1.12.2041
Хмурым воскресным утром Катарина и Хэнк садятся в машину, смеясь над тем, как смешно Сумо запрыгивает на подоконник, чтобы проводить их. Хэнк кричит псу ругательства, а она машет, обещая не задерживаться. Они с Хлоей успели обсудить план действий и вероятные последствия, так что у обоих на лицах читаются утомленность и раздражение. Ведь стоит автомобилю тронуться с места, как оба они окажутся ввязанными в очередной политический скандал с претензией на революцию. Может быть, поэтому Хэнк не спешит поворачивать ключ зажигания, или, может быть, он уже смирился с тем, что никто не даст ему дожить в относительном спокойствии, и сейчас прощается с некогда простым миром.
Мир Хэнка усложнился задолго до этого дня, но где-то в невероятном взлете на американских горках есть та точка невозврата, после которой любое падение не имеет значения. Это была его точка.
Катарина разглядывает ремешки кожаных браслетов на своей руке и оттягивает ворот хлопковой рубашки, не осмеливаясь расстегнуть верхнюю пуговицу.
— Нам надо ехать, Хэнк.
— Я знаю.
— Не хочешь помочь мне спасти их?
Он кладет руки на руль и крепко сжимает его, на выдохе признаваясь.
— Тебе не нужно выбирать стороны, ты же знаешь? А если все-таки придется, то у нас есть наша сторона.
— Миру нужно не это.
Она понимает, что он боится, видит это по тому, как он разглядывает фасад дома и произносит эти банальные, клишированные фразы. Он боится за нее, их жизни и их жизнь, тихую и привычную. Она имитирует глубокие вдохи четко по инструкции у себя на жестком диске и расстегивает пару верхних пуговиц.
— Мы постараемся сделать все по букве закона.
— Эти бюрократы всегда все портят.
Он закатывает глаза и заводит машину, и они уезжают под лай Сумо.
Когда они добираются до парка Риверсайд сквозь бесконечные пробки и обозленную толпу, часы на внутреннем экране Катарины показывают полвторого. Она устало прикрывает глаза, на пробу пытаясь подключиться к городским камерам. Однажды у нее получилось, но, кажется, с этих пор кто-то провел серьезный апгрейд системы безопасности.
Небо проясняется. Она поднимает голову и видит тусклое солнце меж двух серых облаков, уплывающих на восток. Хэнк крутит в руках ключи от машины, и она вспоминает свою монетку, похороненную вместе с формой Киберлайф в самой глубине шкафа.
— Мне хочется пива, — тянет он, после того как роняет ключи и с неохотой опускается, чтобы поднять их.
В этот раз они не одни в парке. Несколько детей катаются на качелях, другие играют в футбол. Их родители сидят на скамейках, потягивая дорогой кофе в бумажных стаканчиках, изредка прерываясь на телефоны, и выглядят не такими уставшими, как остальная часть города. Средний класс, самая его верхушка. Здесь, вдали от беспорядков, на берегу реки Детройт, мир, кажется, еще держится за остатки благоразумия.
Они переглядываются и идут вглубь, пытаясь выловить среди всех прочих Карлу Кабрера. Хлоя сказала, что жена одного из самых ярых противников андроидов не может отказать двум вещам в своей жизни — обеденным воскресным прогулкам в этом парке и бокалу красного на ужин. Катарина надеется, что мужа она любит хотя бы вполовину так сильно, как свои привычки.
Карла Кабрера — пятидесятилетняя испанка родом с окраины Барселоны, меценатка и художница. Высокая женщина с крашенными рыжими волосами и татуировкой в виде маленькой змейки за ухом.
Карла стоит возле самого берега и курит айкос. Хлоя многое о ней рассказала, но Катарина все равно теряется, когда она поворачивается, делая затяжку. Ветер треплет ее волосы, и она откидывает их назад, несколько прядей заводя за ухо. На вкус Катарины, она замечает их слишком быстро.
— Что вам нужно?
Они стоят далеко от нее, поэтому вопрос теряется между порывами ветра в плеске воды.
Подходя к ней, они представляются, доставая свои значки.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Нам нужна ваша помощь, миссис Кабрера.
— Я андроидам не помогаю. Мой муж, если вы не знаете…
— Мы знаем, — прерывает ее Катарина, — а еще мы прекрасно знаем в каком он сейчас положении. И мы предлагаем свою помощь взамен на вашу.
— Правда? — она мягко смеется, снисходительно смотря на пятна машинного масла на джинсах Хэнка. — Какой же от вас толк?
Хэнк ощетинивается, слегка выступая вперед.
— Мистеру Кабрера грозят два пожизненных за взятки в крупных размерах и причастность к делу «Вагантов». Но это, как вам известно, закрытая информация. Ее мы получили от Хлои. Она же, вообще-то, и стоит за нашим приходом.
— Почему она сама не явилась?
— Скорее всего, гордость не позволила, — отвечает Катарина, продолжая разглядывать миссис Кабрера, которая смеется ее словам, кажется, наслаждаясь таким вниманием, и Хэнк чувствует, как раздражение в его животе утихает.
— У Хлои проблемы с чувством юмора. Она вся в Элизу. Я рада, что это не распространяется на всех андроидов.
— Так вы поможете?
Миссис Кабрера делает очередную затяжку, переводя взгляд за их спины. Хэнк неуверенно оборачивается вслед за этим, но ничего подозрительного не обнаруживает. Катарина продолжает смотреть на нее, анализируя химический состав пара, который она выдыхает.
— Чего же вы хотите?
— Нам нужны смелые люди и вертолет.
— Как интересно, — саркастично бормочет она, делая последнюю затяжку и убирая айкос в сумочку. — Насколько смелые?
— Найдутся те, кто осмелится взломать систему Иерихона? — вклинивается Хэнк.
— Допустим.
— Отлично, — он потирает руки о ткань джинсов и достает из кармана скомканную бумажку. — Это безопасный канал. Он останется таковым какое-то время.
Миссис Кабрера с сомнением берет бумажку, переводя взгляд на Катарину.
— Неужели дело стоит того?
— Вам интересно мое мнение? — удивляется Катарина.
— Ну, это же у вас конфликт интересов.
