это вечер в конце действительно тяжелой недели, и цзян чэн на половине пути к тому, чтобы упасть спать там, где есть хотя бы одеяло, но он видит своего бойфренда, стоящего у зеркала со сложным выражением лица, и обеспокоенность захлестывает усталость с такой скоростью, что впору было бы начать беспокоиться уже на эту тему. 

не то, что он сильно переживал из-за хуайсана и заводился с пустого места. нет, разумеется, он переживал из-за него, но не был гиперопекающим и чрезмерно контролирующим, и ему удавалось держать тревожность в руках, просто. 

просто обычно хуайсан смотрел в зеркало иначе. 

с восхищением. с нежностью. с глубокой, искренней, едва ли реальной любовью к своему отражению, потому что он любил себя. его удовлетворяло то, что дала ему наследственность, его удовлетворяло то, чего он добился сам, ему нравилось в себе все, от оттенка глаз до родинок, он никогда не смотрел на себя, чтобы искать недостатки. 

— что-то не так, золотце? 

— а? нет-нет, все хорошо, — хуайсан наклоняется в его объятия, когда ваньинь подходит со спины и кладет руки на плечи. — просто засмотрелся. 

— что-то увидел? 

— вроде того. ты переживаешь? 

— есть такое, не буду врать. обычно ты… не знаю, ты как будто смотрел на себя с осуждением. 

хуайсан усмехается, находя его подбородок и притягивая к себе, передавая улыбку с губ на губы. поцелуй мягкий и легкий, успокаивающий, развеивающий тревожные мысли. 

— татуировка полностью зажила. и новая родинка появилась. я просто вспомнил, что, кажется, совсем недавно здесь не было ничего, — он обводит тело рукой, не зацикливаясь ни на чем определенном, — и вот все появилось. как будто не могу привыкнуть. 

отчасти, правда. 

довольно долгое время хуайсан не прибегал ни к одному виду модификаций тела, исключая проколы в ушах, но за последний год это изменилось, и изменилось довольно сильно. на нем только тонкое светлое белье и браслеты на руках, ничто не мешает смотреть на изящные ветви под ключицей или на тонкий контур веера на нижних ребрах. цзян ваньинь присматривается сильнее, чем дозволено, мажет взглядом по черным линиям и перекладывает руки с плеч на талию, прижимая к себе ближе. 

красивый. хуайсан красивый. 

хуайсан кладет свою руку на его, гладит пальцы своими, проводя ногтем по кольцу, но взгляд прикован к их отражению — там видно змей, обвивающих руку ваньиня от запястья до локтя. мордочки змей на внутренней стороне, он их не видит, но видит длинные тела и поджимает губы чуть нервно. 

красивый. ваньинь красивый. 

— я тоже, — тихо признается он, склоняя голову и оставляя на шее влажный след поцелуя. 

— не можешь привыкнуть? 

— вроде того. не могу привыкнуть, что теперь ты еще чувствительнее и красивее, чем до этого. 

— будет тебе, — хуайсан усмехается и разворачивается, пряча лицо у него на груди. 

— нет, я серьезно. у тебя повысилась чувствительность. 

— или меня просто перетряхивает от того, что ты прикасаешься к совершенной красоте. 

цзян чэн улыбается, мягко давя на подбородок и заставляя посмотреть на себя, целует и отступает от зеркала к кровати, не выпуская из рук. несколько шагов вслепую, чтобы упереться ногами и довериться свободному падению на спину, утягивая хуайсана за собой. 

 у них все выходные, сорок восемь часов или даже больше, ваньинь оставил телефон в ванной, а хуайсан на зарядке на столике возле кровати, и никто из них не заинтересован в том, чтобы искать другое развлечение. волосы хуайсана чуть вьются, ниспадают красивыми волнами и закрывают их обоих, когда он нависает над парнем. 

взгляд мягкий, не хитрый — в такие моменты он преисполнен любовью.

 хуайсан не может думать ни о чем другом, когда видит те же чувства в ответ, и наклониться для еще одного поцелуя, двух, он не ведет счет, кажется чем-то само собой разумеющимся. 

— у меня есть пара идей, — выдает цзян чэн между прикосновениями, держа руки на чужой талии и сжимая крепче нужного. 

