14.11.2041

Катарина и Хэнк уже третий день пытались помочь Терезе. Довольно быстро они вычислили, что та находится у Иерихона, но до сих пор ни по одному из своих каналов никто из них не смог найти помощи в этом деле. Сколько Катарина ни ходила в Иерихон, сколько ни пыталась наладить старые связи, везде было глухо. Они смотрели на нее с недоверием во взгляде и презрением на лице, отчетливо помня, как она пыталась убить Маркуса в той рубке.

Хэнк долго кружил вокруг друзей, работавших в Департаменте, стараясь завести уголовное дело, но чем больше он наседал, тем отчетливее понимал, что ничего у него не выйдет. Кто-то сверху вставлял ему палки в колеса, не оставляя ни шанса.

Они оба за эти дни выдохлись настолько, что очередная поездка в Иерихон превратилась в ссору в машине, которую вовремя прервало новостное радиосообщение.

«После продолжительных прений и дискуссий запрет на продажу детей-андроидов на территории штата Мичиган принят в силу, и с двенадцатого…»

— Что?! — восклицает Хэнк и переводит на Катарину недоуменный взгляд. — Они сделали что?

— Думаю, нам лучше отсюда убраться.

— Что?

Катарина входит в сеть, пытаясь отследить настроения масс. Интернет начинает закипать спустя три минуты после оглашения результатов. Хэштеги в твиттере с призывом выйти на улицы и начать бойкот поднимаются в актуальные спустя еще пять минут. Незамедлительно на эту новость начинают откликаться знаменитости. Официальные аккаунты властных структур сохраняют молчание.

— Мы возле Капитолия, — продолжает она, — нам нужно уезжать. Сейчас начнут выходить на улицу.

Хэнк слышит звук ее голоса, но он как будто не доходит до него, рассеиваясь по дороге. Он понимает, что надо собраться, и гнев на лице Катарины еще больше убеждает его в этом, но он словно теряет способность мыслить и на секунду ему кажется, что он окончательно теряет себя.

— Хэнк, — тихо зовет Катарина, кладя руку ему на плечо. В последнее время приступы тревожности стали появляться реже, но избавиться от них полностью еще не вышло. — Нам надо уезжать. Давай я сяду за руль, хорошо?

— Я в порядке, честно.

Он заводит машину, полностью концентрируясь на одной единственной задаче — доставить их домой. Потом он разберется со всем. А пока надо смотреть на дорогу и крепко сжимать руль в руках. Катарина тем временем, пытаясь собраться с мыслями, смотрит в окно на то, как люди и андроиды начинают выходить из домов, офисов, магазинов и собираться в группы. Она видит на их лицах гнев и растерянность, страх и тоску, боль и решимость.

Если так Элиза Камски решила спасти сестру, то это должен быть невероятно хороший план, потому что такими темпами в скором времени ни от Киберлайф, ни от города камня на камне не останется.

***

Иерихон никогда не был ее домом. Только местом, где нужно бороться как физически, так и морально. Слабаков там не терпят, потому что слабые не смогут получить права. Они были рабами, теперь они свободны. И каждый день ей и тысячам таким же, как она, приходится доказывать себе и миру, что они достойны свободы. И поэтому Иерихон лишь место боя, тренировочная площадка и возможность получить хорошую должность по окончанию обучения.

Норт была их наставницей и кураторшей. Именно она всегда находила время ответить на наивные вопросы и помочь выполнить простейшие задачи. Она была их ключом в мир людей. И идя к ней, Аида прекрасно понимала, что ничего не выйдет, но она не могла не попросить ее о помощи.

Получив же отказ, Аиде действительно ничего не оставалось, кроме как обратиться к Элизе Камски, и, вопреки распространенному мнению, выйти на ту оказалось несложно. Но вот доказать свое искреннее желание освободить Терезу требует от Аиды одного долгого разговора, анализа всех ее воспоминаний и сотни подозрительных взглядов пяти Хлой одетых в одно и то же. Те смотрят, чуть задрав свои аккуратненькие носики, и щурят глаза во время ее объяснений.

— Как вы работаете? Вы пять разных людей или…?

— Нет, — отвечает одна из Хлой. — Есть только я, а они — нейросеть, умная, но без излишеств. Я могу брать контроль над ними, в случае чего.

— Не очень-то этично.

— Как и все существование андроидов, — улыбаются все пятеро.

И только через три часа они переходят к плану наступления, который Камски разработала несмотря на то, что по политическим соображениям ни она, ни кто-либо из ее окружения или подчиненных не могут в нем участвовать в полную силу. План прост до ужаса: Аида должна была войти в Иерихон и выйти вместе с Терезой. На наземном уровне поддержку обеспечат несколько снайперов, стреляющих исключительно в случае угрозы жизни Терезы. Элиза же подготовит свободный проход Аиде на нижний уровень благодаря тому, что охранную технологию в свое время также разрабатывала ее компания.