— Нет никакого конфликта интересов. Камски угрожает моему народу.
***
Тереза просыпается ближе к десяти часам утра, замученно глядя на часы, висящие напротив кровати. Два не зашторенных до конца окна с трудом освещают помещение, не помогая взбодриться. Полоски света ели достигают ножек кровати. В попытках прояснить сознание она еще раз осматривает комнату, но ничего интересного не находит.
Утренняя рутина на этот раз проходит незаметно. Она несколько раз моргает, и часы уже показывают одиннадцать, а сама она стоит напротив кабинета Элизы. Это кажется неправильным, совершенно невозможным, но, когда Тереза стучится и открывает дверь, она видит Камски и незнакомую девушку, весело беседующих друг с другом.
— Доброе утро, Тереза. Рада, что ты так скоро к нам присоединилась.
— Доброе утро, — подозрительно осматривая незнакомку, отвечает она, прислоняясь спиной к двери. — О чем говорите?
— О Норт, — подает голос девушка, и Тереза от неожиданности давится воздухом, понимания, что это Аида, пока та поудобнее устраивается на диванчике у окна. — Я рассказывала, как она объясняла, зачем люди пьют растворимый кофе.
— Это так смешно?
Тереза интересуется просто для проформы, все больше задаваясь вопросом, какого черта происходит. Совершенно не так она представляла себе их встречу — не в кабинете Камски, и уж точно она не могла подумать, что Элиза и Аида будут мило беседовать.
— Нет, просто Норт с таким видом описывала его вкус, будто сама пробовала.
Они снова смеются, и Тереза потихоньку начинает сомневаться в реальности того, что видит.
— Ну же, Тереза, — успокаиваясь, говорит Элиза, подходя и усаживая ее на диван рядом с Аидой. — Сегодня такой хороший день! К чему эта кислая мина?
— Пытаюсь понять вероятность того, что я еще сплю…
— Напротив, дорогая, все это как нельзя кстати реально. Понимаю, что после всего, некоторые вещи никогда не будут прежними, но нужно жить в настоящем, привыкая к изменениям.
Тереза думает об изменениях. Аида выглядит спокойной, даже расслабленной. Ее диод мерно горит голубым, а скин идеально покрывает новое тело. Она теперь чуть ниже, чем была, или может, так только кажется. Ее кожа все еще темная и глаза, осанка, улыбка — те же. Как будто Элиза намеренно пыталась сохранить характер. Волосы у Аиды длинные, густые и черные, убранные в две косы. Глаза — светло-карие, слегка отдающие красным. Подбородок острее, чем был, скулы — выразительнее, словно теперь ее действительно точили из камня, а не конструировали на 3D принтере.
Тереза хочет произнести ее имя, но оно отдается болью в протезированной ноге.
Элиза говорит что-то, Аида ей поддакивает и смеется. Они не похожи на Создательницу и Создание, скорее уж на двух подруг из средней школы, запавших на одного парня. Тереза пытается поддерживать разговор, рассматривая панели на стенах и деревянный подлокотник дивана.
Погода за окном спокойная, облачная, солнце то выглядывает, то снова скрывается за тяжелыми облаками. Сосредоточившись на пейзаже, она вспоминает, что совсем забыла про завтрак. Кроме прочего, ее лечащий врач говорил, что у нее недостаточный вес. Тереза разочарованно качает головой, признавая, что нужно бы его послушать.
Камски говорит про андроидов, говорит про людей и совместное сотрудничество так, будто перед ней не Аида, а директриса очередной транскорпорации. У Элизы горят глаза, когда речь заходит про возможности, и губы растягиваются в широкую улыбку, когда Аида с ней соглашается.
Все это в глазах Терезы и выеденного яйца не стоит, поэтому она начинает играться с волосами, пытаясь слишком короткие пряди накрутить на палец, и ждет, когда выступление закончится.
— Слушай, — вскоре не выдерживает она, — ты на нас свои речи тренируешь? Я не завтракала, а твое выступление разжигает аппетит. Пусть Хлоя даст пару советов по риторике. А мы пойдем.
Элиза не кажется задетой ее словами, но все равно обращается к Аиде будто бы в поисках поддержки. Та прячет взгляд, явно смущаясь, и это вызывает у Терезы удивленный вздох. Как бы Элиза ее не откалибровала, но в этом жесте столько эмоций, сколько она не видела в ней за все время совместной работы.
Они встают и выходят, мягко прикрывая дверь. Ужасные коридоры дома вновь начинают давить.
— Это было грубо, Тереза.
— Грубо — это затевать разговор, в котором один из собеседников ничего не понимает. А то, что сказала я, было правдой.
— Скорее хамством.
— Ты здесь всего день, — смеется она, когда они спускаются на первый этаж, — а уже читаешь мне лекции.
— Я здесь дольше, чем ты можешь себе представь, — уверяет Аида.
На просторной кухне, достойной какого-нибудь дорого ресторана нового Детройта, их ждет сюрприз, состоящий в том, что Хлои не дежурят рядом круглосуточно. Аида пожимает плечами, отходя в сторону, пока Тереза роется в холодильнике, пытаясь среди больших полок, забитых под завязку, выискать еду простых смертных, а не безглютеновые продукты, стоящие в одном ряду с соевым молоком.
— Пиздец. Кто это вообще ест?
— Элиза Камски, я думаю.
— Понятно, почему она вечно злая. Я бы тоже устраивала войны, если бы мне нельзя было обычное молоко.
Тереза достает из холодильника лоток белых яиц, скептически осматривая их. Кажется, они выбиваются из диеты сестры.
— Это обычные яйца? Как думаешь?
— Думаю, самые обычные. Купленные вчера.
Тереза пожимает плечами и идет готовить. Стандартная яичница болтунья и два тоста из бездрожевого хлеба. Она вспоминает об авокадо у себя в холодильнике и ели сдерживается, чтобы вновь не начать ругаться.
Аида ходит по кухне, касаясь матовых стеклянных поверхностей тумб, мисок с фруктами и орехами, осматривает барную стойку, пока не останавливается напротив единственного окна.
Она одета в темно-зеленый костюм, который навевает на Терезу ассоциации с непроходимым лесом, болотными топями и запахом метана. Положив руки в карманы брюк, Аида рассматривает внутренний двор дома, даже не стараясь имитировать человеческое дыхание.
