошим не кончится. 

— что за день сегодня, дагэ? что они празднуют? 

— потом узнаешь, — коротко бросил минцзюэ, не оборачиваясь. — у нас есть незаконченные дела. 

спросить о делах хуайсану не позволили — делегация приземлилась, адепты спрыгивали с сабель еще в полете, а не минцзюэ, ступив с баси на вымощенный камнем пол, взял брата за талию и поставил на ноги.

ночные дозорные подбежали, приветствуя товарищей, главу и своего молодого господина. 

по привычке не хуайсан улыбался им всем, но те не видели его улыбки — красная вуаль не позволяла им этого. 

видеть молодого господина таким было непривычно для адептов ордена, и они смущались, отступая на уважительное расстояние и не смея даже взглянуть в его сторону лишний раз. 

не хуайсан вздохнул, вытряхивая веер из рукава, но не раскрывая его — прятать лицо было незачем, и он просто сжимал его в ладони, покорно следуя за братом, который упорно вел его по наитию своих мыслей. 

за прошедшие года посещений нечистой юдоли было достаточно, чтобы не забыть карту крепости, расположение комнат и развилку коридоров. 

опираясь на это, не хуайсан пытался угадать, куда его ведут, и было очевидно, что в его родную комнату, но непонятно, зачем. 

сквозь бумажные вставки в дверях можно понять, что в комнате — покоях хуайсана, которые в его отсутствие никто не посещал по приказу главы ордена, — зажжен свет. 

перед тем, как открыть двери, не минцзюэ замирает и глубоко вдыхает. 

в покоях их кто-то ждет. 

— а я все гадал, соизволишь ли ты сегодня явиться или нет. 

— и как прошли гадания? 

— неутешительно, — лань минъяо тонко улыбается, и концы его лобной ленты — единственной белой вещи на нем — выпадает из его пальцев. — рад тебя видеть, диди. 

лань минъяо все такой же, каким он был. не прибавил в росте, улыбается так остро, что ранит без меча, а в глазах пляшут огни. 

белых ланьских одеяний нет — вместо них на мужчине болотные одеяния цинхэ с облегчающим рукавом. 

задачка в уме хуайсана складывается со щелчком. 

лань минъяо — мэн яо — был самым близким к семье, что когда-либо было у хуайсана вне его брата. он обучался под руководством минцзюэ, он был привязан к клану, он учил хуайсана молиться за родных в ночи, после которых отряды отбывали в хэцзянь, он учил его прятать свою любовь меж строк в письмах. 

он должен был присутствовать на прощании с отчим домом перед свадебной церемонией. 

— вас уже заждались, так что поторапливайтесь. 

— заждались? кто? сангэ, ты тоже что-то знаешь? 

— все знают, хуайсан, — обрывает его минцзюэ, несмело подходя к столу, за которым сидит минъяо. — я не говорил тебе, потому что не хотел волновать раньше времени. 

— это жестоко, дагэ. твой брат подумал, что поплакать на прощание ты всегда успеешь, а попасть на ночные гуляния — вряд ли. 

— ты — умолкни. ты — сядь и не верти головой. 

— эти гуляния в мою честь? дагэ, это правда? 

— правда-правда, — минъяо продолжает улыбаться, когда хуайсан опускается на подушку, складывая ладони на коленях. кольцо на его пальце блестит, привлекая внимание, и мужчина замолкает, рассматривая его. 

у него самого нет кольца — вместо этого лань сичэнь предложил ему лобную ленту, и яо с охотой согласился. 

сравнивать свой опыт с опытом хуайсана было забавно в некоторых случаях, но в эту ночь у лань минъяо просто не получалось уложить все в голове. 

для того, кто помогал еще юному не хуайсану писать любовные письма, лань минъяо реагирует на свадебную церемонию того ожидаемо резко. 

не минцзюэ игнорирует их болтовню ни о чем, аккуратно снимая свадебную вуаль и откладывая ту, взяв в руку гребень. он не делал этого на ком-то очень долго, тренируясь только на себе, и не должно было быть ничего сложного, но пальцы дрожали против его воли, отказываясь удерживать пряди вместе. 

осознание доходит до не хуайсана не сразу — лишь тогда, когда брат впервые случайно тянет его за волосы, он понимает.

прошло много лет, его волосы сильно отросли, но минцзюэ все еще старается сделать все аккуратно, не причиняя лишней боли и не высказываясь непристойно вслух. 

клановые косы. 

что-то столь привычное для хуайсана — потому что это отличительная черта его ордена, его клана. что-то, чего не будет в пристани лотоса, что-то, что не имеет большого значения там. 

и когда не минцзюэ заканчивает, осторожно закрепляя свадебную вуаль на голове брата, чтобы та не сползала, когда тот опускается перед ним на колени, с щелчком убирая украшение из своих волос, не хуайсан резко возвращается в реальность. 

в ту, где он молодой господин своего клана, который он покинет в скором времени, в ту, где есть семья, жаждущая провести с ним время до свадьбы. 

не минцзюэ не говорит ни слова, когда брат расчесывает его волосы и начинает заплетать с самой макушки — особая коса, достойная главы ордена. 

он не говорит, что такую же заплел брату — тот тоже ее достоин. 

лань минъяо осторожно разглаживает ленты, что носит их старший брат, ожидая, когда они понадобятся хуайсану. 

в них легко узнается ручная работа, и он знает, кто ее выполнил. также по лентам легко понять, что их часто носят — заломы в определенных местах сложно разгладить, и ткань потерта. 

будучи юношей, у которого была лишь одна обязанность — выучиться и стать советником главы, — в свободное время не хуайсан занимался любой деятельностью, которая делала его счастливым или могла сделать счастливым кого-то из его близких. 

