В одно мгновение покой прервался — словно его и не было; звуки оказались далеко — на поверхности, гулкие и неважные, неслышные за взволновавшейся водой, и только стук его встрепенувшегося сердца остался с ним.

      В этом… не было покоя, как он привык. Внезапно грудная клетка слишком маленькая, слишком тесная — сдавленная будто озерной толщей; он сам — где-то глубоко, зависший между — чем? — без опоры.

      Без опоры — и без ориентира, будто в вакууме; он распахнул глаза, зная, что увидит, пожалев о своем движении мгновенно.

      Зелень — ядовитая, выжигающая, та, от которой он никогда не мог спрятаться — душила его со всех сторон. Зелень, что сводила с ума, скрывая видимые дефекты, оставляя самый заметный на глубине в ожидании его часа; вода, чьи пары́ настигали его в каждой тени, в каждом укромном уголке, в его собственном разуме, не давая покоя — тоже.

      «Дэмиен,» — вкрадчиво обратился к нему гулкий голос — и он до сих пор не знал, чей он был; временами преданный разум говорил ему, что матери, иногда — деда; редко отца, и лишь однажды Ричарда. Он боялся того дня, когда Яма найдет в его сердце кнопки, на которые было еще больнее нажимать.

      Глаза щипало — не от слез; впитывавшийся сквозь поры, слизистые и волосы яд обжигал его, наполнял собой каждый уголок, каждую кость, мышцу — и буквально каждый его внутренний орган пил его, мечась меж двух агоний, выбора между которыми у него теперь не было.

      Чувство одиночества, ножа, что ты протягивал рукоятью вперед и который тебе же толкнули между ребер, захлестнуло его в тот миг, что отрава нашла его легкие; напряженные и без того мышцы свело, и по позвоночнику стрельнуло крошащей в порошок каждую косточку болью, сохраняя кислый, жгущий огонь в органах внутри него. Натянутые до отказа сухожилия и вены, трещащие до слышного хруста кости — и предающий его разум, подкидывающий кошмары — ради этого ты хочешь жить?

      «Дэмиен,» — засмеялся голос, и он не мог шевельнуться, вынырнуть, не зная, где земля, где небо — Яма, кажется, была везде, везде обжигающий зеленый, везде — импульсы уничтожающей его боли, без конца.

      И голос его разума, напоминавший ему, что только этого он и заслуживает, тоже — везде.

***

      Тим проснулся из-за того, что Дэмиен изо всех сил пнул его прямо в тазовую кость, почти скинув тем самым с кровати. Пробуждение резкое — но не то чтобы непривычное; раз в пару месяцев они так или иначе друг друга подобным образом будили, хоть и не нарочно.

      Старший ненамеренно вздрогнул, смаргивая сон и поднимаясь на локте — и разметавшийся на своей половине кровати тяжело дышавший Дэмиен действительно все ему одним своим видом сказал.

      — Дэми, — хрипло позвал он, наверняка заранее зная, что это не сработает, — Дэми, — повторил он, пододвигаясь ближе, продавливая у юноши под боком руками матрас, надеясь, что это незначительно изменение окружение разбудит младшего — потому что касания во время кошмаров идей были отвратительной, они уже это выучили. Ему так юноша однажды чуть не сломал запястье, рефлекторно защищаясь от нападения.

      Движение матраса не сработало — к сожалению, — и все еще встревоженный, не до конца проснувшийся Тим потянулся за своим телефоном, с болью реагируя на каждый чужой тяжелый вздох. Раздавшийся громкий рингтон звонка заставил Дэмиена всем телом задрожать и распахнуть полуслепые ото сна глаза.

      — Дэми, — снова нежно позвал его старший выключив будильник, все еще не решаясь прикоснуться, чтобы не вызвать тем самым еще больше тревоги и замешательства, — это был ночной кошмар, малыш. Ты дома.

      Он сел рядом, улавливая едва заметную судорогу, и Дэмиен перевел на него взгляд.

      — Тим? — через некоторое время хрипло спросил он, в темноте разглядывая лицо парня.

      — Да, Дэми, это я.

      Робин кивнул и опустил веки — и то, насколько измученным он выглядел, болезненно скрутило Тиму сердце.

      Они часто отгоняли друг от друга демонов по ночам — тех, что жрали их по сей день — зная их наперечет, но от их проявления все равно немного горчило где-то в горле, каждый раз. Было еще хуже потому, что, будучи рядом друг с другом в самые темные часы, знание того, что могло преследовать твою любовь на собственной шкуре, не всегда давало понимания, как с этим справиться.

      У Дэмиена это была Лига — пусть они и не были тогда друг с другом, его слов и поведения было достаточно для демонстрации — первое его время в бэтсемье, потеря отца и Дика, глубокая, почти отчаянная неуверенность в себе. С годами она уходила — но напоминание, что ты едва ли был достаточно хорош, чтобы узнать имя собственного отца, остаться в живых или чтобы заслужить любовь своей матери, оставалось. Шрам на груди и его отражение на спине были веским для этого поводом.