— я слушаю. 

— это может быть немного… не знаю, но это будет в первый раз. 

— в первый? 

— да. мы такого не пробовали. 

и хуайсан соврет, если скажет, что он не испуган. они вместе несколько лет, за которые ими определенно было испробовано большинство из популярных тропов, клише и рекомендаций порно, и если есть что-то, что не было, то он не может сообразить, что это, черт подери, такое. 

движение в сторону и к низу останавливается руками ваньиня, удерживающими его на месте, и хуайсан недоумевает все сильнее. 

обычно, чтобы выслушать и приступить к чему-либо, ему нужно было оказаться снизу, но, очевидно, этого не нужно делать. идей и вариантов у него как-то не находится, он убирает волосы за спину и целомудренно кладет руки на чужую грудь, не надавливая и не касаясь дальше. 

— я буквально чувствую, как ты напрягся.

— потому что у меня нет вариантов. что это? 

— ничего особенного, — говорит он спокойным, будничным тоном, — правда, ничего такого. сядешь мне на лицо? 

фантомное ощущение падающей с души тревоги удовлетворяет сильнее любого секса. 

— и это все? 

— как посмотреть, — ваньинь тянет его к себе, шепча в губы и едва касаясь. — это не столько про вылизать тебя, сколько про… не знаю, видеть сверху? 

— ну-у, если судить так… хорошо. 

— иди ко мне. 

цзян чэн держит его волосы, не позволяя им падать на лицо, целует настойчиво, но мягко, вовлекая, а не принуждая, и хуайсан более чем рад быть вовлеченным в это. у него нет определения, нет четких слов для выражения того, где он находится сейчас и что это для него значит, потому что он не собрал бы слов, не смог бы выразить их ни в речи, ни на бумаге, и даже если бы можно было нарисовать, то ничего дельного не вышло бы. 

это другое. не в его силах описать это, и его желание не в том, чтобы описывать. ему нравится участвовать, запоминать ощущения, принимать на себя и отдавать, опираясь на одну руку, другой обхватывая лицо и удерживая на месте. 

свободная рука тянется от талии ниже, обводя линию белья и проскальзывая под нее, касаясь везде, где можно, лаская везде, где есть отклик, и хуайсан откликается на все, сбивает поцелуи вздохами, так что ваньиню есть, с чем поработать. 

ему, в принципе, всегда есть, над чем и с чем работать. 

хуайсан мягко выдыхает в губы, отстраняясь и подставляя шею, поднимая бедра, позволяя руке у себя в трусах обхватить его и сжать чуть сильнее нужного. 

высокая чувствительность не была приговором, против него играла скорее чувственность — ощущение дурной головы от касаний, туманность вместо здраво разделенных мыслей из-за ощущения чужого желания. не чужого — родного, важное уточнение, вряд ли бы ему нравилось, если бы кто-то другой желал, хотел, любил его так же сильно. 

важен межличностный конспект. 

пальцы гладят его головку аккуратно и нежно, ненавязчиво, но в сочетании с мажущими и глубокими поцелуями по коже наверху это шесть от одного до десяти по шкале сексуального давления. ваньинь прижимается губами к чувствительной точке на шее, касаясь и целуя увлеченно, а после впивается зубами, уводя руку ниже и обхватывая всю его длину, заставляя хуайсана дернуться в этих эмоциях. 

он вполне отчетливо помнит, как ощущаются двенадцать по той же шкале, и темный, жадный взгляд цзян чэна, направленный снизу вверх, словно нашептывает — он собирается побить этот маленький рекорд уже сегодня. 

быть может, завтра, на часах было около десяти, когда он в последний раз притрагивался к телефону, но ему вообще не интересно думать об этом сейчас и думать о чем-либо в принципе. 

хуайсан предпринимает попытку соскользнуть в сторону и завалиться набок, но его уверенно обхватывают за талию и оставляют на месте, не позволяя дернуться, и это сбивает с толку. 

— мне нужно, чтобы ты оставался сверху. 

— это сложно, — капризничает он, опираясь на руки, — у тебя получалось лучше. 

— я знаю, милый, но мне нужно, чтобы ты был здесь. совсем немного, хорошо? 

— только если это не затянется надолго. 