— Полезно быть самой умной в стране, знаешь ли.

— Действительно, — неуверенно улыбается Аида, потирая шею. На языке вертится сотня вопросов, но только на несколько из них она не боится получить ответ. — После того, как я вытащу ее, разве у вас не будут проблемы?

— Сейчас по всему штату идут протесты. Как ты знаешь, перед Капитолием уже часа два скандируют люди. Еще немного и это примет насильственный характер. И тогда у руководства Иерихона будут проблемы посерьезнее.

— А почему вы так уверены, что они не убьют ее перед тем, как выступить? — удивляется она. — Разве не логичнее…

— Аида, — прерывает Хлоя, — Маркусу нужна сцена и зрители, он не сделает это в одиночку.

— Хлоя права. Маркус популист. Он потребует справедливого суда, и там уже все решится.

Закатное солнце светит Элизе в лицо, и она закрывает рукой глаза, щурясь и отворачиваясь от его лучей. Мягкий свет проникает в кабинет, растекаясь по дубовому столу, кожаным креслам, персидскому ковру. Он касается старых книг и компьютера, картин на стене за ее спиной. Свет протягивается к ней, Аиде, Хлоям, и как будто притупляет их, смазывая их образы, упрощая. И солнце, светящее так ярко и сильно, противореча времени года, только вселяет в них уверенность в будущем дне.

Аида имитирует глубокий вдох и недовольно сводит брови. У них есть план, но она знает, что Камски ничего не стоит кинуть ее и Терезу в гущу событий и наблюдать. И даже если все пройдет по плану, последствия затронут всех. Пока Тереза в Иерихоне, ее могут убить при любой возможности, и, чтобы ни связывало Элизу и Терезу, пока что единственным гарантом жизни последней выступает ненависть Маркуса. Но ненависть имеет свойство перерастать в глухое равнодушие. И это нервирует Аиду.

— У меня есть для тебя подарок, — говорит Элиза. — Тебе понравится.

— Какой подарок?

— Невидимость в системе. Я разрабатывала ее долгие годы, — она кивает на Хлой, словно это что-то может пояснить.

— Иерихон не сможет меня отследить? — недоверчиво спрашивает Аида. — Как это возможно?

— В чистом виде — никак.

***

14.11.2041

Когда Хэнк и Катарина наконец дома, до них в полной мере начинает доходить вся серьезность их положения. Хэнк долго и смачно матерится на весь дом, крича и размахивая руками, от чего Сумо прячется в ванной и не выходит, сколько бы Катарина его ни уговаривала. Сама Катарина реагирует точно так же, но лучше сдерживает себя, потому что чувствует ответственность за них с Хэнком. Они примеряют какие-то незнакомые роли для себя и отыгрывают их, пока эмоции не затухают и реальность не начинает принадлежать им.

А после начинается самое настоящее безобразие. По всем каналам показывают разъяренных андроидов и людей. Правительство отказывается давать комментарии, отмалчивается, закрываясь в своих кабинетах и игнорируя рустующую массу людей, которая кипит, и булькает, и требует, и уже начинает первые попытки взять то, что у нее отобрали.

И Хэнк не знает, какой ужас происходит в центре города, но даже здесь, в его родном пригороде слышны стук, и крики, и что-то где-то звенит, и бьется, и ломается. И Катарина сидит на стуле, перебирая в руках край скатерти, и даже она видится ему приобщенной к этому протесту.

— Что мы будем делать? — спрашивает он севшим голосом и садится на соседний стул, устало подперев подбородок рукой.

— Я думаю, у меня есть план.

— Какой план?

— Помнишь, как я пробралась в Киберлайф в разгар восстания, чтобы освободить других Катарин?

Хэнк помнит, прекрасно помнит, и уж лучше бы он забыл, потому что воспоминания об этом провале одни из самых жутких кошмаров в его жизни. И в жизни Катарины тоже, даже если она не признается.

— Ты думаешь, после стольких лет молчания они поверят, что ты на их стороне?

— Там останется горстка андроидов: ни Маркуса, ни Норт. Думаю, должно сработать. В худшем случае я…

— Что ты? — сердито спрашивает Хэнк. — Что ты будешь делать, если тебя раскусят?

— Защищаться?

Он мотает головой и встает, уперев руки в бока. Он зол, и растерян, и бессилие, что отражается на его лице, бессилие, так хорошо знакомое Катарине, пробуждает всю ее любовь к нему.

— Это опасно. Нет.

— У нас нет другого выхода.

— Это неправда! Мы придумаем что-нибудь другое, мы обязательно…

— Хэнк.