он рисовал картины, переписывал изящным почерком трактаты, расписал несколько ширм, одна из которых до сих пор стоит в его покоях, вышивал на одеяниях и лентах. 

что-то, что он мог подарить или оставить на память. 

что-то, что не минцзюэ сохранил и берег все эти годы. 

— ты можешь переодеться, — тихо говорит он, поднимаясь с пола и ощупывая плетение на затылке. — выбрать что-то удобное. 

— или красивое, — предлагает минъяо со своего места. — все будут смотреть только на тебя. 

— я в это не верю. мне кажется, если дагэ тоже будет танцевать, вся юдоль сойдет с ума. оставите меня? 

лань минъяо усмехается, но покоряется, и вслед за ним в коридор выходит не минцзюэ, прислоняясь к стене с усталым видом. 

между ними нет нужды в разговорах — яо всегда было легко читать старшего брата, а тот всегда был слишком истощен, чтобы притворяться еще и перед ним. 

если закрыть глаза хотя бы на мгновение, можно вернуться в прошлое. 

мэн яо все так же стоит у дверей, дожидаясь хуайсана, а тот снова возится, заставляя всех его ждать. на все попытки поторопить его хуайсан отвечает грубо, уподобившись брату, и мэн яо закатывает глаза, утомленный характером братьев. 

не минцзюэ солжет, если скажет, что не жаждет вернуться в то время. солжет, если скажет, что нет вещей, которые он хотел бы изменить, нет слов, которые он хотел сказать раньше. 

сокрушаться о прошлом, не имея ни единой возможности на него повлиять, бессмысленно. он сам учил хуайсана этому.

а делать что-то раз за разом, ожидая другого результата, называется безумием. он не безумец. 

вскоре не хуайсан выходит из покоев, облаченный в приталенные светлые одеяния, на его поясе не висят побрякушки, которых было несметное количество даже после его переезда в пристань лотоса двенадцать лет назад. 

они покидают дворец, стараясь идти в ногу друг с другом, и чем дольше они идут, тем больше адептов и слуг следуют за ними. 

не хуайсан замечает это, но ничего не говорит. вопреки его ожиданиям, никто не здоровается с ним или с его братом, и минъяо ничего не говорит, позволяя всем идти до городской площади в тишине. 

тишина заканчивается там, где начинается цепочка зажженных фонарей. 

это и вправду гуляния в честь второго молодого господина не, вернувшегося домой перед свадебной церемонией. 

люди стоят на улочках, болтают друг с другом, сна ни в одном глазу, и каждый из них счастливо приветствует главу ордена и брата того. 

главная площадь в цинхэ отдаленно напоминает один из тренировочных полигонов — по размеру и форме. днем она усеяна торговцами, ящиками с их товаром и гуляющими людьми, гомон и разговоры заполняют все пространство, и, по общему признанию, выйти с площади трудно. 

в празднества торговцы отступают в улочки, располагаясь там — а площадь уступлена народу. 

зажженных фонарей достаточно, чтобы освещать площадь так, как освещает ее солнце днем. собравшиеся в углу музыканты подбирают свои инструменты, начиная исполнять мелодию, сочиненную на этих улицах. 

все люди на площади смотрят на них. 

не хуайсан вдруг чувствует себя растерянным. 

— глава ордена должен подавать пример, не так ли? 

— умолкни, яо. 

— или ты хочешь, чтобы я сделал это за тебя?

минъяо дразнится, но шагает в центр площади, увлекая за собой. его поступь легкая, ему легко чувствовать ритм и позволить тому взять над собой верх. 

в детстве увидеть танцующих людей так близко было главной и единственной мечтой не хуайсана. 

— будь аккуратен, — лукаво напоминает лань минъяо, когда берет его за руки. — у меня есть муж. 

— у меня тоже, знаешь ли. 

— тебе стоит взять его с собой в следующий раз. 

не хуайсан что-то отвечает — но ответ больше не интересует ни его, ни минъяо. 

пары пляшут вокруг них, гораздо более смелые, юные девы приглашают адептов ордена на танец, и те боязливо смотрят на главу, ожидая осуждения с его стороны. 

не минцзюэ не осуждает ни одного из присутствующих людей. вздохнув, он пускается в пляс сам, минуя людей и позволяя мелодии захватить его. 

на улицах других орденов другие танцы — более спокойные, более размеренные. танцовщицы в башне кои двигаются плавно, очаровывая любого, кто посмотрит на них. 

в нечистой юдоли танец сравним с пожаром — захватывая всех, кому не удалось скрыться, подчиняя себе каждого, заставляя сгорать. 

движения не минцзюэ резкие, почти животные, дикие и необузданные. затаенная злоба и подавленные эмоции в нем находят свой выход, когда он сталкивается с лань минъяо, становится ведущим и уводит его, пускаясь в пляс по всей площади. 

пары ненарочно, но упорно вытесняют тех, кто танцуют в одиночку — не хуайсан становится одним из таких, стоя в сторонке и переводя дыхание. 

быть в центре событий приятно — танец выбивает из головы все мысли, беспокоиться и переживать просто невозможно, и тогда, когда человек расслабляется, доверяется своему телу, его ничто больше не волнует. 

быть наблюдателем приятно тоже. как художник, хуайсан любуется видом, и еще любуется тем, как выглядит пара из его братьев, танцующих в самой середине толпы. 

разница в росте наиболее ощутима, когда это о них, но минъяо впивается в чужие предплечья каждый раз, когда минцзюэ пытается раскрутить его или приподнять, он отчаянно пытается захватить ведущую роль в танце и увести минцзюэ за собой. 

борьба за главенство идет долго, у каждого из них хватает упорства и ярости идти до конца, но хуайсан знает точный момент, когда его брат сдается. 

