день перед свадьбой в нечистой юдоли кончается рано, будто бы возмещая убытки прошлой ночи. 

не минцзюэ прятался за письмами, посланиями и прошениями, мелькал тенью в коридорах и на полигонах, избегая покоев брата — ни он, ни лань минъяо не покинули комнаты до самого вечера. 

в ночь готовят купальню, добавляя в воду масла и отвары, зажигая свечи и расставляя их по комнатке, а после подают чистые нижние одеяния. 

стоя обнаженным в помещении, не хуайсан чувствует тоску в своем сердце. 

отчасти это тоска по возлюбленному — за те года, что они провели друг с другом, каждое посещение купальни было приятным для них обоих. 

цзян ваньинь ни к одному делу не относился с такой ответственностью, как к помощи своей паре с омовением. он заставлял хуайсана чувствовать себя прекрасным и всецело любимым. 

с возрастом, когда в уголках глаз не хуайсана появились крошечные морщинки, это было необходимо. 

бывали времена, когда на него что-то накатывало, погребало под тяжелой волной, и он едва ли держался от того, чтобы не разбить все зеркала во дворце. красота была его основой, чем-то, что было с ним всегда и было его неотъемлемой частью, чем-то, что занимало его душу на протяжении всей его жизни. 

у его старшего брата появлялись редкие седые волоски. они были единичными, но в густых черных волосах ярко выделялись, бросаясь в глаза.

у цзян чэна слишком рано появились две морщинки меж бровей. переживания и стресс, которые копились в нем с самой юности, оставили неизгладимый отпечаток на его лице, как бы хуайсан не бился и не старался разгладить их кончиками пальцев. 

любили его не за красоту, в этом не хуайсан был убежден, но сложно погружаться в купальню, что предназначена для поддержания красоты его тела, когда в голове рой гнетущих мыслей. 

никто из окружения не высказывал ему или его паре неуважения или пренебрежения за то, как поздно они решились на свадебную церемонию. 

это, однако, не мешало хуайсану печалиться, думая о том, что было бы, будь он девушкой или будь он способен к вынашиванию детей. 

при таком раскладе еще до его взросления клан заключил бы сделку с другим кланом, он был бы предназначен кому-то, его бы выдали замуж совсем юным. 

в одну из годовщин победы над старейшиной илин он оказался в нечистой юдоли — просто так вышло. 

в ночи, когда люди толпами шли в храмы, он сидел за столом со своим братом и распивал с ним вино, слушая о том, как прошла та ночь. его там не было, цзян чэн позаботился об этом, и рассказы минцзюэ были самым большим, что хуайсан мог получить. 

правда о той ночи, к слову, совершенно его не интересовала. 

резня в безночном городе вспорола сознание и душу его возлюбленного, покромсала того, вернув в пристань лотоса опустошенным и разбитым. он не испытывал к тому событию ни одного приемлемого чувства. 

пьяный, откровенный в своих разговорах не минцзюэ признался, что в тот период, когда клан цзян и клан цзинь разорвали помолвку, он хотел посвататься к цзян яньли. 

это просто было удобно — она немногим младше него, она, как ему было известно, очаровательная девушка, и он был знаком с ее семьей. 

а если бы очаровательной девушкой был хуайсан, то минцзюэ бы заключил помолвку с ее братом. не хуайсан тоже был пьян, и тоже не стеснялся в своих речах, потому, осмелев, спросил, почему выбор пал на цзян ваньиня. 

объяснение не минцзюэ было простым, как вода — лань сичэнь сначала был его другом, и только после этого совершенным мужем, лань ванцзи, пусть и вырос у не минцзюэ на глазах, но не был тем, кому он смог бы доверить своего диди, вэй усянь не был устойчивой политической фигурой, а цзян ваньинь подходил идеально.

ответственный, трудолюбивый, честный, хорош собой и любит свой меч.

этот список критериев был пределом мечтаний не минцзюэ касательно избранника своего диди. 

рассуждения не минцзюэ за завесой бесконечных дел ордена и за лезвием баси, на самом деле, были увлекательны и интересны. хуайсану было стыдно за то, что он узнавал человека, который вырастил его, только когда тот начинал стареть, но с этим ничего нельзя было сделать. 

меж пьяных разговоров и посиделок всей названной семьей он узнал, что в юношестве его брат и лань сичэнь доводили лань цижэня до белого каления.

узнал, что он пьет крайне редко, потому что, опьянев, пускается в разрушения ничем не хуже ланей — это от брата не хуайсан узнал, почему ни лань чжань, ни лань сичэнь никогда не пьют вино. 

узнал, что тот был всего единожды в отношениях и всего однажды влюблен, и все это — с разными людьми. 

узнал, что тот бросает кости и объедки кошкам да собакам, что снуют по нечистой юдоли у него под ногами. 

узнал, что тот не все понимает в музыке, и совершенно ничего не понимал в ней, когда был юнцом, но так хотел подружиться с лань сичэнем, что слушал его игру на сяо часами напролет, не говоря ни слова и ни черта не понимая в нотах и мелодиях.

жизнь его старшего брата не начиналась на нечистой юдоли и не заканчивалась ею. за делами ордена хранились его интересы и предпочтения в еде, за заботой о младших братьях копились его секреты и страхи. 

когда не хуайсан был совсем маленьким, то именно минцзюэ нянчился с ним перед сном.

по какой-то необъяснимой причине хуайсан не хотел засыпать с няньками, начинал капризничать и плакать, но стоило брату появиться в его покоях, сразу начинал вести себя по-другому. 

то был не страх и не что-либо похожее — в те годы не минцзюэ был совсем юн, солнце осыпало его лицо веснушками, а сквозь хвостик на макушке проступало всего лишь три клановых косички. он не внушал страха. 

в те редкие вечера, когда не хуайсан не желал засыпать даже в присутствии брата, тому приходилось изворачиваться и придумывать что-нибудь. 

помимо них в нечистой юдоли не было детей. не минцзюэ знал только одну сказку — и несколько лет успешно рассказывал ее хуайсану, убаюкивая того. 

дело было в том, что его диди никогда не дослушивал сказку до конца, засыпая в разные моменты, и каждый раз, когда минцзюэ снова начинал ее рассказывать, то аргументировал это тем, что в этот раз, вероятно, хуайсан сможет узнать ее конец. 

уже подросший и узнавший об этом хуайсан был крайне разочарован — он не узнал, чем все кончилось, и никак не мог узнать, потому что за прошедшее время минцзюэ попросту забыл, о чем рассказывалось в сказке. 

на самом деле, подросший хуайсан был порождением зла, как он понял, когда вырос еще больше. 

он закатывал брату истерики, трепал тому нервы почем зря и просто не был подарком. по его скромному мнению, не минцзюэ заслуживал явно не этого. 

вода в бочке — которая кажется огромной, потому что предназначена главе ордена, — остыла полностью, пока не хуайсан блуждал по своим размышлениям, и он выбирается из нее, стараясь не дать дрожи от холода овладеть им. 

обтеревшись, он облачается в нижние одеяния, промакивает волосы полотенцем еще раз и прихватывает с низкого столика несколько склянок. 

содержимое крошечных флаконов напоминает ему разные масла, и, если это правда, то они ему не помешают — то ли от беспокойства, то ли от смены обстановки у него сохнет кожа рук. 

дворцовые коридоры безмолвны по ночам, и только в одном месте дозволено говорить.

не хуайсан, будучи ребенком, постоянно туда приходил, будучи юнцом, избегал его. когда он повзрослел, у него появилось собственное подобное место. 

кабинет главы ордена — и только в этой комнате горят свечи. 

временами казалось, что не минцзюэ жил не в своих покоях, а в кабинете, безвылазно проводя там все свое свободное от тренировок время. 

близкие ему люди знали правду — покои не минцзюэ там, где он оставляет басю, и туда он возвращается, чтобы остаться вместе и отдаться во власть снов. он таскал саблю за собой везде, кроме дворца, и в его стенах он оставлял ее в одиночестве, чтобы заняться делами. 

этой привычки у него не было, когда он был моложе, и, зная, откуда у нее растут корни, уголки губ хуайсана опускаются. 

это не акт любви к сабле и не трогательное действие. это мера предосторожности. 

с возрастом кровь давила на виски все сильнее, и не минцзюэ очень, очень боялся сойти с ума, когда ему не исполнится и тридцати, и лань сичэнь выдвинул теорию о том, что источником ухудшения его состояния является бася. 

держа ту при себе, когда сам минцзюэ был занят делами клана, он подвергался ее невидимому влиянию. 

бесчисленные бумажки, большинство из которых в довесок были еще и глупыми, раздражали не минцзюэ, а его раздражение коррелировало с душой баси. 

та, в свою очередь, давила на душу своему хозяину и золотому ядру того. 

догадка всплыла в период после аннигиляции солнца, и лань сичэнь никогда не отказывал своему другу в помощи, готовый прилететь и играть ему очищение сердца хоть до рассвета, но каждый, кто обладал хоть капелькой ума, понимал, что это неудобно для всех. 

облачные глубины все еще нуждались в восстановлении, гусу лань нуждался в лань сичэне, тот едва-едва вышел из храма со своим мужем — он не мог несколько ночей в неделю не спать, летая до нечистой юдоли и обратно. 

впервые в своей жизни не минцзюэ шел на любые уступки и компромиссы, если те, по заверениям лекарей и его близких, должны были ему помочь. 

он проводил часы в медитации, хотя раньше не мог высидеть и часа, омывался в целебных отварах, посещал холодные источники, когда мог. 

каждодневные тренировки с басей свелись к строгому ограничению. несколько дней в неделю не минцзюэ тренировался с саблей, несколько дней в рукопашном бою и заклинательстве, а оставшие два дня был вынужден отдыхать. 

вся его душа рвалась обратно к сабле, и из-за этого на глазах у не хуайсана неразлучные друзья впервые поссорились — он впервые видел, как лань сичэнь приходит в ярость. 