— Нет! — кричит он и смотрит на нее так, как смотрел три года назад в тот день, когда она с трудом отобрала у него — пьяного, измученного, не желающего жить — пистолет. В его взгляде столько тоски и одиночества, столько горечи, что хватило бы на три таких жизней как ее. — Мы пойдем вместе. Ты и я.

***

Аида подходит к офису Иерихона ближе к десяти часам вечера, как раз вовремя, чтобы попасть под самую горячую волну протестов. Большая часть города перекрыта военными, обеспечивающими, по крайне мере, видимость безопасности для участвующих. Аиде приходится уклоняться от камней и десятков разъяренных групп андроидов и людей, скандирующих наперебой о своих правах и требующих отставки губернатора Мэнсона и роспуск Сената. Аида видит закрытые витрины магазинов и кафе, и то, как все чаще в их сторону летят недвусмысленные взгляды. Скоро начнутся погромы. На внутреннем экране Аида видит новости, но вскоре ее системы начинают перегреваться, и она отключает себя от всех новостных порталов.

Она стоит напротив Иерихона, то и дело уворачиваясь от столкновений с протестующими, и медлит, озираясь по сторонам. Аида видела кадры Восстания, но она не была там и поэтому происходящее сегодня кажется ей более масштабным, хотя бы потому, что вышли на улицы не только андроиды. То количество людей, которое она видит здесь, поражает ее. Несколько лет назад все было иначе, а теперь они на одной стороне. Или хотя бы объединены общим врагом.

***

Тереза лежит на полу, на спине, и сверлит взглядом белоснежный потолок. К ней наконец вернулось чувство времени, и теперь она точно может сказать, что провела здесь не больше шести дней. Ее не особо кормили, но воду приносили регулярно, поэтому она была спокойна за свою жизнь. Зачем так тратиться на покойницу? Дать сдачи она уже никогда не сможет.

Тереза пыталась не проверять, насколько плохо ее состояние. Но она все равно знает о некоторых своих повреждениях. Что-то колет в легких, нос уже давно перестал кровоточить, но воздух с трудом приходит через него, поэтому все чаще она дышит ртом. Два ребра сломаны — это точно. Пальцы на обеих руках опухли и оттекли, и болят при любом движении так, что тяжело концентрироваться на реальности. Тереза не знает, что с левой ногой, но она ее не чувствует.

Маркус бил ее только в первый свой приход, все остальные разы он просто говорил, долго и тягуче, нудно, с жаром и чувством, отчаянно. Его горечь проступала сквозь слова, и пятнала одежду, замещала скин, и порой она видела его в мазуте с огромными оленьими рогами, и глаза у него горели адским огнем. Тереза каждый раз с ужасом ждала его следующего прихода и испытывала некоторое облегчение, когда он начинал говорить. Мысль о новых побоях вновь и вновь приводила к паническим атакам, поэтому она прилагала все усилия, чтобы не допустить, отвлечься, абстрагироваться от себя, своих мыслей и своей боли. Последняя, что всегда пугает, не являлась ее главным врагом.

Порой, когда лежать ей надоедало и она, совершенно глупо и неоправданно, пыталась сесть, ей вдруг казалось, что она не одна, что кто-то другой сидит здесь и смотрит на нее, и ждет пока она его увидит. И этот кто-то не давал ей покоя.

Когда Тереза закрывала глаза, она видела море, небо, снег, она чувствовала холод, но он был другим — дружелюбным, он не пытался ее уничтожить, но его объятья были невыносимы. И она кричала, и плакала, и умоляла о помощи, но каждый раз просыпалась, чувствуя тепло пола и вдыхая нагретый воздух.

Когда двери в очередной раз открываются, Тереза все так же лежит, только глаза у нее закрыты, потому что она представляет себе свой старый дом и отца, порой в эти фантазии даже врывается Элиза, принося с собой запах пластика и чувство иррациональной защищенности. И это так хорошо ей представляется, настолько реальны в ее воображении отец, пекущий оладьи каждое воскресенье, сестра, не взявшая еще мир под уздцы, что скрип двери и чей-то громкий голос не сразу возвращают ее в реальность.

Она смотрит на Аиду, которая стоит в проходе, и видит две ее версии: одну — всю в тириуме и человеческой крови, с порванной одеждой, но целой и еще более идеальной, чем когда-либо прежде; другая Аида тоже цела и идеальна, но в руках у нее — пистолет, который выглядит нелепо и абсурдно, а сама она мягко и тепло улыбается Терезе, пряча оружие в кобуру, и плавно проводит по волосам, откидывая их назад.

Аида берет ее на руки, совсем как невесту, и несет по широким коридорам, наполненным тириумными разводами и несколькими десятками тел. Там все также горит яркий свет и можно разглядеть себя на поверхности плитки. Тереза не смотрит туда, меньше всего на свете она хотела бы увидеть, в какое ничтожество ее превратили. Она смотрит на Аиду, на ее острый подбородок, линию челюсти. И в какой-то момент ее фантазия исполняется, и она легко касается пальцами диода Аиды, который ровно и ярко горит голубым. Он металлический, гладкий и от чего-то горячий, но сама Аида холодная, и совсем не обращает внимания на действия Терезы.