лань минъяо отступает назад, не минцзюэ движется за ним, опустив голову, чтобы лучше видеть чужие шаги — и в этот момент мужчина поднимает на него взгляд, пристальный и глубокий, пробирающий душу насквозь. 

очевидно, что минцзюэ не слабый, но сопротивляться этому он просто не может. 

мелодии сменяют друг друга, музыканты стараются изо всех сил, и местные подбадривают тех, как могут — хоть и нет большего комплимента, чем глава ордена, танцующий под их музыку. 

спустя время лань минъяо отступает, выходя из танца и уступая свое место хуайсану.

тот, к большому облегчению его брата, бороться за ведущую роль не желает и покоряется, когда минцзюэ ведет его. 

юбки его одеяний кружат вокруг его ног, красная вуаль колышется от движений, но никогда не грозится сорваться с головы, так надежно минцзюэ ее закрепил. 

вид косы минцзюэ, растрепавшейся от танцев, то и дело скачущей за его спиной, уморителен, хуайсан не может удержаться от нескольких смешков, опустив голову, и минцзюэ делает вид, что не замечает этого. 

танцы продолжаются до глубокой ночи, и музыка стихает лишь тогда, когда на площади остаются адепты, глава ордена, брат того и господин лань. 

не минцзюэ благодарит музыкантов, юноши топчутся за его спиной, хлопая себя по карманам и выискивая любые деньги, а не хуайсан вежливо им улыбается, жалея лишь о том, что он не захватил с собой веер.

лань минъяо машет ладонью, пытаясь помочь себе с этим. его лобная лента сбилась, ее концы спутались, но того это не тревожит. 

— теперь ты не можешь говорить, что твой брат — скучный и старый. 

— я никогда так не говорил. 

 — не ври мне, — мужчина остро улыбается, когда упомянутый не скучный и не старый минцзюэ заканчивает с музыкантами и идет к ним. — он зверь. 

— ты мне это говоришь? 

— я зверь другого рода. 

— разве? 

— можешь спросить моего мужа, если твое любопытство настолько сильно, — язвит минъяо, пропуская его вперед. 

не хуайсану хочется развить этот разговор, но минцзюэ здесь, и сам он знает все, чего не хотел бы знать, и потому молча наслаждается прогулкой обратно до дворца. 

его ноги приятно болят, он устал и хочет поскорее оказаться в постели, и он не может перестать улыбаться. 

— ты надолго здесь? — спрашивает он у минъяо, когда они блуждают по коридорам. 

— я буду тут, пока ваньинь не заберет тебя. 

— а после? 

— не думаю, что хочу говорить тебе это. 

— да ну, — хуайсан дуется, а минцзюэ странным образом напрягается, это видно по его плечам. — что там такое? 

— завтра сичэнь прибудет в пристань лотоса вместе с детьми. ваньинь попросил его об этом, так как ему нужен кто-то, кто присмотрит за ними, когда он отправится за тобой, и а-и не хотел пропускать это событие. 

— и вы провернули это у меня за спиной?

— это было не так сложно. 

— дагэ тоже знал? 

— да. в общем-то, это он был тем, кто спросил, с кем будут дети. 

— и после того, как ты увидишь, как я плачу перед своим мужем, ты отправишься вместе с нами в пристань лотоса? 

— чтобы смотреть, как ты плачешь перед своим мужем, но там. да, таков был план. 

в ответ на это хуайсан смеется, никак не обижаясь. 

это не то, что могло бы его задеть, и в каком-то смысле он даже рад, что свидетелями этих событий станут его близкие. 

стоя у дверей собственной спальни, хуайсан замирает, оглядываясь на старших братьев позади него. слишком поздно для разговоров, все идут спать, но они настояли на том, чтобы проводить его. 

прошло так много времени, волосы отросли так сильно, а лобная лента выделяется на фоне болотных одежд минъяо, но это часть истории. часть взросления. 

осознание того, что он покинул нечистую юдоль, будучи еще юношей, сильно бьет по хуайсану. 

— спокойной ночи, диди. 

— спокойной ночи. у тебя завтра важный день, так что не спи слишком долго, хорошо? 

— хорошо, сангэ. спокойной ночи. 

они уходят. не минцзюэ провожает гостя до покоев того, их тихий разговор слышен еще некоторое время, а после не хуайсан скрывается в своей спальне. 

каждый раз, когда он и его пара посещают нечистую юдоль, они спят здесь, так что покои не были заброшены, но все остальное время никто сюда не входит. 

ну, или ему говорят, что никто не входит. постельное белье свежее, все прибрано, нет пыли, и, вероятно, его брат просто прибрался к его приезду. так было всегда. 

ленты для волос и свадебная вуаль аккуратно разложены на низком столе — когда хуайсан был сильно младше, он складывал там свои украшения. 

нижние одеяния и кольцо, подаренное ваньинем — все, что осталось на нем. 

не хуайсан ложится в постель, сворачиваясь под покрывалом, и сон приходит быстро вопреки его ожиданиям. 

в любой другой раз, если бы он пытался уснуть в одиночестве, без своей пары, то промучился бы около часа, попросту ворочаясь в кровати и пытаясь найти удобное положение. в этот раз судьба благосклонна к нему. 

или присутствие кольца на пальце влияет на него сильнее, чем он ожидал.

на кое-кого еще оно влияет тоже — и это не тот, кого ожидал хуайсан. 

— доброе утро, дагэ. 

— доброе. 

— твой брат выходит замуж, дагэ. ты не отменишь тренировки? 

лань минъяо наблюдает за рядами адептов, облаченных в легкие, облегающие одежды, покидающих дворцовую территорию и направляющихся к тренировочному полигону. 

