Тощий силуэт завис в воздухе так далеко, что у Гарри не было и шанса разглядеть его лицо, но это было к лучшему. Последнее, чего ему хотелось бы — столкнуться со своим худшим кошмаром носом к носу. Ему не нужно было стоять слишком близко, не нужно его трогать и разговаривать, чтобы знать, чьи костлявые пальцы сжимали древко тисовой палочки, светлые очертания которой он мог разглядеть даже сквозь чёрный туман, плотно обвивающий неподвижную фигуру.

      — Тебе приносит удовольствие мысль, что ты переродился? — равнодушно прошипел высокий, под стать своей фигуре, голос. — Вообразил себя птичкой Дамблдора, Гарри? Знаешь, в бесконечной погоне за тобой все эти годы я находил нечто прекрасное, — гадкое безносое лицо оказалось к нему вплотную так молниеносно, что захотелось попятиться назад, но невидимая сила, сковавшая ноги, не позволила. — Ты был сильным. Таким сильным, что я, признаться, был искушён фантазией, как сломаю тебя, — его губы приобрели выражение глубокого презрения и разочарования, будто сам Дамблдор пришёл к нему на суд, чтобы высказать всё то, о чём глубоко зарытый чёрный ящик его подсознания пытался кричать. — Но ты оказался так легко очаруем. Ты расстроил меня, Гарри.

      Без возможности проронить хоть слово, он утопал в двух чёрных дырах, уставившихся на него. Его засасывало в пустые глазницы с чудовищной силой, его тело оторвалось от земли, и сам он стал сжиматься до размеров атома, пока не оказался внутри бездонного омута. Внутри.

      Где?

      В абсолютной пустоте, и теперь голос Волдеморта звучал ото всюду — не было ни одного места, где он мог бы спрятаться.

      — Что сказала бы твоя грязнокровая мамочка, окажись она здесь? — слова шли изнутри, и Гарри уже не мог сказать, кто в ком находился — он внутри гнилой души Волдеморта, или он — в нём. — Уверен, ты думаешь, что теперь всё изменилось, и ничто больше не имеет значения. Ты на редкость наивен, Гарри, — леденящие душу нотки пропали из голоса, сменились на мягкие, вкрадчивые интонации Реддла. — Знаешь что, Гарри? — он появился перед ним из ниоткуда. До тошноты идеальный Том смотрел совсем по-другому: внимательно, с немым любопытством, и в его взгляде не было ничего, о чём он мог бы волноваться. Он был другим. Лжец.

      Гарри резко развернулся, но Том никуда не исчез, он переместился вместе с ним, незаметно и бесшумно.

      — Если мне представится такая возможность, она умрёт снова. Куда мучительнее, чем в прошлый раз, — Реддл склонил голову, явно наслаждаясь своими словами, пробуя их на вкус, будто давно хотел это сказать. — Я снова очищу этот мир от её существования, Гарри. В ней не останется и капли грязной крови, и ты будешь на это смотреть. Нет… Ты поможешь мне.

      Гарри пытался кричать. Но теперь он не мог даже поднять ладони, чтобы заткнуть уши или выхватить палочку и проклясть стоящее перед ним нечто, что выдавало себя за Тома. А мерзкие фразы всё лились и лились из него, не умолкая ни на миг, пока и без того тёмное пространство не начало сужаться вокруг его тела, выталкивая Реддла куда-то далеко, за чёрный горизонт.

      Быстро проморгавшись, Гарри открыл глаза, упёршись взглядом в белый потолок, на котором жёлтые фонари с улицы отпечатали длинные неподвижные полосы света. Не сон, наваждение — он практически не спал, сковываемый странными картинками, что решил подкинуть ему воспалённый мозг.

      Горькое послевкусие тихого ужаса тяжко село на грудь и не отпускало, пока он не открыл окно, впуская в комнату влажный ночной воздух, пропитанный уже начинающей скапливаться на траве холодной росой.

      Он не верил в обыкновенность его мира, точно не после того, как впервые узнал, кем являлся в той жизни, где имя Гарри Поттера имело особенное значение для любого, кто однажды дрожал в страхе перед Волдемортом.

      Пальцы ног начали замерзать, когда по полу потянуло холодным воздухом, и совершенно внезапно, словно трезвея в один миг, Гарри горько усмехнулся, вспомнив, где его настоящее место.

      Почему именно сейчас?

      Внутри него «что-то» остервенело боролось с таким же «чем-то», и этот бой — он точно знал — был насмерть, будто бесконечная драка, которой суждено закончится лишь тогда, когда судья — Гарри — сам вынесет преждевременное решение о победителе.