искреннюю, первородную, смешанную с тревогой и страхом за близкого человека, такую, которую нельзя было обуздать простыми словами. 

это произошло в нечистой юдоли, не хуайсан был там, воспользовавшись тем, что лань ванцзи, приехавший обучать его музыкальному искусству, заблудился в коридорах дворца. 

прошмыгнув за спиной лань ванцзи, что был слишком отвлечен своими думами, не хуайсан хотел одним глазком взглянуть на старших братьев — увиденное напугало его сильнее, чем что-либо за всю его жизнь. 

лань сичэнь, всегда отличавшийся сдержанностью, глубоким уважением к своему старшему брату, повалил того на пол и крепко держал за ворот ханьфу, почти по слогам проговаривая правила, которые они придумали. под ним не минцзюэ не мог дернуться, не навредив другу, и был вынужден лежать смирно, подчинившись.

потеря отца и выученная беспомощность оставили неизгладимый отпечаток на душе лань сичэня — и если был хотя бы крошечный шанс изменить что-то, помочь как-то, он не смел, просто не мог упустить его. 

больше не минцзюэ не прикасался к сабле без надобности.

своей волей он сократил тренировки и нашел время для того, чтобы поискать аналог холодных источников в нечистой юдоли.

горные реки не слишком хорошо подходили для этого, но было место, где течение замедлялось достаточно, и было в нем что-то умиротворяющее — для того, чтобы остаться на месте и не уплыть, нужно было дать своему телу расслабиться. 

вот только что-то не наблюдалось в кабинете главы ордена рек, где можно было бы расслабиться, но не минцзюэ это не особо тревожило. 

он уснул за столом, аккурат меж двух ровных стопок свитков и бумаг, с которыми он работал этим вечером. гуань был снят и небрежно брошен рядом с чернильницей, и волосы, ничем не удерживаемые, растрепались по плечам. 

шагать по темным коридорам для хуайсана никогда не было сложностью, но тогда, когда на него давит тело в два раза больше, ему несколько тяжело. 

покои находятся близко к кабинету, и он не мучается слишком долго — как и минцзюэ не успевает встревожиться достаточно. он тихо ворчит во сне, не открывая глаз, и хуайсан без конца шепчет ему успокаивающие заверения. 

— тише, дагэ. тише. 

— говори еще громче, — раздается чужой голос, когда они оказываются в покоях, — давай-давай, громче, и он точно не проснется. 

— сангэ! тише… вот так. 

из его рук не минцзюэ свободно валится на кровать, и на его лице не проскальзывает ни одна эмоция — видимо, он достаточно крепко уснул, игнорируя все вокруг себя. 

лань минъяо стоял у окна, наблюдая за тлеющими палочками благовоний. 

курильница для них стояла здесь с тех пор, как он вышел замуж — ее не минцзюэ купил в цайи, возвращаясь со свадебной церемонии. 

торговкой была юная, совсем юная девушка, сказавшая, что ей нужно избавиться от всего товара, который у нее остался после гибели отца-мастера, и не минцзюэ заставил всех, кто был с ним, купить что-нибудь у нее. 

изящное изделие стояло без дела месяцами, пока чета лань не заглядывала в нечистую юдоль, озаряя ту своим светом. 

не минцзюэ не жег благовония, не умел и боялся напортачить, что лань сичэнь однажды попытался исправить. 

именно попытался — его пара справилась с этим уроком, именно его благовония тлели в курильнице в тот вечер, но минцзюэ тонкие палочки ломал по неосторожности, и в итоге отказался от всей этой затеи совсем. 

однако, некоторые сорта благовоний оказывали на не минцзюэ положительное влияние, и было решено время от времени жечь те для его благополучия. 

именно этим и занимался лань минъяо в чужих покоях поздним вечером. 

гуань оставлен подле курильницы, покрывало накинуто на чужое тело, а двери закрыты за покинувшими спальню гостями. 

лань минъяо в вечерней рутине красив — умиротворение на его лице непоколебимо, нижние одеяния обхватывают его фигурку, а на их фоне темнеют уложенные на плечо волосы, бельмом в которых видны концы лобной ленты. 

в юности в таком виде он представал перед хуайсаном, болтая с ним о ерунде до тех пор, пока молодой господин не заснет. они, как девицы, сидели в покоях, сплетничали и иногда делали то, о чем пожалели бы в дальнейшем. 

распитие вина никогда не выходило из-под контроля. не хуайсан пил строго три чарки, чтобы не перепить, но быть навеселе, а мэн яо, бывало, не выпивал больше одной. 

после выпитого засыпать было проще — а встречаться со своими кошмарами в редкие спокойные ночи мэн яо не хотел совершенно. 

всего пару раз они баловались большим, чем просто вино, игра в карты и сплетни в ночи, и все с подачи мэн яо. 

откуда-то он достал кисэру — курительную трубку из самого дунъина. по рассказу мэн яо, то ли он, то ли глава ордена изъяли эту диковинку вместе с курительными смесями у одного из солдат, обвинив в распутстве и поведении, что порочило честь нечистой юдоли. 

изначально не минцзюэ подумал, что комнатка, в которой ютились адепты, горит, но по итогу оказалось, что парни всего лишь заперлись, заткнули любые щели и курили, упиваясь дурманом. 

лишь по той причине, что мэн яо сопровождал главу, тот не стал уничтожать трубку. попросил забрать и спрятать от людских глаз. 

мэн яо пару раз видел похожие трубки еще когда был юнцом — о своем детстве он не любил распространяться, и не хуайсан потерял всякую надежду узнать о нем больше. не так уж сильно оно его волновало, на самом-то деле. 

они лежали на постели хуайсана, делая медленные затяжки из кисэру. 

в курительных смесях было что-то помимо табака, сознание расплывалось, и после того, как на каждую сказанную фразу не хуайсан начал отвечать хихиканьем, мэн яо решил не продолжать и закончил их нравственное падение, убрав кисэру. 

 с тех пор не хуайсан ни разу не видел эту трубку, и подозревал, что мэн яо — лань минъяо — потерял ту при переезде или еще где-нибудь. 

он был совершенно уверен в этой версии — потому что чете лань было незачем изменять свое сознание дурманами, чтобы разнообразить свою жизнь. лань сичэнь, казалось, пьянел от одних лишь поцелуев, и в дополнительных вещах не нуждался. 

будь не хуайсан юнцом, до этого вечера ни разу не видевшийся со своим женихом, он бы думал, будут ли они нуждаться в дополнительных вещах, будут ли поцелуи пьянить его так же — но он не был юнцом, и все ответы на свои вопросы уже давно знал. 

— ты удивительно спокоен для невесты, хуайсан. 

— я не невеста. 

— я знаю, — лань минъяо мягко улыбается ему, складывая руки за спиной. — я нервничал в ночь перед церемонией. 

— не думаю, что мой случай — твой случай. 

— просто мне показалось, что, назови я тебя старой девой, ты бы меня ударил. 

— тебе не показалось, сангэ. 

— когда ты ведешь себя так, у меня нет совершенно никакого желания желать тебе добра. 

— о, прости. 

спальня не хуайсана оказывается перед ними, и лань минъяо вздыхает, улыбаясь самыми уголками губ — нежная улыбка, что он всегда бережет для своих близких. 

разница в размерах между ними ничтожно мала. когда лань минъяо обхватывает его ладони, со стороны невозможно понять, где чьи. 

— я знаю, что ты знаешь, что у вас с ваньинем прекрасные отношения. тебе нечего бояться. ты будешь самым красивым женихом за всю историю ордена. 

— спасибо, сангэ. 

— и ты знаешь, как повелевать мужчинами. 

— и за это спасибо тебе. 

— тебе очень пойдет новая фамилия, — мужчина обнимает его, и у хуайсана в голове, наконец, щелкает. — спокойной ночи, молодой господин цзян. 

он остается у своих покоев, прикоснувшись к двери, но так и не открыв ее, а лань минъяо растворяется во тьме коридора. поступь его шагов неслышна, и с прошедшими мгновениями кажется, что мужчина не просто ушел — исчез. 

толкнув двери, не хуайсан остается наедине с собой и светом луны, что пробивается сквозь тонкую занавесь на окне. 

молодой господин цзян. цзян хуайсан. 

даже пробовать на язык страшно — а с завтрашнего дня это станет его неотъемлемой частью, прицепится к имени и пробудет с ним до конца его жизни. 

не хуайсан проваливается в сон мгновенно, едва устроившись на постели. кольцо, подаренное женихом, заземляет его и тянет в выдуманные сознанием картинки, позволяет телу отдохнуть. 

чужое тело уже отдохнуло. 

запах фруктов остался на шее, и цзян чэну хочется нырнуть в реку прямо сейчас, лишь бы смыть его с себя, но нельзя. 

служанки — те, что постоянно болтали с хуайсаном, — готовили ему ванну и объясняли, для чего нужны отвары, которые они добавляли, масла, которые они расставляли на низком столике для главы ордена. 

какой-то из фруктов должен был отгонять злых духов и неудачи от новобрачных, и, если это поверье являлось хотя бы частично правдивым, цзян чэн был готов терпеть любые запахи, лишь бы сохранить себя в порядке. 

не из корыстных, эгоистичных целей — он нужен был своей паре, он нужен был хуайсану целым и невредимым. 

иногда на цзян чэна накатывало осознание. как много он сделал для своей пары, как много был готов сделать для него. как сильно его жизнь изменилась благодаря тому, и какой блеклой она была бы без него. 

особенно ярко цзян чэн чувствовал это сейчас, бодрствуя в спящей пристани лотоса, облаченный в свадебные одеяния. 

его сопровождение, несколько крепких молодых адептов, были заняты последними приготовлениями. 

чтобы не порочить внешний вид своего главы, они должны были облачиться в лучшие одеяния, и были заняты именно этим в последний час перед отлетом. 

пристань лотоса проснется на рассвете — проснется и начнет последние приготовления перед церемонией главы. 

ответственность за все цзян чэн разделил между своим старым учителем, что был признан старейшиной и составлял хуайсану компанию в прениях по разным поводам, сыном и племянником. 