— насколько ты близок к тому, чтобы я растянул тебя? 

это акт доверия и проверка связи между ними, но также хуайсан видит искры во взгляде. 

в основном потому, что его дважды просить не надо. его вообще не надо об этом просить, он хочет всегда, готов всегда, в большинстве случаев, равных примерно девяноста семи процентам, а оставшиеся три не стоят их внимания. 

цзян чэн спрашивает, потому что ему важно это знать — не потому, что ему хочется увидеть, как хуайсан стелется перед ним и признает свою распущенность, умоляя о его пальцах внутри себя, не по этим причинам. доверие как явление его влечет куда больше любых разговоров вслух, и когда он собирает по крупицам эту связь между ними — у него стоит крепче, чем на что-либо за всю жизнь. 

— вполне, я думаю? — на выдохе решает хуайсан, прогибаясь в пояснице и подставляясь под пальцы. — я не знаю. 

— от одного до десяти? 

— я ненавижу, когда ты так делаешь. 

— почему? 

тихий, шелестящий вздох. почти шипение. 

— когда я переоцениваю ту цифру, которую я хочу сказать, то всегда осознаю, что хочу большего. 

— разве это плохо? — мягко переспрашивает ваньинь, оставляя поцелуй на груди и проводя пальцами по ложбинке ягодиц. 

— нет, но… ты вредный. 

— да-да, я вредный. вредный, жадный, наглый, — он перечисляет, спуская пальцы ниже и надавливая на вход, — бесчестный, бессовестный, что ты предложишь еще? 

если хуайсана спросят, он ничего не ответит. во-первых, он не свидетельствует против своего парня, во-вторых, ему не хочется думать ни о чем другом, когда одно мягкое движение вниз может решить все вопросы в его голове путем лишения возможности мыслить рационально. он опускает бедра ниже, вслед за пальцами, но ваньинь не дает ему этого сделать, крепко держа и отводя руку в сторону. 

бесчестный. 

— тебе нечего предложить мне, золотце? 

— нет. пожалуйста… я мало попросил? 

 — о, об этом не волнуйся, — легкое прикосновение губ к его кадыку ощущается противоречиво в сочетании со словами, — ты достаточно попросил. 

— пожалуйста? 

— потерпи еще немного, золотце. 

вредный. 

хуайсан терпеливый — более чем, он способен игнорировать раздражители и владеть всеми своими эмоциями, это хорошо развитый навык, он контролирует всего себя, — но когда его контролирует кто-то другой, у него нет ни одного пути, кроме как сдаться и принять это.

и терпеть сейчас, когда любые его движения в стороны пресекаются сразу же, когда острый подбородок ваньиня упирается ему в плечо, а пальцы того продолжают водить по кругу, дразня, свыше его сил. хуайсан может терпеть неудобства, может терпеть раздражение, может терпеть боль, но это возбуждение и удовольствие, пересечение черты, разделяющей раздражение чувствительной кожи на шее укусами и удовлетворением от них же, и, находясь за чертой, он находится за собственной гранью. он всхлипывает, принимая очередное давление на себя, тихонько скулит, не разделяя, на самом деле ли это или он просто пытается надавить на цзян чэна реакцией.

не то, что это с ним работает, они не первый год вместе, и ваньинь проницателен к его реакциям и чуток к его состоянию, и когда чужой скулеж заставляет его растеряться, он решает, что, возможно, почти достаточно.

он не достает пальцами до простаты, стимулируя везде, кроме конкретно этого места, и это сложно, но он уперт и напорист, разводя пальцы ножницами внутри и заставляя хуайсана быть громче. идея свести их, надавить и трахать до тех пор, когда парень не кончит прямо так, кажется привлекательной, но они здесь не для этого, и он вынимает пальцы, обводя по кругу несколько раз, откровенно дразня.

— готов? это может быть сложно для тебя.

— а-чэн, — хуайсан отстраняется от него, упираясь ладонью в грудь и стараясь двигаться поменьше, — я с тобой слишком давно, чтобы это меня пугало.

— думаешь? я вполне страшный.

— и трахаешься так, как будто бы завтра конец света или ты машина. если я до сих пор не уполз, наверное, есть причины, по которым я здесь. мне нужно… э-э… сесть?