      Гарри развеселила шутка о смерти его родителей. Он улыбался их убийце в ответ.

      Ему ли?

      Тяжело сопротивляться желанию разбить себе голову, когда в ней слишком много полярностей. Как окончить эту борьбу, помирить сражающиеся кусочки его сознания и залатать ту трещину, которая с каждым днём всё сильнее нарушала его целостность? Гарри прыгал по этим осколочным фрагментам словно по разломанным льдинам, но расстояние увеличивалось с каждым скачком, и каждый раз он был уверен, что уже не допрыгнет до следующей. Он навсегда останется на том плоту, где живёт обманчивая вера в лучшее, вера в то, что Том — не Волдеморт, а его прошлая жизнь — старое чёрно-белое кино, стирающееся из памяти так же быстро, как и всё, в чём он не заинтересован.

      Даже тот Волдеморт, что пришёл к нему во сне, оказался поражённым его слабостью, неспособностью откровенно поговорить с собой и усмирить шторм внутри себя.

      Гарри с особой злобой сжал челюсти.

      Разумеется, Тому было проще.

      Это он тиран. Это он всесильное зло, не знавшее страха хуже, чем собственная смерть, которую он победил. Он ничего не потерял в этой истории, только приобрёл, и Гарри вёлся на эту фальшь, потому что тот, кому на самом деле принадлежала эта комната, никогда не знал, что творится за стенами слизеринской гостиной.

      От мысли, что где-то вдалеке, в доме Нотта, Реддл сейчас не спит, а так же, как и он, дышит этой вынужденной свободой, его замутило. Кривились ли его губы в такой же издевательской ухмылке? Знал ли Теодор о Пожирателях смерти?

      Гарри практически вырвал выдвижной ящик целиком, отчего письменный стол с тихим скрипом дёрнулся. Схватив первый попавшийся чистый лист, он небрежно нацарапал на листе лаконичное «Без меня. Увидимся в Хогвартсе», минуя желание завалить Теодора вопросами о том, знает ли он, кто такой Реддл на самом деле.

***

      Письма приходили каждый день. От Нотта, от Лаванды — неважно, Гарри их больше не читал, без счёта кидая в мусорное ведро, пытаясь игнорировать обливающееся кровью сердце всякий раз, когда пергамент оказывался смятым. Он приказал себе бороться, но настоящий друг ребят безумно затосковал.

      Первой это заметила Лили. Сначала она решила, что письмо оказалось выброшено случайно, и услужливо протянула Гарри местами разорванный конверт, но он резче, чем хотелось бы, попросил выкинуть его обратно.

      Джеймс точно ничего не заметил, но ему явно рассказала Лили. Гарри иногда казалось, что во взгляде отца прибавилось немного покоя и гордости за него, но ему было плевать.

      Новые друзья, эфемерное спокойствие и подростковая беспечность будто специально были ему подсунуты, чтобы он поскорее забыл, с чего всё началось. Поддельный маггловский паспорт, немое доказательство тому, как близко он подпустил к себе Волдеморта, руководствуясь лишь детским легкомыслием, он выбросил в тот же день, когда отправил письмо Теодору, не забыв при этом разорвать это свидетельство его слабости на бесконечное количество маленьких кусочков.

      Если пророчества и не имели свойства переноситься свозь разные миры, Гарри перенесёт его сам. Изо дня в день просыпаясь в своей залитой солнцем спальне, он напоминал себе о времени, когда открывал глаза, довольствуясь слабой полоской света, пробивающейся сквозь тонкую решётку на двери чулана Дурслей — семьи, в которой он вырос, потому что настоящую убил Волдеморт.

      Волдеморт — это Том Реддл.

      Том Реддл — не Волдеморт, но сколько магической Британии времени отведено на то, чтобы не утонуть в беспорядке войны за слепые идеалы? Забывшись лишь на секунду, Гарри сумел поверить в то, что это более не его ответственность, что он может вздохнуть спокойно, ведь кожа на его лбу стала гладкой.

      Теперь в его власти оказалось куда более сильное оружие, чем шар пророчества, нарекший их смертельными врагами. Знание.

      Сколько фунтов плоти он сорвёт с себя заживо, когда на улицах Лондона найдут первое изуродованное тело магглорождённой волшебницы? Когда перед его носом Волдеморт построит свою новую империю, а его школьные приятели будут пучить глаза и причитать: «Кто бы мог подумать!».

