Вот наша особая честь!

Вот вечная наша забота:

Всё время чему-нибудь что-то

Обязаны мы предпочесть!

Первое, что приходило Дилюку в голову, когда на горизонте его событий появлялся бард? Проблема. Слово «проблема» вспыхивало в голове, разноцветное, мигающее и немного раздражающее одним своим существованием – как, впрочем, и сам Венти оказывал подобное влияние на Дилюка.

– Ты рад меня видеть, – смеётся бард, и легонько касается кончиками пальцев струн лиры. Звук получается ласковый и насмешливый.

– Нет, – честно отвечает Дилюк, но Венти не обижается. Венти никогда не обижается, и это то ли дар, то ли его проклятие. Если спросить самого барда, то он скажет: «смотря как к этому относиться», но Дилюк не имеет ни малейшего понятия, как.

Сегодня Венти приходит сначала петь, а потом уже пить – разумеется, за счёт заведения, потому что иначе барда работать не заставишь (во всяком случае, Дилюк не знал, существуют ли другие способы, и просто шёл по пути наименьшего сопротивления); а это значит, что народу будет сегодня много; именно по этой причине Дилюк встал за стойку вместо Чарльза. Он умел делать десять дел одновременно, и качество ни одного из исполняемых не страдало; в детстве Кайа подшучивал над ним, а с возрастом стал завидовать. Умение, очень ценное для Ордо Фавониус (именно поэтому я оттуда и ушёл, мрачно смеётся Дилюк, так не доставайся же ты никому); да и в принципе во взрослой жизни оно пригодилось не раз.

Дилюк только моргнул, а Венти уже оказался в самом центре таверны, ближе к лестнице, чтобы его музыку было слышно и на втором этаже тоже, и снова тронул струны лиры.

– Какую бы балладу сыграть… – задумчиво сказал бард; негромко, чтобы привлечь внимание, заставить публику затихнуть. Это сработало: сначала в таверне тишина воцарилась почти мёртвая, чтобы затем каждый начал выкрикивать свой вариант.

–Ай-яй, – Венти улыбнулся, – и сегодня тоже никто не сходится во мнениях. Как же мне разрешить это? Какой же сделать выбор?

Посетители затихают, прислушиваются, Венти перебирает струны околознакомой мелодии с ужасно задумчивым выражением лица.

– Если мы не можем выбрать, то я спою, – он делает красноречивую паузу, и кто-то начинает нетерпеливо ёрзать на стуле. – Балладу о выборе!

Кто-то смеётся, кто-то аплодирует, а Дилюк закатывает глаза. Методы взаимодействия барда с публикой стары как мир и просты как табуретка, хотя то, как непринуждённо у него получается, наверное, заслуживает уважения.

У Дилюка с уважением всё сложно. Джинн? Да, определённо. Остальные? Постольку-поскольку. Венти? Сложно. Смертельно сложно.

– Мы знаем – премудрой судьбой расписано всё посекундно, – поёт Венти. Дилюк натирает бокалы до блеска и скрежета, будто аккомпанируя. Не смейтесь, думает Дилюк про себя, вы когда-нибудь слышали звук, который издаёт чистая посуда? Произведение искусства. Шедевр.

– Но даже и в час роковой когда бы и где бы ты ни был, твой выбор всегда за тобой…

Дилюк знает эту балладу, но искренне её не любит; самых главных вещей в своей жизни он не выбирал. Кровь отца, оставшаяся на руках, болезненные отношения с капитаном кавалерии, который невовремя решил покаяться во всех своих грехах тогда, когда Дилюк не мог это вынести; он был надломлен и сломался окончательно, поэтому и смог только прогнать Альбериха. Если спрашивать у Дилюка, жалел ли он об этом: да, конечно. Если спрашивать у Дилюка, поступил бы он иначе, предоставься ему такой способ: нет, не поступил бы. Дилюку не стыдно за то, что он человек, а люди не всесильны, потому что не всесильны даже Архонты; не всемогущи и не всеведущи, и потому поют в таверне песни, которые хозяин таверны терпеть не может.

Они с Кайей помирились и поговорили, но осадок остался. Остался вкус горечи и крови на языке, и ощущение насквозь промокшей одежды, и тоскливый голодный вой волков, зимой подбирающихся к винокурне почти вплотную.

– Колдунья волшебную смесь готовит в серебряном тигле, минута – и вот мы постигли, что было, что будет, что есть. И голос был ночью глухой, и жребий, казалось бы, выпал, но выбор…

– Всегда за тобой, – ворчит Дилюк себе под нос.

Венти улыбается, когда поёт, улыбается, когда молчит и когда заканчивает партию, он тоже улыбается. Ему аплодируют, а он стоит посреди таверны совсем один, отчуждённый, как будто на него надели стеклянный колпак; улыбка его тоже кажется почти стеклянной.

Дилюк вздыхает и тоже начинает аплодировать.

Лицо Венти светлеет, и в таверне тоже становится светло, как будто зажглись тысячи огней в преддверии праздника; на пару мгновений стало уютно, тепло и почти весело.

– Спой про котёнка, – громко говорит Дилюк. – Который танцует танго!

Венти смешно морщит нос и чихает, и тут уже улыбается сам Дилюк.

До официально принятых в Мондштадте праздников далеко, но что поделать, если в этом чёртовом городе с этим чёртовым бардом иногда вся жизнь выглядит как какой-то бесконечный праздник?