мало что могло произойти за несколько часов его отсутствия, но убеждать себя в обратном ему не хотелось, и он строго наказал всем поддерживать порядок и спокойствие в пристани лотоса, пообещав лишить жизни при неповиновении. слова были чрезмерно грубыми, и цзян чэн побледнел, осознав, что выдал, но никто из адептов на него не обиделся. 

все понимали, что дело, касающееся будущей четы цзян, является делом чрезвычайной важности. в их же интересах было поддерживать порядки и покой, пока глава преклоняет колени перед предками своей пары. 

упомянутый глава нервничал, разглаживая ткань свадебного одеяния на плече и рассекая по пристани, ходьбой пытаясь усмирить беспокойство в своей голове. 

какой-то конкретной причины для тревоги у него не было — давление предстоящего события и публичность этого дела угнетали его, заставляя руки дрожать. 

цзян чэн был готов сесть прямо на деревянный пол и впасть в медитацию на час или два, чтобы угомонить свою душу, но любое промедление могло выйти ему боком. 

от того, во сколько они встанут на мечи, зависит то, когда они прибудут в нечистую юдоль, а от этого зависит то, во сколько он преклонит колени в храме предков не, а от этого зависит то, когда он возьмет своего жениха и отправится с ним в пристань лотоса обратно, а от этого зависит то, когда они преклонят колени в храме предков цзян. 

— глава цзян? мы почти закончили, только первый шисюн задерживается. 

— почему задерживается? 

— сапоги на разные ноги надел, глава цзян. он сейчас будет, обещаем, дайте ему еще немного времени. 

цзян чэн хотел огрызнуться — у них едва ли было время — но вовремя умолк, поворачиваясь к юношам спиной и глядя на отражение луны в реке. 

если бы он сейчас сорвался, хуайсан бы это не одобрил. 

упомянутый первый шисюн и в правду перепутал собственные ноги, пораженный до глубины души новостью о том, что сопровождать главу будет он. 

элитный отряд, как он неофициально назывался, состоял из тех адептов, которые были погодками главе или немногим младше него. 

именно эти адепты сопровождали его в аннигиляцию солнца и после, именно эти адепты первыми учились подчиняться приказам господина не так же, как приказам главы. 

одному из них — дерзкому мужчине с короткими волосами, пряди которых падали ему на лицо, когда он дрался, — было поручено приглядывать за пристанью. 

цзян чэн доверял и старейшине, и своим детям, но те могли попасть под раздачу первыми, если что-то случится, а крепкий адепт, не раз и не два бросающийся под меч вперед своего главы, мог с этим справиться. 

именно его место чжуань лань и заменял, трясущимися руками пытаясь затянуть пояс. 

в покоях адептов тихо — адепту, который сообщил ему о вылете, хватило ума не будить остальных, — и по большей части темно. юноша переодевается в углу, загораживая собой единственную зажженную свечу, чтобы ее свет не потревожил его товарищей.  

серебряный колокольчик выскальзывает из пальцев, наотрез отказываясь от перспективы быть привязанным к поясу. чжуань лань чертыхается, ругается сквозь стиснутые зубы, и после ругани слышит приближающиеся шаги. 

— тише, шисюн. ты всех разбудишь. 

— заткнись и иди спать, — он огрызается, пытаясь расправить тесьму на колокольчике. палец никак не попадает в петлю, и он чертыхается, обхватывая украшение обеими руками. 

— позволь мне. пожалуйста. 

— какого демона ты не спишь? 

— ты умный, шисюн, — тихо отвечает ему тайян, опустившись на колени и ловко обращаясь с колокольчиком. — умный, но не дальновидный. твоя возня слышна. 

— это у тебя слух слишком острый. 

— готово. куда ты такой красивый? 

— приказ главы ордена. ложись спать, я вернусь вместе с ним. 

без ленты и только что поднявший голову с подушки, фан тайян выглядит бесконечно юно с его непослушными, вьющимися волосами. 

острый слух — его талант. у чжуань ланя талантом является скорость. 

он тушит свечу, хватая меч с постели, наощупь находит чужой подбородок и стискивает его пальцами, чтобы в самые губы прошептать что-то на прощание, а после уходит, оставляя своих товарищей досыпать спокойно. 

отряд с главой ордена уже ждет его, и чжуань лань низко кланяется в знак извинения. цзян ваньинь бегло смотрит на него, вздыхает и отворачивается, вынимая саньду из ножен.

адепты взмывают один за другим, клином держась позади главы ордена. тот концентрирует ци в ладони, заставляя ту освещать им путь. 

фонарь в дороге потухнет, а на талисманах они разорятся еще до того, как пересекут границы пристани лотоса. 

из юньмэна до цинхэ они доберутся к рассвету — цзян чэн достаточно часто посещал родину своей пары, чтобы запомнить точное время полета. 

в прошлые разы, когда они посещали нечистую юдоль вдвоем, он часто тревожился и налегал на собственное золотое ядро, чтобы заставить саньду двигаться быстрее, чтобы путь не был таким долгим, чтобы хуайсан и дети не слишком вымотались в дороге. 

потребовалось несколько вмешательств со стороны не хуайсана, чтобы смятение в чужой душе улеглось и больше не поднималось, а внимание ваньиня сосредоточилось на спокойных вещах, крошечных ценностях, которые он упускал в попытках убежать — улететь — от тревоги. 

он помнил, как хуайсан прижался к нему сзади, чуть сильнее стискивая талию руками и опуская подбородок на чужое плечо. как начал тихо-тихо шептать, отвлекая на себя внимание. 

не сразу, но со временем цзян чэн позволил отвлекать свое внимание. позволил себе любоваться видами поднебесной под собой. позволил себе расслабиться под встречными ветрами. 

время от времени поток мыслей наталкивал его на осознание того, что не хуайсан приложил руку к многому в его собственной жизни. 

взять того в мужья и поклясться провести остаток своей жизни с ним, кажется, не такая уж и плохая благодарность за это. 

цзян чэн не позволяет себе думать об этом слишком тщательно — каждый раз, когда он представляет свою пару в свадебных одеяниях, его самообладание близко к тому, чтобы сорваться, а сам он близок к тому, чтобы дать слезам волю. 

и нет ничего плохого в том, чтобы расплакаться, правда, — но цзян чэн бережет все для того момента, когда окажется на коленях в храме предков. 

— мы пересекли границы нечистой юдоли, глава цзян. 

— продолжайте держать высоту, пока не приблизитесь ко дворцу. когда подберемся ближе, пойдем на снижение. 

— так точно, глава цзян.

адепты за его спиной непривычно тихие — в любой другой раз, если бы они куда-то летели, те бы щебетали, как стайка птиц. 

будь то день или ночь, возвращение откуда-то или только начало пути, юнцы беспрестанно болтали друг с другом, в разговорах теряя счет времени и пересеченных ли. 

в этот раз уважительно молчат. 

цзян чэн благодарен им, и надеется на то, что их уважение распространится на весь этот день — только эти мальчишки могут разнести всей пристани лотоса, как их глава обливался слезами в нечистой юдоли. 

хотя, вероятно, их помощь в этом и вовсе не была нужна. 

цзян чэн не очень верил в то, что сможет пройти рука об руку со своим мужем по пристани лотоса, от ближайшей к городу границы до храма предков, не обрыдавшись по дороге. 

обсуждение того, как именно будет проходить этот день, тянулось с давних пор, и никто не скажет точно, чьей идеей было устроить шествие по пристани лотоса. 

может быть, это был лань минъяо. 

цзян чэн был очень обеспокоен тем, не будет ли их перелет из цинхэ в юньмэн слишком ярким действием, рассматривал возможность использования талисманов перемещения, но лань минъяо в ответ на это лишь улыбнулся и предложил не лететь над пристанью лотоса, а пройтись по ней у всех на виду. 

“это ваша свадьба, ведь так?” 

изгибы главной улицы в нечистой юдоли чем-то напоминают изгибы улиц в пристани лотоса, и цзян чэн отводит взгляд, стараясь не дать наваждению охватить его.

“это свадьба молодых господ из двух кланов, первая громкая свадьба за прошедшие десять… не десять, гораздо больше лет. нет ничего плохого в том, чтобы сделать это, не так ли?” 

рассвет дребезжит за дворцом. те, у кого окна покоев выходят на восток, встречают солнце. 

“посуди сам, ваньинь. для твоего ордена нет ничего важнее, чем увидеть тебя и его, идущих в храм в полной гармонии, с улыбками на лицах.”

окна покоев не хуайсана выходят на восток. в рассветных лучах и окружении слуг, вырастивших его, он облачается в церемониальные одеяния. 

“не думаю, что есть что-то плохое в том, чтобы заявить о любви между вами.”

между ними и четой лань — парой, чья свадьба была последним достаточно громким событием, — они куда более удачливее, куда более подготовленные. 

лань сичэнь и лань минъяо первопроходцы, полагает цзян чэн, и их переживания, пережитые ими тревоги должны помочь ему и его паре сгладить все углы у самих себя. 

глава лань прибыл в середине прошлого дня, утомленный дорогой с двумя детьми, но цзинъи вел себя очаровательно, поздравляя главу цзян, а а-сун еще более прекрасен — во многом из-за того, что не особо много болтает в силу возраста. 

поговорить со старшим, более мудрым человеком перед тревожным днем было необходимо цзян чэну, и во многом краткие, мягкие советы ему помогли. 

их разговор состоялся незадолго до того, как цзян чэн отправился в купальню. дети к тому моменту уже спали в своих покоях, и взрослые могли поговорить без лишних ушей. 

самым сложным лань сичэнь назвал клятвы, что они должны дать друг другу в храме — все потому, что он не мог заставить себя звучать уверенно, когда его пара находилась прямо перед ним, мягко улыбаясь. 

перспектива опозориться словесно перед своим мужем цзян чэна не особо пугала, исходя из чего он считал себя абсолютно готовым к церемонии. 