Тереза хмурится, сервируя тарелку и выискивая полку со столовыми приборами. О чае она вспоминает только тогда, когда садится есть. Можно было бы переместиться в столовую, но сидеть за тумбой на барном стуле и качать ногой в разные стороны нравится ей больше.
Аида разворачивается на пятках и улыбается озорной улыбкой, а за ее спиной солнце выходит из-за туч, и в этом свечении она похожа на древнее божество.
— Красиво выглядит, — кивает Аида.
— Конечно, это выглядит красиво. Я же приготовила, — фыркает она, отправляя первый кусочек яичницы в рот. — Ты правда все помнишь?
Улыбка с лица пропадает, но поза остается все такой же расслабленной.
— Я не могу сказать, что я помню, а что нет.
— Но… типа… файлы памяти не нарушены? Не были подвергнуты редактуре или… я не знаю… Как это ты не можешь сказать…
— Ваши познания в данной области крайне скудны и базируются где-то на уровне двухтысячных годов.
Тереза пожимает плечами, вставая за стаканом воды. Она не училась на программистку и не обязана в этом разбираться.
— Ты помнишь, как выдала меня Иерихону? Как убила кучу своих, спасая меня? Как привезла на квартиру и вела довольно наивные разговоры об общем благе? Как…
— Да, — останавливает ее Аида, — да, я все это помню. Тебе это так важно?
— Конечно, — Тереза осушает залпом стакан, а потом вытирает рукавом кофты мокрый подбородок. — Я хотела спасти ту, кто хотела спасти меня.
— Я сдала тебя.
— Мы все ошибаемся.
— И все?
— Да, — она возвращается к еде, пытаясь заставить себя съесть остатки. — Я знаю, кто я. Ты знаешь, кто я. Но, кажется, кто ты знает только Элиза. Вот веселуха, да?
Аида ничего не отвечает и садится от нее по правую сторону. Это кажется правильным. У Терезы совсем пропадает аппетит. Она ковыряется в еде минут пять, пока Аиде это не надоедает, и она не отодвигает тарелку.
— Когда ты успела привязаться?
— Думаешь, я привязалась?
— Тогда посмотри на меня.
Тереза качает головой и смотрит, как будто бросается закрыть собой от града пуль невинного человека, или андроида, или животное. Как будто это что-то прояснит или починит.
— Ты была создана специально для меня. Камски хотела подарить мне игрушку.
— Я знаю.
— Потом она использовала тебя и меня, чтобы убрать Маркуса.
— Я знаю.
Тереза сжимает челюсти, чтобы остановить себя. Каждое ее слово словно делает Аиду меньше. Она знает, как надо и как не надо поступать. Добро, зло, серая середина. Аида пахнет пластиком и чуть-чуть цитрусовым освежителем для воздуха. Она пахнет новой машиной, самолетом, дорогими миксерами и пылесосами. Она одета в потрясающий костюм и держится в нем лучше любого человека. Она проводит ладонью по щеке и касается теплыми губами ее лба, а Тереза поднимает голову, чуть привстает, опираясь на стойку, и подставляет свои губы, завершая очередной круг своей истории.
***
2.12.2041
Все кажется простым, когда Хэнк смотрит на картину в целом: в их случае, на план местности и расстановки сил. Множество кусочков мозаики, сцепленных договоренностями, обещаниями и крупными переводами денег: один продажный андроид из Иерихона, отдавший свою смену, несколько запрещенных почти во всех странах приборов, простых, однако ж, в управлении, и немного веры в правое дело.
Миссис Кабрера половину времени тратит на то, чтобы загадочно улыбаться из-под опущенных ресниц, а вторую половину на то, чтобы бойко трещать на испанском с несколькими Bandoleros*, выдавая им инструкции. Он лично не имеет ничего против языкового барьера, но вместе с болезненной бледностью лица это не способствует сплочению команды, по его мнению.
Они обсуждают план, расположившись в «древнем» Детройте, как любят называть этот район бездомные, потому что здесь почти все заброшенно еще с десятых годов — крематорий и бар «Dogfights», в частности.
Он никогда не слышал об этом баре, и, приехав сюда, очень этому обрадовался. Грязные каменные стены, поломанная барная стойка и битое стекло, вонзающееся прямо в подошвы ботинок и прорезавшие их почти насквозь. Неработающий свет и пыль на окнах, на прогнивших столах и стульях, на полу и в воздухе. Он кашляет несколько минут, пока не привыкает.
Хэнк думает, что они больше похожи на террористов, нежели на тех, кто хочет предотвратить теракт. Сборище непонятных типов. Он — полицейский, с каждым пропущенным вызовом от Фаулера все ближе к «бывшему». Катарина — пушечное мясо, как ее любезно поприветствовала миссис Кабрера. Карла Кабрера — чокнутая истеричка, в чем они успели убедиться, опоздав на несколько минут из-за ужасных, бесконечных пробок в городе. Хлоя — «призрак», тесно связанный с «жертвой» покушения. И мужчины, чьи имена Хэнк не хочет запоминать. «Bandoleros» обращается к ним миссис Кабрера. Катарину это веселит. А он задумчиво смотрит на их кастеты, подпиленные зубы и шрамы. Выглядят они на лет тридцать, не больше. Коренастые, смуглые. Он насчитывает около четырех, но они постоянно мельтешат туда-сюда, то пытаясь включить неработающий музыкальный аппарат, то капаясь в завалах уцелевших бутылок, стараясь выискать какой-нибудь алкоголь, поэтому он не уверен.
План, в целом, на троечку, хотя в былые времена лично у него не возникло бы никаких вопросов. Это сейчас ему интересно, как они выберутся, что они будут делать со свидетелями и какова вероятность того, что Норт не расстреляет их у самых подступов к Иерихону.
Он прокручивает все это в голове, пока Катарина проводит языком по верхнему ряду зубов, изучая их текстуру, и щурится, внимательно следя за миссис Кабрера. Хэнк поставил бы все на то, что щеки у Катарины посинели, но в полумраке и с его-то зрением рисковать не стоит.