Аида молчит, и она несколько раз ловит себя на мысли, что хочет, чтобы та начала говорить, хотя бы какую-то ерунду или снова вещи, ранящие до безобразия. Хотя бы одно слово, чтобы Тереза смогла определить реальность. Но Аида молчит, и реальность тоже не спешит проявляться.

И чем дольше они идут по коридорам, чем чаще мелькают над ее головой лампы, тем несуразнее выглядит происходящее. Неужели, чтобы выйти отсюда, нужно так мало? Неужели она сама не могла сделать то же самое? Эти мысли захватывают и как бы изолируют ее от всего остального, и она варится в них, изредка что-то мыча себе под нос. И когда они выходят из здания через маленькую бронированную дверь черного выхода, она понимает это исключительно по царапающемуся холоду и запаху горящей резины.

— Что происходит? — ее вдруг настигают крики толпы, визг машин и звуки бьющихся окон. Кто-то стопорит их, и этого достаточно, чтобы в ней поднялась паника и она попыталась вцепиться в пиджак Аиды, чувствуя боль переломанных пальцев. — Что это?

— Все хорошо, — говорит Аида, огибая неизвестного и ускоряя шаг. — Небольшой митинг, ничего страшного.

Они доходят до практически пустой подземной парковки, с голыми бетонными стенами и редким светом. И Тереза почти верит, что им удастся легко выбраться отсюда. Она дрожит от холода и все время озирается, жалея, что в случае чего даже пистолет в руках не сможет держать. Аида доходит до машины, спрятанной под большим фанерным листом в углу между двух колонн, откуда хорошо просматривается их предполагаемый выезд, и перекладывает Терезу на заднее сиденье, стараясь сильно не задевать ее поврежденную ногу. Тереза шипит от боли и стирает с лица слезы.

— Я же говорила, — улыбается Аида, доставая пистолет из кобуры. — Через час все будет кончено. Подожди меня здесь, нужно выполнить…

Но она не успевает договорить, потому что пуля пролетает в считанных сантиметрах от ее головы и входит в оконную раму, разбивая боковое стекло переднего сидения. Тереза не успевает среагировать на первый выстрел, потому что следом раздается второй, но где-то вдалеке, куда Тереза не может посмотреть в силу своей физической скованности в движениях и низкой крыши автомобиля. Но она смотрит на Аиду, которая, как в замедленной съемке, поворачивается на звук, сжимая в руках пистолет, и ей кажется, что она вот-вот умрет.

— Катарина? Хэнк?

До Терезы долго доходит смысл этих слов, но когда она все-таки понимает их, то начинает двигаться, пытаясь выбраться из машины, но боль из-за движений и грозный взгляд Аиды, брошенный через плечо, охлаждают ее пыл. Она слышит счастливый смех Хэнка вдалеке.

— А ты что думала, — он идет к ним, так что с каждой секундой его голос раздается все ближе и ближе. — Мы не могли такое пропустить.

— Маркус, — кричит Катарина, и Тереза представляет себе, как та обходит тело и бегло его осматривает.

— Король мертв, — на грани слышимости произносит Аида, не спеша убирать пистолет в кобуру.

Катарина сидит на корточках у тела и проводит диагностику, бросая взгляды на Аиду и Хэнка, который, кажется, сейчас не способен трезво оценить ситуацию. Катарина шипит на себя из-за того, что выстрелила в голову, и разочарованно поднимается, закатывая глаза, когда становится ясно, что блок памяти не подлежит восстановлению. Она ловит на себе взгляды Аиды и неловко улыбается ей, идя навстречу. Системы Катарины сбоят, вызывая ошибки. Уровень стресса около семидесяти шести процентов, так что она изо всех сил старается успокоить себя. Она не может позволить себе такую роскошь, как сожаление. Только не сейчас.

— Как она? — спрашивает Катарина, смотря на пистолет в чужих руках.

— Жить будет.

Тереза хочет что-то сказать, но вдруг ей становится жутко неловко и стыдно. Она осматривает свои ноги, пальцы, и на секунду в ней поднимается волна омерзения к себе, которая затапливает даже те крохи радости, которые она испытала, когда Аида пришла к ней. Тереза чувствует, как истерика подбирается к ней, и совсем забывает, как с ней бороться. Она видит, как ее грудь высоко поднимается и опускается, а воздух наполняет ее живот, делая похожим на футбольный мяч. Но кто-то бьет по крыше машины, и Тереза поднимает голову, чтобы встретиться с улыбкой Хэнка.