дворец в нечистой юдоли уже не спит — адепты и слуги бегают туда-сюда, суетятся и стараюсь не столкнуться друг с другом. 

свадебные украшения развешаны повсюду, и цзян чэн признает, что этот оттенок красного идет нечистой юдоли больше, чем какой-либо другой. 

убрав саньду в ножны, цзян чэн кладет руку на его эфес, пробегая пальцами всякий раз, когда тревога подкатывает к его горлу. 

от переживаний он нередко заламывал руки и пальцы, но заниматься этим у всех на виду ему не пристало, и глубоко внутри себя он побаивался, что сломает себе что-нибудь, если даст себе волю.

адепты кучкуются за его спиной, тихо-тихо сплетничая о чем-то. время от времени цзян чэн поглядывает в их сторону, чем пугает юношей, и это начинает казаться ему забавным — но внушать ужас своим адептам ему мешает появление адепта не. 

после того, как в аннигиляцию солнца мэн яо стал шпионом в безночном городе, не минцзюэ испытывал огромные сложности без помощника и правой руки. 

прошло несколько лет перед тем, как он смог найти подходящего человека, и еще несколько перед тем, как минцзюэ смог всецело довериться ему. 

цзян чэн старался об этом особо не думать — становилось неудобно, когда он, размышляя об этих проблемах главы не, забирал из его рук его младшего брата. 

не цзунхуэй спокойно обращался с беспокойными слугами и адептами в его подчинении, помогая подняться на ноги, когда в него врезались, и помогая найти нужную дорогу, когда кто-то терялся во дворце. 

— глава цзян, — он кротко улыбнулся, склоняя голову в приветствии. — рад видеть вас в добром здравии. 

— спасибо. 

— глава не сейчас с молодым господином. думаю, скоро они спустятся к нам. 

— это радует, — цзян чэн криво улыбнулся ему в ответ и скрестил руки на груди, неловко озираясь. — вам нужны свободные руки? мои парни могут чем-нибудь помочь. 

— очень великодушно с вашей стороны, глава цзян, но не стоит. пожалуйста, сделайте вид, что я вам об этом не говорил, — мужчина оглянулся и понизил голос. — как мне кажется, свободные руки нужны только в покоях молодого господина, не здесь. 

цзян чэн в ответ усмехнулся — ему ли не знать, что именно там нужна помощь. 

расставаясь с хуайсаном на две ночи и один день, цзян чэн не волновался ни о чем, кроме того, как его возлюбленный должен будет обращаться со своей одеждой в одни руки. 

на протяжении лет, что они делили одни покои, именно цзян чэн помогал с бесчисленными завязками, поясами, складками и подолами. 

он прислонился спиной к одной из колонн во внутреннем дворе дворца, позволив своим адептам немного прогуляться и развеяться после полета, позволив самому себе расслабиться ненадолго. 

свадебные одеяния были сшиты специально к этому дню, и цзян чэн имеет частичное представление о том, как выглядят одеяния хуайсана — он несколько раз навещал портного, который этим занимался, — но никогда не видел их в полной комплектации и никогда не видел их на своей паре. 

с последней частью он не мог спорить — новобрачные не должны видеть друг друга в одеяниях перед церемонией. 

все, что тревожит его сознание, относится к количеству слоев и застежек на одеяниях, с чем мог бы справиться он — но не брат хуайсана. 

к счастью для него, не минцзюэ не одевает своего брата. 

уважая личные границы того, он вошел в покои тогда, когда одеяния уже были надеты, и служанки вокруг суетились лишь с поясами, подвесками и украшениями, руководимые лань минъяо. 

тот уже переоделся в свои ланьские одежды, чтобы по прибытию в пристань лотоса занять место подле своего мужа, и среди присутствующих в покоях был самым спокойным. 

— глава не. 

— дагэ! где тебя носило? 

— у меня было несколько дел, с которыми нужно было разобраться до отлета, — отвечает минцзюэ, принимая гребень из рук служанки и занимая ее место за спиной хуайсана. — и вот теперь я могу уделить тебе и твоему жениху все свое время. 

— он будет рад, дагэ, — отзывается минъяо, подавая ему красную ленту, — только не говори ему о том, что ваньинь уже прибыл. 

— уже? 

— сядь. 

— дагэ! он правда прибыл? 

— сядь, хуайсан, или к своему жениху ты выйдешь уродливым. да, он прибыл, он с цзунхуэем и ждет тебя. 

— я заставляю его ждать? 

— вы не виделись всего один день, — посмеивается минъяо. — ничего страшного не случится, если ты немного задержишься. 

не хуайсан хочет огрызнуться, но сдерживает себя, зная, что может дернуться, пока будет препираться с названным братом, а это, в свою очередь, не слишком-то приятно отразится на его волосах. 

пряди волос мелькают в пальцах не минцзюэ, заплетаемые в несколько кос, которые он позже собирает в изящный пучок на макушке. 

подобная деятельность умиротворяет его, поглощая с головой и не давая думать о чем-либо, но в этот раз все совершенно иначе. 

вплетая красную ленту в волосы, чтобы закрепить прическу, не минцзюэ чувствует, как его самообладание становится тоньше с каждым мгновением. 

не минцзюэ закрепляет украшение, подаренное мадам цзинь, берет со стола красную вуаль и накидывает ту на голову хуайсана, после сразу же поднимаясь и подавая ему руку. 

— идите, — он обращается к служанкам, что столпились у двери. — предупредите всех, что мы сейчас спустимся, оповестите мое сопровождение и сопровождение главы цзян. 

— хорошо, глава не. 

за девушками закрываются двери, и не минцзюэ аккуратно давит на чужое плечо, вынуждая повернуться к нему лицом. 

лань минъяо тихо присвистывает сзади, и ни у кого в комнате нет желания рассердиться на того за несдержанность. 

по крайней мере, не минцзюэ очень, очень солидарен с ним. 

— ты выглядишь прекрасно. 

— спасибо, дагэ. 

— прекрасно — слабо сказано, — добавляет минъяо, оказываясь рядом и мягко улыбаясь. — но я не знаю, есть ли вообще слова, которыми можно было бы описать тебя сейчас. 

— если он не расплачется, увидев тебя, я заставлю его это сделать. 

— не стоит, — хуайсан тихо хихикает, сжимая веер в своих руках крепче, и замолкает. 

еще не все кончено, он еще не принял фамилию своего жениха — но очень близко к этому, и тревога по семейному вопросу крайне неуютно ворочается у него под ребрами. 

— ты сложил все вещи, которые заберешь с собой? 

— да, дагэ. 

— и тебя полностью устраивает то, что до пристани лотоса их будет нести цзунхуэй? 

— да. 

не минцзюэ, наконец, улыбается ему в ответ и толкает двери, выводя брата из спальни. 

дворцовые коридоры пусты — все, кто обычно наполнял их, собрались внизу, готовые встретить своего молодого господина в последний раз. все служанки, адепты, старейшины, все люди, работавшие во дворце с рождения хуайсана и по сей день. 

один из старейшин заглядывал к нему сегодня утром, еще до того, как начались первые приготовления. пожилой мужчина с длинными, почти полностью поседевшими волосами, собранными в тяжелую низкую прическу. 

он был адептом, когда орденом еще управлял их отец, став старейшиной, когда не минцзюэ взошел на престол. он видел всю жизнь не хуайсана.

у них состоялся не очень долгий, но умиротворяющий, приятный разговор. этот старейшина видел свадебные церемонии с первой и второй госпожой не, с матерями обоих молодых господ, и для него честь застать еще одну церемонию. 

не хуайсану этот старейшина напоминал дедушку, которого у него никогда не было. добрый, седовласый мужчина с мягкой улыбкой и шрамами на руках, что тщательно скрыты темной струящейся тканью. 

на прощание он оставил хуайсану небольшой подарок — талисманы на удачу и благополучие в браке, какие повсеместно шили сами себе служанки при дворе. 

среди дорогих подарков и подношений, этот казался маленьким, и от этого, по какой-то неизвестной причине, еще более ценным, важным. 

собирая свои вещи, чтобы позже их отправили в пристань лотоса, не хуайсан очень бережно обращался с талисманами, укладывая их в складки своих нижних одеяний.

— хуайсан. 

голос лань минъяо заставляет того вынырнуть из своих размышлений и поднять голову, глядя на того сквозь вуаль.

— да, сангэ? 

— ты помнишь, о чем мы с тобой разговаривали?

— я не совсем понимаю, о чем именно ты говоришь… 

— о том, что ты прекрасен, умеешь повелевать мужчинами, и что ты не должен целовать его до тех пор, пока вы не окажетесь в своих покоях. ты помнишь это? 

— да, сангэ, — он фыркает, улыбаясь, но ответная улыбка минъяо заставляет его чувствовать себя озадаченным. 

— тогда удачи тебе. 

он делает шаг назад, оставаясь в тени дворцовых коридоров, в то время как братья не выходят во внутренний двор, оказываясь у всех на виду. 

разговоры, гомон и шелест мгновенно смолкают, все внимание приковано к ним. 

шаг не минцзюэ неторопливый, величественный — за свою жизнь он достаточно натерпелся возмущений хуайсана на тему того, что за ним невозможно угнаться. 

когда они выходят на середину внутреннего двора, не минцзюэ отходит в сторону, оказываясь вне поля зрения, и хуайсан чувствует себя растерянным, пока… пока… 

— глава цзян. рад видеть вас в этот день. 

— глава не. это большая честь для меня. 

сердце у не хуайсана беспокойно забилось. 

— это честь для меня — отдавать своего брата в ваши руки. нет человека, который был бы более достоин, чем вы. 

тихий шаг раздается совсем рядом, и когда хуайсан нетерпеливо оглядывается, он видит его. 

его — их — самообладание в мгновение ока становится чертовски тонким. 

прекрасен, так прекрасен, нет никого более достойного, нет никого, кроме него, в его мыслях, нет ничего вокруг. 