привычка вставать рано, укоренившаяся за годы в облачных глубинах, подняла мужчину раньше, чем поднялся кто-либо другой, и за всем, что происходило во дворце, он наблюдал от скуки. 

не минцзюэ тоже поднялся рано — но это не привычка и не долг главы ордена. 

— бой для них никто не отменит. как никто и не отменял того, что из-за свадьбы моего брата угроза сильнее, чем когда-либо. 

под его глазами залегли тени, а по всему его виду можно сказать, что тот провел тяжелую и бессонную ночь. 

это не удивительно — к большому сожалению всех, кто знает минцзюэ достаточно близко. 

нападение на нечистую юдоль кажется таким далеким, размытым временем, но не минцзюэ его не забыл. он вспоминает его, когда пьян, он видит его в своих кошмарных снах, и не всегда рассказывает об этих снах своим близким. 

лань сичэню всегда было страшно за него по этой причине — случиться может многое, но минцзюэ просто об этом не расскажет.

не потому, что не доверяет. потому, что посчитает это слишком глупым, не стоящим внимания. 

просто так сложилось в его голове, что душевные переживания не имеют веса, недостаточно важны, чтобы о них знали. 

все свои тревоги не минцзюэ прячет в себе, глушит, давит, накрывает делами ордена, опекой над адептами, всем, чем только сможет, чтобы занять себя, чтобы не думать о плохом. он делает так сейчас — лань минъяо вырос с ним, он видит это. 

не минцзюэ не так-то сложно понять — он не умеет прятать эмоции, кривит брови, когда лжет. гораздо сложнее к нему подобраться, но это не является проблемой для кого-либо из них уже очень давно. 

его суждение о том, что церемония опаснее любого другого дня, верно. 

усилия не хуайсана над тем, чтобы народ в нечистой юдоли принял его пару, не были напрасными, как и усилия, приложенные в пристани лотоса, но этого все равно могло не хватить. 

могут найтись смельчаки, что посмеют сорвать церемонию. могут найтись те, кто игнорировал, закрывал глаза, когда два клана сближались. 

— ты так и будешь здесь стоять? твой завтрак остывает. 

— ты тоже завтракаешь? я думал, ты уйдешь со своими детишками. 

— в мое отсутствие ты сплетешь заговор против меня, яо. иди и ешь. 

в ответ на это лань минъяо усмехается, но не слишком-то сопротивляется этим суждениям. 

он ступает чуть впереди, двигаясь аккуратно, сдержанно — однажды, когда он дернулся и сорвался с места, концы его лобной ленты заехали минцзюэ по лицу. 

это всяко лучше, чем та же история с волосами не хуайсана, но если и был способ позаботиться о комфорте минцзюэ, не выглядя при этом дураком, то вот он. 

завтрак проходит в тишине — минъяо не разговаривает за едой в принципе, а между ним и его мужем минцзюэ научился уважать это.

на короткие мгновения можно притвориться, что им меньше лет, чем на самом деле, и что нет таких волнующих событий, которые есть у них сейчас. 

прошлое не сильно лучше, и лань минъяо понимает, что тогда был слишком юн для того, что случилось, но в печальных днях войны он выцепил несколько хороших воспоминаний для самого себя. 

после хэцзяня ему не хватило духу покинуть не минцзюэ и испытать счастья в ланъя с отцом. он остался, прослужил в рядах цинхэ еще некоторое время перед тем, как им понадобился шпион в знойном дворце — и это время он провел с семьей не, с лань сичэнем, в крошечном подобии настоящей семьи. 

точно так же они завтракали, точно так же минцзюэ препирался с ним по мелочам — они постоянно цеплялись языками, но никогда минцзюэ не злился и не ругался с ним по-настоящему. 

лань минъяо никогда не жалел о том, что взял эту фамилию, лобную ленту, ответил согласием на предложение лань сичэня — ни разу за прошедшие года. 

но скоро еще один близкий минцзюэ человек сменит фамилию, и нечистая юдоль опустеет еще сильнее. это не дает ему покоя. 

еще давно не минцзюэ подметил, что в минъяо слишком много материнской энергии. тревожится почем зря, обо всех беспокоится и жаждет видеть всех, кого считает своей семьей, в добром здравии. 

на это мужчина всегда отвечал, что, будь он его матерью, то был бы невыносим. 

этот вопрос всегда решался легко и быстро — не минцзюэ просто поднимал минъяо над полом, как будто тот ничего не весил, проносил на руках и ставил на ноги в другом месте. вполне себе выносим. 

— как поживают мальчики? 

между ними на столе поднос, чайник и чашки, дымящиеся от кипятка в них. 

ничто из этого не мешает лань минъяо увидеть, как обеспокоен и встревожен не минцзюэ, как цепляется за любую ниточку, связывающую людей с нормальной жизнью, чтобы связать и себя тоже. 

завести своих детей не минцзюэ, наверное, никогда не сможет. они это уже давно приняли. 

в облачных глубинах в принципе практикуется подобное — смиряться с тяжелыми и режущими по сердцу вещами. 

— а-и очень серьезно отнесся к тому, чтобы быть хорошим старшим братом. ты на него дурно влияешь. 

— правда? 

— он все время твердит, что хочет быть таким же, как ты, и бесконечно нянчится с а-суном. 

— он не мог взять это у а-юаня? тот тоже приличный старший брат. 

— они с а-лином не очень хорошо ладят, — минъяо пожимает плечами, проводя пальцами по краю своей чашки. — тебя и хуайсана он любит, так что его выбор очевиден. 

— будет не очень забавно, если а-сун будет брать пример с а-лина, когда вырастет. 