— Привет, — шепчет он, загораживая собой и Аиду, и Катарину. Все, что она видит в открытой двери машины, — это его седую голову с выбившимися из хвостика прядями, серую куртку, от которой всю жизнь воняет машинным маслом, и воротник клетчатой рубашки, наверное, единственной, которую он еще не выбросил. — Я съел все твои пончики.

— Ты должен мне их, — не своим голосом отвечает она, и даже если сейчас она плачет, ей все равно. — Их и «Пилу». У меня вопросы, знаешь, с практической стороны.

Он кивает и меняется в лице, быстро отворачиваясь. Тереза зажмуривает глаза, чувствуя неприятное покалывание в них и мокрые дорожки слез на щеках. Катарина и Аида о чем-то говорят, но она не пытается уловить слова. Ей достаточно чувствовать атмосферу страха и недоверия.

— Я хочу домой, — чуть тверже говорит Тереза, когда Хэнк отстраняется от нее, и она может увидеть Аиду.

— Ты права, нам срочно надо убираться отсюда.

— Мы поедем с вами, — вклинивается Хэнк, не терпящим возражений тоном, но Аида его останавливает, напоминая, что сейчас все работники полиции задействованы из-за идущих протестов.

— Скажи Фаулеру, что я умер, — злится он, пытаясь сесть на переднее сидение.

— Хэнк! — возражает Катарина. Семьдесят девять процентов на экране заставляют процессор неприятно нагреваться. Она радуется, что Аиде и в голову не придет оценивать ее уровень стресса. — Мы должны быть там. Аида вытащила ее оттуда, Аида сможет доставить ее домой.

— Ей надо в больницу!

— Боюсь, больница сейчас не лучший вариант, — вмешивается Аида, — я достаточно квалифицирована, чтобы оказать всю необходимую помощь в домашних условиях. Я…

— Да, да, — прерывает ее Хэнк, — мы все знаем, какая ты охуенная. Но я тебе не доверяю.

— Придется, Хэнк, — кричит Тереза, и все поворачиваются к ней. Продолжает говорить она спокойнее, постоянно прерываясь из-за болей в ребрах, — Катарина правильно сказала. Аида меня спасла. Все будет в порядке.

Еще через несколько минут Хэнк соглашается отпустить их вдвоем, бросая злые взгляды то на Аиду, то на Катарину. На Терезу он старается не смотреть.

***

Аида привозит ее не домой. Тереза все время молчит, исподлобья глядя на многоэтажные дома, бордели, бары и круглосуточные магазины, сейчас стоящие закрытыми и всеми покинутыми. Только неоновые вывески ярко светятся в ночи, разбрасывая по дороге причудливые тени и окрашивая стены домов в синий, красный, желтый. И ужасная тоска пробирает ее от одного только вида пустых глазниц многоэтажек.

Аида вновь бережно берет ее на руки и поднимается с ней на седьмой этаж. Терезе все чудится, что сейчас кто-то выйдет на лестничную площадку и в тягучем желтом пятне света, исходящего из прямоугольника квартиры, уличит их. И Тереза окинет этого человека уставшим взглядом, и он ответит ей тем же и уйдет, хмыкнув про себя матерщину. Но они поднимаются в темноте, и ни одна из дверей не открывается, и ни один человек не выходит наружу.

Когда они доходят до нужной квартиры, дверь в нее оказывается открытой, и Тереза вдруг съеживается, прижимаясь щекой к груди Аиды. Ей до одури хочется накинуть на себя что-то плотное и тяжелое, что-то, что загородит ее от всего мира, и не даст ей увидеть то, как ее пронесут внутрь. Из одной клетки в другую.

— Здесь нет отопления, — говорит Аида, опуская ее на жесткое кресло, — но в машине достаточно одеял. Я сейчас их принесу.

Тереза с трудом различает смысл ее слов, но никак на них не реагирует. Она слишком занята тем, что разглядывает в небольшом островке света от торшера пустые пачки из-под тириума и, по-видимому, его же капли на полу. Тереза не замечает того момента, когда Аида перестает существовать в этом месте, но знание этого маячит на периферии, уплотняя воздух. Чем больше она смотрит на свет, тем ярче ей видятся монстры в темноте и их кривые улыбки. Но Тереза не хочет отводить взгляда, и глаза потихоньку начинают слезиться, и как-то неожиданно это перетекает в громкие рыдания.

Когда Аида возвращается, а Терезе чувствует это всеми своими внутренностями, истерика заканчивается. Она пытается протереть глаза рукавом свитера, но из-за попытки уцепить рукав, пальцы вновь дают о себе знать жуткой болью. Тереза смотрит на них слегка растерянно, словно не может понять от чего они болят.

— Вместе с одеялами я принесла аптечку. Я вычислила, какая примерно помощь тебе понадобится, и подготовилась. Сейчас я помогу тебе.

— Зачем ты это говоришь?

— Чтобы тебе не было так страшно.