не хуайсан прикусывает губу, заставляя себя держаться, когда его жених встает перед ним, протягивая руки. он дрожит, в носу жжет от приблизившихся слез, и весь он так слаб — как и цзян ваньинь. 

в стороне, где стоят адепты цзян и не, что отправятся в пристань лотоса позднее, где не цзунхуэй и старейшина клана сдерживаются из последних сил, лань минъяо тонко улыбается. 

руки цзян ваньиня едва заметно дрожат. нет нужды в том, чтобы заставлять его плакать намеренно — он уже. 

цзян чэн торопливым движением трет глаза, и хуайсан вынужден бороться с желанием протянуть руку к его лицу, вынужден просто наблюдать за этим. 

после этого у них нет ни одной возможности поговорить друг с другом — на виду у всех, сопровождаемые вереницей людей, они должны прийти к храму предков не и преклонить колени там. 

цзян чэн берет его под руку, осторожно и нежно поддерживая, когда от волнения хуайсан запинается о камушек на дороге. 

он тихо шепчет что-то, но хуайсан не акцентирует на этом свое внимание. 

если он сделает это, то, вероятно, и не дойдет до храма предков — хуайсан чувствует себя так, как будто одного дуновения ветра сейчас достаточно, чтобы он разрушился. 

мнение хуайсана о его свадебном покрывале крайне неустойчиво — он благодарен ему, когда эмоции накатывают вновь, но злится на него, когда сквозь ткань невозможно разглядеть дорогу перед собой. 

лишь поддержка цзян ваньиня неизменна. он придерживает его за руку, помогая идти аккуратнее всякий раз, когда хуайсан сталкивается с какими-то камушками перед собой. 

в отличие от юньмэна, в цинхэ храм предков находится не на дворцовой территории, а в старой части города. 

старой она зовется по той причине, что там почти не живут люди, и все здания, что там есть, это мясная лавка, школа одного из старейшин в отставке, постоялый двор, одна-две жилых улочки и два храма. 

один из них — древнейший в нечистой юдоли общественный храм, возведенный в честь юго-восточного бога. второй — храм предков. 

насколько не хуайсану было известно, в старом городе все началось. 

именно там построили первую резиденцию клана не, именно оттуда начал развиваться его орден. храм предков построили там же, он находился на дворцовой территории — это можно понять по фэн-шую и аккуратной территории вокруг него. 

вот только прадед или прапрадед застали одну неудачную весну, когда сначала на город сошел снег со скал, а после все затопило. 

дворец сильно пострадал, восстанавливать было нечего. 

храм предков спасли чудом — он находился на небольшом возвышении с самого начала, и тогда, когда погодные невзгоды только начались, вокруг храма тщательно убирались. 

прапрадед или прадед положили всю свою жизнь на то, чтобы отстроить дворец — и город — заново. было принято решение перенести стратегические важные объекты в совершенно другое место на территории, изменить планировку, учесть все возможные проблемы. 

старый город остался культурным достоянием нечистой юдоли. почти все ее жители родились и выросли в новом городе, но все равно посещали первый храм, вознося благовония. 

за глаза старый город начали называть обителью бессмертных, когда старейшины ордена, уходя со службы при дворце, оседали в нем. 

это не было похоже на облачные глубины, в которых каждый угол и каждая сторона выглядела как часть небесного пантеона. это было приземленнее, ближе к людям. 

старый город в аннигиляцию солнца получил куда меньше урона, чем новый город. не последнюю роль сыграло его положение на земле, но главной причиной не хуайсан считал то, что там жили лекари. именно там их отец провел остаток жизни, получая лечение, именно там он скончался. 

из старого города было очень просто пройти к родовому некрополю — и не минцзюэ, яростно чтящий предков, не мог позволить зазнавшемуся солнцу опалить наследие рода, которому он принадлежал.

когда подтвердилась угроза ордену, он приказал женщинам, старикам и детям отступать в старый город, тщательно его охранять и оберегать. 

так и вышло. старый город практически не пострадал — наоборот, там отстроили несколько домов. в новом городе после аннигиляции солнца заново отстраивали три улицы. 

улицы нового города не тихи и не безлюдны, горожане стоят возле своих домов, наблюдая за тем, как провожают в храм предков их второго молодого господина. 

смех и гомон со стороны не дают погрузиться в мысли полностью, и не хуайсан даже не пытается этого сделать. 

чем ближе они к храму, тем труднее ему сосредоточиться на чем-либо. 

еще тогда, когда не хуайсан был юношей, время от времени он посещал храм предков. 

это происходило не слишком часто — не минцзюэ стыдил его за плохие результаты тренировок, и появляться перед могущественными предками хуайсану было стыдно. он не приходил к ним, чтобы поплакаться о своей судьбе, но однажды не выдержал и обратился к именным плитам и табличкам. 

ему не хотелось поделиться обидой или печалью, что имели место в его сердце, заложенные туда скверным характером минцзюэ, нет. его обращение к предкам было прозаичнее — и, в каких-то смыслах, романтичнее. 

он обращался к женщинам своего клана. к матерям — своей и минцзюэ, к их бабушкам. к тем, кто обладали нужными ему знаниями. 

юношей не хуайсан хотел привлечь одного мальчика, который приглянулся его сердцу. удержать его, быть с ним, сблизиться с ним и никогда не расставаться. 

мужчиной не хуайсан идет преклонять колени с тем, о ком рассказывал предкам. 

порог у храма довольно высокий, и цзян чэн нежно держит его руку, помогая удержать равновесие, когда они заходят внутрь. с ними проходят лань минъяо, не минцзюэ, помощник того и старейшина ордена, как самые важные фигуры в нечистой юдоли. 

народ толпится за пределами храма, наблюдая за парой сквозь открытую дверь и резные окна. у не хуайсана подрагивают руки. 

традиции поднебесной не предусматривают обмен клятвами между новобрачными, но цзян чэну хотелось объясниться перед орденом, у которого забирает наследника. 

этот вопрос долго рассматривался и обсуждался всеми, кто когда-либо прикладывал руку к их церемонии, и старейшина сказал, что нет ничего плохого в том, чтобы произнести добрые слова на публику — особенно, когда это свадебные клятвы жениха. 

церемониймейстером был избран старейшина ордена — тот самый, что заглядывал к не хуайсану утром. он проходит к столу для подношений, встает перед ним и поворачивается лицом к присутствующим.

— сегодня в храме клана не произойдет знаменательное событие — не хуайсан, наследник этого клана, преклонит колени с цзян ваньинем, главой ордена юньмэн цзян. 

не минцзюэ подавляет тяжелый вздох, переводя свое внимание с брата на старейшину. 

— эти поклоны небу и земле, родителям и друг другу будут первыми, а вторые произойдут в храме клана цзян, в который не хуайсан перейдет как муж цзян ваньиня. 

речь старейшины мягкая, но четкая. ее прекрасно слышно в храме, ее слышно за его пределами, и пусть тем, кто стоит далеко, уже не так хорошо слышно, они не осмеливаются нарушить тишину.

клятвы цзян ваньиня будут произнесены после цепочки традиционных обрядов — и нужно дотерпеть до того момента. 

не хуайсана это тоже касается — каждый раз, когда он смотрит в сторону, на своего жениха, его беспокойство становится чуть сильнее. 

— красный шелк прячет легкую улыбку новобрачного. молодой господин цзян, у вас есть веер, чтобы поднять вуаль? 

— есть. 

слова “веер” и “добро” имеют разное написание, но на слух одинаковы. это одна из свадебных традиций, и лань минъяо кротко улыбается, находя забавным пристрастие своего названного младшего брата. 

как будто он всегда намекал на то, что хочет вступить в хороший брак с добрым человеком. 

цзян чэн осторожно достает веер из складок рукава, чтобы приподнять им вуаль, и на миг не хуайсану кажется, что веер в руках того чрезвычайно похож на подаренный ему, но тогда, когда его лицо обнажено, он перестает об этом думать. 

свадебное покрывало смазывало его взор, мешая различить точные цвета и детали. не слишком сильно, чтобы жаловаться на это, но достаточно, чтобы не хуайсан замер, беспрепятственно глядя на своего жениха.

цзян ваньинь выглядел взволнованным, но вместе с тем — невероятно прекрасным. 

изящный, собранный, алый цвет одеяний смягчал его естественные черты, а красная лента и золотые украшения ярко выделялись в волосах. 

не хуайсан счел бы это нечестным по отношению к нему, но перед ним цзян чэн точно так же изумленно замер, глядя на свою пару — и хуайсан знал, что тот видит. 

его пара всегда была совершенной, красивее из них двоих. 

красота была константой, опорой не хуайсана, и цзян ваньинь всегда колебался, считая себя недостойным — но ради него и только для него не хуайсан облачился в свадебные одежды. 

ради договорного брака не хуайсан не стал бы подводить глаза красным, ради договорного брака он бы не наносил помаду на губы, делая те соблазнительными, жаждущими поцелуя. 

ради ордена он бы согласился вступить в брак, но не был бы счастлив. 

счастье ясно читалась в его взгляде, обращенном к цзян чэну. оно плескалось на дне радужки, что казалась посветлевшей — не то от макияжа, не то от происходящего. 

цзян чэн медленно и глубоко вздохнул, веер в его руке дрогнул. 

контролируя дыхание, он контролировал свои эмоции. сейчас ему хотелось расплакаться.

старейшина тихо кашлянул, привлекая к себе внимание пары. 

все в храме — и за его пределами — прекрасно понимали, почему те молчат и смотрят только друг на друга, но церемонию нужно было продолжить и завершить. 

— вам нужно совершить обряд омовения рук. 

в глубине храма не минцзюэ дрогнул, когда старейшина, казавшийся хрупким и истратившим всю свою силу, взял медный таз, наполненный водой. 

он не имел права вмешиваться, не смог даже убедить мужчину взять себе помощников, и в волнении совершенно забыл одну вещь — старейшина принадлежал его ордену. 

без колебаний он держал таз, позволяя новобрачным омыть руки. 