— в некотором смысле он уже это делает. плачет по ночам, как неупокоенный призрак. дядя пару раз думал, что мы с эргэ занимаемся детоубийством, так громко он плакал. 

— я бы на его месте тоже так думал. 

— ну, — он вздыхает, и по промелькнувшей на губах улыбке минцзюэ понимает, что не будет рад его ответу, — я надеялся, что дядя уже привык ко всякому шуму от нас. 

— ужасно, яо. 

— ты тоже привык, знаешь ли. 

— я сожалею об этом каждый прожитый день. 

они распивают чай крайне медленно, тая надежду на то, что хуайсан спустится к ним до того, как чайник опустеет, но чем больше времени проходит, тем сильнее угасает надежда. 

что-то тревожит минъяо, замечает минцзюэ спустя время. 

глубоко тревожит, его пальцы дрожат, а взгляд опущен, чего он никогда не делает в его присутствии — у мужчины есть дурацкая привычка впиваться в минцзюэ взглядом так, что тот отводит глаза первым, смущаясь. 

вытянуть из минъяо информацию против его воли — сложнейшая задача.

по этой причине именно он и отправился в цишань тогда. никто другой не смог бы при попытке допроса держаться так же, как может держаться он. 

пристальный взгляд в свою сторону минъяо замечает не сразу, но после этого больше не считает нужным поддерживать игру. 

— за пару дней до вылета я столкнулся с ванцзи. он вышел прогуляться ночью. 

не минцзюэ ставит чашку с громким стуком. 

— он не ушел, когда увидел меня, наоборот, это он подошел ко мне. ванцзи выглядел так, как будто… как будто ему наконец-то стало легче, дагэ. 

— он сказал тебе что-нибудь? 

— мы поговорили, — продолжает минъяо, неосознанно обхватывая конец лобной ленты и зажимая в пальцах. так он подавлял тревогу. — я тогда шел от детей, а он просто вышел погулять. он признался, что уже около года выходит по ночам, прячась от дозорных и просто наслаждаясь тишиной. 

— что об этом сказал сичэнь? 

— эргэ был счастлив. он так долго разговаривал с ванцзи через дверь, так долго ждал, когда тот выйдет к нам. ванцзи спрашивал у меня, как идут дела и можно ли ему познакомиться с а-суном. 

— познакомиться? 

— мальчики никогда не ходили со мной и эргэ к ванцзи, — поясняет мужчина, накручивая конец ленты на палец. — он передавал поздравления а-и на каждый день рождения, но никогда не выходил из цзинши. 

— думаешь, темные времена кончились? 

— рано говорить об изменениях в таком размере, дагэ. 

— извини. 

— ванцзи предстоит долгий путь, но, я думаю… думаю, это правда изменение в лучшую сторону. и он передавал поздравления хуайсану. 

— он знает про свадьбу? 

— эргэ ему рассказал. 

общение братьев лань — самая болезненная и трагичная тема для разговоров, которая только может быть. 

после резни в безночном городе и событий того времени лань ванцзи ушел в уединение, покинув свою семью. 

он не позволял прикасаться к себе, разговаривать с ним, и на любые попытки как-либо контактировать с ним отстранялся, уходя в себя и сталкивая собеседника с ледяным безразличием. 

лань сичэня это не останавливало. первое время он, конечно, держался поодаль, позволил брату побыть наедине с собой, но по прошествию месяца изменений не было, и он заволновался. 

именно так сложилась форма общения между ними, державшаяся долгие годы. 

лань сичэнь приходил к цзинши, опускался на колени перед дверью и рассказывал о чем-то, что могло бы быть интересно его брату. в хорошие дни он слышал шелест ткани — ванцзи двигался ближе к двери. в плохие получал просьбу покинуть его. 

лань минъяо — и не минцзюэ вместе с ним — знали о ранах, что получил ванцзи, знали о том, что тот больше восстанавливается, чем отбывает наказание или находится в уединении в привычном понимании. 

спустя год лань цижэнь пришел к цзинши с извинениями. 

он заставал своего племянника за этим делом, знал, как себя вести и что делать, но это никак не помогло. 

на протяжении часа или около того лань чжань молча слушал дядю, но так и не ответил ему. ожидалось, что тот выйдет из цзинши, но ни на следующий день, ни через месяц, ни позже этого не случилось. 

прошло несколько лет перед тем, как лань чжань позволил войти в цзинши. 

лань минъяо помнит, как поцеловал своего мужа, когда тот собрался к брату, помнит, как возился с цзинъи, который обнимал его колени и был плаксивым, помнит, как обратил внимание на время. 

обычно сичэнь проводил с ванцзи час или чуть больше. за это время он успевал высказать все, что хотел, или играл ему, или просто сидел у двери, перед этим уведомив ванцзи о своем присутствии. 

в тот раз его муж отсутствовал три часа. 

не то чтобы лань сичэнь не мог задержаться — он глава ордена, его могли выдернуть на совещание, или он мог пойти к дяде, или мог навестить учеников. 

ни одно из этих дел не оставляло его таким эмоциональным и хрупким, когда он возвращался в ханьши. он вернулся, держащий свой образ так отчаянно, что тревога охватила минъяо с порога, а вечер того дня лань сичэнь провел в объятиях своей пары, сломавшись у него на руках. 

лань ванцзи позволил брату осмотреть раны от дисциплинарного кнута на его спине, но не посмотреть ему в лицо. 

каждый из них надеялся, что, находясь в уединении, лань чжань просто избегает внешнего мира. что он продолжает совершенствоваться, занимается чем-то, может, играет, когда никто не слышит или когда работают глушащие талисманы на стенах цзинши. 

раны плохо зажили — о них совершенно не заботились. 

кривые, уродливые шрамы проходили через всю спину лань чжаня, и этот образ не выходил из головы лань сичэня еще долгие дни. 