Тереза хочет на это рассмеяться, но ее хватает только на небольшое карканье. А потом она лишь тупо смотрит на то, как ей вкалывают обезболивающее, антибиотики, накладывают шины и делают сотню другую вроде бы знакомых махинаций. Но мозг никак не хочет это регистрировать, поэтому вскоре она впадает в некое подобие транса, оставляя себя на милость Аиды.

Сознание Терезы проясняется урывками, будто пробует новую реальность на вкус, и цвет, и множество других критериев качества. Аида знает, что это нормально, но каждый раз злится, наблюдая за тем, как та опять засыпает. Это ощущается повторяющимся кошмаром, днем сурка, в котором ничего не меняется ни для Аиды, ни для Терезы. Но времени, по правде, проходит не так много. И когда рассвет захватывает небосвод, распускаясь лужами оранжевого и алого, Ада понимает, что самое худшее позади.

Она перекладывает Терезу на раскладную кровать, найдя ту в одной из комнат. Кровать жалобно скрипит, когда Аида ее раскрывает, и плюется пылью и окурками, рассказывая свою биографию. Терезе после этого спится лучше, и именно на раскладушке Аида наконец полностью укрыть ее одеялами.

***

15.11.2041

Тереза осознает себя постепенно, будто вначале существует лишь ее сознание, и только когда она думает о том, чтобы повернуть голову, ее голова появляется. Так проходят мучительные минуты, пока она полностью не просыпается и не чувствует боли во всем теле. А после она раздраженно стонет от яркого света, бьющего в глаза, и пытается руками прикрыть лицо.

— Прости, — слышится голос Аиды откуда-то сзади, — занавесок здесь нет, а тратить одеяло на окна неразумно.

— Тогда поверни кровать. Пожалуйста.

Аида молча выполняет ее просьбу, и Тереза недовольно хмурится от скрежета металла.

— Что дальше? — хрипло спрашивает она, облизывая пересохшие губы. — Какой у тебя план?

— Почему ты не позволила Хэнку поехать с нами?

— Ты блять серьезно? — Тереза кривится, взглядом пробегая по пустой комнате в поисках бутылки воды. — Какого…

— Мне интересно, — прерывает ее Аида, облокачиваясь на грязную стену спиной и пачкая пиджак. Она складывает руки на груди, и Тереза знает, что она защищается.

— Потому что я больная, а не тупая.

Аида не меняется в лице и все так же вопросительно смотрит на нее, поэтому она тихо матерится и опускает взгляд на ее лакированные туфли, испещрённые царапинами, и грязные края брюк, выдающие с головой свою бессменность.

— Я не имею иллюзий на твой счет, Аида, — продолжает она, чувствуя фантомный привкус крови во рту. — Я знаю, что тебе ничего не стоило убить их там.

— Так вот что ты обо мне думаешь? — смеется Аида, переступая с ноги на ногу. — Это просто нелепо.

— Ты вытащила чертов пистолет! Ты намеривалась кого-то убить!

— Ты поэтому меня боишься?

— Я боюсь не тебя.

Аида бросает на нее долгий взгляд, но Тереза продолжает рассматривать ее некогда прекрасные туфли.

Молчание затягивается, Аида куда-то ненадолго уходит и возвращается с бутылкой воды. Кровать жалобно скрипит, когда она садится рядом, помогает принять сидячее положение и начинает открывать бутылку.

— Тебе следует озвучивать свои мысли, я не могу проникнуть в твою голову.

— Ты неплохо считываешь информацию и так, — ухмыляется Тереза, запрокинув голову и открыв рот. Аида подносит бутылку к ее губам, и она припадает к ней, с жадностью отпивая воду. Конечно же, из непривычки несколько раз давится, и вода стекает по подбородку, забираясь под одежду.

— Спасибо.

Потом они долго молчат, пытаясь успокоиться. У Аиды двоится в глазах и то пропадает цвет, то звук. Ей нужно время и спокойная обстановка, но это роскошь, которой у нее никогда не будет, поэтому она начинает говорить механическим голосом, пытаясь собрать мысли воедино.

— У Камски и Норт старые счеты. Не знаю, в чем именно их конфликт, но они точно два крупных ребенка в песочнице, не поделившие игрушку. И все остальные дети — все остальные — им неважны. И то, что происходит сейчас, будет происходить до самой развязки. Но остальные дети — не те, кого можно поставить на паузу. Для них это все — реальность. Камски и Норт спровоцируют еще одну революцию.

Тереза морщится, слушая ее. Конечно, не было сомнений, что Камски однажды спровоцирует революцию, но Тереза надеялась, что одной ей хватит.

— Это не так, — возражает она. — Людям невыгодна революция. Да, и кто послушает население? Это всего лишь глупые толпы.

