Дом Элизы — сущая череда однотипных коридоров и больничной стерильности. Тереза идет чуть позади сестры, с унылым видом рассматривая светильники на стенах, и пытается не развалиться под тяжестью несбывшихся ожиданий.
В какой-то момент они заходят в лифт, и Тереза старается взять себя в руки, но после слегка сочувственного взгляда Элизы со стыдом признает свой провал. Она делает глубокие вдохи и выдохи, чтобы иметь силы продолжить, а Элиза милостиво отворачивается.
Тереза никогда не была в мастерской сестры. Даже в отцовском доме ее максимум пускали на порог старого гаража, снаружи выглядящего как полусгнивший сарай, и заблаговременно закрывали обзор какой-нибудь ширмой. Не то, чтобы Терезе было очень интересно, по крайне мере так она думала до той самой минуты, пока двери лифта не разъехались, и сестра не пропустила ее вперед.
Тереза входит в мастерскую, восторженно окидывая взглядом большое подземное помещение. На самом деле мастерская выглядит как фабрика, и Тереза при беглом обзоре сразу обнаруживает зону для тестирования и химическую лабораторию, отделенную от общего помещения полупрозрачными стенами.
Элиза проходит вглубь и встает у стены, оснащенной встроенным экраном. Она отдает несколько голосовых команд, и стена поднимается.
Тереза не знает, как реагировать на расчаленное тело Аиды, подвешенное на крюки и, видимо, подключенное множеством проводов к общему блоку питания дома. Она не может заставить себя смотреть на нее, но подходит к сестре, неуверенно кивая в сторону тела.
— Так вот к чему вело Восстание.
— В мои обязательства входит отдать Аиду в назначенный срок, чтобы андроиды смогли расправиться с ней в месть за Маркуса.
— Это ваш план? Верхушка Иерихона никогда не…
— Тереза, — ее жестко останавливают, раздраженно передергивая плечами, — Верхушка сама все решила. Это публика требует хлеба и зрелищ. Маркус… Думаю, ты сама понимаешь.
— Да, да, — она отмахивается от ее слов, начиная ходить по кругу. — Но тебе это зачем? Вся эта байка про Нуллу идиотизм.
— Это была не байка, сестрица. И хватит мельтешить.
— Но… — Тереза останавливается, задумчиво хмуря лоб. — Ладно, неважно. Раз я здесь, значит ты спасешь Аиду. На каких условиях?
— Я не стану ее «спасать». Я продублирую ее воспоминания, слегка их подкорректировав, дам другое тело. И не смотри на меня так, конечно, я не стану сохранять тот приказ. Иначе ты не сможешь посадить ее на самолет до Новой Гвинеи. А условие, — Элиза поджимает губы, бурча что-то на испанском, а потом смотрит на Терезу с легкой издевкой, — ты переедешь в этот дом.
— Зачем? Я разнесу его при первой же ссоре.
— Куплю новый. Ты согласна?
Тереза сразу сникает, нервно передергивая плечами. Прямо перед ней распятое и расчлененное тело Аиды, и как бы она ни уверяла себя, что та не чувствует сейчас боли, сознание мгновенно дорисовывает кровь и транслирует запах.
— Ты создашь вторую Аиду, но ту, что пожертвовала своей жизнью ради меня, все равно убьют.
— Она ничем не «жертвовала». Это был приказ, и она его выполнила.
— Твой приказ! — восклицает Тереза, — Вы с Норт манипулировали нами. Это убийство!
— Это компромисс. Или ты думаешь, что Иерихон согласится на меньшее? Не Аида, так Катарина. Если честно, мне все равно, кого они раздерут на части. Можешь выбирать.
Тереза не знает, что на это ответить. Она несколько раз проходит мимо стены с телом Аиды и пытается понять, что делать. Элиза терпеливо ждет ее решения, поглядывая на наручные часы. И то ли температура падает в помещении, то ли ситуация своим цинизмом и жестокостью поглощает тепло, но ей вновь становится жутко холодно в считанные минуты.
— Продублируй ее сознание полностью, поместив в другое тело. А это, — она тычет пальцем Аиде в лицо, — сотри.
— Я не могу. Иерихон ведет свое расследование, как только она попадет к ним, они просмотрят все ее воспоминания. Если им что-то не понравится, если они заподозрят, что что-то изменено, они отошлют ее обратно, и Норт раскроет Нуллу.
— Просто потрясающе! Ты действительно гениальна!
Тереза делает пару глубоких вдохов и оседает на пол, обнимая себя за плечи. Ей отчаянно хочется разрыдаться и закатить истерику, разбить лицо Элизе. Она тонет в захватившем ее водовороте ненависти, отчаянья и несправедливости. Ей нужно спасти Аиду, она не может спасти Аиду. Элиза стоит рядом и ничего не говорит, кажется, сжимает в руках телефон, кажется, во взгляде ее искреннее сочувствие, кажется, она уже знает, что скажет Тереза.