прошло еще несколько месяцев — отвратительно долгих, мучительных месяцев, — перед тем, как лань чжань позволил посмотреть на себя. 

в тот день лань сичэнь с самого утра чувствовал беспокойство. 

все валилось из рук, цзинъи плакал в его объятиях, еще долго успокаиваясь на руках минъяо. 

тот предлагал остаться, будто бы сердцем чувствуя, что встреча не пройдет хорошо, предлагал сходить вместо него, но лань сичэнь в ответ на это поцеловал его — единственный способ уйти от ответа, который он признавал, — и в назначенное время покинул ханьши. 

казалось, что все пройдет так же, как и всегда. 

обработав шрамы, лань сичэнь остался за спиной брата, спросив, чего тот хочет — поговорить или помолчать. 

когда лань чжань выбирал молчание, лань сичэнь покорялся и оставшееся время играл ему что-нибудь на сяо. он мог бы попробовать исполнить что-то исцеляющее на гуцине, чтобы влияние было сильнее, чтобы помочь хоть чем-нибудь, но просто не осмеливался. 

гуцинь лань чжаня лежал на принадлежащем ему месте все эти годы — с порванными струнами. 

лань сичэнь заканчивал исполнять песнь очищения сердца, когда лань чжань двинулся в постели. сфальшивил, когда тот осторожно, стараясь не напрягать спину лишний раз, развернулся к нему лицом и сел. 

лань ванцзи представлял собой тень на человека, которым когда-то являлся. слабую, немощную тень, в которой едва ли теплилась душа. 

глаза его были красными от слез — лань ванцзи постоянно плакал. лицо осунулось, побледнело, не попадая под солнце уже долгие годы. волосы отросли и вечно спутывались, лишенные гладкости и блеска. лобная лента, казалось, бесконечно в них запуталась. 

от неожиданности лань сичэнь выронил лебин, и та укатилась под кровать. братья долго друг на друга смотрели, не смея ничего сказать вслух. 

первым сломался лань сичэнь. слезы текли по его лицу, и он дрожащей рукой пытался их смахнуть, отведя взгляд. 

лань чжаню не потребовалось много времени, чтобы сломаться вслед за ним. 

казалось, там уже нечему ломаться, там просто не осталось ничего целого, все, что было в человеке, которого звали лань ванцзи, потрескалось, разрушилось и рассыпалось, осколками и обломками наполняя его тело, но он сломался. 

его бесконечная тоска, поедающая его который год, его глубокая печаль сломалась. 

все, что лань ванцзи говорил брату раньше, было односложным согласием или отказом. он не называл его по имени, не просил его о чем-либо, просто давал знать, что вообще слушает того. 

“прости, брат.”

из цзинши лань сичэнь вышел измученным. 

истощенным, как будто горе, покрывающее их семью, как плесень покрывает стены, внезапно обрело зубы и набросилось на него, терзая и ни капли не жалея. 

он припал к объятиям своей пары, как к источнику сил, восстанавливаясь после произошедшего, и лань минъяо гладил его по волосам, напевал что-то, что обычно пел их сыну перед сном, но ни о чем не спрашивал. у минъяо с давних времен была привычка быть терпеливым, ждать, а не рваться напролом вместе со своим любопытством. 

в ту ночь он позволил сичэню возлечь с ним, прячась в объятиях от своей тревоги, и минъяо продолжал не спрашивать его, продолжал позволять тому лечиться об себя, ожидая, когда сичэнь скажет ему. 

наедине друг с другом они оба снимали лобные ленты, иногда наматывая их на запястья. уже после, лань сичэнь осторожно касался своей ленты на чужой руке, будто бы та навела его на мысль. 

именно тогда он рассказал ему о случившемся. 

спустя еще несколько месяцев у дверей цзинши стоит другой человек. 

лань ванцзи застал лань минъяо как пару своего брата еще до затворничества, и он относился к нему с уважением. 

будучи супругом главы ордена, мужчина мог быть ниже него хоть на голову, хоть на целых две, но не его статус, и пренебрежение со стороны ванцзи могло плохо кончиться.

тот делал его брата счастливым, и для лань чжаня не было ничего важнее этого факта. 

в уединении лань чжань продолжал слышать о нем, узнавать, что с ним происходит. лань сичэнь свободно рассказывал брату все, что занимало его душу и разум, а лань минъяо довольно удобно расположился там на все эти годы. 

встреча проходит лучше, чем ожидалось — лань минъяо не настаивает, не давит, обрабатывает шрамы и отворачивается, когда ванцзи переодевается в чистые одеяния, что он принес для него. 

после он покорно занимает место на подушке и играет на своей пипе, время от времени поднимая голову и глядя на чужую спину. 

на самом деле, лань минъяо владел еще и игрой на гуцине, и на ди, но было решено не рисковать с этими инструментами в присутствии лань чжаня.

наполовину из-за образов, связанных с ними, и наполовину из-за того, что минъяо очень не хотелось сфальшивить при игре и терзать чужой музыкальный слух. лань сичэнь уверял его, что ванцзи не посмел бы высказаться грубо, но на решение минъяо его заверения не повлияли. 

перед тем, как лань минъяо покинул цзинши, ванцзи поблагодарил его за уделенное время и за игру. 

бывали хорошие времена. 

лань чжань становился сильнее с каждым днем, разговаривая с братом, слушая его игру или игру его мужа. 

бывали плохие времена. 

лань чжань не позволял видеть его, заходить в цзинши, даже пытаться общаться с ним. после плохих дней лань сичэнь обрабатывал не только шрамы на его спине, но и царапины от ногтей на его плечах и руках. 