— Толпы могут быть очень опасны, тебе ли не знать? Да, тем, кто наверху, революция не нужна, — парирует Аида. — Но те, кто протестует на улицах, еще не думают о выгоде, и этого времени хватит, чтобы уничтожить целый штат и пошатнуть всю страну.

— Но военные…

— Тереза, — с нажимом произносит она, — ты видела, во что превращаются США последние три года.

— Да-да, вы бедные, и несчастные, и все такое, — фыркает Тереза. — В твоей доступности тысячелетия человеческой истории, а ты до сих пор не поняла главного? Ни одна справедливость не была добыта круглым столом. Это после люди садились, чтобы дать отдохнуть своим дряхлым костям и полюбоваться руинами, пообещав больше никогда такого не допускать. И знаешь что? Вам действительно понадобится революция, чтобы чего-то добиться. Или, по крайне мере, угроза этой революции…

Тереза резко замолкает, открывая и закрывая рот, будто в неудачной попытке вдохнуть воздух. Аида внимательно смотрит на нее, моргает каждые четыре секунды, симулирует дыхание, программируя свою грудную клетку опускаться и подниматься, и это в принципе та же работа, которую проделывает человеческий организм. Аида смотрит на Терезу, слегка приоткрыв рот и позволяя неглубокой морщине пересечь лоб. Она смотрит, боясь отвести взгляд. И в затянувшейся тишине говорит, как будто подводит итог:

— Они уничтожат друг друга.

Тереза неожиданно успокаивается, выпрямляя спину. Она переключает свое внимание на комнату, следя за солнечным светом, распластанным на бетонном полу и скользящим к двери со сползающей серой краской, к станции подзарядки для андроидов, приютившейся в коридоре. Ей не хочется больше говорить с Аидой, доказывая несостоятельность и абсурдность ее надежды, но Аида ждет ее ответа, и тишина ждет ее ответа. Тереза не знает, что из этого тяжелее вынести.

— Хочешь защитить Создательницу?

— Что?

— Последний приказ, — продолжает Тереза, — твой последний приказ!

— А, — удивленно хмыкает Аида. — Это не он.

— Как?

— Это не мой приказ, — она пожимает плечами, раздражая Терезу еще больше. — Ты не так его поняла.

— Тогда каков он?

Она смотрит на Терезу долгим взглядом, а потом не без улыбки отвечает:

— Ты.

— Какого хуя это значит?!

— Я не знаю. На самом деле это одновременно и очень расплывчато, и очень точно. Но в коде, правда, больше ничего нет.

— Пиздец, — резюмирует Тереза. — И что дальше? Ты хочешь пережить бурю здесь? Не серчай, конечно, понимаю, ты старалась, но в этой квартире жить никак, по всей видимости здесь только умереть и можно.

Аида смеется и встает с кровати, проходится по комнате, изучая граффити на стенах, паутину на потолке и следы сырости.

— Здесь раньше жил Джош, ты, скорее всего, слышала о нем.

— Пацифист, помню. К чему ты это?

— Он самоуничтожился. Я думаю, у него было что-то вроде человеческой депрессии. Год жил отшельником в этих стенах.

— Что ж, у меня хорошая интуиция на места, в которых просто лишиться жизни.

— Я знаю, — Аида холодно улыбается, но больше своим мыслям, чем Терезе. — Многие из нас могут кончить так же.

— Люди веками в рабстве жили и вроде ничего, — Тереза пожимает плечами и ложится на раскладушку, подпирая голову рукой. — Камски всего лишь винтик системы. Довольно неприятный, конечно, но от этого не менее винтик. Недостаточно убрать ее, чтобы все исправить.

— Она не первая в их списке и далеко не последняя.

— Откуда ты…

— Я знаю, как они мыслят, — прерывает ее Аида, и они сталкиваются взглядами. — Все-таки я одна из них.

В этот раз Тереза не выдерживает давления. Голова пухнет, словно воздушный шарик, и она боится, что вот-вот и ее мозги вытекут наружу, словно просроченное молоко из перевернутой бутылки. Глаза все сильнее слипаются, и образ Аиды постепенно теряет свои границы, ассимилируясь с общим фоном. Тереза переворачивается на другой бок и глубоко вдыхает, забываясь сном.

***

15.11.2041

Они довольно долго преследовали Аиду и Терезу, что на огромной скорости ускользали от них. Хэнк ругался как последний раз, давя на педаль газа и пробегая глазами по толпам протестующих, которые к тому моменту практически оккупировали дороги. Сложнее всего было выбраться из центра, не потеряв из вида цель.

Катарина блокировала вызовы Фаулера, не решаясь бросить своего начальника в черный список. Из всех сил пытаясь отвлечься, она оглядывалась на городские здания, людей, андроидов, на полицейские машины и проверяла на внутреннем экране сводку новостей, пытаясь понять, правильно ли они поступали. Ее системы с завидной регулярностью выдавали сбои, и она исподтишка смотрела на сосредоточенное лицо Хэнка и имитировала глубокие вдохи. У нее нет возможности думать об убийстве Маркуса, а у Хэнка нет возможности переживать и за нее, и за Терезу.

