Есть на свете такие женщины: их не приглашают позировать для картин, ими не восхищаются, их не воспевают в стихах и ради них не стреляются на дуэлях; у них нет нежнейших розовых щечек, львиных грив сияющих волос и осиных талий, у них нет медовых голосков и ясных очей, у них, кажется, вообще ничего нет; а смотришь на такую — и глаз отвести не можешь.

Вот Азалия была именно такой женщиной — вернее, капитанка Азалия.

Кто дал ей такое дурацкое имя? С цветами у нее было так же много общего, как у бегемота со стулом: крепкая, широкая в костях и жестах, высокая и громкая, она одним восклицанием умела перекричать и океан, и команду из двадцати пяти мужиков; какие уж тут цветочки? Встреться мы при других обстоятельствах, не носи она с гордостью имперский синий мундир, уверена, мы стали бы отличными подругами и все кабаки и трактиры были бы наши.

Но жестокая судьба установила между нами непреодолимую преграду: она в мундире, с медалями на груди и надменным взглядом, я — мышка в пропитанной потом и солью рубашке, маленькая смуглая обезьянка у ее ног.

— Ты пришла помочь мне с утренним туалетом, милая? Тогда помоги раздеться!

Корабль пришвартовался ночью, значит, осталось только дождаться, пока имперские войска явятся за мной — никогда не думала, что буду так радоваться медлительности государственных служб! Естественно, никого не пришлют раньше, чем какой-нибудь генерал не съест полагающиеся ему каждое утро четыре жареных яйца и не подточит ногти; ну, а для меня это значит лишние пару часов на свободе.

Азалия молчала, как будто изучала меня взглядом. Любуется, что ли?

— Радуешься своей победе, красавица? Многие имперские собаки охотились за моей головой, да одной тебе удалось поймать. Хвала! Хвала!

Связанными за спиной руками я попыталась поаплодировать; капитанка неприязненно поморщилась. Надо же, а я думала, за недели плена и моих колкостей у нее выработался к ним иммунитет! 

— Я хочу понять...

— Это что, я стала похожа на учительницу? Черт подери! Нужно срочно с этим что-то делать!

Упала на пол, принялась тереться головой и лицом о доски, будто пытаюсь придать себе еще более неряшливый вид; на этот раз Азалия не поменялась в лице. Для кого я тут стараюсь?

— Ну, чего тебе понимать понадобилось? 

— Почему тогда, на палубе, ты поймала мою руку?

Она всего лишь спрашивает, а я уже содрогаюсь от воспоминаний: наша битва на палубе, палящее солнце и бьющиеся о корабль волны, взрывы пушечных ядер и треск дерева; палуба накреняется, Азалия роняет меч и летит вниз, я вижу ее побледневшее, перепуганное лицо, а внизу ждут, в лучшем случае, переломанные ноги, а то и сломанная шея. Почти пять лет нашей войны, почти пять лет стычек, подколов и ран, она — капитанка императорского флота, а я — личная головная боль императора, персона нон грата, дьяволица во плоти.

Я хватаю ее за руку, она тяжела, но я сильнее; успеваю удивиться тому, насколько черной кажется моя рука на фоне стеснительно-белой ее кожи, дергаю на себя, оказываемся так близко друг к другу, как ни с одной женщиной я близко не бывала; и по канату вместе спускаемся на палубу, не расцепляя рук.

Там, конечно, я отталкиваю ее от себя с таким видом, как будто сама не понимаю, как все это произошло; а в спину мне уже утыкается меч одного из матросов.

Так я и оказалась здесь, в Лагуне, гроза морей и легенда суши, на полу со связанными руками. Смешно! Рассказать моим девчонкам — животики надорвут!

— Так тут же все просто! Я так долго охотилась за тобой, так старалась! Неужто я могла допустить, чтобы честь быть твоей убийцей получили палубные доски? Фу!

Интересно, поверила ли? Не знаю. Встала так, что лица не видно, только спину, и не слышно ни слова; да и какая мне разница? Теперь осталось лишь с полчаса, пока генерал не начистит себе сапожки, а потом уже за мной придут, и дальше все ясно — тюрьма, суд, плаха, забвение. Надеюсь только, мой корабль получит новую достойную капитанку, раз уж я так опростоволосилась!

— Я просто подумала... — у Азалии такой тихий голос, что я едва могу его расслышать. — Ты спасла мне жизнь.

— Только чтобы убить тебя самой!

— Прекрати! Ты сама прекрасно знаешь...

Знаю ли я? Да я даже догадываться об этом боюсь! Просто есть, знаете, такие женщины, на которых посмотришь — и жить хочется. Вот и все. Ведь это ничего не значит, разве нет?

Она сорвалась с места, как будто разозлилась на меня за мое молчание, но ее шаг какой-то странный, шаркающий; по щербатому полу из-под ее ноги ко мне скользнул нож.

— Ходят легенды, как-то раз ты с одним-единственным ножом перерезала целую команду, — на меня она так и не посмотрела, но почему-то я знала, что на ее лице улыбка. — Посмотрим, как ты справишься с этим.

Дверь захлопнулась, я услышала звук засова, но теперь уже никакие засовы не могли сдержать меня. Легенды не врут, даже с самым шутливым оружием я способна на чудеса!

Но зачем она решила дать мне нож?

В порту жарко и пахнет застоялой водой; укрываясь за доброй сотней деревянных ящиков, я могла услышать, как кричал генерал, как сдержанно отвечала Азалия, и даже могла видеть кусочек ее синего мундира. Сколько в ней стати, сколько крепости! Мужлан уже едва ли не визжит от гнева ("сбежала?сбежала?сбежала?сбежала?СБЕЖАЛА?"), а она не изменилась в лице, не дрогнула даже пальцем, ни разу не закатила глаза. Гвозди бы делать из этих женщин!

В груде ящиков мелькнуло маленькое знакомое лицо, и я приветливо помахала рукой. Моя верная шкиперка. Наверняка пришла меня спасти.

— Привет, а я как раз с Лагуны, — заявила она с бесподобной улыбкой, как будто визит пиратки на имперский корабль был рутинным делом. — Смотрю, а тебя там нет. Ну дела!

В моих руках поблескивал маленький ножик, и прежде, чем она успела что-нибудь спросить — замечала-то она все сразу — я спрятала его в рукав рубашки.

— Да вот, надоело мне там. Решила вернуться на Целесту. Или вы уже новую капитанку избрать успели, пока я прохлаждалась?

— Да ты что! У нас другой быть не может.

Мы уходим, но я уверена, что с капитанкой Азалией судьба еще непременно нас сведет; пусть долг можно считать выплаченным, ведь она спасла мне жизнь, помогла избежать казни, но ведь я должна же еще вернуть ей ее ножик, не так ли?

Рукоять выглядывает из манжета, и при взгляде на нее мне отчего-то невыносимо радостно на сердце. Были у меня и рубиновые, и даже алмазные декоративные ножики, а ни один такой радости не приносил!

Не верну.