— Вторая Аида забудет все, что произошло? Она практически полностью забудет меня?
— У меня нет сильного желания оплачивать ей психотерапию. Аида никогда не задумывалась как полноценный полицейский андроид. Она больше походит на симуляцию стандартного человека с небольшими садистскими наклонностями и отсутствием инстинкта самосохранения. Идеальна для тебя, ужасна для остального мира.
— Ты создала мне подружку? — глухо отзывается Тереза, дрожа то ли от холода, то ли от злости.
— Она никогда не станет той, кто спасла тебя, но, может быть, это к лучшему? У нее будет свобода и шанс на счастье.
— Ты сама-то в это веришь?
— Главное, чтобы ты верила. Во что веришь, то и есть.
— Я хочу спасти ту, кто спасла меня, а не очередную твою куклу. Сохрани все воспоминания, удали приказ.
— Как пожелаешь.
Позже, намного позже Тереза встает с пола, равнодушно оббегая взглядом пространство и выискивая лифт. Элиза к этому времени приступает к работе, по уши уйдя в дублирование файлов памяти. Ее пальцы проворно скачут по сенсорной клавиатуре, а глаза мечутся меж двух экранов. В Элизе вся та сила, которую Тереза никогда не могла себе позволить. Горечь неприятно оседает на языке. Сестра даже не оборачивается на звук закрывающихся дверей лифта.
Вот так просто руки Терезы вновь оказываются в крови. Но разве она может иначе? Они те, кто они есть. Элиза никогда не отступится от своих интересов, как сильно бы она не любила ее. Ведь что есть любовь перед тактическим преимуществом и разве человечество не высказалось на этот счет еще век назад? Аида жертва, которую надо принести, и Терезе бы радоваться, что Элиза запросила так мало.
Она идет по коридорам сестринского дома и смеется, рвано и хрипло, петляет, сбивает колени об углы и все никак не может найти выход. Отдаленно Тереза осознает, что запутанные коридоры не такие уж и запутанные, и что выход прямо у нее под носом. И, наверное, выглядит она совсем уж жалко, раз к ней выходит Хлоя, держа в руках бутылку воды. Она улыбается совсем по живому, и Терезе впервые не страшно от ряда ее идеальных зубов.
— К планировке дома надо привыкнуть. Я принесла воду, возьмите.
Тереза прислоняется спиной к стене, затылком ударяясь о деревянную раму очередной безликой картины, и берет протянутую бутылку, соприкасаясь пальцами с холодной кожей Хлои.
— Почему ты добра ко мне? Элиза приказала?
— Элиза мне не приказывает.
— Надо же, — усмехается она, отталкиваясь от стены и сокращая между ними расстояние. — Неужели это твои внутренние порывы?
— Насмешка в вашем голосе лишь указывает на ваше нестабильное состояние. Может быть, вам нужна помощь?
— Да, — Тереза делает несколько глотков, неожиданно вспоминая, что у человеческого тела есть потребности. — Выведи меня из этого ада, красавица, и верни мою верхнюю одежду.
Если Хлоя и хочет что-то сказать, то натыкаясь на пустой взгляд Терезы тут же раздумывает. Она указывает направление и начинает рассказывать что-то про расположение комнат с видом экскурсовода для детей от шести до десяти лет, и Тереза довольна произведенным эффектом. Если уж за силу ей приходится расплачиваться, может быть, не придется за слабость.
Но вывернуться из-под сестринского крыла у нее получается лишь ближе к обеду, поскольку неожиданно на лестнице она чуть не теряет сознание. Хлоя, не терпя возражений, проводит анализ крови и сканирует ее тело.
Уверенный тон и сильная хватка на плече достаточно весомые аргументы для Терезы, чтобы позволить влить в себя чай с сахаром и какой-то странной консистенции суп.
— Ты же в курсе, что я не хомячок?
— У вас ослаблен организм после пережитого ранения и стресса, мисс Камски. Вам придется привести себя в порядок, если вы хотите уйти.
— Пережитого стресса? Я вообще-то переживаю его прямо сейчас, — она смеется и мнет салфетку в руках, искоса поглядывая на выход. Столовая такая же неживая, как и все в этом доме. Тереза почти уверена, что ее нахождение здесь — очередная пытка. — И чем дольше я здесь, тем выше шансы схватить приступ. Знаешь ли, вы все мне не особо нравитесь. Можно я уже пойду?
Хлоя не отвечает, наверное, из всех сил сдерживаясь, чтобы не нагрубить в ответ. Если не программа ее сдерживает, то что? Она умна и остра на язык, но тяжело играть машину, когда ты уже что-то большее. Смотря на ее гордо вздёрнутый нос и надменный взгляд, Тереза понимает, почему, и, главное, как сестра столько времени терпит ее рядом.