— инициатор из тебя не очень, — падает на спину и кладет руки на чужие бедра, — но суть ты уловил. развернись и аккуратно устраивайся, понял? я страхую.

— я не сломаю тебе шею или что-то в этом роде?

— ну, по идее, не должен, — цзян чэн собирает волосы в хвост без резинки и устраивается на постели удобнее. в его глазах горят азарт и возбуждение, от которых у хуайсана сводит низ живота. — но это была бы очень красивая смерть.

— чудесно.

его это вообще не успокоило, и он что-то слышал о случаях убийства, когда один партнер придушивал собой другого, но руки ваньиня помогают ему устроиться сначала на груди, а после продвигаться спиной вперед до тех пор, пока крепкая хватка его не остановит и не зафиксирует на месте. положение неустойчивое даже если опереться руками на грудь.

на мгновение кажется, что это такая себе идея, и если есть запасной план, то, наверное, его время.

ровно до того момента, пока цзян чэн не перехватывает его за бедра сильнее, прижимая и буквально усаживая на себя, и пока не открывает рот после этого.

ему нужно всего лишь высунуть язык, чтобы хуайсана пробрало дрожью насквозь, и он это делает — мягко, осторожно, не шокируя горячей слюной и влажным прикосновением к раскрытому входу, но сводя с ума.

хуайсан опирается на руки и старается держать их расслабленными, чтобы не впиться ногтями, считает до хоть какой-нибудь цифры, чтобы удержать себя на плаву в собственной голове, и это сложно.

влажно.

горячо.

откровенно.

назвать свое состояние растраханным он не может, но это явно больше, чем ничего, и прикосновения к раздраженной коже дурманят, хуайсану дурно в этом положении, он неумело покачивается, двигаясь на язык, и жалеет о своей затее моментально.

потому что его насаживают, потому что ваньинь вообще не сопротивляется проникновению своего языка в чужую задницу, потому что он скользит внутрь, легче, чем пальцы, иначе, чем член, и подобрать определение под тот скулеж, который издает хуайсан, невозможно в силу того, что думать о чем-либо у него не получается вообще.

этого недостаточно, думает он, роняя голову и чувствуя, как от упавших на торс волос ваньинь вздрагивает под ним, он хочет большего, вертится в мыслях, когда одна из рук ложится ему на талию и тянет вверх, заставляя держать спину ровно.

— ты издеваешься.

— я не… поднимись, — гудит цзян чэн под ним, поднимая под бедра насильно и шумно дыша. — я не издеваюсь.

— да ну?

— если бы я это делал, ты бы так просто не капризничал.

— что?

— ты капризничаешь, — его дыхание совсем близко к коже, и, казалось бы, нет ничего такого, когда горячим по горячему, но хуайсан чувствует это острее, чем ему хотелось бы, и это сбивает с толку. — потому что я дразню.

— я не понимаю, — выдыхает он, опираясь на руки свои и его, повинуясь в этой части.

— тебе нужно больше. тебе нужны мои пальцы, член, может быть. тебе мало сейчас. думаю, если бы в тебе было чуть больше смелости для того, чтобы признать это, то, может быть-

он не договаривает — стыд оборачивается шипастым кольцом вокруг внутренностей хуайсана, и, возможна, цзян чэну нужно запатентовать эту методику, потому что она работает — хуайсан опускается, придавливая собой и вжимая его в свое тело, и у ваньиня нет маневра против, он просто принимает его на себя.

— раз уж так, — он разгорячен, раздразнен и распален этой игрой, — я дам тебе эту смелость. возьмешь ее всю или уделишь внимание мне тоже?

цзян чэн не отвечает ему, находясь в конфликте между желанием задохнуться меж этих ягодиц или пересилить себя и довести начатое до конца, и он увлечен первым больше, чем стоило бы.

быть придушенным ему нравится. быть контролируемым, зависимым от кого-то. не от кого-то — от хуайсана.

удушение само по себе не особо привлекательно для него ни в принимающей, ни в дающей роли, это не вызывало ничего, кроме, собственно, удушья, но в контексте, под тяжестью тела и со смесью лубриканта и собственной слюны на губах, его слегка потряхивает.