не хуайсан со своими рассуждениями о душевных травмах появился слишком поздно. его рассказы многое прояснили, но не было ни одной идеи о том, как бороться с этим, как помочь ванцзи, если бы тот вообще принял помощь.

когда поднебесная праздновала десятилетие со дня победы над старейшиной илин, лань сичэнь очень боялся зайти в цзинши и обнаружить брата мертвым. 

изменения в лучшую сторону все же не могли не радовать, и не минцзюэ неосознанно улыбнулся, подталкивая лань минъяо улыбнуться тоже. 

спустя час к ним спустился не хуайсан, выспавшийся, облаченный в одни из старых его одеяний и делающий вид, что ничего критичного не произошло. 

от язвительного комментария не минцзюэ удержал только болезненный тычок локтем под ребра от минъяо, который ласково поприветствовал мужчину и обратился к служанке на кухне, чтобы та позаботилась о его завтраке. 

— я что-нибудь пропустил? 

— нет, ничего не произошло. верно, дагэ? 

— да, — бубнит минцзюэ, пока минъяо наливает горячий чай в его чашку. — хотя приходили гонцы с какими-то вещами для тебя. 

— гонцы? 

— да. из юньмэна и ланьлина, один за другим. один принес твои свадебные одежды и подарок от ваньиня, а второй сказал, что мадам цзинь передала тебе какой-то подарок. 

— что могла мне подарить мадам цзинь? 

— что бы это ни было, это щедрый подарок, диди, — лань минъяо улыбается, сидя напротив него. — на мою свадьбу гонец из ланьлина преподнес мне украшения для волос, а спустя пару лет она призналась, что это от нее. по-видимому, я напоминаю ей сына. 

— и я тоже? 

— разумеется. и это первая большая церемония за прошедшие десять лет, так что… радуйся, диди. 

— тебе тоже стоит жениться, дагэ, — говорит хуайсан, ковыряясь в своем завтраке. — мадам цзинь будет в восторге, ты ее первенец. 

не минцзюэ неровно краснеет и хмурится, открывая рот для того, чтобы высказать что-нибудь грубое и резкое. слов не находится, и он закрывает его, крепко сжимая чашку пальцами. 

спорить с хуайсаном — гиблое дело с самого начала, но спорить о том, что минцзюэ не является кем-то вроде сына для цзинь жуян, попросту невозможно. 

он был не просто молод, а юн, по-настоящему юн, когда заступил на пост главы ордена, и другие главы нянчились с ним, поучая жизни и относясь к нему как к сыну. 

среди всех этих взявшихся из ниоткуда учителей только цзинь жуян была приятна в общении. 

в отличие от ее мужа, который видел в не минцзюэ юного глупца, который нуждается в его советах, она видела в нем мальчика, который потерял родителей и приобрел груз, слишком сильно давящий на его плечи. 

мадам цзинь просила приставить к нему слуг, а не служанок, чтобы не смущать, поздравляла с днем рождения и пыталась заткнуть мужа, когда тот говорил невпопад. 

— мне кажется, если дагэ женится, поднебесная с ума сойдет, — лань минъяо остро улыбается. прикрывая рот ладонью, не хуайсан хихикает над этим. 

— а овдовевшим женщинам можно выходить замуж во второй раз? 

— зачем ты спрашиваешь? 

— если вы продолжите, я сейчас же пошлю сваху к мадам цзинь. 

— давай сначала разберемся хотя бы с одной свадьбой, — молит его минъяо, и минцзюэ нехотя, крайне медленно сдается. 

поднимать подобные темы, когда брат того был на пороге свадьбы, было опасно, и чета лань старалась быть аккуратнее. 

в возрасте не минцзюэ брак был уже не ради него — исключительно ради наследника, ради ордена. учитывая, что тому минцзюэ был невероятно предан, никто из них не был бы удивлен, если бы это произошло. 

не удивлен, но испуган и растерян. 

близость с другим человеком это не то, что минцзюэ мог бы позволить себе так просто, даже ради ордена, и проблем с этим было бы просто невозможно избежать.

после завтрака не минцзюэ покидает дворец, сказав, что пойдет наблюдать за тренировкой адептов или займется этим сам. не хуайсан не стал его отговаривать, пожелал удачи и утянул лань минъяо в свои покои, чтобы вдоволь посплетничать. 

темы, тревожащие его душу, на самом деле нельзя было назвать сплетнями — все, о чем он думал в это утро, касалось его брата и того, как он справляется. 

лань минъяо улыбался натянуто — не его одного это тревожило. 

свадебная церемония прочерчивала черту, разделяя братьев, была необратимой, поставкой клейма, которое было уже невозможно свести. 

переезд в пристань лотоса, юньмэнские одежды, все казалось временным, все казалось чем-то, что еще может измениться. 

не хуайсан продолжал носить ту же фамилию, продолжал надевать под фиолетовые одеяния те, что привез из цинхэ, продолжал надевать подаренные братом серьги. 

он приезжал в нечистую юдоль, облачаясь в болотные и серые цвета, поддерживая принадлежность к месту, в котором родился и вырос. это давало не минцзюэ надежду, веру в то, что все останется таким же, как прежде. 

отношения развивались, и с каждым годом, с каждым новым разговором о свадьбе его надежда угасала, трескалась по краям, грозясь рассыпаться в следующий же миг. 

было сложно переубедить не минцзюэ в том, что ничего катастрофического не произойдет. 

кажется, что все происходило ровно наоборот, и это тот переубедил всех вокруг — никак иначе лань минъяо не мог объяснить то, что даже он начал испытывать тревогу с приближением свадьбы их младшего брата. 

на вопросы о том, возьмет ли хуайсан фамилию своего мужа и примет ли новое имя, тот отнекивался или смотрел на ваньиня, ожидая его мнения. 