Вскоре Тереза встает из-за стола, напоследок промокая губы салфеткой, и кидает ее на стол. Столовая ей не нравится. Меньше алого, чем в остальных помещениях, но все такая же гнетущая атмосфера кукольного домика. И чем чаще ее взгляд цепляется за предметы интерьера, тем более он равнодушен.
— Мое пальто, Хлоя. Сообщи Элизе, что меня не будет некоторое время. Надеюсь, она выполнит свою часть сделки и оповестит меня о начале.
Недовольство на лице Хлои стоит тех усилий, которые Тереза приложила для того, чтобы не дать голосу задрожать. Она давно уже не позволяла себе так с кем-либо говорить, но навряд ли мир запомнит ее этим. Хлоя не двигается с места, поэтому она сама снимает свое пальто с вешалки в прихожей и уходит, запоздало вспоминая, что еще нужно вызвать такси.
Хлоя качает головой и закатывает глаза, понимая, к чему клонится ситуация. На внутреннем экране всплывает сообщение от Элизы. Она в нетерпении передергивает плечами и распускает волосы. Что ж, ей всегда было интересно познакомиться с RK900.
Хлоя застает Элизу в разгар работы. Выглядит Камски как ребенок, получивший самую вкусную часть торта на чужом празднике, суетясь вокруг компьютеров и микросхем, явно окрыленная какой-то идеей.
— Так значит опять вирус? — Хлоя косится на лежащее на столе «расчлененное» тело RK900 и чертежи, висящие голограммами вокруг нее и Элизы. Она помнит, как сама выглядела подобным образом очень давно, в пору цветущей юности Элизы.
— Новое — это хорошо забытое старое, сердце мое. Оригинальность редко когда оправдывает свой пафос…
Элиза начинает свой излюбленный монолог про «не таких уж гениальных гениев», которые больше копировали, чем создавали что-то свое. Хлоя, пытаясь прервать бурный поток абстрактных мыслей, переводит тему, вглядываясь в компьютерные коды на одном из экранов.
— Мистер Кабрера уже звонил?
Элиза начинает набирать что-то на клавиатуре, несколько минут игнорируя ее вопрос. Невозможно сказать, действительно ли она так увлечена процессом, или же ей страшно признавать правду.
— Уже не важно, он и половина Совета к вечеру будут взяты под арест.
— Почему ты так рада? — удивляется Хлоя. — Тебе немедленно надо убираться из страны, это может быть опасно!
— Ну, дорогая, я рада, хотя бы потому, что не вхожу в эту половину, — Элиза подмигивает ей, а потом вновь возвращается к работе. — А из страны я улететь не могу, нет места, с которого бы меня не депортировали в случае чего. Такова цена успеха.
— Но нужно же…
— Хлоя, — Элиза бросает схему и отвертку, снимая специальные очки, и поворачивается к ней. Только сейчас Хлоя замечает, насколько она изможденна. — Не стоит переживать. Видишь? — она показывает на тело RK900. — Аида все исправит. Всех отпустят, да еще и грамотами наградят. Не забивай голову. Я обещаю, все будет хорошо.
***
Погода стоит безветренная, и Тереза чувствует нарастающий мороз сквозь легкое осеннее пальто, купленное на распродаже практически жизнь назад. Иней радостно покрывает все, начиная от кустарников и заканчивая пустынным тротуаром, ведущим формально к городу, а фактически — в никуда.
Вокруг — только редкий лес да дом сестры за спиной, грозный, пустой и одинокий. Хэнк, возможно, и прав в том, что жизни не обязательно быть такой, но ему незачем знать, что альтернатива также плоха. Ее реальность играет переливами перламутра на болезненно-бледной коже со вздувшимися венами, темно-синими искрами в яростном взгляде сестры и в невесомом касании рук, бережно убиравших непослушную прядь со лба. Тереза понимает Маркуса.
Такси приезжает довольно быстро, но она не удостаивает себя сомнением. Она сдалась — окончательно и бесповоротно. Так что теперь сомнения — компетенция Элизы. А Терезе остается только произнести название бара и откинуться на сидении, безразлично вглядываясь в город за окном.
В третьем по счету баре она наконец-то ввязывается в драку. Думается ей, этот бар привык к подобным посетителям. Не слишком старый, скорее стилизованный под двадцатые, но краем глаза при входе она улавливает игровой автомат, так что, возможно, он старше нее вдвое. Здесь тепло, и уютно, и много пьяных с перекошенными лицами и грязной одеждой. Больше, конечно, людей, но бедность обесцвечивает даже неорганические формы жизни. И Тереза с упоением разбивает пустую бутылку односолодового виски об голову большого парня, возможно, Марка, которому не особо нравятся ее заигрывания в адрес его девушки. Потом Тереза грязно ругается, пока Марк протаскивает ее по барной стойке, сметая ее телом коктейли и пепельницы и под конец ударяя головой о высокий стул, а она кидается на него, отработанным ударом пытаясь сломать челюсть. В голове шумит. Выпитый алкоголь развязывает руки, а фоном слышится одобрительный хохот толпы. Тереза пихает его в живот и бьет еще пару раз, пока местный бармен не оттаскивает ее в сторону с неоправданной для человека силой. То, что это андроид, доходит до нее лишь тогда, когда она замечает пустую глазницу с мелкими проводами на месте полноценного глаза.