цзян чэну стало неловко — старейшина видел шрамы от цзыдяня, расписавшие всю его кисть, видел его самое главное уродство, которым он прикасался к наследнику не. 

омыв свои руки, пара должна была помочь друг другу. 

не хуайсан без колебаний прикоснулся к ладоням своего жениха, проводя пальцами по исчерченной кривыми линиями коже. 

никогда в этой жизни он не считал руки своей пары уродливыми — и там, где задержалось его прикосновение на ладони цзян ваньиня, можно было увидеть, что у него самого имелись шрамы от цзыдяня. 

— пара разделяет друг с другом чашу вина, отныне и навсегда вместе. 

чарка отменного вина ходит меж их рук, и не хуайсан возвращает ее немного испачканной — на ободке фарфора остался красный след его помады. цзян ваньинь не меняется в лице, когда его губы прикасаются аккурат к этому месту, а старейшина делает вид, что не видит этого. 

когда они опустошают чарку, старейшина забирает ту и отступает, давая паре пространство. 

перед тем, как преклонить колени, цзян ваньинь должен принести свои клятвы. они никогда не репетировали этот день, но знали его четкий порядок — все знали. 

цзян чэн бросает короткий взгляд на не минцзюэ, и, найдя в его улыбке одобрение, обхватывает ладони не хуайсана своими, глядя на него. 

все обещания, которые он мог дать ему, он дал еще очень-очень давно. то, что он делает сейчас, предназначено ордену, и не хуайсан не препятствует этому, склоняя голову.

— из всех возможных людей под солнцем ты избрал меня, и я солгу, если скажу, что когда-либо был этим расстроен. 

не хуайсан хочет закатить глаза или фыркнуть в ответ на это, но сдерживается, кротко улыбнувшись, — он никогда не поощрял самоуничижительное отношение своей пары к самому себе.

— я клянусь быть честным с тобой. ценить и оберегать тебя, мою пару, нашу семью и все, что ты мне дашь, все, что мы создадим вместе. если я окажусь слишком далеко, или я буду ранен, или со мной что-то случится… 

улыбка замирает на губах хуайсана, и он чувствует, как подкашиваются его колени. 

одна и та же клятва, что цзян чэн давал ему все эти годы, обещание, которое он сдержал, столп верности в их семье. 

— я всеми силами постараюсь вернуться к тебе, потому что я хочу быть там, где находишься ты. потому что я хочу быть с тобой.

его клятвы коротки, но пронзают насквозь, и не хуайсан часто моргает, когда цзян ваньинь произносит последнюю часть:

— я буду чтить и защищать тебя — всю свою жизнь. 

после клятв идут поклоны, и цзян ваньинь осторожно опускается на подушки перед алтарем, утягивая за собой свою пару. 

церемониймейстер задерживается, и перед тем, как повернуться к алтарю лицом, глубоко вдыхает и выдыхает, пытаясь взять эмоции под контроль. не хуайсан не видит его — он тоже слишком эмоционален сейчас. 

— первый поклон — небу и земле.

они кланяются невпопад, сосредоточившись на том, чтобы не дать дрожи показаться на сложенных ладонях. 

— второй поклон — родителям. 

приноровившись в новом положении, совладать друг с другом для них проще простого. 

— третий поклон — друг другу.

их движения медленные, но изящные и правильные. красная ткань струится, скользит вслед за телом, и, бросив на свою пару короткий взгляд, цзян ваньинь едва ли может удержаться от желания поправить ленту в волосах того.

старейшина достает из рукава парчовый мешочек и золотые ножницы, протягивая их паре перед собой. 

— свяжите свои волосы, как связали нити ваших судеб. 

из всей свадебной церемонии не хуайсан не был рад только этой части — ему не хотелось что-либо менять в своей внешности. 

это было предусмотрено, и из изящной прически была выпущена прядь, которую цзян ваньинь осторожно отрезает, держа в пальцах, пока не хуайсан делает то же самое с его волосами. 

среди всех необычных вещей, произошедших в этот день, самой уникальной не хуайсан считает прическу своей пары. 

обычно волосы его пары были собраны в высокий и тугой пучок на затылке, к которому от висков шли две клановых косички. сейчас большая их часть была распущена, ниспадая на спину и плечи, а остальные пряди были собраны маленький пучок, стянутый красной лентой и закрепленный золотым украшением. 

пристальное внимание не хуайсана к себе не проходит мимо цзян чэна, и он смущается, опуская взгляд, когда помещает их пряди в парчовый мешочек. затянув тесемки в узелок, он отдает тот в руки своей паре и чуть сжимает их. 

— церемония бракосочетания завершена. цзян ваньинь из ордена юньмэн цзян забирает не хуайсана из ордена цинхэ не в свою семью как своего мужа. 

раздается удар в гонг, стряхивающий тишину со старого города. кто-то в толпе свободно всхлипывает, давая чувствам волю, не минцзюэ прячет лицо в ладонях, повернувшись к новобрачным боком. 

замужем. в браке. друг с другом до седых волос, до гроба, навечно. 

постоянство, необратимое постоянство, к которому они шли так долго, положив так много сил и терпения для того, чтобы стоять сейчас вместе. 

не хуайсан опускает голову, его плечи дрожат, и тогда, когда, кажется, слезы начинают течь, к его лицу мягко прикасаются пальцы. 

он поднимает глаза, чтобы увидеть своего мужа — и это осознание ударяет по нему слишком сильно. 

— не стоит плакать, душа моя, — тихо шепчет ему ваньинь, аккуратно стирая слезы, чтобы не смазать макияж на лице того. — все хорошо. 

— я знаю, знаю… муженек. 

и тогда, когда не-

цзян. 

цзян хуайсан произносит это, цзян ваньинь уже не может так хорошо сдерживаться. 

они выходят из храма, держась под руки, и есть краткий миг, когда цзян чэн переживает — будет ли он принят, не линчуют ли его прямо сейчас, — но все его сомнения исчезают, когда люди ликуют. 

счастливые и благодарные ему, шум накрывает старый город, отгоняя любых злых духов от молодой пары. 

от храма предков и до главной площади в новом городе чета цзян должна пройти у всех на виду, чтобы позже встать на меч и покинуть нечистую юдоль. 

цзян чэн идет ровно, нежно держа своего супруга рядом, и, кажется, никогда он не был счастлив так, как сейчас. 

адепты юньмэн цзян плетутся позади, вытирая с лица набежавшие слезы и помогая адептам цинхэ не утереться тоже. они, растроганные до глубины души, спотыкаются на каждом шагу, и чжуань лань придерживает под локоть парнишку, который шмыгает носом чаще, чем дышит. 

никто их не осуждает, и сердобольная пожилая дама дает юношам два чистых платка из своего кармана, широко улыбаясь. в этот день проливают слезы счастья — в этом нет ничего дурного. 

— они отвратительно счастливы, а, дагэ? 

— умолкни, яо. 

— ты звучишь смешно, когда пытаешься угрожать мне, рыдая. 

— я свяжу тебя и отвезу твоему мужу, а потом скажу, что ты дурно себя вел. 

— мой муж будет рад такому жесту, — лань минъяо тонко улыбается, останавливая названного брата на мгновение, чтобы вытереть его лицо платком. — просто признай, что они отвратительно счастливые. 

— да. 

— мне кажется, даже мы с эргэ не были такими. 

— тебе кажется, — глухо отзывается не минцзюэ, высмаркиваясь, — вы двое были ужасом для меня. 

— да-да. так я тебе и поверил. цзунхуэй? 

— да, господин лань? 

лань минъяо морщится, но это компромисс — на самом деле его статус супруга главы ордена не позволяет адепту даже смотреть на него без разрешения. 

— все для отлета готово? 

— да, господин лань. 

— чудно. кто-нибудь присматривает за четой цзян впереди? 

— у нас есть дозорные по всему городу, и мои парни постоянно следуют за ними. 

— рад слышать это. 

— раскомандовался, — ворчит на него минцзюэ, пряча испачканный платок в рукав, и в ответ на это минъяо тонко улыбается. 

потому что никто из побратимов не забыл, как не минцзюэ, перебрав с вином однажды, признался им, что, будь яо не замужем и девушкой, он бы посватался к нему. 

ответ лань минъяо на это всегда был один — он бы командовал и им. помыкал, как собачкой, играя на душевных слабостях и хлопая ресницами. 

не минцзюэ тогда возмутился и потребовал сичэня образумить своего мужа, но тот лишь пристыженно улыбнулся, разводя руками — ни он, ни его пара не скрывали, что в их семье дисбаланс сил не в его пользу. 

в таких парах сложно понять, кто является главой. 

лань минъяо предпочитает притворяться, что он — покорный, ведомый своим мужем, но он сбрасывает маски, как змея сбрасывает кожу, в ту же минуту, когда это необходимо. он встанет перед своим мужем и детьми, не мешкая, поведет их за собой, когда те собьются с пути. 

он рассказывал хуайсану об этом, когда они были юны. о любви, что выжжена на костях, о любви, что прекрасна настолько, что это больно. 

он влюбился в лань сичэня, когда тот упал без чувств в зловонных переулках юньпина. смывал грязь с его лица, вычесывал листья и ветки из его волос, залечивал полученные раны, и тонул, тонул, тонул без шанса на спасение в нем. 

главным сожалением на протяжении всей аннигиляции солнца у мэн яо было то, что он не поцеловал лань сичэня на прощание. не сделал это перед тем, как пожертвовать собой и стать шпионом в безночном городе. 

карабкаясь вверх по внутренней иерархии ордена, мэн яо не оглядывался вниз. он знал, что, дав волю страхам, сделает себя слабее. он не должен был быть слабым — ради поднебесной, ради цинхэ не, ради своей любви. 

а когда лань сичэнь вложил в его руку лобную ленту, поймав на ступенях знойного дворца на закате, мэн яо сказал ему “да”, не думая ни секунды. 

лань минъяо улыбается, размышляя об этом. 

чета цзян ступает в ногу друг с другом, оба счастливые до невозможного. 

