Маргарита никому не признается, но наблюдать за устраивающейся в кресле Мастер нравится ей до чёртиков.

Следить глазами, как узкие белые ступни касаются старого истёртого паркета, пока их хозяйка устраивает себе место для чтения — отдельный вид опиумного гипноза, и Маргарита поддаётся ему со всей страстью. Ведь чтение для Мастер — величайший из ритуалов, застывший в глубине её разума на уровне куда более высоком, чем даже написание собственного произведения.

И будь Маргарита ведьмой по-настоящему, а не только на бумажных листах, исписанных ломкими и отрывистыми строчками, она бы заключила их обеих — и себя, и Мастер — в вечность этой старой и пыльной квартиры, пропитанной жжёным розовым маслом, ромашкой и пеплом сигарет — лишь бы бесконечно наблюдать за этими приготовлениями к таинству чтения.

Смотреть, как тонкие жилистые пальцы тянут на себя плед с разворошённого их игрищами дивана, укладывают на спинку, всегда одинаковым серо-бордовым водопадом, складочка к складочке. Как фигурно сжимают они две подушки: одну большую, старую, перьевую, которую Мастер подкладывает под вечно ноющую спину, и вторую — маленькую думочку, вышитую самой Маргаритой прошлой осенью где-то между потрескиванием дров в буржуйке и долгими-долгими рассказами о шалостях демонической свиты.

Думочку Мастер подкладывает под щёку, каждый раз изгибаясь сложной и изломанной буквой зю в кресле, чтобы одновременно и устроить голову на подлокотнике, и не свешивать легко замерзающие ступни к полу, прикрывая их специально отведённым углом пледа.

Как при всей этой мерзлявости она умудрялась ночами сидеть в не отопленной коморке музея, восстанавливая архивные записи об экспонатах, или буквально босиком вступать в тлеющий на берегу костерок — оставалось загадкой даже для умных ведьминских глаз.

Мастер вся — сосредоточение замершей бури в стакане: она крушит саму себя, но совершенно не поддаётся влиянию извне.

Маргарита знает: у Мастер очень медленно растут волосы, а свои косы она обрезала, когда убегала из отчего дома в кровавой бане семнадцатого года. Но за те три года, что они провели друг с другом — незнакомки, приятельницы, подруги и любовницы: их статусов столько, что и не уследить — золотистые тонкие прядки так ни разу и не упали Мастер на лоб.

Маргарита знает, что это не заслуга парикмахера, ведь Мастер рассказывает ей обо всём, что происходит вокруг.

Ведьма внутри неё, та, что принимается иногда нашёптывать лёгкие заговоры, отводящие чужую мигрень и скребущих горло простудных кошек, хорохорится и ластится, чуя в Мастер родную чернёную кровь. Не зря ведь, почти все девочки в их странном роду, всегда рождались вне брака¹.

«Мастер никогда не умрёт», — шепчет что-то внутри, что возгорается искорками бенгальских огней. — «Она допишет свой роман и станет одним из винтиков ревущей литературной машины. Её осудят, выгонят и забудут. И вы обе обретёте покой».

А пока Маргарита лишь кипятит на примусе чайник, чтобы заварить чай в старинных фамильных чашках с розанами и наполнить грелку, которую она незаметно вклинит в устоявшуюся формулу мастерова ритуала.

Потому что знает, что ей это позволят, как позволяют всё и всегда.

Отрёкшаяся от своей бесовской крови, обвенчавшаяся с ведьмой и положившая жизнь на служение дьявольской книги…

…Мастер точно такая же, как и сама Маргарита, грешница. Но даже это не позволит им лишиться последнего дара небес — вечного покоем, который сотрёт их обеих из памяти людей.

Маргарита развивает ароматный чай и шепчет под нос пару волшебных фраз.

Ночь их ухода будет особенно лунной.