— Жестянка, не вызывай полицию, — смеется Тереза, пытаясь ткнуть пальцем в здоровый глаз.
Он молча перехватывает ее руку и выворачивает так, что она давится воздухом. Становится обидно и немного стыдно. Она переключает внимание на Марка, которого теперь обхаживает его девушка. Тереза даже не помнит, зачем вообще к ней лезла.
— Ладно тебе, отпусти! Я больше не буду…
— Убирайтесь отсюда! — кричит бармен, и Тереза на мгновение теряется, пытаясь уследить за быстрым движением его единственного глаза.
Вывалившись из бара с видом крайнего недовольства, она останавливается возле его ступенек и садится на пол. Неловко шарит по карманам, лелея надежду выудить пачку сигарет и зажигалку. Люди проходят мимо то пиная ее в бок, то матерясь. Тереза криво улыбается им, чувствуя надвигающуюся сонливость. Идти никуда не хочется. Но она все же встает, автоматически отряхиваясь от пыли.
Вечерний Детройт также плох, как и утренний, как и дневной. Нищих много даже в самых богатых районах, хотя их систематически вывозят, но люди тянутся к ухоженным улицам и идеальным домам.
Тереза качает головой, подставляя лицо измороси. Нужно куда-то идти и что-то делать, но ее окутывают выхлопные газы, запах фритюрной еды из забегаловки рядом и ругань вперемешку с визжанием машин.
В десяти метрах от нее толпа людей что-то яростно обсуждает, а лица их подсвечивают белым, синим и красным несколько новомодных телевизоров, стоящих на витрине магазина и транслирующих новостные каналы.
Терезе нет до этого дела, но она все равно подходит ближе, пьяно шатаясь и пытаясь сфокусировать зрение на бегущей новостной строчке. Слишком громко. Голова раскалывается.
— Киберлайф давно следовало поставить на место! Фашисты гребаные!
— Губернатору придется несладко. Он же поддерживал этого Кабрерру.
— «Ваганты» были подставой. Следовало от них ожидать…
Тереза хватается за голову, зажмуриваясь и задерживая дыхание. Во всем этом информационном вихре она может вычленить только какие-то отдельно взятые моменты. Если зрение ее не предает, то Верховный суд назначил разбирательство. Запрет на производство детей-андроидов снят. Половина Совета директоров Киберлайф взята под арест. Олдос Кабрера, глава анти-андроидной организации, арестован как предполагаемый организатор «Вагантов». Очередная рокировка.
Тереза хрипло смеется и отходит подальше, выглядывая в череде баров, кафешек и многоэтажек какой-нибудь магазин. Она не уверена, сколько у нее на счету. Куда-то делась большая часть ее сбережений, но, если сегодня хватит на пачку чипсов, она простит кого бы то ни было.
***
Хэнк и Катарина возвращаются домой ближе к десяти часам вечера. Оба уставшие и злые, не способные не то, чтобы разогреть готовую еду, а хотя бы снять верхнюю одежду.
— Хорошо, что ты поставила в коридоре эту штуку.
— Я бы легла сейчас хоть на пол.
— Это точно.
Они сидят на небольшой тахте, прислонившись друг к другу. Хэнк дышит ей куда-то в макушку, и Катарина чувствует его горячее дыхание и то, как шевелятся синтетические волосы у нее из-за этого.
Он всю смену сдерживал яростную толпу и пытался обезопасить простых граждан от камней и коктейлей Молотова. Новенький Капитолий негодующие граждане быстро окрасили в угольно черный и забросали всем, чем только можно. Хэнку самому сильно досталось, и, если бы не опыт да хорошая реакция, лежал бы сейчас вместе с Грегом в травмпункте.
Катарина в свою очередь участвовала в составе группы и представляла интересы штата на переговорах с Иерихоном. Былая слава и заслуги вдруг вышли на свет и потребовали ее присутствия на мероприятии, чью значимость СМИ вполне заслуженно окрестили «Новой Атлантической конференцией». Катарина вместе с губернатором Мэнсоном три с половиной часа в составе штатной группы, находящейся в Вашингтоне, по внутренней связи отстаивала интересы правительства, пытаясь сохранить секретность. Ее пост смущал членов Иерихона и других независимых андроидских организаций, но вполне устраивал правительство и большинство партий. Она могла понять и тех, и других.