Он проводит рукой по грязной поверхности, ощущая подушечками пальцев мертвых жучков, пыль и мелкие осколки стекла. Морщится, стискивая в пальцах край стойки. Запах в помещении не дает сосредоточиться, но он все равно вдыхает полной грудью, вспоминая несколько своих задержаний в баре.
— Вы уверены, — наконец набирается сил Хэнк, — что эти электрошокеры сработают на андроидах и не убьют их?
— Не волнуйся, я уже проверяла, — беззаботно отвечает Катарина. — Мы вырубаемся на пятнадцать-двадцать минут, пока наши системы перезагружаются.
Хэнк округляет глаза, пока миссис Кабрера раскатисто смеется, хлопая Катарину по плечу. Золотые браслеты на ее руках приглушенно звенят.
— А девочка-то выросла, да?
— Ты проверяла их на себе? Ты с ума сошла?!
— Вы вырубите ими андроидов, конечно, я проверяла на себе!
Хэнк хочет продолжить возмущаться, но тут звонит Хлоя, и он всеми силами пытается сдержать себя. Катарина не смотрит на него, и это злит сильнее прочего.
— Вертолет прибыл, мы начинаем.
Когда часовая стрелка на часах Хэнка переваливает за полдень, они зависают над Иерихоном, недоверчиво осматривая свое снаряжение. Шумно, наушники на голове неприятно жмут. Ему тяжело дышать, но он не уверен, в чем именно причина. Под ними острые пики офисных зданий, а еще ниже — толпы разозленных людей. А рядом, в небе, плывут тяжелые облака, предвещая очередную непогодицу. Хэнк пытается выискать солнце на небосклоне, но его слабого сияния недостаточно, чтобы быть найденным.
Их вертолет замер в воздухе, но таких вертолетов тут немало. В основном журналисты, ведущие репортаж. Они подлетают поближе, а потом улетают, и так постоянно, словно события внизу это приторно сладкая конфетка, надоедающая сразу после того, как ее положат в рот.
— Ты готов?
— Да, Катарина, — кивает Хэнк. — По команде.
С парашюта он прыгал три раза в своей жизни. И каждый раз это саднящее чувство страха внутри сводило его с ума. Они прыгают, вылетая столь же стремительно, как и ядра из пушки, только не вверх, а вниз. Он пытается занять себя размышлениями в те несколько секунд, пока они летят, целясь в вертолетную площадку на крыше, но кроме удушливого страха, подкатывающего к горлу, и чувства полного единения с миром, кажущегося столь неправильным в данной ситуации, он ничего не может.
Только на этой высоте ветер может быть настолько твердым. Он бьет его по щекам, морозит лицо, а тем временем внизу Хэнк начинает различать деревья и машины. Еще немного, и пути обратно не будет.
Все пятеро удачно приземляются, наспех скручивая парашюты и прячась за системой вентиляции, лабиринтом извивающейся на крыше. Она ровно в полметра высотой и заполняет собой все поле, кроме прохода от двери к вертолетной площадке, выступом расположенной на крыше. Ровно через пять минут сюда прилетит вертолет от Киберлайф с Аидой.
— Джон и Рик, прицепите глушилки. Связи на крыше не должно быть! — приказывает Катарина. А потом обращается больше к Хэнку, чем к остальным. — Энтони и Бернанд вошли в систему, камеры были вовремя отключены. Но все равно стоит опасаться соседних зданий.
Хэнк облегченно выдыхает и видит, как ему на перчатку прилетает снежинка. Он поднимает глаза к небу, и не успевает поверить в их удачу, когда с неба начинают падать миллионы таких снежинок. В считаные минуты все вокруг становится белым, и их бело-серая экипировка хорошо сливается с местностью.
— Замечательно! Мне не придется рассчитывать угол обзора, чтобы правильно спрятаться от вертолета. Вот бы все дни были такими удачными.
— Не накаркай, — подмигивает Рик, и она отвечает ему озорной улыбкой.
Ко времени, когда приземляется вертолет от Киберлайф, дверь на крышу открывается, выпуская Норт и двоих андроидов из охраны. Как они и думали, Норт не любит излишней церемониальности.
Пилот и второй пассажир открывают дверь кабины и на пару достают капсулу. Автоматы у них на спине кажутся реальнее, чем все вся их команда по «спасению мира» вместе взятая.
Не успевает Норт договорить приветствие, как Хэнк и Рик выпрыгивают из укрытия. Они в мгновение ока добираются до охранников и электрошокерами вырубают их, пока Катарина берет Норт на мушку пистолета, а Джон берет в плен пилота, выбивая из рук автомат. Он валит мужчину на землю, придавливая его ботинком.
Хэнк бьет второго мужчину кулаком в челюсть, и тот падает без сознания ему под ноги.
— Хороший удар, — смеется Рик, подбирая автоматы.
Они не произвели ни одного выстрела, и это почти успех. Снег продолжает падать как ни в чем небывало, покрывая синтетические волосы Норт снежной шапкой. Катарина смотрит на ее сжавшиеся кулаки и равнодушное лицо, скрывающее за собой прирученную ярость.
— Ты не слишком удивлена, — говорит Катарина.
— Меня сложно удивить. Но вообще-то тебе удалось. Ты действительно настолько глупа, чтобы попытаться ее спасти? — губы Норт растягиваются в оскал. — Она даже не девиантка, не смогла сломить последний приказ. Все, что ей нужно…
— Довольно! — из-за ветра ее крик теряет в ярости, но и этого достаточно, чтобы заткнуть Норт. — Мне все равно. Мы забираем Аиду.
— Вы уверены?
— Да, — вмешивается Хэнк. — Поверьте, это для вашего же блага. Мы не хотим никому навредить, но…
— Но нам уже пора уходить, — прерывает всех Рик. Джон поддерживает его кивком, сильнее придавливая пилота ногой.
— Это твое второе предательство, — Норт смотрит ей прямо в глаза. Катарина читала о разных людских богах, ей кажется, так бы не смогли взглянуть и самые жестокие из них. — Чье прощение помогает тебе засыпать?
Катарина не отводит взгляд, но и не отвечает, пока капсулу с Аидой вновь не заносят на вертолет. Она предательница, всегда была и будет. Снег начинает раздражать сильнее, чем сочувствующие взгляды Хэнка, которые она ощущает спиной.