руки, удерживающие хуайсана за бедра, дрожат, недостаточно сильно, чтобы это было тревожно, но достаточно, чтобы хуайсан понял происходящее.

— оу? и это я здесь недостаточно смелый для своих желаний? кто из нас двоих, если не ты, буквально затащил меня на себя, потому что не смог сказать, что хочет задохнуться под моей задницей?

это провокация, от которой у ваньиня кружится голова. хуайсан притирается к системе, поднимая бедра, когда хочет услышать ответ или знать, что его самого услышали, опуская их тогда, когда слышит обрывки слов, и он достойный соперник, составляющий угрозу, но в том состоянии, в котором он находится, ему не хватает бдительности.

— хочешь, чтобы я сел еще раз?

— подожди, хорошо, золотце? посиди вот так для меня.

крепкая хватка на бедре отрезвляет, выдергивая из того романтично-надменного русла, в которое хуайсан погрузил себя, а ваньинь погружает свои пальцы в него, совсем немного приподняв над собой.

нагрузка на колени и руки бешеная, дело не в физических показателях, а в плавных, точных движениях пальцев внутри, стимулирующих там, где надо, давящих туда, куда надо, хуайсан предпринимает попытку соскользнуть с них, но его держат надежно, и цзян чэн впивается зубами в бедро за неповиновение, надавливая на простату двумя сведенными пальцами.

он ничего не говорит, более чем довольный проделанной работой, выражающейся в красных следах на ягодицах и внутренней стороне бедер, в стонах и вскриках хуайсана, умоляющего его, просящего о помиловании, но не получающего ничего из этого, потому что его парень бессовестный.

бессовестный, бесчестный, наглый, жадный, вредный.

хуайсану было предостаточно — он был раздразнен до этого, нуждался в том, чтобы оказаться прижатым к любой горизонтальной поверхности и доведенным до конца, — но ваньинь смотрит на это иначе, в это же время закрывая глаза и уши на его мольбы и откровенный скулеж, когда пальцы настойчиво массируют одно и то же место.

контролировать и умело перемежать прикосновения языком с проникновением пальцами это трудная задачка, но цзян чэну подходит. он лижет поверх собственной руки, проталкивая язык внутрь и не сосредотачиваясь на чем-либо конкретном.

он дразнит и доводит хуайсана этой россыпью ощущений, он не скрывает.

хуайсан получает больше, чем может обработать и принять, он не насаживается и не подмахивает, не отстраняется и не пытается прекратить, смирился, принимает то, что ему предлагают, даже если вместо предложения немного грубое, жадное проникновение, и у цзян чэна нет лишних рук, чтобы контролировать его позицию, хуайсан валится на его торс, царапая ногтями и бессвязно, бесконтрольно умоляя вслух.

ему много, ему чересчур, ему слишком, можно было закончить на пальцах, на языке, в самом начале, но ничто не имеет значения, ничего не имеет значения, когда другая рука пропадает из-под его бедра и обхватывает головку члена, проводя подушечкой пальца по сочащейся щели и заставляя почти подвывать — и он кончается здесь, в его руке, на его пальцах, у него во рту, истощенный и удовлетворенный так сильно, что едва ли совместимо с жизнью, опадает на тело, плача от оргазма и бормоча что-то между его именем и проклятиями.

слишком много.

слишком сильно.

слишком близко.

хуайсан не сосредотачивается на восстановлении дыхания — скорее на проверке того, жив ли он вообще, не откатился ли в вальхаллу и на месте ли все части его тела. бедра дрожат, как и руки, как и весь он, и ваньинь появляется над ним, укладывая на спину и закрывая собой.

обнять его кажется таким трудным делом, когда ничего в теле не покорно его хозяину, но цзян чэн не давит, мягко поднимая руку и закидывая себе на плечо.

— позволишь мне позаботиться о тебе?

— да, — шепчет хуайсан, не осознавая, в чем причина — кончились силы или сорвался голос. его внимание не на этом, пальцы мягко пропускают сквозь себя чужие волосы, подбираясь к затылку, а после сжимают. — сделаешь перед этим кое-что? мы такого не пробовали.

— что это?

— ты прекращаешь быть занозой в моей заднице и делаешь все так, как надо. ты меня услышал?

— да, золотце.