— Что мы будем делать? — полусонно бормочет Хэнк, пытаясь стянуть с себя куртку и не свалиться на пол.
— Сейчас или вообще?
— А «вообще» будет?
— Это зависит от вас, — неожиданно для всех раздается голос из кухни.
Хэнк напрягается, сбрасываясь с себя сонливость, но Катарина оказывается проворнее и через несколько секунд выводит в коридор Хлою, заламывая ей руки за спину. На лице у той ни тени обеспокоенности.
— Что это все значит? — будто бы и не своим голосом произносит Хэнк, пытаясь взять ситуацию под контроль. — Это взлом и проникновение на частную собственность.
— Боюсь, мистер Андерсон, то, что я вам собираюсь сообщить, важнее закона.
Он мнется, не зная, как поступить. Катарина на удивление спокойна и безучастна и ожидаемо избегает смотреть на него. Хэнк ругается, взлохмачивая волосы у себя на голове и велит вести Хлою на кухню. Там они рассаживаются под пристальным вниманием Сумо, видимо, тоже почувствовавшим неладное. Собака остается лежать возле полупустой миски с водой и с завидной частотой поднимает голову и вертит ею.
Хэнк молча разогревает ужин, достает столовые приборы и садится за стол.
Несколько минут он смотрит на свою тарелку с покупным стейком и овощами, вспоминая противный вкус замороженной моркови.
— Ладно, мы тебя слушаем.
Хлоя, все время осматривавшаяся по сторонам, наконец сосредотачивает свое внимание на Хэнке и Катарине. Чуть улыбается уголками губ и поправляет и без того идеальную прическу.
— Постараюсь объяснить как можно более доходчиво… Мисс Камски хочет заразить Иерихон системным вирусом и, таким образом шантажируя, заставить их отдать ей Нуллу.
— Нулевого пациента? — пытается припомнить Хэнк и, после кивка Хлои, хмурится.
— Что все это значит? — сердится Катарина. — Зачем ты здесь?
— Все просто — я не хочу этого допустить. А вы — единственные из полиции, кто осведомлен о всей ситуации и понимает важность. Если тело RK900 попадет в Иерихон, жизни десятков андроидов окажутся под угрозой.
Катарина взволнованно смотрит на Хэнка. Хлоя первый и, наверное, самый идеальный андроид Элизы Камски, и ее появление здесь больше похоже на очередную манипуляцию в сложный игре Киберлайф и Иерихона, особенно, если учесть статус Катарины в недавних переговорах. Но все же… Хэнк, будто бы подтверждая ее подозрения, зло смеется.
— Я не знаю, что задумала Элиза, но тебе лучше уйти отсюда. Мы не играем в ваши игры. Наша работа — защищать людей и андроидов, а не развлекать сильных мира сего!
— Я понимаю ваше недоверие, мистер Андерсон, но поймите…
— Хлоя, — Катарина перебивает ее, — убирайся отсюда.
Хлоя будто бы на пару секунд подвисает, а после встает со стула и еще раз оглядывается кругом. Сдержанная и сильная.
— Хороший дом, хорошая собака. Все это, — она оббегает взглядом столовые тумбы, холодильник, плиту и холодно улыбается, — хорошо, но не отлично. Не слишком уж высоко ценится ваше стремление спасти чужие жизни, не так ли?
Она ненадолго замолкает, наслаждаясь чужим смущением и гневом.
— Я всего лишь хочу сказать, — продолжает Хлоя, — что уважаю вас, и поэтому я пришла к вам. Вы можете спасти множество жизней. Я понимаю, чем вызвано ваше ко мне недоверие. Вы можете прогнать меня и забыть все то, что я вам сообщила, но однажды ночью вы проснетесь и поймете, что на городских кладбищах могло бы быть меньше могил.
— Элиза Камски не террористка, — выдыхает Хэнк, все так же недоверчиво смотря на Хлою.
— Возможно, когда-то это и было правдой, мистер Андерсон.
— Как мы должны это провернуть? — возмущенно восклицает Катарина. — У Киберлайф огромные связи, а пойти в Иерихон — самоубийство. Что мы, по-твоему, можем сделать?
— У Киберлайф есть враги помимо Иерихона. Я сведу вас с несколькими, дам все, что вам нужно. Как понимаете, я не могу действовать в открытую, поэтому вы будете моими руками. Нельзя допустить, чтобы мисс Камски провернула этот трюк.
Хэнк вновь переглядывается с Катариной, и та не выдерживает, вскакивая из-за стола.
