Желтый листочек клеиться к зеркалу никак не хотел — и хоть ты в лепешку расшибись. Почему клейкую сторону у стикеров делают настолько некачественной и слабой?

      — Прекрати мучить бедную бумажку, — послышалось из комнаты, — я проснулся, так что можешь сказать мне все сам.

      Тим моргнул на снова отпавший листок, и оставил его, наконец, в покое лежать на раковине. Так он, по крайней мере, упасть уже не мог.

      — Я, м-м-м, просто жаловался, что у нас зубная паста закончилась, — признался парень, высунув голову за дверь, — только и всего.

      — В шкафчике запасная, — зевнул Дэмиен, перекатываясь к нему лицом и сонно щурясь. — Но стикер не выбрасывай.

      — Не буду, — довольно хмыкнул старший и скрылся, прежде чем брошенная подушка достигла своей цели. Несмотря на чужое — нарочно! — недовольное выражение лица, немного (много) он все равно собирался по-наслаждаться тем, что Робин все его записки собирал и, очевидно, хранил.

      Бросая камень в свой огород, он — записки юноши — тоже. Приятно было их время от времени пополнять и пересматривать, так что он быстро начиркал на еще одном листке кривую инсигнию Робина и приляпал ее к дереву аптечного шкафчика, наверняка зная, что она все равно спустя две минуты отлетит.

      Главное, чтобы не под ванную или типа того.

***

      Он снял — да как они у него по нескольку часов висят, не отваливаясь? — с дверцы холодильника очередной стикер с написанным огромными буквами словом «ОБЕД!» и крошечной птичкой в самом его углу, что намекало, что бумажка с «R» замечена была. Тим хмыкнул, засовывая листок в карман, и открыл холодильник, тут же натыкаясь взглядом на очередную бумажку — на пластиковом контейнере — с указательной стрелкой и еще большим количеством восклицательных знаков, чем на прежней, и не без смеха его доставая.

      Надо будет после ужина себе на живот налепить бумажку с кучей стрелок, подумал Тим, и фотографию отправить Дэмиену, потому что ну правда, сколько уже можно-то? Стикеров с восклицательными у него в коллекции было больше половины, и, хоть это было забавно и, в некотором смысле, показательно, записки со словами и фразами полностью в духе Дэмиена он любил еще сильнее.

      Но листки с восклицательными он выбрасывать не собирался. Второй такой он тоже убрал себе в карман.

***

      Даже если треть оставшихся занимали фразы по типу: «Умоляю, хабиби, не забудь пить воду в течении дня», «Зарядка для глаз!» (эту записку он снял со своего рабочего ноутбука, но, немного поразмыслив, вернул ее обратно. Хоть он давно пригляделся к ней и почти не замечал, она все равно грела ему сердце), «Пожалуйста, зайди в магазин:..», «НЕ давай Титусу больше двух лакомств. Он выпросил у меня уже утром и его дневная норма на шести заканчивается», «Альфред просил напомнить насчет завтрашнего ужина, хотя я уверен, что ты помнишь и НЕ планируешь ничего в офисе», «Стефани сказала, чтобы ты зарядил, наконец, телефон и перезвонил ей, иначе она устроит «то самое, он знает что» и не испугался восьмидесяти пропущенных» и в том же духе, были и другие.

      Если восклицательные знаки или указательные стрелки Дэмиен обильно вешал на заметные места вроде холодильника, зеркал и столов (и рядом с резинками для волос, потому что Тим постоянно их терял), то просительные, намекающие и напоминающие находились в тематических местах, вроде ежедневника, термоса, на банках с собачьими и кошачьими вкусняшками и рядом с ключами или мобильником. Третий же вид… был самым ценным, и от того самым труднонаходимым. Несколько таких он вытащил из книг, которые он периодически перечитывал, одну — из чехла для телефона, из лежащих в козырьке машины прав на вождение, из паспорта (с аккуратно завернутой клейкой стороной, чтобы случайно не испортить бумагу); несколько нашлись между страниц разных альбомов с фотографиями. Тим был уверен, что еще невесть сколько были попрятаны по всему дому в самых неожиданных местах, и сам Дэмиен, наверняка, не помнил и о половине из них. Это было сравнимо, пожалуй, только с пасхальной охотой за яйцами, и старший любил это безумно.