это он рассказал не хуайсану про любовь, которая была способна обрушить солнца, уничтожить горы и развернуть течения рек. наблюдение за тем, как тот улыбается своему мужу, вызывает у лань минъяо что-то сродне родительской гордости. 

на улицах нового города пестрят украшения, развешанные в честь церемонии, от них рябит в глазах, но очень не хочется отводить взгляд. 

процессия, сопровождающая чету цзян к главной площади, шумная, и в любой другой день цзян ваньиня раздражало бы это — быть у всех на виду, быть вынужденным слушать весь этот шум, — но не сегодня. 

ему кажется, что любое событие он готов спустить на тормозах, если его пара продолжит улыбаться так мягко, продолжит выглядеть так счастливо. 

помада на губах того искушает. отвлекает. 

соблазнительный алый оттенок, нанесенный изящными, но уверенными движениями, заставляющий губы казаться больше — все, что нужно для того, чтобы заставить ваньиня чувствовать жажду, желать прикоснуться к ним. 

также в любой другой день хуайсан бы позволил ему поцеловать себя — даже на людях, они очень часто разменивали поцелуи у всех на виду в пристани лотоса. 

сегодня он коварен, а его улыбка притягательна, но вместе с тем остра, как у лань минъяо. он держит при себе какой-то замысел, и цзян чэн мог бы взять желаемое силой, но подчиняется и позволяет помыкать им. 

так или иначе, вино приятнее на вкус, когда ему дают время. 

болотные одеяния мелькают рядом, и за ним мелькает стайка точно таких же, а за ними — родные фиолетовые одеяния. 

центральная площадь в нечистой юдоли кажется цзян ваньиню огромной, но не пустой или безжизненной. 

торговцы с их лавками занимают каждый угол, свободное от прохожих местечко, и здесь свадебные украшения ярче всего, пестрят, будто бы горят огнем, развешанные на каждом шагу. 

толпа расступается, позволяя чете цзян, главе не и главе лань занять место, их адепты неловко переминаются с ноги на ногу, стоя рядом. 

в любой другой раз процессию возглавил бы не минцзюэ — как самый старший, как самый опытный из присутствующих. он уступает цзян ваньиню, положив руку на эфес баси, но не обнажая ту. 

движения цзян ваньиня выверенные и отточенные, показывающие года практики. достав саньду, он бросает его, чтобы меч замер над землей, и, оперевшись одной ногой, подает руку своей паре. 

призрак прошлого появляется слишком резко, и хуайсан кривится от того, как щиплет у него в носу. 

“ты не летаешь, не-сюн? совсем-совсем не летаешь? но это же… это… тебе нужно попробовать хотя бы раз! давай ты попробуешь с чэн-чэном, а? нет никого, кроме него, кто летал бы так же искусно! тебе с ним не будет страшно.” 

— все в порядке, душа моя? 

— да, — тихо отвечает хуайсан, встав на лезвие обеими ногами. — все в порядке. ты уверен, что не хочешь, чтобы я был сзади? 

— у меня волосы распущены. когда мы будем лететь против ветра, тебе будет неудобно. 

с этим невозможно поспорить. 

они взмывают в воздух первыми, движутся впереди, слишком нетерпеливые — адепты едва успевают за ними, стайка фиолетовых юнцов прыгает на мечи и поднимается так быстро, что у них кружится голова. 

адепты не мнутся рядом, порываясь обнажить мечи и взлететь, но без команды главы ордена никто из них не смеет двинуться. 

тот, в свою очередь, испытывает некоторые проблемы. 

— ты прилетел на мече, — цедит минцзюэ, сжимая рукоять баси. — я видел, как ты заставил хэньшэнь стать твердым и летел на нем. 

— чтобы мой меч был тверд, мне самому нужно быть твердым, — парирует минъяо, опустив взгляд — уловка. 

— и ты не тверд?

— нет, дагэ. не сегодня, не сейчас. 

— у меня такое чувство, словно ты мне лжешь. 

— разве я могу так поступить с тобой? 

не минцзюэ колеблется, смотря на него — и тогда, когда лань минъяо поднимает голову, глядя на него жалобно, умоляюще, он попадается на уловку. 

сцена неловкая, и цзунхуэй стоит, повернувшись к главе ордена спиной. 

лицо у него горит, и все, на что он надеется, так это на свой статус — горожане и адепты побаиваются его, не рискнули бы подойти слишком близко, чтобы увидеть смущение. 

он мог бы предложить господину лань полететь с ним, но это было бы неуместно и невежливо по отношению к мужу того. 

лезвие баси широкое, позволяющее двум мужчинам встать на него без каких-либо проблем, а духовных сил более чем достаточно, чтобы поспевать за удаляющейся четой цзян.

в отличие от них, лань минъяо находится за спиной названного брата, аккуратно держась за плечи того. встречный ветер никогда не был приятен ему. 

его воспитание происходило в нечистой юдоли, и у него вошло в привычку собирать волосы в тугой пучок на затылке — но тогда, когда он перебрался в облачные глубины на постоянную основу, это было утеряно. 

темные, но не иссиня-черные волосы, с лобной лентой, что белеет среди густых прядей. благодаря длине и густоте их было удобно собирать в клановые косы, и несколько из них лань минъяо оставил до сих пор, заплетая по привычке.

волосы минцзюэ не распущены, а собраны в сложную косу с вплетенными тонкими косичками, что извиваются подобно маленьким змеям. 

величественная, подходящая для празднества и церемонии прическа. 

ему хочется поддеть брата, развеселить того или заставить смутиться, но, кажется, любой момент — неподходящий, и полет проходит в молчании. 

в молчании между ними — предоставленные сами себе, забывшие о мире вокруг, ни цзян ваньинь, ни его муж не могут насытиться разговорами. 

не будь под ними высоты, цзян чэн не смог бы ручаться за то, что не поцеловал бы его. 

— и потом сангэ был так безжалостен, так жесток с ним! 

— звучит ужасающе, — поддакивает он, обхватив чужую талию руками.

он старается следить за маршрутом, за видами под ними и всем остальным, избегая смотреть на хуайсана прямо. 

каждый раз, когда его взгляд опускается, он чувствует себя так, словно обжегся. 

прекрасен, так прекрасен. 

совершенный, нет никого, кроме него, кто был бы лучше. 

— как прошел твой день, а-чэн? 

— спокойно. я убедился, что в пристани все готово, встретил сичэня, а потом проводил время с мальчиками до их отбоя. 

— как они? 

— спрашивали о тебе, — ваньинь улыбается, это слышно в его голосе. — а-юань очень хочет увидеть тебя в этих одеяниях. 

— именно в них? почему? 

— кажется, я без умолку рассказывал им о том, каким красивым ты будешь.

— а потом будешь рассказывать, каким красивым я оказался? 

— я поступлю проще, — он улыбается вновь, и, кажется, улыбка врезается в него, причиняя боль, — я просто скажу им посмотреть на тебя. они все поймут. 

у хуайсана нет возражения на это, и он просто отклоняется, прижимаясь к груди своего мужа, позволяя тому держать его в объятиях так крепко, как способны его руки. 

он избегает прикосновения к рукам, зная, что сломается, если почувствует их кольца — и ему еще есть, куда ломаться, его макияж еще недостаточно смазан, и он не хочет доводить его до конца. 

его мысли заняты тем, что они сделают, когда останутся наедине, сколько времени ему понадобится, чтобы привести себя в порядок. 

возлягут ли они друг с другом сегодня или просто будут наслаждаться сном после сложного дня. 

пройдет ли все гладко в пристани лотоса или ему приготовлены сюрпризы. 

когда они пересекают границу, разум хуайсана занят храмом предков цзян и тем, что он должен будет сделать, сказать, когда окажется там, будет ли он чувствовать себя так, как будто на него смотрят, или его паранойя отступит из уважения. 

адепты позади них летят в безобразной цепочке, не следя за построением, и никто, абсолютно никто из присутствующих за этим не следит. 

не цзунхуэй находится чуть позади них, замыкая и тщательно наблюдая за каждым, чтобы прийти на помощь в случае чего. он молчалив, улыбается, когда его адепты оглядываются на него, но ничего не говорит и не указывает. 

каждая его мысль слишком тяжела и объемна, и он отбрасывает их все, сосредотачиваясь на своем окружении. 

на юнцах из юньмэна, которым до ужаса неловко видеть своего главу — своих глав — такими. на мальчишку прямо перед ним, тонкого и худого, трясущегося на ветру. 

сравнительно молод — в сравнении с цзунхуэем здесь большинство юнцы. 

— все в порядке, парень? 

— да, господин не. 

— ты бледный. 

— пройдет. 

осуждать зятя главы ордена — некрасивый поступок, но цзунхуэй с трудом себя сдерживает. 

как и у любого выходца из пристани лотоса, у парня есть отличительные черты. 

упрямство, несгибаемость и непоколебимое желание разрушить себя во имя благой цели. точь-в-точь их глава, один в один, те же привычки, те же слова. 

вот только у главы цзян есть муж, который подобен иве — умеет гнуться. у его адептов мужа нет. 

— возьми и съешь, — говорит он, вкладывая в послушно протянутую ладошку лекарство. — никому не станет лучше, если тебя вывернет до того, как мы подберемся к границе юньмэна. 

— благодарю господина не за великодушие. 

— ешь.

— слушаюсь. 

он съедает его, морщась от кислого привкуса, но не бастует, и позже, когда то начинает действовать, начинает выглядеть лучше. 

чжуань лань щетинится от проявления любой заботы в его адрес, но тогда, когда это кто-то, кого он не может переспорить, ему нечего делать, кроме как повиноваться. 

до конца полета не цзунхуэй смотрит ему в спину, тщательно следя, и от этого юноша чувствует себя не очень.

в его голове все мысли только о том, кого он оставил в пристани лотоса, отвратительно ведя себя перед отлетом, и это его гложет. 