      Дни летели быстрым потоком неотличимых друг от друга событий, монотонным бытом и нескончаемым перелистыванием смутно знакомых книг, и тот факт, что учебники о магии иногда наскучивали, вполне устраивал и даже успокаивал Гарри, однако он всё же не мог удержаться от того, чтобы занимать себя чтением хотя бы на час.

      Мысль автора трактата о зельях невидимости была деликатно прервана слабым стуком в дверь, и Гарри, словно застигнутый врасплох за неподобающим поведением, автоматически спрятал книгу под подушку.

      — Гарри, ты не занят? — Лили осторожно приоткрыла дверь, отчего-то робко оглянулась и зашла в комнату под настороженным взглядом. Внезапное вторжение удивило Гарри, на его памяти она никогда не приходила в его комнату, даже в месяцы, когда он жил в Хогвартсе.

      — Что такое? — насторожился Гарри и сел на кровати, спустив ноги на пол.

      Лили вместо ответа прошлась по комнате, приоткрыла наглухо закрытые шторы, и Гарри поморщился от нежеланного освещения.

      — У тебя что-то случилось, Гарри? — наконец начала она. — Мне показалось, что ты ведёшь себя… более странно чем обычно.

      Он едва не взвыл от тоски и несвоевременного проявления родительского внимания.

      — Нет, — глухо отозвался Гарри и отвернулся. — Что может произойти в четырёх стенах? Я тут как в теплице.

      — Тогда почему ты выбрасываешь письма? Ты поссорился с друзьями? — вопрос повис между ними надолго. — Я совершенно не понимаю, что с тобой происходит, — в её голосе не было ни грусти, ни сочувствия, только отстранённость, с коей директора отчитывают провинившихся детей без надежды на изменения. — Отец только рад, что ты отдаляешься от своих однокурсников, но я же вижу, что творится нечто, чего он и боится.

      — Чего же так боится отец? Ещё и настолько, что о магии говорить в этом доме даже думать опасно, не то, что говорить, — Гарри поджал губы, устремив взгляд на бесстрастную мать. Он не хотел ей грубить, не хотел резко отвечать на её вопросы, но все слова вылетали из него рефлекторно, и единственный способ сменить охладевшую обстановку — заткнуться и выслушать. — Семнадцать лет, — уже куда тише выдохнул Гарри. — Семнадцать сраных лет он смотрит на меня так, будто винит в чём-то, чего я не совершал, — заткнись, заткнись, заткнись. — И это со мной что-то не так?

      — Разговор не об этом, — хлёстко отрезала Лили, и Гарри удержался от того, чтобы не дёрнуться от стальных ноток, проскользнувших в её фразе. — И всё же, — она обвела взглядом его до отказа забитый книжный шкаф, — я всегда была на твоей стороне.

      — В чём же? В чём она — моя сторона? — он был напряжен до предела, но ответа он не услышал, отчего раздражение стало нарастать в нём всё сильнее. — От чего вы бы ни пытались меня сберечь, — Гарри затаил дыхание, пытаясь заткнуть что-то инородное внутри себя, — это не сработало. Нет ничего, что я смог осознать благодаря вам. Я никогда не понимал вас, а вы — меня.

      Лили обернулась, и на её лице застыла маска глубокого сожаления, но Гарри уже вело, он не мог остановиться:

      — Теперь я знаю лишь то, что хочу как можно скорее окончить школу и уехать из этого… дома. И жить как волшебник, а не хоронить свою природу под выписками газет с новостями о мире, которому я не принадлежу, — он ужаснулся, насколько отвратительно прозвучали его слова, задевшие мать до глубины души.

      — Что ты сейчас сказал? — неверующе прошептала Лили.

      Замолчи.

      — То, чего боится отец, полагаю?

      Боль и разочарование на лице Лили не должно было так сильно ударить по нему, и Гарри вновь стало казаться, что он только пассивный наблюдатель за своей жизнью, не имеющий контроля над своим разумом. Хоть здравое подсознание и шептало, что он прав, у него есть право злиться и негодовать, однако…

      Ты мог быть мягче. Ты мог просто поговорить.

      — У отца всегда были свои причины, Гарри, и, возможно, когда-нибудь он сам расскажет тебе правду. Сейчас он уверен, что истина обернётся большой бедой. Не заставляй меня думать, что он прав. Он лишь хочет защитить, — уже на пороге добавила она.

      — Кого?

      Лили задумалась на мгновение.

      — Не знаю.