А потом Катарина разворачивается, засовывая пистолет в кобуру, и заходит в кабину вертолета.
— Поднимай нас давай, — слышится голос Рика.
Она садится на место и надевает ремень безопасности. Хэнк где-то рядом, она чувствует его дыхание с правой стороны, но упорно разглядывает свои ботинки. Другой человек сидит прямо напротив нее. Джон, не сказавший за миссию ни слова. Катарина бегло осматривает его, прежде чем вновь вернутся к своей обуви. Он одет так же, как и они. С легкой щетиной на лице, с длинным ветвящимся шрамом возле левого уголка рта, напоминающим то ли ветви деревьев, то ли их корни.
Вертолет вместе с ними поднимается, а спустя двадцать минут опускается. Катарина вспоминает, что они оставили Норт наедине с человеком из Киберлайф. Норт, скорее всего уверенную в том, что их послала Элиза Камски. Норт, которая за несколько минут их беседы ни разу не вытворила ничего безрассудного. Катарина улыбается, вспоминая их первую встречу.
Чья-та рука на мгновение сжимает ее плечо, а потом они по очереди выходят. Снег закончился, небо чуточку прояснилось, и Хэнк замечает тусклое свечение солнца сквозь огромное серое облако, медленно уплывающее вдаль.
Миссис Кабрера встречает их как героев, улыбаясь и подталкивая к бару. Они продолжают осторожно переглядываться, пока она не включает телевизор, видимо, притащенный вернувшимися Бренданом и Энтони.
— Что это? — вырывается у Хэнка в то время, как он пытается понять, читать ли ему бегущую новостную строчку или прислушиваться к Норт. Впрочем, все одно.
«Как вы можете видеть, дамы и господа, на этих кадрах мы имеем прямое свидетельство того, как Элизой Камски, основательницей и владетельницей генеральным пакетом Киберлайф, был отдан приказ о геноциде тысячи андроидов, участвовавших в Северной войне. На основании этого…»
Хэнк и Катарина переглядываются, а потом, словно по команде, обращают свои взгляды на миссис Кабрера, сияющую от радости.
— Чему вы радуетесь? Ваш муж…
— Все идет согласно плану! Давайте уже избавимся от тела.
***
— Куда делась твоя девушка?
— Она не моя девушка.
— Разве вы не целовались на кухне? — снисходительно спрашивает Элиза, закрывая книгу и откладывая ее на столик. Тереза со своего места пытается рассмотреть ее название, но видит только имя автора. Эдгар Алан По.
— Не забудешь, где остановилась?
Тереза не знает, который час. Ей не спалось всю ночь, потому что она думала только о том, как бессовестно сбежала от Аиды, не сумев вынести ответственности момента. Она предала ее, она поцеловала ее. Тереза может думать только о том, как тело Аиды — настоящее, первоначальное — радостно уничтожит Иерихон, крича и рыча, как обычно это делает разъяренная толпа.
А после того, как поняла, что не заснет, Тереза бродила по второму этажу, натыкаясь то и дело на запертые двери. А потом зашла в библиотеку и столкнулась с Элизой. Приоткрыла дверь, мельком бросая взгляд и замечая сестру, пристроившуюся на кресле с собранными в пучок волосами, в домашней одежде, сестру, лишенную какой бы то ни было наигранности. Когда Элиза подняла взгляд от книги, она, конечно же, раздраженно цокнула, но не прогнала. Для Терезы такое начало показалось многообещающим.
— А ты?
Тереза, ушедшая в свои мысли, никак не может понять вопрос. Элиза начинает улыбаться, и морщинки вокруг ее глаз похожи на гусиные лапки.
— Ты знаешь, что должна сделать с Аидой. Помнишь? Ты обещала.
— Я все помню, — устало произносит Тереза, забираясь во второе кресло с ногами. Ей жарко и хочется снять носки, но она не готова в очередной раз удостовериться в том, что одна из ее ног железная. — Тебе не бывает страшно?
— Нет.
— Ладно, — она закатывает глаза, подвигая книгу ближе к себе. «Падение дома Ашеров». — Существуют вещи, которые ты стараешься избегать?
— К примеру, такие диалоги.
Тереза смеется, качая головой. Она кладет книгу себе на колени и внимательно разглядывает твердую лаконичную обложку, темно-бордовую с золотистыми буквами в имени автора и названии. Ей нравится шероховатая поверхность и пожелтевшая бумага страниц. Открывая начало, она замечает год издания — девяносто девятый.
Элиза все еще улыбается, наблюдая за ней. Тереза застает ее за этим и стыдливо отводит взгляд. Она не помнит, когда сестра смотрела на нее так в последний раз.
— Тебе не страшно от того, что мир горит?
— Мир горит столько, сколько я себя помню. Последние полвека это его нормальное состояние. — Она откидывается на спинку кресла, складывая руки на груди. — Хочешь его потушить?
— Не думаю, что смогу. А ты?
— А я не хочу.
Элиза переключает свое внимание на интерьер комнаты, будто видит его в первый раз, а потом неожиданно продолжает.
— Мне было страшно, когда ты ушла на войну.
— Ты не сказала мне тогда ни слова против.
— Это бы помогло? — она поворачивает голову к Терезе, замечая, что та все еще водит пальцами по обложке книги.
— Нет, — признается Тереза. — Не знаю. Не думаю.
Она кладет книгу на столик и встает, чувствуя на себя взгляд Элизы, но говорит себе, что ни за какие деньги не ответит на него. Зря она пришла сюда и затеяла этот разговор.
— Почему наши разговоры непременно перетекают в такую личную сферу? Почему все между нами становится таким…личным?
— Потому что у нас много неразрешенных конфликтов, от которых ты инфантильно отнекиваешься, — саркастически отвечает Элиза, выгибая бровь.
— Я не инфантильная. Не называй меня так!
— Сейчас ты ведешь себя инфантильно.
— Ах, то есть я веду? Не ты ли требуешь отослать Аиду на другой край света только потому, что тебе невыносима мысль, что я могу любить кого-то, кроме тебя?!
Тереза понимает, что говорит лишнее и, кажется, даже начинает кричать, еще в самом начале предложения, но не может остановиться.