он думает о глазах, синих, как воды в середине рек юньмэна, как морские глубины, как небо после заката. когда мужчина в болотных одеждах мелькает на периферии его зрения, чжуань лань натянуто улыбается, чтобы убедить того в своем благополучии. 

вопреки распространенным мнениям, на границах пристани лотоса нет пустошь или заброшенных домов. то тут, то там раскиданы вассальные ордена, маленькие кланы. 

к водной границе примкнул юньпин — городок, похожий на небольшое озеро, примыкающее к реке. в разных его местах течения разные — где-то жизнь кипит и бьет ключом, а где-то стоит. 

все мальчишки, обучающиеся при дворце, хотя бы раз сюда сбегали по ночам. 

только здесь можно купить сосуд вина, не подкупая взрослых, только здесь можно делать все самые безумные вещи всю ночь напролет. 

ходили слухи, что там, на месте храма, некогда находился публичный дом — ночной мир для мужчин и женщин, любви и ненависти, суеты и желаний. имена женщин из него знали за пределами ордена, а о постояльцах ходили легенды. 

но в какой-то момент публичного дома не стало, а все, кто населял его, попросту испарились. на этом месте по приказу главы ордена был построен храм, а местных попросили особо не распространяться. 

один раз чжуань лань вместе с другими парнями из обучающейся группы слонялись по вечерним улочкам, пытаясь найти хоть кого-нибудь, кто вывел бы их к новому месту. 

не преследуя какой-либо цели, просто взглянуть одним глазком и убедиться, что это не сказки. 

они — они трое, он, цзян мэнчжи и фан тайян, — нашли прячущуюся в темном переулке женщину. 

та не выглядела как продажная женщина. в ее движениях, внешности, голосе было что-то слишком далекое от этого социального слоя, в ней было что-то изначально другое, будто бы ее не должно было быть здесь. 

а черты ее лица были чжуань ланю слишком знакомы — казалось, он где-то видел кого-то похожего, на каких-то собраниях глав орденов, на каких-то аудиенциях. 

вспомнить, на кого она была похожа, она так и не смог. 

— начинайте снижаться! отсюда и до самого дворца только пешком! 

контролируемое снижение не то, что нравится парням его возраста. 

добравшись до полетов, взмывая в воздух выше, чем кто-либо решился бы, рано или поздно каждый пробует это. 

свободное падение. 

ступить с меча в пустоту, позволить себе лететь, зная, что в конце концов тот окажется прямо под ногами, подхватит, не даст разбиться о землю. 

не цзунхуэй видит желание в глазах мальчишки, когда равняется с ним, сложив руки за спину и двигаясь вниз, и хмыкает, расплываясь в мягкой улыбке. он тоже был таким — он тоже падал. 

на мгновение кажется, что рухнуть с меча — не такая уж плохая идея. 

внизу их ждут. не служанки и товарищи из дворца, не служители храма, нет. 

толпы людей стоят внизу, наблюдая за тем, как глава их ордена возвращается со своим законным супругом. с их вторым главой. 

они расступаются, когда заклинатели приближаются, в толпе слышны удивленные возгласы, когда мальчишки-адепты спрыгивают с мечей на землю, вкладывая те в ножны на ходу, но все замолкают, когда спускается глава ордена.

саньду висит над землей, не слишком высоко, достаточно, чтобы цзян ваньинь мог сделать изящный шаг — и достаточно, чтобы он мог обхватить талию своей пары, поднимая того и ставя рядом с собой, сдувая пылинки. 

лицо цзян хуайсана открыто, и он приветливо улыбается всем, кто встретил их, осторожно машет ладонью, приветствуя людей. 

его муж вкладывает саньду в ножны и встает рядом, обхватывая его руку. 

улыбка на его лице нежная, но такая, за которой что-то маячит. тайный замысел, какой-то подвох, который хуайсан не может разгадать. 

— направляться в пристань лотоса, глава цзян? 

— да. двигайтесь вперед, если хотите. 

— не боишься остаться один, ваньинь? — слышен голос лань минъяо из-за спины, и цзян чэн не колеблется, улыбаясь и ему через плечо. 

— я не один. и твой муж, должно быть, уже заждался. 

лань минъяо изумленно улыбается в ответ — это не нападка, это что-то… 

что-то, что вписалось бы в пару ваньиня, в хитрый образ того, но никак не сюда. что-то, что ваньинь подцепил от своей пары, учась у него. 

и, ступая за ними, у него есть все намерения передать минцзюэ, что их младший брат испортил своего мужа, дурно на него повлиял и все в этом духе, но нет никого, кто повлиял бы на свою пару сильнее, чем он сам, и на все его причитания минцзюэ посмеивается. 

цзян ваньинь делает вид, что не слышит их, до боли сосредоточенный на обрывках слов своих людей, рассказывающих ему о ярмарке и украшениях по всей пристани, но остро и тонко улыбается, когда слышит свое имя. 

ничто не преображает этого мужчину так, как его дом. 

земли, на которых он был рожден, улочки, по которым он бегал, когда был маленьким, пристани, с которых прыгал, когда взрослел. седеющие торговцы узнают его и машут со своих местах, не рискующие подняться и присоединиться к толпе, но он улыбается и им. 

его орден. его земля. его дом. 

если и могло что-то сделать его лучше, то это его пара. 

его пара, его муж, его все, взявшее на себя обязательство отныне и навсегда быть с ним. 

нечистая юдоль — красивое место, но в пристани лотоса цзян хуайсан раскрывается с других сторон, и он прекрасен в них. 

пестрые улицы разрезаны каналами, и это так похоже на него. поток людской жизни, ни на миг не прекращающей свой ход, пронзен потоком воды, что также никогда не останавливается. 

мысли цзян хуайсана никогда не останавливаются, как и он сам. 

его размышления направлены в сторону ордена, резкие и четкие, приказы, которые он отдает, занимая полноправное место рядом со своим мужем, но его движения мягкие и плавные, как у танцора. 

в один из праздников по случаю его дня рождения были приглашены танцовщицы, и когда он спросил у своей пары, можно ли попросить тех задержаться на пару дней в юньмэне и дать ему уроки танцев, тот согласился. 

в нем есть упорство, которому нужно правильное направление, иначе ничего не выйдет. 

спустя долгие месяцы, проведенные в тренировках, его тело стало гибким, а управлять им стало гораздо проще. 

именно тогда цзян чэн заметил, что походка его пары изменилась. 

уверенная, но изящная поступь, мягкие шаги. он был способен перепрыгнуть лужу, не колеблясь и не раскачиваясь, и был способен приземлиться в середину той, не оставляя брызг за собой. 

цзян хуайсан не сразу замечает, что его пара не стоит рядом. он двигался, рассуждая о чем-то с кем-то, и ему казалось, что цзян чэн все время был рядом, но когда он оборачивается, того нет рядом. 

главная площадь в пристани лотоса широкая, с одной стороны омывается каналом, где торговцы загружают товар, чтобы позже двинуться по течению. 

стоя в ее центре, легко оказаться у всех на виду. здесь попросту невозможно быть незамеченным. 

— ваньинь? — негромко зовет он его, оглядываясь. 

— я здесь. просто… 

его муж стоит перед остальными людьми, что заполонили площадь. названные братья находятся рядом, повсюду знакомые лица, и цзян хуайсан нутром чувствует подвох. 

когда он делает шаг к цзян чэну, тот жестом его останавливает и сам шагает навстречу. 

не доходит. остается на месте. 

— просто я ждал, когда ты окажешься здесь. 

— именно здесь? 

— да. 

— за этим стоит что-то большее, душа моя? 

— ну, — он улыбается, колеблясь, преодолевает смущение, — именно здесь я принес клятву верности своему ордену. 

цзян хуайсан дрогнул. 

он помнил это — помнил, как сейчас, письмо, которое прислал ему цзян чэн, когда они были еще совсем юны. 

аннигиляция солнца только-только отгремела, все возвращались домой, и цзян чэн хотел поставить точку в этом вопросе. он не приносил клятву официально — наскоро отбил пристань лотоса у вэней, когда вэй усянь вернулся, заверил выживших людей, что все будет хорошо, и растворился на поле боя. 

позже, когда все устаканилось, цзян ваньинь решил сделать все красиво и официально. ему нужно было закрыть в своей памяти момент, когда его перестали называть “наследник” и начали называть “глава ордена”. 

в своем письме он казался бесконечно юным, как из облачных глубин. волновался, переживал, боялся, что подымут на смех. 

спустя несколько дней в нечистую юдоль пришло еще одно письмо — ни одно из волнений цзян ваньиня не стало реальностью. 

— я подумал, что будет славно, если ты принесешь свою здесь. как моя пара, — сказал он, не колеблясь ни на миг, — отныне ты являешься хозяином пристани лотоса. главой цзян. 

никто не двигался — не смел. рука цзян хуайсана потянулась к вееру, и он почти сжал его, в надежде раскрыть и спрятаться за ним, но не смог. 

люди смотрели на него, терпеливо дожидаясь. старший брат смотрел на него, не выражая ни капли разочарования или злости. 

— я, цзян хуайсан, — начал он, вцепившись в веер пальцами, — сын не хуэя и не тао, начиная с этого дня, разделяю с главой ордена юньмэн цзян его пост. пока бьется мое сердце, я не… я не изменю своим намерениям и не предам орден. такова моя воля и таков мой долг. 

тишина вокруг него была плотной — но лопнула, как пузырь. 

цзян ваньинь опустился на колено перед ним первым, склоняя голову. 

один за другим склонялись адепты, служанки, простые люди, приезжие гости, все, кто был на главной площади ордена, все преклонили колено перед ним. 

широкая фигура не минцзюэ скрыла собой людей, что склонились позади него, и именно он поднял голову раньше всех, нетерпеливый — в глазах у него стояли слезы. 

цзян ваньинь поднялся первым, делая шаг навстречу и позволяя хуайсану броситься ему в объятия у всех на виду. 

его голос раздался над ухом, нежный, сквозящий любовью и гордостью. ему вторили десятки других. 

— приветствуем главу цзян!