      Едва за ней закрылась дверь, Гарри вцепился в волосы, крепко сжав их у самых корней. Он не понял ничего из того, о чём он только что говорил с Лили. Когда-то ему приносили удовольствие чудаковатые разговоры с Дамблдором, ведь в ответ на его загадочные высказывания можно было глупо кивать и просто молчать, однако беседа с матерью вывела его из равновесия быстро и метко, будто она специально била в уязвимые точки Поттеровского терпения.

      Если природа тайн Альбуса зачастую была обусловлена его странностями и осторожностью, то поведение собственных родителей походило на неприязнь Дурслей, причину которой маленький Гарри нашёл в день, когда на пороге лачуги появился Хагрид.

      Разрастающееся чувство собственной неуместности в родительской компании уже было тяжело остановить, именно так ощущал себя его предшественник, и в этом вопросе две противопоставленные стороны в голове Гарри были солидарны.

      Ему предстояло решить для себя, какую цель он преследует в этом карикатурном, обманчиво идилличном мирке. Хотелось верить, что всё так повернулось неспроста, и жизнь попыталась намекнуть ему на нечто, на что он не успел обратить внимание в суматохе своего прежнего существования.      

      Трезвый рассудок настоящего себя — вот, за что стоит цепляться, чтобы не утонуть в обмане и чистом безумии, готовящимися обрушиться на него через нисколько не изменившим своих взглядов Тома Реддла. Отрезвление — только так Гарри смог это назвать. Злобная пощёчина собственного подсознания.

      У Волдеморта не было шанса на исправление даже здесь. Весь его высокомерный, величественный вид так и кричал о том, что он отъявленный мерзавец в любом мире, и ничто не могло повернуться так, чтобы он перестал им быть.

      Ублюдок.

      Страх, отвращение, ужас — чувствовать это по отношению к Волдеморту привычно и естественно, эти эмоции будто загружались комплектом в мозг в тот же миг, когда любой нормальный человек узнавал о том, кем Тёмный лорд являлся.

      Чистая злоба — вот что Гарри ощутил впервые, и это принесло ему такое удовлетворение, будто он уже победил его.

      Злись, злись, злись.

      Не существует такой Вселенной, в которой Гарри Поттер не встал бы против Волдеморта.

***

      В течение всего дня он не успел заняться чем-то полезным, разве что мысленно накидал приблизительные правила, которых ему стоило бы придерживаться, чтобы не позволить себе окончательно раствориться в своей новой личности и не дать Волдеморту преимущества.

      Пусти Гарри ситуацию на самотёк, существовал великий шанс того, что однажды он проснётся и вовсе не вспомнит, что однажды они были смертельными врагами.

      Теодор и Лаванда были особенным препятствием, обойти которое не так-то просто. Его новые друзья — это именно те люди, с которым он имел наиболее тесную связь. Они своего рода катализаторы и главный отвлекающий манёвр от самого важного и насущного, но их вины в том не было. Бороться с расслабленностью и комфортом в их компании бесполезно, всё его естество безостановочно тянулось к ним, но Гарри отрезал на корню все попытки связаться с ним. Совсем скоро ему придётся вернуться в Хогвартс, и игнорировать друзей станет невозможным, и в этом он решил положиться на волю времени. Возможно, до отъезда в школу ему удастся найти стабильный баланс между двумя Поттерами в сердце.

      С первого этажа уже давно доносились звуки телевизора и негромкий голос вернувшегося с работы отца. Запах сытного ужина достиг его комнаты, но у Гарри не было желания спускаться.

      Лили уже наверняка рассказала Джеймсу об их дневном разговоре, и от этого настроение упало ещё ниже. Меньше всего ему хотелось видеть разъярённое лицо отца, недовольно скалящим на него зубы.

      Сегодня он наконец собирался заняться самой интересующей его загадкой в доме Поттеров, а именно подозрительно надёжно запертым чердаком, способ открыть который он случайно прихватил из Хогвартса, забрав собранный ещё предыдущим Гарри чемодан.

      Когда он услышал, как дверь спальни родителей закрылась за ними, он, выудив из ящика припрятанную склянку с ополовиненным зельем, что едва не сожгло его заживо, осторожно вышел из своей комнаты.

      Исцарапанный замок, охраняющий вход на чердак, никуда не делся, впрочем, Гарри на это и не рассчитывал.

      Он занёс руку над пробкой флакона и замер на секунду, задумавшись, как он собирается скрывать следы своего взлома. А потом вспомнил беседу с матерью и отбросил всякие сомнения и решительно, но куда более осторожно, чем в прошлый раз, вытащил пробку.

      На металле зелье действовало куда медленнее, чем на одежде. Гарри нетерпеливо наблюдал, как прозрачная жидкость медленно разъедала замок, испуская ядовитые пары.