Элиза ничего не отвечает, и она уже было хочет продолжить, как слышит позади себя вежливое покашливание и резко оборачивается, чуть было не потеряв равновесие.
— Не хотела вмешиваться, — сконфуженно улыбается Хлоя, — но доставка еды подъехала.
— Отлично! — Элиза встает, расправляя на себе одежду, и уходит. Хлоя в дверях пропускает ее вперед, неуверенно глядя на Терезу, и тоже исчезает, прикрывая дверь.
Терезе интересно, сколько именно услышала Хлоя, но, с другой стороны, разве дом не напичкан всевозможной техникой? Возможно, тут даже стоит прослушка. Некоторые люди ставят ее у себя повсюду, и Элиза, если быть честной, выглядит как одна из этих людей.
Она разворачивается и выходит, спускаясь на кухню, и пытается понять, как взаимодействовать хоть с кем-то в этом доме. Возможно, Элиза права, и она действительно инфантильна. Возможно, правы и Хэнк, и Катарина, и все остальные.
Внизу, в столовой, оказывается, что при достаточном количестве людей и андроидов, обстановка может даже не пугать. Элиза распаковывает еду, а Хлоя и Аида пьют тириум из супниц, и их губы окрашиваются в синий.
— Доброе утро, Тереза, — приветствует Аида.
— Доброе. Что на завтрак?
— Яйца Бенедикт, апельсиновый сок и салат из рукколы, — отвечает Элиза, раскладывая еду на тарелки.
Тереза подходит ближе, чтобы помочь, но сестра отстраняет ее жестом руки, и ей ничего не остается, как сесть на стул под пристальные взгляды Аиды и Хлои. На месте Элизы, она бы выгнала себя вон и крикнула бы что-то вроде «сукам еда не полагается».
— Какие планы на день?
Никто ей не отвечает, и Тереза надеется, что дело тут в том, что до них донесся их с сестрой разговор. Элиза же тем временем кладет рядом с ней тарелки и огибает стол, садясь ровно напротив. И теперь они четверо образуют крест. Идеальную симметрию.
Камски не выглядит смущенной или рассерженной. Смиренной, может быть, как и все присутствующие. Но Тереза готова отдать руку на отсечение, что в этом только половина ее вины. Что-то внутри извивается и чешется, когда она смотрит на Аиду и Хлою. Их образы будто сливаются у нее в сознании, становясь одним целым. Не одним, нет, словно они заодно.
И в этот момент другая пропасть разверстывается перед ними. Порой людей отделяет не бездна, а множество бездн. И ей кажется, что перечесть их у нее не хватит терпения.
Едят они в тишине, словно осознание, накрывшее Терезу, посетило и их. Незнакомцы, чужаки. Для Терезы этот дом никогда не станет «своим», сколько бы лет она ему ни отдала. Это — чужая территория, но смотря на Элизу и Хлою, она не уверена, является ли этот дом хотя бы для них «домом» в привычном понимании.
Хлоя, по крайне мере, избегает смотреть на вещи вокруг себя. Элиза, напротив, более естественно управляется с пространством и объектами. Хлоя сдержанна, собрана. Элиза всю жизнь училась сдерживать свою порывистость. Они — кривые отражения друг друга. И все вокруг них тоже искажается.
После завтрака Хлоя и Аида уходят, бросив что-то про шоппинг в ТЦ. Тереза не то, чтобы хочет пойти с ними, но не получив приглашения немного расстраивается. Конечно, нельзя ожидать ничего хорошего, когда целуешь человека, а потом убегаешь, но все же.
Элиза тоже смывается, скорее всего, в свой кабинет. Тереза думает пойти следом, но потом вспоминает, что продолжать диалог значить вновь сказать что-нибудь обидное и несправедливое.
До двух часов дня она изучает дом, постоянно отвлекаясь на разглядывание картин за авторством Манфреда, находя их даже в чем-то неплохими. Живопись не самая сильная сторона Терезы, поэтому ее то и дело берет уверенность, что какой-нибудь академик, смотря на эти работы, звонко смеется, не представляя, как мир носит такую ерунду.
Ближе к концу своей экскурсии она находит скудно обустроенный спортзал. Хоть на вещах и нет пыли, а воздух совсем не затхлый, легко догадаться, что здесь никто не занимается хотя бы по совсем нетипичному для этого дома оформлению интерьера, словно помещение было создано только для галочки.
Стена справа от входа вся в зеркальных панелях. Там же стоят беговая дорожка и велотренажер. В дальнем углу помещения висит боксерская груша. А у стены напротив стоит большой шкаф со множеством отсеков, видимо, хранящих остальной инвентарь. Нормальных окон здесь нет, только под самым потолком идет цепь узеньких окошек, в которые бьются ветви деревьев из-за поднявшегося ветра и снега. Никакого естественного освещения, только белый свет ламп высоко над головой.
Спортзал навевает непонятную тоску, поэтому Тереза спешит закрыт дверь и подняться в свою комнату. Возможно, она даже сумеет уснуть, и просуществовать до вечера, не оскорбив никого.
Тереза смеется своим мыслям, открывая дверь, и замирает, замечая Элизу, сидящую на ее кровати. Сестра оборачивается на шум открывшейся двери, и густая капля крови скатывается у нее по подбородку.
— RK900 не удалось передать Иерихону, — равнодушно объявляет Элиза. И Тереза видит, что весь ее рот полон крови. — Норт прямо сейчас выступает на телевидение.
Тереза пошатывается и плотно закрывает дверь. Она ищет ключ в карманах и шипит, когда не обнаруживает его. Он должен быть где-то поблизости. Утром он был у нее в руках.
— Тереза, это конец.
Она подходит к столу, перерывая какие-то папки и фотографии, они разбегаются у нее в руках, падая на пол. Элиза встает и поднимает их, пока она направляется к бельевому шкафу, силясь припомнить, как именно вставала с постели.
— Что же мы будем делать? — спустя время интересуется Тереза, с громким стуком задвигая ящик и прислоняется к нему спиной. — Что мы будем делать? — устало повторяет она.
— Мы? — ядовито переспрашивает Элиза. — Нет никаких нас. Я сяду в тюрьму, а ты вольна спиться на следующий день.