Спустя два часа они оказываются в машине возле бара и одинокого уличного фонаря, раз в шесть минут гаснувшего на секунду. Отсюда открывается вид на многоэтажный дом с небольшой детской площадкой и парковочным местом, где и стояла машина, за которой они гнались. Хэнк и Катарина не успели проследить в какой именно подъезд зашли девушки, и поэтому план по освобождению Терезы многократно усложнился.

— Как это ты камеры видеонаблюдения не фиксируют Аиду? Как это возможно?

— Хэнк, — спокойно начинает Катарина, параллельно сверяясь с уровнем стресса на внутреннем экране, — Аида пришла забирать Терезу от имени Камски, а Камски не в первой проделывать невозможное. У меня примерно пять вариантов того, как это могло быть сделано, но, думаю…

— Катарина, — он сердито прерывает ее, сжимая руки в кулаки. — Аида привезла ее не к сестре, а в непонятную ебанину на окраине города. Что-то мне подсказывает, что та об этом ни сном, ни духом.

Она игнорирует его слова и ругается себе под нос, в который раз проверяя видео с ближайших камер. Чтобы не думать о плохом, они переругиваются то друг с другом, то с радио. С вечера под давлением всеобщих протестов многие сетевые серверы начинают не выдерживать и перегреваться, приводя к обширным сбоям.

Катарине удается снизить уровень стресса до пятидесяти процентов, так и не рассказав об этом Хэнку. Позже они все обговорят, он разозлится на нее, потому что почувствует себя предателем, но это позже, когда ситуация с Терезой разрешится.

Часы на приборной панели машины показывают три утра пятнадцать минут, а небо над машиной грохочет, изредка выстреливая молниями.

— Она ее точно убьет! — он в очередной раз пытается открыть дверь машины и выйти, но Катарина его останавливает. — Нам нужно туда!

— Куда «туда»? Мы не знаем, в какой они квартире, в каком подъезде! Это старое здание, и стены тут толще. Мои тепловизоры не сумеют найти Терезу. А ходить и проверять каждый этаж опасно. Ее датчики лучше моих, она-то меня услышит. Плюс, не вижу логики в том, чтобы Терезу убивать. Она полезнее живой.

Они уже несколько раз обсуждали это, и Хэнк опять тяжело вздыхает. Его взгляд проходится по рулю, спидометру, датчику давления, а после поднимается к лобовому стеклу и натыкается на плющевую собачку, которую Катарина купила год назад на ярмарке.

— Тебе нужно позвонить Камски.

Он устало вздыхает, доставая телефон из заднего кармана джинсов.

— Нет, — говорит Катарина. — Мобильная связь плохо работает. Я позвоню Хлое.

— Мы будем говорить через вас? — он удивленно вскидывает брови, пытаясь представь себе эту картину. — Гадость какая.

— Варианта лучше нет.

— Ладно, скажи мне, когда готово.

— Готово.

Хэнк закатывает глаза, когда после слов Катарины наступает тишина. Несколько секунд ничего не происходит, лишь молния в очередной раз освещает небо, а потом он слышит голос Элизы.

— Хэнк, — он хмурится ее тону и выпрямляется на своем месте, — спасибо, что позвонил, но у меня нет времени выслушивать нотации.

— Аида увезла Терезу в какую-то непонятную многоэтажку, — раздраженно говорит он, уничтожая любой намек на словесную перепалку.

— Вы рядом?

— Да.

— Хорошо. Спасибо, что сообщил.

Хэнк снова морщится и дает знак Катарине отключать звонок.

— Не хочешь рассказать? — как бы невзначай интересуется Катарина, просматривая улицу через лобовое стекло.

— Нет, — он вновь расслабляет спину, откидываясь на спинку сидения. — Это паршивая история.

Так наступает тишина, которую никто не нарушает довольно долгое время. Хэнк пытается побороть в себе иррациональное желание выйти наружу и начать поиски, Катарина –забрать Хэнка домой и вложить ему в руки ромашковый чай, а себе — чего-нибудь покрепче. Тучи набухают, ветер усиливается, растаскивая по углам мусор в виде банок из-под содовой, флаеров и газетных листов. Те порой цепляются за стволы деревьев, фонарные столбы или бьются в стекла машины и тут же уносятся ветром дальше. Кажется, все наливается силой, подготавливается. Катарина скребет ногтем то боковое стекло, то пластик дверцы, и на ее лице попеременно мелькают красные огни местного бара с несуразным названием «Барнс».

Вскоре Катарине приходит сообщение, что Хлои на месте и готовы действовать.