Утро еще только забрезжило на горизонте, и послушницы-неофитки еще мирно спали, набираясь сил перед новым днем. Леди, старшая, ответственная за этих новеньких, заглянула в их спальню почти случайно, проходя мимо, уж точно не собиралась никого будить; и с понятным удивлением обнаружила, что постель номер восемь пуста.

Неофитка номер восемь вообще вызывала много сомнений. Обычно сюда приходили девушки не старше шестнадцати, едва закончившие школу и ищущие свое место в мире, а номер Восемь была едва ли не старше самой Леди. По правилам, неофиткам полагалось забыть прошлую жизнь, стереть из памяти свое имя и начать новое существование, полностью посвященное богине Мавризен, и тем не менее девушки зачастую все равно все помнили, перешептывались в углах и украдкой рассказывали анекдоты из минувших дней; номер Восемь же оставила свое прошлое с такой готовностью, что мать-настоятельница даже послала запрос в мэрии ближайших городов, чтобы орден случайно не стал укрытием преступницы. Но нет, номер Восемь была кристально чиста, не имела в анамнезе ни мужей, ни детей, ни тюрьмы, и, как иронично было отмечено в одном из ответных писем, даже "с соседкой через улицу не перекрикивалась". Но что женщина такой породы могла искать в ордене, в поклонении богиням, в лишениях и забвении? И куда она делась из постели, за добрых полтора часа до подъема?

Само собой, Леди чувствовала себя обязанной ее найти — да и, говоря на чистоту, ей было до смерти интересно.

Долго искать не пришлось. Леди сперва хотела заглянуть в кабинет матери-настоятельницы или сокровищницу, но потом поняла, что золото или документы вряд ли могут привлечь настолько благопристойную и непритязательную женщину. Чтобы украсть у ордена и рискнуть навлечь на себя гнев Мавризен, нужно быть из совершенно другого теста, быть бесстрашной авантюристкой или чем-то в этом роде, а от номер Восемь даже громкого голоса не добьешься! Поэтому Леди решила первым делом выглянуть на улицу, и, о чудо, сразу же угадала: ее номер Восемь стояла босыми ногами на траве, подставляя обнаженные плечи под нежные лучи утреннего Нами, и держала в руках мяч.

Мяч обычно использовался для того, чтобы детишки пришедших на службу женщин могли себя развлечь, да и молодые неофитки иногда позволяли себе погонять его туда-сюда в обеденные часы; но что мячик мог делать в руках женщины столь неюных лет?

Впрочем, из рук она его тут же выпустила, подбила носком, затем головой, потом снова поймала; бросила в дерево, словила грудью, затем коленом, снова носком и в дерево, а теперь вторым коленом, немного не в ту сторону, пробежалась, чтобы поймать, пока не улетел в кусты...

— Ах, доброе утро, Леди.

Леди поздно поняла, что ее заметили, и растерянно улыбнулась; Восемь держала грязный от влажной утренней земли мяч обеими руками и застенчиво краснела.

— Извините, я тут немного поиграть решила.

— Тебе... нельзя покидать спальню до подъема, если честно. Это же не санаторий...

— Я готова получить свое наказание, как полагается по уставу, — отозвалась Восемь, подкидывая мяч вверх и пытаясь поймать его на голову. — Но я недавно поняла, что никогда толком не гоняла мячик, и решила во что бы то ни стало наверстать упущенное.

Она отбила мяч в дерево, но промазала и побежала ловить; леди подобрала юбки тяжелого форменного платья и помчалась туда же, высоко задирая ноги при беге. Женщинам ее статуса полагалось всегда быть серьезными, спокойными и строгими, помнить о благопристойности и помыслы направлять только к богине, но в этот момент ее воспитание дало слабину. В конце концов, Леди она стала в довольно юные годы, и в ней самой еще не до конца умерло желание поиграть в мяч.

— Я буду тебе пинать.

— Леди, я вижу ваши панталоны.

— Ну и что? Я тоже их видела.

Мячик летал туда-сюда, скользил по мокрой траве, укатывался в сторону и пачкал руки, где-то через пять минут было решено считать очки; в итоге со счетом четыре-три победила Леди, удачно пустившая мяч над головой Восемь, и Восемь признала свое поражение с таким довольным видом, словно победила.

— Какое меня ждет наказание за проигрыш, Леди?

Она пошутила в ответ:

— Поцелуй.

И вздрогнула, чувствуя холодные губы на своей щеке.

— У меня в семье пятеро братьев, — вдруг заявила Восьмая, поднимая с земли мяч. — Я — единственная девочка. Маме с шестью детьми было тяжело, поэтому на меня с малых лет упала часть работы по дому. И я помню, как смотрела через окно кухни на играющих в мяч братьев, и как завидовала им. А теперь завидую еще больше: я могу, конечно, хоть до посинения гонять мяч, но это не изменит того, что в детстве у меня была только кухня.

Ну конечно! При той благопристойности, с которой Восьмая жила в свое время, у нее просто не могло быть нормальной семьи и нормального воспитания, иначе бы в ней не вырос настолько покладистый характер! Сейчас Леди полагалось напомнить неофитке, что в стенах святилища все ее прошлое должно быть позабыто, и даже упоминать о нем — преступление; но вместо этого Леди спросила:

— И почему ты решила прийти сюда, где тебя окружили еще большим количеством запретов?

Восьмая меланхолично улыбнулась:

— Потому что послушницы не выходят замуж, — она устремила в Леди многозначительный взгляд — Ты ведь понимаешь, что я имею в виду?

И Леди понимала; немало женщин с теми же чувствами находили спасение в женском обществе послушниц, отдавая свою свободу в обмен на вкус жизни.

И она сама, хотя нет, об этом нельзя думать, прошлое должно остаться в прошлом и никак иначе; мяч отскочил от земли и ловко попал прямо ей в руки.

— Сыграем завтра еще раз?

Леди подкинула его над головой, поймала и спрятала за спину.

— Хорошо; я обещаю проиграть.