      Он сам всегда оставлял свои записки на видных местах, не потому что ему было лень их прятать или еще что — он просто хотел, чтобы его собственные чувства и мысли были очевидны и доступны хоть для кого-то хоть в таком виде.

      Не то, чтобы Дэмиен этого не хотел со своей стороны — просто своими «прятками» записок он привносил элемент неожиданности и сюрприза, и Тим это ценил. К тому же, если младшему хотелось выразить чувства очевидно, он их выражал, и никто его, в общем-то, не мог остановить. Кроме него самого, вероятно, но это другая история.

      Так что, да, он оставлял стикеры с надписями всегда под рукой и — хоть они регулярно слетали! Как Дэмиен клеил свои? — они были достаточно очевидны. И иногда вообще бессмысленны: просто жалобы или пришедшие в голову отрывочные идеи, но юноша все равно тщательно собирал их все и хранил, а иногда и отвечал своими записками, оставляя их на том же месте, где находил записки Тима.

      Они это даже не обсуждали, как таковое. Стикеры просто были — и все, как само собой разумеющееся явление, некогда появившееся и вошедшее в ежедневную традицию. Кажется, сам Тим это и начал, когда ему некуда было перевести оставшийся в сумке желтый стикер, и он прилепил его на блокнот Дэмиена с криво нарисованной летучей мышью. Она, позже, заменилась на «R», и так и осталась с тех пор.

      Он потянулся за фотографией на одной из полок в их спальне — уж больно она мозолила ему глаза тем, что криво стояла — и, стоило пальцам сомкнуться, как на задней стороне рамки он отчетливо почувствовал текстуру бумаги, и с полуулыбкой перевернул ее.

      Да, так и было — листок ловко устроился прямо под креплением подставки — и Тим осторожно его отклеил. Судя по всему, поэтому рамка и стояла неровно, и, видимо, поместил записку Дэмиен туда недавно.

      И, запоздало подумал Тим, возможно он нарочно оставил за собой «след» и это было своеобразное очевидно-неочевидное выражение его… мыслей? Чувств? Парень вчитался в мелко написанные буквы.

      «Заранее отвечая на твой вопрос — да, я специально оставил фотографию стоять криво, детектив. Это мое напоминание тебе лечь спать пораньше сегодня — и вообще — если есть такая возможность, пока я в отъезде. Пожалуйста, не перекармливай Титуса лакомствами, какой бы несчастный вид он не строил. Оставайся в безопасности.»

      Тим почувствовал, как волна нежности к Дэмиену переполняет его грудную клетку — и как, несмотря на отсутствие юноши в течении ближайших, очень долгих дней — ему становится легче.

      Он мягко потер бумагу меж пальцев, хоть и зная заранее свои ощущения от этого жеста наизусть, и прижал ее к носу. Кроме очевидного запаха бумаги и чернил, остался слабый, едва заметный, шлейф знакомого ему одеколона. Хотя, возможно, это и не от листа было, а в принципе от комнаты, или это просто был его собственный, уже скучающего по юноше мозг. Тим не брался утверждать.

      Он поставил фотографию на место, придирчиво вернув ей ровное расположение, и открыл свой прикроватный ящик в поисках маленькой, квадратной коробки — как раз из-под пачки стикеров. Он вытащил ее — вполне себе увесистую, для стопки маленьких бумажек уж точно — и запоздало перевернул стикер липкой стороной к себе.

      Там, незыблемой аксиомой, значился знакомый росчерк арабских букв — о, ему дорогого стоило выучиться арабскому письму и чтению — и, сначала от переводчика, распознавшего текст по картинке, а потом и от самого Дэмиена Тим знал, что это значит.

      Он писал то же самое, на английском, правда, потому что изящная письменность родного языка Робина все еще давалась ему тяжело, и все равно, ставший такой же традицией, как и сами записки, своеобразный постскриптум будил в нем просто невообразимое тепло.

      И — и из-за него тоже — он и хранил все попадавшие ему в руки от Дэмиена листочки, даже те, где кроме восклицательных и стрелок больше ничего, на первый взгляд, не значилось.