— Ты понимаешь, просто есть такие места, куда невозможно не вернуться.

Когда вам обеим было по шесть лет, в городе открылся первый кинотеатр, и большинство взрослых смотрели на это чудо с опаской, а вот дети были вне себя от восторга. Странным казалось то, что взрослые, знакомые с магией и привычные к ней, с такой настороженностью относятся к простым движущимся картинкам, и пусть с годами и в вас самих росли предрассудки и осторожность, приходило понимание, цвели стереотипы, а кино уже никто не мог выгнать из сердца.

Как замечательно быть малышкой! Можно на четвереньках пробежать мимо кассы, и кассирша не заметит. Можно наугад выбрать фильм, сделать вид, что заходишь вместе с какой-нибудь семьей, а потом спрятаться под сидением и полностью отдаться яркому потустороннему киномиру. И пусть мир за стенами кинотеатра тоже интересен, никому из взрослых не удалось повидать столько историй, столько краев и столько фантазий, как вам!

А затем приходили игры, бесконечные часы игр, повторы увиденных сюжетов, переживания увиденных переживаний; и если вдруг, ну вдруг идеи для игр заканчиваются, то новые фильмы производят все быстрее и быстрее — и в кинозале встречается все больше и больше взрослых. Скоро уже не выходит прятаться под сидением — зрителей стало больше, кто-нибудь точно сдаст, да и ты сама стала больше — но родители начинают давать карманные деньги, а она начинает гулять за ручку с парнем, который следит за кручением пленки, чтобы фильм шел, и этот парень позволяет нам обеим смотреть премьеры из его будки.

Но теперь картины уже не выглядят такими яркими, как в шесть лет.

Кажется, с течением дней бледнеют не только краски окружающего мира, бледнеют и чувства. Уже не тот возраст, чтобы играть в киногероинь, уже не те интересы, и иногда ты ходишь в кино с родителями или одна, а она — с тем парнем, или с другим, или с третьим. Смотреть на это неприятно, и кажется, будто она делает что-то неправильное, ненормальное: всегда были мы, а теперь она пошла искать кого-то другого?

Но об этих "мы" думать стыдно, нельзя о таком говорить, уж точно не на людях, уж точно не папе; и хотя в ее глазах легко читаешь, что она все понимает и чувствует, обе делаете вид, что все в порядке. В конце концов, тебе скоро сдавать экзамены, ты ведь хотела продолжать учебу, а у нее совсем другие планы.

"Подружка твоя кинула тебя, да?", — шепчут недруги на ухо. — "Подружка твоя уезжает черт ее знает куда, собирается стать актрисой, а ты сама понимаешь, через какое место ими становятся. Как должно быть обидно быть тобой! С детства за ручку ходили, а теперь в ее ручке будет ху…"

Саднят кулаки, ругается до красноты директор, но волю не сломить.

— Понимаешь, просто бывают места, о которых невозможно не думать.

Что плохого в желании стать актрисой? Для той, чье детство прошло под сидениями кинотеатра, для той, что скакала по дому, замотанная в гардину, изображая из себя принцессу из фильма, для этой девушки, кажется, не может быть более естественного желания. Самой оказаться на киноэкране, не в гардине, а в платье, не притворяться — а быть, разве это не прекрасно?

Может быть, поехать с ней? Может быть, попробовать тоже? К черту экзамены, к черту учебу, впереди слава и все те миры, о которых с детства мечталось; и главное, впереди она, ее руки и ее голос, совместные надежды, совместные планы...

В карете рядом с ней тот парень с кинопленкой, и это понятно — он ведь уже в индустрии, или, по крайней мере, так говорит.

— Понимаешь, просто бывают люди, которых невозможно не искать.

Старый кинотеатр отремонтировали, поменяли сидения, переставили кассу, и теперь даже в шестилетнем возрасте мимо нее не удастся прошмыгнуть. Порой бывают премьеры, на которые хочется сходить, изредка собирается компания друзей, чтобы всем вместе посмеяться над новой комедией или поплакать над мелодрамой, и иногда на экране мелькает она — в такие моменты кто-нибудь обязательно шепнет ее имя, а другие шикнут на нее и сделают угрожающий жест пальцем — не при тебе, не при тебе, не при тебе.

— Ты ненавидишь меня, я думаю, — спустила черные очки, глаза подведены черным карандашом, на волосах искрящаяся укладка. — Я была тупой подросткой, тут ничего другого и сказать нельзя.

К чему эти объяснения теперь?

— Знаешь, как я себе это представляла? Вот стану известной, заработаю миллионы, приеду сюда, найду тебя, улыбнусь, и ты упадешь мне на грудь, заливаясь слезами счастья; к тому моменту, само собой, ты уже все обиды забудешь, и мир изменится достаточно, чтобы мы могли о нем не думать. И я увезу тебя в свой особняк на сто тысяч комнат, все как одна — в золоте, и будем мы там замечательно и радостно жить-поживать, я — самая известная на свете актриса, ты — самая любящая на свете... подруга.

Свежо предание, да и черт с ним: если бы все сбылось именно так, слишком велика была бы опасность заблудиться в этом доме и умереть от голода и жажды.

— Но ничего не вышло. Пара дурацких маленьких ролей, влиятельным людям я не интересна, а невлиятельные неинтересны мне. И продолжаться так уже не может; я устала, я устала настолько, что больше уже не могу терпеть. Лучше нищета, лучше бедность в этом захолустье, чем весь этот бестолковый бомон! Я одного прошу, мне только одно от тебя нужно: прости меня! Прости за тот отъезд. Прости за всю ту ложь. Если бы я была чуть менее тупой, я догадалась бы, что кроме твоего общества мне и не надо ничего больше. Ну, твоего общества и этого кинотеатра.

Кинотеатр еще пока стоит.

— Значит, ты меня не ненавидишь?

Так многое прошло и изменилось, что уже и самой не понять, что в душе творится; но одно не вызывает сомнений — ту девочку, что пряталась под сидением в кинотеатре и делилась конфетами, нельзя ненавидеть.