Тереза вскидывает брови, сильнее прижимаясь к шкафу.
— Я помогу тебе, — уверяет она. — Я сделаю все, чтобы помочь тебе.
— Поздно.
— Нет! — вскрикивает Тереза, а после ошарашенно замирает, раскрыв глаза. — Ты же самая крутая на этом чертовом континенте… Не говори мне, что все закончится вот так. Не смей… Всю! Всю жизнь я наблюдала, как ты делаешь невозможное. А теперь что? Что теперь?!
Никакого ответа после эмоциональной тирады не следует, и она наконец позволяет себе допустить мысль, что в этот раз ее сестре не удастся уйти от правосудия. Мысль кажется скукоженной, пыльной и пахнувшей нафталином. Инородной.
Кровь стекает Элизе прямо под домашнюю кофту и пачкает светлый пол. Камски больше не идеальна.
— Откуда столько крови, Элиза?
— Какой крови?
Тереза слегка покачивается, приближаясь к ней. Пустые глаза напротив пугают своей неестественностью; хочется вынуть их и заменить на что-нибудь более человеческое. Элиза Камски стоит перед ней во всей своей необъятной силе, лишенная каких-либо причин противиться будущему.
— Они не просто так ушли, да? Аида и Хлоя. Они бросили нас… тебя.
— Не могу сказать, что я этого не предвидела, — холодно улыбается она. — Мне следовало прислушаться к Хлое… Это моя вина. Я причинила ей боль.
— Мне жаль, я бы хотела тебе помочь.
Элиза мотает головой, тяжело вздыхая, и разом растрачивает остатки видимого контроля. Моментально в ней проявляется дрожь, осанка теряет свое изящество, а Тереза вновь видит ту девочку из далекого прошлого, которая никогда не давала отпор, но всегда помнила обиду.
— А все только начало налаживаться, — шепчет Элиза, обнимая и утыкаясь ей носом в шею. — Хлоя не простит меня.
Тереза обнимает ее в ответ, удивляясь запахам геля для душа и шампуня. Ей бы хотелось еще раз вздохнуть пьянящий аромат духов, но может так даже лучше. Только Элиза, обнимающая ее, и ничего между ними.
Когда приходит полиция с ордером на арест и обыском, Тереза молчит. Когда полиция забирает Элизу, она лишь крепко сжимает ей руку, чтобы, отпустив, смотреть на то, как на сестру надевают наручники, зачитывают права и уводят. Когда один из офицеров подходит к ней и начинает расспрашивать, она хочет ответить, но у нее не получается. Тереза пробует пару раз исторгнуть из себя звук, а потом замечает время на наручных часах и сглатывает, осознавая, что уже поздний вечер.
— Мисс Рид, вы в порядке?
Мужчине с виду лет сорок, широкоплечий, высокий, с чисто выбритым подбородком. Чем-то напоминает ей Хэнка в молодости, только вместо веселья и озорства во взгляде спокойствие и рассудительность. Тереза смотрит на его густые черные волосы словно в трансе.
Офицер светит ей в глаза, проверяя реакцию зрачков, и она морщится из-за жжения и чувствует, как слезы сказываются по щекам. Чувство тревоги поднимается в ней запоздало, ленивой поступью захватывая новые территории. А мир вокруг вдруг увеличивает резкость картинки, плотность предметов и уровень гравитации, пришпиливая ее к одному месту. С ней такое уже случалось, на войне и тысячу раз до и после. И она знает, что так нельзя, но все, что может — это броситься к выходу и, лавируя между полицейскими и машинами, сбежать отсюда.
***
Катарину вызывают в Капитолий к Иерихону и правительству из-за активной роли в недавних переговорах, из-за действий в разгар первого Восстания и черт знает еще по каким причинам. Она уезжает на такси, уверенно кивая, и Хэнк остается один возле крематория, еще помня ужасную вонь расплавленного пластика и биокомпонентов. Черный дым из трубы выдавал их с головой, но по кучке металлолома, что они оставили после себя, невозможно определить, что или кого сожгли. Этих ухищрений оказалось достаточно, чтобы миссис Кабрера, попрощавшись, покинула его вместе с наемниками, сев во внедорожник.
Хэнк стоит у дороги в осенней куртке и щурится на небо, пытаясь определить, когда же закончится снег, который упорно устилает собой все вокруг, придавая безличному, серому району некий уют. Полуразрушенные стены зданий, укрытые белой шапкой, выглядят приветливее, а ухабистая дорога кажется лоскутным одеялом.
Он фыркает, носком ботинка ударяя по небольшому сугробу и раскидывая снег по тротуару. Оглядывается по сторонам, пытаясь выискать свою машину среди мусорных баков, убитых автомобилей и каменных ограждений. Складывая руки на груди, Хэнк проходится по пустой дороге, а потом ищет ключи в кармане джинсов. Сомнения грызут его, как собаки старые кости, с наслаждением обгладывая.
Где-то там Элизу Камски крутит полиция, и ему бы вместе с остальными праздновать победу, открывая шампанское и подписывая долгосрочные договоры. Справедливость торжествует, и он один из тех, благодаря кому она может вершиться.
Хэнк садится в машину, стряхивая с головы и плеч снег, и делает несколько глубоких вдохов и выдохов. Включает дворники, поворачивает ключ зажигания.
Выезжая из района, он крутит головой направо и налево, барабаня пальцами правой руки по рулю. Время идет как сердитый постовой, и Хэнк боится попасться ему на глаза со всем своим сожалением и страхом. Что-то меняется, и он не уверен, что к лучшему. Однажды он прочитал, что есть вещи простые, а есть правильные, и между ними идет вечная борьба.
Хэнку почему-то кажется, что в этой ситуации его обманули, обокрали, облапошили. Что выбор был более велик, чем ему позволили увидеть. Или что выбора по сути-то и не было.
Он едет к дому Элизы Камски, и вновь, как три года назад, чувствует лишь тревогу и раздражение. Снег все продолжается и продолжается, и так то, что вначале казалось спасением, обернулось той еще дрянью. Печка почти не греет, и спустя час его суставы начинают ныть, а пальцы рук неприятно хрустеть при сгибании.
