Последним, что Яна почувствовала, была ярость. И адская боль. Она, конечно, не слышала себя, но она кричала. Даже упала, не удержавшись на ногах, но свой посох она не отпускала, стоя на коленях посреди этого проклятого места и крича. Она не видела ничего перед собой, и её ястребица беспокойно летала над ней, напуганная шумом.

Это была ночь девятнадцатого июня. День, когда Яна умерла.

День, когда мир сошёл с ума.

Аделина служила в экзорцистках достаточно безошибочно, чтобы удостоиться положения в особых отрядах, и была достаточно опытна, чтобы вместе со своим напарником, Антоном, отправляться на опасные территории. Конкретно им была поручена худшая из всех территорий в принципе — и даже они сами это признавали — священный лес. Не сказать, что он сам по себе представлял какую-то опасность, но люди всегда больше всего боялись того, чего не могли контролировать.

Аделина не боялась. Она знала руны, шаманство, луки, стрелы, знала, с чем могла бы столкнуться, и знала арбалеты. Арбалеты были её с Антоном основным оружием. С ними всё было быстро, точно и не кроваво.

С тех пор, как Аделина получила свою должность, ей никогда не приходилось марать руки иначе как фигурально.

Антон не уступал Аделине ни в чём, дополнял в том, в чём та разбиралась хуже, а она в свою очередь дополняла его, естественно, потому что отряды (или пары) формировались на основе навыков и взглядов. Их задания не позволяли недочётов, обязывали стрелять метко и без колебаний. Единственным, что Аделине не нравилось, был запрет на сделки с нечистью, даже с самой дурацкой и безобидной. Аделина была достаточно хладнокровна, чтобы убить, чтобы следовать любому приказу, чтобы спуститься в любой ад, если то будет необходимо. Но желание иметь ручное чудовище она прогнать не могла.

В детстве ей всегда хотелось иметь собаку.

Антону же от запрета было ни холодно, ни жарко: нечисть он ненавидел любую. Он хотел её убивать, но Аделине в тайне всегда хотелось подчинять. Пожалуй, это было единственное их различие. Время сделало из них брата и сестру, затем — близнецов, и наконец объединило в одного человека. Но так и должно было быть. Таков был их долг. Каждый из специального подразделения знал, на что подписывается.

Яна не была эмоциональной. На то не было причин, которые все каждый раз стремились найти — она попросту такой родилась. Она была чёрствой до омерзения. Эмоции не были тем, что она могла правильно выразить или понять, не были тем, что она ценила, но, как она считала, это не было плохо. Она была отстранённой, и потому никому не мешалась. Это не было плохо.

Она не понимала дружбу и семью, не понимала, для чего здороваться с теми, кого ты видишь первый раз в жизни. Никто не помнил, плакала ли она хоть иногда. Говорила она и того, возможно, реже, жестикулируя, если не игнорируя, считая, что по ней и так всё видно, но на деле её лицо оставалось ничего не выражающим, и серые глаза смотрели словно бы всегда с презрением. Таких же, как она, вокруг неё не было. Таких же, как она, никто не встречал. Все знали, что нужно здороваться с незнакомцами, как будто это было самое важное в их жизни.

Яна не знала.

Яне было плевать. Вокруг неё изнутри загоралась древесина деревьев, и огненный свет медленно полз по ветвям и корням в её сторону.

Он не пугал её. Она была уверена, что огонь не ранит её, потому что он не обжигал. Этот огонь делал с людьми вещи гораздо страшнее, чем сожжение на костре.

На небе не было ни луны, ни звёзд. Трава под ногами Яны обращалась в пепел. Сидящая на её плече ястребица сильнее сжала когтями кожаный наплечник, когда из огня проступили призрачные очертания всевозможного зверья. Но Яна не дрогнула. Она стояла в середине леса, держа руки на воткнутом в землю посохе, и ждала. Ждала того, что звери могут ей дать.

Они поспешно двигались к лесу. Синхронно — как им и было положено, напряжённо — как им положено не было. Приказ был прост: убить то, что родилось среди тотемов. Даже если это и будут тотемы. Даже если оно будет выглядеть, как ребёнок. Даже если это будет сам бог.

Для лета было промозгло, и совсем новые ботинки Аделины вязли в грязи. Она хотела спросить, что, Антон думает, их ждёт. Ждёт там, в лесу. Даже они, слабо с тотемами связанные, чувствовали, что оно всё ещё там. Не собирается уходить, по крайней мере, пока. Но Аделина молчала, потому что понимала — Антон не ответит, Антон не знает и захочет узнать только тогда, когда оно будет мертво. Аделина была того же мнения. Она хотела спросить, но не хотела получать ответ.

Потому что он и так звенел у неё в голове. Это было что-то, с чем они не справятся.

Яна сорвала голос, и её крик стал хриплым и тихим, вкоре сменившись кашлем. Она согнулась, ещё ближе опустившись к земле, но всё равно не позволила себе отпустить посох.

Она сухо кашляла, и больше не чувствовала никакой боли. Она не чувствовала ничего.

Её посох крошился у неё в руках, и зубы из до сих пор висевшей на нём погремушки обращались в пыль, не успевая долететь до земли.

Они стояли напротив леса, чуть поодаль от первых деревьев. Взведённые арбалеты не давали никакого спокойствия даже имея стрелы, которыми можно было убить гидру.

Ни Аделина, ни Антон не могли заставить себя ступить дальше. Оно всё равно шло прямо к ним.

Ястребица с шумом вылетела из леса, и Аделина, ни секунды не раздумывая, выпустила в неё стрелу. Птица последний раз дёрнула крыльями, уронив пару перьев, и колом упала на землю.

— Оно? — шёпотом спрашивает Антон. Он всё ещё держал свой арбалет направленным на птицу. Вернее, уже её труп.

— Не знаю. — Аделина правда не знает, и на всякий случай она взводит арбалет новой стрелой. Но, вроде, всё должно было быть в порядке.

Антон отвёл арбалет от птицы. Давящее ощущение чего-то надвигающегося ушло резко — не так, как появилось. Не так, как ему было положено исчезнуть.

И они оба это понимали, когда из леса вышла женщина. Когда из леса вышло о н о.

Они сразу же направили на неё арбалеты — как им и было положено.

Невысокая, по-бродяжьи одетая женщина. Она даже не посмотрела на них.

Впервые за последние одиннадцать лет у Аделины затряслись руки. Она нажала на спусковой крючок одновременно с Антоном, но её стрела пролетела мимо, угодив в дерево.

Стрела Антона попала куда надо. Женщина осела на землю, после чего упала на бок.

И в следующую секунду сознание Аделины провалилось во тьму.

Яна встала. Её рубашка была заляпана кровью, а чёрная коса растрепалась. Она схватилась за торчащую у неё из груди стрелу и рывком вытащила её из раны. Древко треснуло и сломалось в её руке, упав на землю рядом с вывернутыми наизнанку трупами белки и змеи. У Яны теперь было оцарапано ребро и пробита дыра в сердце, но, впрочем, сердце всё равно больше не было ей нужно.

Ей не было нужно ничего, с этого момента, наконец, абсолютно ничего. В ней была лишь злость, плавно её покидающая, мерно лопающиеся нити спадающих с рук браслетов из деревянных бусин и крошившееся золото колец и круглых серёг.

По всему свету люди обращались в зверей и тварей, застрявших между человеком и зверем.

Это была ночь девятнадцатого июня. День, когда Яна восстала из мёртвых.

День, когда мир сошёл с ума.