— Это что — подростковое бунтарство? Мамочка запретила приходить позже одиннадцати, и ты решила обломать ей кайф? Нет? Потому что, даже если допустить, что ты девиантка, где гарантии, что ты не передумаешь и не подставишь нас? Где гарантии, что через шесть часов сюда не нагрянет нац.гвардия и не обвинит нас в терроризме или еще в чем? И, хотя бы, где доказательства, что твое заявление не пустой звук?
— Катарина, — Хлоя цокает языком и встает, приближаясь к ней. Она смотрит ей в глаза и все также спокойно улыбается, прямо как в тот разу Камски перед дулом пистолета, готовая принять все, включая смерть, — я всего лишь хочу остановить катастрофу под названием «Неуемный аппетит Элизы Камски» и ничего больше. И, думаю, мои воспоминания подтвердят мои слова.
И Хлоя действительно доказывает, что ситуация так ужасна, как она и сказала. И когда она уходит, получив их согласие, Катарина прячет лицо в ладонях, сгорбившись на деревянном стуле. Это самый худший месяц в ее жизни, и она совсем не уверена, что сможет со всем справиться.
Хэнк подходит и кладет руку ей на плечо, приседая на корточки. Он подцепляет пальцами ее подбородок и заглядывает в глаза. Его пульс скачает, и больше всего на свете Катарине хочется, чтобы он перестал беспокоиться о ней, о Терезе и обо всем этом чертовом мире.
— Полмесяца я наблюдаю, как ты мечешься. Думаю, настало время все рассказать.
— Я не хочу, — протестует она, сбрасывая его руку.
— Почему? Я волнуюсь о тебе.
— Я знаю, и мне тошно от этого.
Катарина отворачивается, сдерживая себя от того, чтобы встать и уйти. Хэнк здесь, и он предлагает помощь, а она не знает, что с ней делать.
— Я убила Маркуса, Хэнк. Я. Убила. Маркуса, — она имитирует глубокий вдох, потому что ей кажется, что насос в ее груди сейчас взорвется. Системы ощущаются инородными и неправильными, ошибочными.
Хэнк отворачивается и отходит, и это задевает. Она предательница, и он знает об этом.
— Маркус сошел с ума и пытался убить человека, которого он до этого пытал. Ты все сделала правильно.
— Нет, Хэнк, — качает она головой. — Я убила андроида, который дал нашему виду свободу. Он повел нас за собой, и только благодаря ему мы имеем то, что имеем. И я убила его.
— Катарина, я не понимаю…
— Конечно, ты не понимаешь! — она начинает срываться. — Ты никогда не был предателем своего вида, люди не злятся, смотря на тебя. Они не ненавидят тебя. А я… Я не принадлежу своему виду, как ни пытаюсь. Они считают, что я на стороне людей, и они никогда мне этого не простят.
Под конец ее слов голосовая программа начинает сбоить, выдавая вместо привычных звуков, искореженную речь. Тембр и высота голоса сбиваются. И Катарина начинает плакать, не имя сил заблокировать программу. На внутреннем экране снова начинают вылезать ошибки, и она тонет в водовороте эмоций.
— Все в порядке, Катарина, посмотри на меня, — требует Хэнк, вновь оказавшийся рядом. Она не может распознать его речь, как ни пытается, но он вдруг улыбается ей, и этого оказывается достаточно, чтобы заземлить ее.
Он гладит ее по лицу, вытирая слезы ладонью, и что-то очень уверенно говорит. Сумо встает и подходит к ним, повторяя за Хэнком и кладя свои передние лапы ей на колени. Он лижет руки и подставляется под ласку, а Хэнк смеется его действиям и ни на секунду не замолкает.
***
30.11.2041
Элиза Камски любит власть, и так было всегда. Тереза не сильно интересовалась новостями из жизни сестры, но благодаря всегда включенному телевизору знала, что Киберлайф и Иерихон со дня Восстания ведут судебные разбирательства. Авторское право столкнулось с личными правами андроидов, все же их получивших. Закрепленные в Конституции, они гарантируют андроидам тот же перечь прав и свобод, что и людям, но никто, видимо, внося изменения, не учел нрав Киберлайф и властолюбие его основательницы, поэтому Иерихон несколько лет пытается вынести на обсуждение антимонопольные законы, почти полностью отмененные во время Северного конфликта, но дело не трогалось с мертвой точки.
Причин у этого было много, но основная, считала Тереза, состояла в том, что данная ситуация непременно даст прецедент, который в будущем коснется абсолютно всех в компьютерной сфере. Власти боялись утечки «мозгов», а андроиды, получив личные и гражданские права, до сих пор экономически зависели от Киберлайф и, в частности, от настроения Элизы Камски. Но, судя по недавним новостям, что-то изменилось. Неужели сестра начала сдавать позиции, и андроиды добьются своего, или это очередная игра на публику?