цзян ваньинь не был тем, кто заставил бы свою пару взять его фамилию в браке, он был яростным противником принуждения и зачастую боялся причинить хуайсану боль сильнее, чем того, что тот причинит боль ему. 

не хуайсан, однако, был тем, кто принял бы фамилию лишь ради того, чтобы иметь большую близость, разделять что-то настолько фундаментальное со своим возлюбленным. 

любовь между ними была яростной — таков был характер цзян ваньиня и такова была натура не хуайсана. лань минъяо временами удивлялся, но от его восторженных речей хуайсан отмахивался, закатывая глаза и смущаясь. 

можно было бы подумать, что самую эталоном взаимоотношений является как раз-таки чета лань, но сами они об этом особо не задумывались. ранняя ответственность, лишения и трагедии, выпавшие на их долю, закалили их слишком сильно, заставили повзрослеть слишком рано, их отношения были больше похожи на одну душу, разделенную на два тела, чем на слияние двух душ. 

минъяо казалось, что он знал своего супруга всю жизнь, родился, предназначенный ему, и не мог даже подумать о том, чтобы покинуть его или изменить ему с кем-либо. он знал, что сичэнь точно так же думает о нем. 

быть с ним не было выбором, это было чем-то само собой разумеющимся. принять лобную ленту, его фамилию, узы брака с ним было тем же. 

он задумывается, имеет ли его уход в клан лань отношение к пугливому состоянию минцзюэ перед уходом брата того, но прежде чем он придет к какому-либо выводу, хуайсан тянет его за рукав, привлекая внимание. 

и когда минъяо поднимает голову, чтобы взглянуть, все слова в его сознании распадаются. 

поверх нижних одежд накинуты верхние, свадебные, волосы собраны в простую прическу и подколоты новой шпилькой, а на лице аккуратный, изящно нанесенный макияж. 

видеть не хуайсана под свадебной вуалью уже было ударом для мужчины — тот называет его своим младшим братом, тот буквально воспитал его. 

видеть того в почти полном образе жениха ощущается ударом гораздо сильнее. лань минъяо не хочет думать, переживет ли он свадебную церемонию вообще. 

— ты выглядишь безупречно, диди. 

— правда? 

— правда. это подарок мадам цзинь? — он указывает на шпильку, композиция из драгоценных камней и тонких золотых цепочек украшает ту, ярко выделяясь в темных волосах хуайсана. 

— да. она приложила короткое письмо и сказала, что это будет хорошо смотреться на мне. она права, сангэ? 

— да, она права. твоему лицу позавидовал бы любой. 

— не стоит. 

— не скромничай. мне кажется, ты красишься даже лучше, чем она. 

— а-чэну нравится, когда я подвожу глаза, — тихо делится хуайсан, бросая взгляд на зеркальце. 

— неудивительно. ты весь ему нравишься. 

— думаешь? 

— знаешь, что сделал сичэнь, когда увидел меня в день свадьбы? — спрашивает он, и хуайсан кривится. он помнит. — он расплакался и долго не мог успокоиться. если ваньинь не сделает этого же, когда увидит тебя, я заставлю его. 

— не стоит, сангэ. 

— к слову о нем. ты уже открыл подарок? 

в ответ не хуайсан мотает головой и поднимает со стола сверток. ткань плотно оборачивает неизвестный предмет, а тонкая лента опоясывает конструкцию. 

пытаясь справиться с ней, не хуайсан тихо ругается. морские узлы на подарке ощущаются издевательством. 

— это… веер? еще один? 

— как грубо, сангэ, — обрывает его хуайсан, убирая обертку подальше и изящным движением раскрывая веер. — я догадываюсь, что это. 

— это веер, хуайсан. 

— ну что ты заладил! это ручная работа. свадебный подарок от жениха. 

лань минъяо кривится, но отпускает это, рассматривая веер в чужих руках.

ручную работу и вправду видно, отточенные мазки, лежащие на поверхности в идеальной композиции. стиль рисунка отличается от всех других вееров в коллекции хуайсана, и догадаться, кто является автором этого, совсем нетрудно.

— подарок же дарится в один из шести этапов, верно? 

— да. а-чэн переживал, что лишает меня радостей сватовства, и однажды спросил, может ли он исполнить хотя бы эту традицию. 

— обычно невесты выбирают дорогие подарки, диди. 

— он дорог мне, разве нет? а-чэн уже однажды расписывал для меня веер, — признается он, разворачивая изделие рисунком к себе и прикасаясь пальцем к штрихам. — даже несколько, представляешь? он был так смущен, когда дарил их мне, извинялся за то, что рисунок недостаточно красив по его мнению, но… я не вижу ничего некрасивого здесь. 

спорить с ним об этом не имеет в себе никакого смысла — имея стиль, отличный от других, веер, расписанный ваньинем, уникален. 

а некоторая грубость в линиях и своеобразный замысел рисунка манят, притягивают взгляд. 

взгляд не хуайсана, обращенный к вееру, нежен. точно так же он смотрит на своего жениха, точно так же он смотрит на своих близких. 

у лань минъяо что-то скребет в груди, когда он наблюдает за тем, как его названный брат складывает веер и прикасается к верху кости того губами, оставляя крошечный красный след от помады. 

до последнего ему не хотелось верить в то, что хуайсан так сильно вырос. 

— сангэ, как думаешь, эта помада хорошо ложится на кожу? 

— у меня нет этой помады, я не знаю. зачем тебе? 

— беспокоюсь. 

— тебе не о чем беспокоиться. просто не позволяй ваньиню целовать тебя до тех пор, пока вы не окажетесь в спальне, и не создавай проблем. 

— сангэ, это пытка!