В салоне пахнет мятой от висящей на зеркале елки, жжеными тряпками и собачим кормом. Под ногами перекатывается мячик, который Хэнк никак не может поднять и положить в бардачок. Он вспоминает о Сумо, который наверняка уже разворошил пакет с кормом и сейчас лежит на диване, подтянув на себя одеяло.
Замечая грунтовую дорогу, ведущую к дому, одиноко стоящему среди деревьев в отдалении, он ругается что есть мочи, пока с удивлением не обнаруживает, как со всех ног к нему приближается чья-то фигура. Он останавливается, наблюдая за тем, как она пересекает дорогу и встает под свет фар, щурясь и прикрывая лицо рукой. Хэнк охает, опуская стекло, и высовывает голову в окно.
— Тереза!
Она не отвечает, всем телом дрожа на морозе. Не успевает он выйти из машины, как она открывает дверь пассажирского сидения и садится, кусая до крови посиневшие губы. Ее бледное лицо отдает болезненной серостью, а глаза кажутся кукольными, смотрящими исключительно вперед себя. Хэнк снимает куртку и набрасывает ей на плечи, ни слова не говоря.
***
Доезжают до дома Хэнка они в полном молчании, как и полагается при больших катастрофах. Терезу перестает трясти где-то на середине пути, но это не делает ее вид менее пугающим. Хэнк чувствует себя неуютно, словно подглядывает ссору соседей в замочную скважину. Крики и ругань, не предназначенные для него. Тереза, обнаженная и вывернутая наизнанку. Он не уверен, что именно ее довело, и с грустью признается себе, что не хочет знать.
Мир за окном кажется объятым смертью и пустотой, так сильно снег заваливает все видимое пространство. Как ни крути головой, ничего не увидишь, кроме бесконечной дороги, синих неоновых знаков и кислотно-желтой подсветки на асфальте, которая сияет из-под снежной шубы и делает все вокруг еще более ирреальным.
Терезу достаточно быстро отпускают все тревоги и сомнения, как будто кто-то внутри нее производит сброс остаточного заряда, и теперь, перезагруженная, она с ясной головой может начать решать проблемы. Скоп их, под трезвым и пристальным взглядом, мельчает.
Когда они выходят из машины и стремительно забегают в дом, Тереза еще сомневается, но увидев в коридоре Катарину, отряхивающуюся от снега, она выдыхает всей грудью, как-то по-детски сведя брови.
— Так быстро все решилось? — Хэнк стучит зубами, протискиваясь между дверным проходом и Терезой, застывшей прямо на пороге.
— Я тут из-за нее, — она кивает на Терезу, повесив свою куртку и принимая мокрую рубашку Хэнка.
— Поставь, пожалуйста, чайник.
— Конечно.
Катарина рассеяно осматривает их и уходит, и слышно, как на кухне открывают кран.
— Тереза?
— Да!
Она уверенно снимает куртку и отдает ее Хэнку, а после уходит на кухню вслед за Катариной.
— То есть ты знаешь, что произошло?
Хэнк понимает, о чем дальше пойдет речь, и сбегает в ванную, надеясь согреться под горячим душем.
— Да, конечно, я знаю.
— Откуда? — удивляется она. — Откуда тебе известно?
Включив плиту и поставив чайник, Катарина оборачивается и жестом приглашает Терезу сесть, на что та отвечает отказом.
— Скажем так, я приложила руку.
— Ты? Серьезно?
— Так удивительно? Неужели ты забыла, кто я? — усмехается Катарина. — Это моя работа, предотвращать плохие вещи.
— Значит, — размышляет Тереза, — Хлоя пришла к тебе. И ты согласилась.
— Естественно, я согласилась. Камски у всех в печенках сидит, — она закатывает глаза и подходит к шкафчику, доставая кружки. Ее речь уверенна и нетороплива, и бензином разливается по кухне. Тереза уверена, что любое ее неосторожное слово превратит это место в костер — и она та ведьма, что будет на нем гореть. — Рано или поздно, — продолжает Катарина, — это все равно бы свершилось. Так что лучше уж рано.
— Я понимаю.
Катарина громко хлопает дверцей шкафа и оборачивается.
— Что?
— Говорю, я понимаю.
Она недоверчиво смотрит на Терезу, и, если бы только на ней был диод, Тереза уверена, он бы сейчас мигал желтым.
— Что? Не ожидала такого? А я еще могу удивлять, — смеется она. — На самом деле я жутко раздосадована и расстроена. Но! Но… но… Как бы это сказать? Видишь ли, Элиза отвратительна и ужасна, и я люблю ее, но от того, что я люблю ее, она не становится менее отвратительной и ужасной.
— Как… глубокомысленно.
— Это еще что! — морщится она, подходя ближе, — Только вас это не спасет. Где Аида?
— Мертва, — громко заявляет Хэнк, неожиданно появляясь в дверях. — Нам пришлось сжечь ее в крематории.
— Вот так просто, Хэнк?
— Да, — хрипит он, — вот так просто.
— И вы даже не попытались ее спасти?
— Аида была заражена, — вмешивается Катарина, разливая чай по стаканам. — Неизвестно, что еще Камски с ней сделала. Это грозило катастрофой всем нам. Проще было уничтожить.
— Ты говоришь «уничтожить», потому что не можешь произнести «убить» или ты так привыкла к обществу людей, что забыла, что андроиды тоже живые? — кричит Тереза, задыхаясь от гнева. — Вы себя слышите?!
— Тереза…
— Замолчи, — она поворачивается к Хэнку и мотает головой. — И ты?
Его грудь начинается быстро подниматься и опускаться, а кровь приливать к ушам. Хэнк чувствует бешено колотящееся сердце и боль в правой стороне. Он хочет что-то ответить, но смотрит на Терезу и опускает голову. Так продолжается несколько минут, пока Катарина не ставит чайник на плиту с громким ударом и, кажется, разбивает сенсорный экран. Сумо выбегает из гостиной, петляя между ними троими, и виляет хвостом, надеясь получить ласку. Цепляется за штанины, лижет руки и трется о ноги, оставляя свою шерсть на их джинсах.
Тишина тем временем кажется засасывающей, и Тереза, собрав всю себя, уходит, чувствуя испепеляющий взгляд на своей спине.