Чем больше Тереза раздумывает над этим, тем сильнее жалеет о своем внезапном интересе. Виски отдают пульсирующей болью, а веки, которые она пытается разлепить, кажутся склеенными. Внезапно Тереза ощущает холод, а после — ужасную духоту и сухость во рту. Постепенно начинают доходить внешние звуки: шум автомобильных гудков, скрип шин, карканье ворон, навязчивая мелодия мобильного.
Тереза с трудом принимает вертикальное положение и открывает глаза, взывая на помощь к любой сущности, готовой откликнуться. Воспоминания смутно копошатся на затворках ее ума, но по ярко-зеленой табличке в нескольких метрах от себя она понимает, что находится на скамейке в одном из некогда реставрированных Киберлайф парков Детройта. Голова начинает болеть сильнее.
Она не может вспомнить, как оказалась здесь, но это меньшее из зол. Обыскав карманы, Тереза не находит ни телефона, ни кошелька, а от возможности расплачиваться по отпечатку пальца она отказалась пять лет назад. По тусклому сиянию солнца прямо над головой становится понятно, что сейчас примерно полдень.
Тереза разминает шею и виски и делает несколько глубоких вдохов и выдохов, пытаясь взять себя в руки в то время, пока жесткая скамейка так и манит вновь опуститься на нее и закрыть глаза. Разве важно, что она выглядит жалко, если весь мир летит в тартарары и у нее совершенно нет шанса это исправить? Иерихон убьет Аиду, а Тереза не найдет в себе ни сил, ни совести, чтобы посмотреть на это. По-хорошему — после такого не живут, но она-то знает, что альтернативы не существует. Все умирают, но когда-то она надеялась, что не каждый день.
Тело не слушается и ощущается неподъемным. Она не знает, сколько вчера выпила, но, видимо, слишком мало, раз смогла проснуться. Холод вновь дает о себе знать, и она прячет руки в карманы, горбясь и ели сдерживаясь, чтобы не лечь обратно. Примерно на этом моменте в фильмах героиню спасает принц или принцесса, и они счастливо убегают в закат. В ее случае ни принцев, ни принцесс не предвидится — только полупустой парк с детскими качелями да машинный гул в отдалении, напоминающий о невозможности вызвать такси.
Тереза встает со скамейки, с трудом расправляя колени и плечи. Суставы хрустят и ноют, словно у семидесятилетней старухи. Еще одну ночь на улице она навряд ли переживет без осложнений. Нужно начинать двигаться в направлении к людям и ни в коем случае не думать. Рефлексия в ее случае слишком часто приводит к бездействию.
Парк ей не нравится, слишком уж неприветлив и сер, будто был создан для чего угодно, кроме детских игр и заливистого смеха. Все вокруг какое-то идеальное и гладкое. Даже тропинка под ногами, выложенная плиткой, без единой травинки между швами.
Она идет дальше, намечая выход из парка и чувствует странную вибрацию в воздухе, как при грозе.
Тереза решает действовать по старинке в попытках связаться с Хлоей. Она заходит в сетевое кафе и садится за столик, приветливо улыбаясь официантке. Тереза выглядит не лучше, чем бомж, лежачий за углом здания, но, в отличии от него, она еще обладает достаточным обаянием, чтобы выпросить чашку чая и один телефонный звонок взамен на несколько комплиментов и улыбок. Официантка, Кейли, выглядит на девятнадцать, и как все этом городе отмечена бледностью и темными кругами под глазами. Она напоминает Терезе одну из бывших девушек, и, может быть, поэтому Тереза выслушивает парочку ее историей. А, может быть, потому, что в выходной день в разгар обеденного времени кафешки на окраине города обычно бывают пустыми. Во всяком случае Кейли проявляет большую инициативу, чем Тереза могла бы себе представить, и на пару минут это даже приятно.
— Колледж? На кого учишься?
— Пытаюсь на медсестру, — хихикает она, заправляя прядь волос за ухо, и смотрит несколько восхищенно Терезе в глаза. — Ужасно выглядишь, если честно. Ты с митинга, да?
— Не думаю, что происходящее в центре можно назвать митингом, — вздыхает Тереза, переводя взгляд на чашку с чаем.
— И что говорят, ну, там, в центре? Тридцать восьмой повторится?
— Что? Нет, конечно, нет.
Тереза шутливо отмахивается от нее, пытаясь сдержать нервный смешок. Интересные вопросы задают будущие медсестры. Она отводит взгляд на окно, пытаясь разглядеть в проезжающих мимо машинах нужную. А Кейли тем временем продолжает что-то щебетать, пытаясь выведать больше информации о происходящем. Тереза виновато уклоняется от вопросов, представляя, какой, наверное, ужас испытывают гражданские от происходящего.
Хлоя приезжает спустя некоторое время, в течении которого Кейли успевает разочароваться в своем решении помочь.
Тереза выходит из кафе с чувством глубоко стыда под ошарашенные взгляды Кейли, видимо, признавшей в Хлое того самого первого андроида, а Хлоя впервые за все время знакомства выглядит взволнованной.