      Когда дверь беззвучно открылась, он победоносно возликовал и тихо прошмыгнул за порог.

      Обыкновенный чердак встретил его жарой раскалённой крыши и взметнувшимся слоем пыли. Там было пусто, будто эта часть дома была проклята, и закрывалась лишь для того, чтобы не выпускать оттуда всякую нечисть.

      Всё, что обнаружил Гарри, обойдя помещение — один-единственный сундук, закрытый на ещё один подвесной замок. Остатки жгучего зелья ушли на него.

      Оставалось только молиться, что самоубийственная авантюра затеяна не зря, и кипа бумаги внутри откроет ему хоть часть правды.

      Но чем дольше он копался во всём найденном хламе, тем больше разочаровывался в проделанной работе. Нарваться на неприятности, подставить себя под праведный гнев — бешенство — отца, чтобы обнаружить свадебный альбом родителей.

      Впрочем, Гарри с любопытством просмотрел все фотографии, пытаясь найти отдалённый намёк, почему такие ценные воспоминания оказались на чердаке, а не в быстро доступном месте. Но на снимках не было ничего примечательного — обыкновенная свадьба, даже слишком. Лили на момент церемонии уже была заметно беременна, а значит, прошла она недолго после окончания родителями школы.

      Они выглядели такими юными и счастливыми, что Гарри против воли улыбнулся и позабавился тому, что косвенно тоже присутствовал на торжестве.

      Момент, запечатлевший Лили и Джеймса с поздравляющим их Дамблдором, сильно выделялся на фоне остальных. На снимке директор приветливо жал руку его отцу, но всеобщее настроение отличалось от предыдущего.

      В отличие от Дамблдора, ни Лили, ни Джеймс, не были шибко рады, пусть и попытались это скрыть за вежливыми улыбками.

      Гарри озадаченно склонил голову. В этом мире не существовало Ордена Феникса, и он не смог понять, почему Дамблдор оказался в списке приглашённых на свадьбу. В своём настоящем мире он наверняка бы задумался о такой возможности, если бы сам решил жениться, однако в близости к директору он определённо превосходил всех своих сокурсников, и в этом не было бы ничего странного, ведь их связывало общее дело, требующее другого уровня доверия.

      В Хогвартсе Альбуса, несомненно, уважали, но в то же время испытывали перед ним робость, будто несмотря на то, что тот всегда был рядом, он был воплощением настолько сильного авторитета, что одно его присутствие порой пугало младшекурсников.

      А ещё, если брать во внимание тот факт, что после выпуска Лили и Джеймс навсегда поселились в мире магглов, с явной опаской относясь к тому, что их сын учится магии, вопрос о цели приглашения Дамблдора стал ещё более острым.

      Гарри отложил альбом и быстро перебрал оставшиеся бумаги, в которых он не нашёл ничего интересного. Его внимание привлёк только сложенная вчетверо записка, лежащая на самом дне сундука.

      «Я выхожу замуж. Я чувствую, что совершаю огромную ошибку, но мне не оставили выбора — чудовищное будущее ждёт нас, если поступлю иначе. Иногда меня одолевает понимание, что я готова к этой жертве, чтобы всё стало как прежде, но в таком случае нам не жить, я это знаю. Я прошу тебя лишь об одном — не забывай меня. Твоя М».

      Сначала Гарри решил, что читает неотправленное письмо своей матери, но лаконичный инициал в конце записки заставил его озадаченно нахмуриться. Это явно было адресовано его отцу, но из написанного он понял суть, но не смысл.

      Его родители полюбили друг друга ещё в школе, и Гарри сильно засомневался, мог ли Джеймс изменить Лили. В конце концов, письма от любовниц не хранят в общем доме, даже под защитой. Загадочная «М», судя по дате в конце записки, вышла замуж почти одновременно с тем, как поженились его родители.

      Может, невзаимная любовь? Последнее слово несчастной девушки, отданной под венец насильно?

      Нет.

      Гарри осторожно сложил письмо и вместо того, чтобы положить его место, спрятал в карман брюк.

      Это и есть та самая подсказка, так тщательно разыскиваемая им. Сырая и непонятая, но разгадка крылась именно в этих наскоро нацарапанных строках. То, с чем отец почему-то не смог расстаться, и вместо пламени огня отправил его сюда, на чердак.

      В смешанных чувствах Гарри закрыл сундук и в последний раз окинул узкое помещение беглым взглядом. Кажется, судьба никогда не освободит его от тайн.