— Все в порядке?
— Нет, но вас это не касается.
— Правда? Это что-то новенькое.
— Вам бы лучше о себе подумать.
— Любопытное утверждение.
Тереза так увлекается разглядыванием эмоций на ее лице, что не замечает, как садится в машину на переднее место.
— Мисс Камски разгневана вашей инфантильностью, и это единственное, о чем вам стоит переживать, — заявляет Хлоя, возвращая себе равнодушный вид.
В машине Тереза начинает ерзать, пытаясь усесться поудобнее. Машина хорошая, дорогая. Она часто видела такие на фотографиях кинозвезд и политиков, но только сейчас до Терезы доходит, что она ездит в такой же. Она прыскает со смеху, приоткрывая окно и пряча свой смех в кулаке.
Пейзаж за окном все также уныл и не весел. Выбираться из периферийных районов значит каждые пять минут наблюдать проезжающие мимо полицейские машины, или еле живые тачки, которые все еще работают на бензине и заставляют прохожих давиться выхлопными газами, или слышать отборный мат и, изредка, мелькающую в руках очередного барыги пушку. Со времен ее молодости этот город изменился не так сильно, как любят визжать об этом государственные СМИ.
Тереза думает о митингах и восстаниях, которые начинают вспыхивать. Это все настаивалось уж слишком долго. Нельзя унижать, гнобить и уничтожать, и при этом надеяться, что никакой ответной реакции не будет. Однажды приходит момент отвечать за все, и, кажется, этот момент наступил для Элизы.
А такие, как Тереза, должны быть на месте и встать буфером. Если полетят пули и коктейли Молотова на пару с кирпичами и самодельными гранатами, поблизости должны быть те, кто способен принять удар.
Дом Камски со временем дружелюбнее не становится, и Тереза морщится, вновь уставившись на портрет Элизы. Хлоя кивает ей и уходит, как-то незаметно исчезнув в одной из дверей.
Тереза поднимается на второй этаж и по памяти пытается отыскать свою комнату. Все двери здесь, как одна, так что поиски занимают некоторое время. Она находит небольшой кабинет, от чего-то выдержанный в более-менее традиционном стиле, и маленькую библиотеку с настоящими бумажными книгами, от которых так яро Элиза призывала отказаться лет десять назад. В детстве у них тоже была библиотека, отец до безумия любил проводить вечера за очередной историей, и ему было неважно — бульварный или исторический роман, детектив или ужасы.
Тереза оглядывается по сторонам, словно ожидая, что сейчас кто-нибудь выскочит и остановит ее. Может быть, она бы и хотела, чтобы ее остановили, но коридор неизменно пуст, так что она входит внутрь. Комната совсем небольшая с хорошим естественным освещением, идущим хоть и через одно, но большое не зашторенное окно. Вдоль двух стен возвышаются длинные книжные шкафы, небрежно заполненные едва ли наполовину. У стены прямо возле окна стоят два бежевых кресла, сдвинутые к столику с настольной лампой. На полу под ногами у Терезы — старый персидский ковер.
Тереза сводит брови и продвигается вглубь, рассматривая детали — узорчатую салфетку на столике, вмятины на креслах, пройдясь по периметру комнаты, она замечает, что ковер по центру выцвел. Потом Тереза подходит к одному из шкафов, пробегая глазами по корешкам, и берет первую попавшуюся книгу в руки. Не читая названия, она открывает первую страницу и видит корявый цветочек в самом вверху, нарисованный синей шариковой ручкой.
Шариковые ручки перестали производить три года назад, она помнит, как ворчала и до последнего хранила свои. Но этот рисунок был сделан намного раньше.
Тереза закрывает книгу, откладывая ее, и уходит. Элизе в очередной раз удалось ее удивить.
Найдя свою комнату, она первым делом идет в душ, пытаясь отделаться от навязчивых воспоминаний. Под теплыми струями становится легче дышать, а просторная кабинка позволяет немного размять затёкшие мышцы. Она могла бы принять ванну, и сейчас почти жалеет, что не решилась, но, одёргивая себя, вспоминает, что засыпать в воде не лучший жизненный опыт.
Протезированная нога хорошо чувствует себя в воде, но Тереза помнит рассказы отца о том, как техника ломалась из-за пролитых жидкостей. Чем больше она думает о ноге, тем сильнее та ноет. Психотерапевтка говорила, что эта боль у Терезы в голове, как и остальная боль — просто последствия перенесенной травмы. Тереза сомневается, что ее травма была настолько сильной, чтобы оправдать эту боль.
Потом она надевает чистую одежду, принимает таблетки, удивляется тому, как быстро перевезли ее вещи, и засыпает на неразобранной кровати, обещая себе побыстрее выйти на службу.