      У Тима — почти всегда смерти родных и любимых, и его собственный долгий, пережитый, но еще дающий о себе знать депрессивный период, когда, казалось, сил не было ни на что, и хоть чего бы то ни было хотеть было незачем. Возвращающиеся во снах ощущения полного опустошения были сродни удара в спину.

      — Хочешь поговорить?

      Дэмиен приоткрыл глаза — затравленность постепенно уходила из них, обнажая болезненный разрыв и тоскливое смирение, что свойственно юноше не было категорически, и от чего Тиму становилось только за него больнее — и едва заметно повел плечом. Старший осторожно дотронулся до чужой руки и бережно сжал ее.

      — Можно?

      — Ты не должен спрашивать, — глухо откликнулся Дэмиен, глядя на их руки.

      — И тем не менее, — так же тихо ответил парень, — я спрашиваю. Я не знаю, — почти шепотом добавил он, — что тебе снилось и не хочу сделать еще хуже.

      — Не сделаешь, — криво усмехнулся младший. Он вздохнул, и сухое веселье в уголке его губ исчезло. — Яма, — сказал он через некоторое время.

      Тим сжал его руку — и ощущение глухой злобы проснулось глубоко внутри. Из всего, что беспокоило младшего, именно Яма заставляла Тима чувствовать себя бесполезным, не знающим, чем помочь; ему повезло не знать, как она ощущалась и что внушала. Объяснения Дэмиена и Джейсона все еще не давали окончательного понимания — а потому и облегчения.

      А еще ужасно чесались руки встретиться с Ра’сом на один из их многих не особо конструктивных диалогов, хоть это, наверное, Дэмиена и не особо-то порадовало бы.

      — Дэми, — шепнул Тим, устраиваясь полулежа, чуть наклоняясь над младшим и держа их соединенные руки между ними, на уровне груди, — я не… я не знаю, как она влияет на тебя, — признался он тихо, сжимая зубы от собственного бессилия, — я не знаю, чем я могу помочь, но очень хочу это сделать. И я ужасно злюсь на Ра’са.

      — Подходит, — фыркнул юноша; складка между бровей чуть разгладилась. — Это как… много боли.

      — Тебя беспокоит не она.

      — Нет, — легко согласился Дэмиен. — Не она.

      Тим сжал его руку крепче, большим пальцем поглаживая костяшки. Видят небеса, физическая боль для них была, пожалуй, одной из последних вещей, которой они боялись. Раны заживали. Тело восстанавливалось.

      — Хабиби, — снова позвал старший, все еще стараясь сдерживать клокотавшую в нем ярость на Ра’са и Лигу в целом и не давая ей проникнуть в его голос, но Дэмиен поднял на него взгляд — и по его лицу стало понятно, что эмоцию он все-таки уловил.

      — Это как… — начал он, с трудом подбирая слова, — как тонуть в своих неудачах, и слышать, что это именно то, чего ты заслужил. Они — и боль, как наказание.

      Как то, что Ра’с делал, понял Тим, продолжая нежно гладить чужую руку; он не сказал этого вслух, не желая запускать процесс рефлексии, но откладывая эту мысль для себя на потом. Если Джейсон будет не против, они обсудят это с ним.

      — Как если бы тебе сказали, — сглотнул Дэмиен, — «докажи в этот раз, что ты лучше», — а это была Талия, про себя отметил старший. — Ты должен вернуться к ней, чтобы показать — доказать это. Спустя какое-то время.

      — И ничего никогда не будет достаточно, — предположил Тим, и младший едва заметно кивнул. Что ж, он мог не знать образов, которые Яма оставляла после себя, но чувство недостижимого идеала он понимал хорошо.

      Он наклонился, прижимаясь носом к чужому лбу, потираясь об него, вызывая едва слышный фырк, и отпуская, наконец, сжатую им руку; вместо этого он обвил Дэмиена за плечо, почти укрывая собой и, да, полное злости желание осушить все Ямы переросло в чуть более подходящее на данный момент желание показать Дэмиену, что он был в безопасности — защищен. Что он, такой, какой он есть, великолепен. Что и Ра’с, и Талия, и все остальные…

      — Тим, — фыркнул юноша в коконе его объятий, и старший прильнул к его лбу лбом, заглядывая в глаза, — расслабь челюсть. Я буквально слышу, как у тебя крошатся зубы.

      Что было недалеко от правды, если честно. Парень послушно разжал челюсть и прижал к себе младшего сильнее.

      — Ты идеален, — просто сказал Тим, ощущая как сердце в чужой груди ухнуло вниз, как его собственное яростное желание донести до младшего эти простые истины охватывает его с головой, — совершенен. Ты заслуживаешь хороших вещей — так много их, Дэми, все, — пообещал он; сбившееся дыхание на собственных губах ощущалось, как маленькая победа. — Ты хорош — и хорош достаточно для чего угодно, всего, что ты хочешь, всего, что тебе нужно, — жарко поклялся Тим, слыша собственное колотящееся в груди сердце, чувствуя, как цепляется за него Дэмиен. Он знал, что его слова идут в разрез с тем, что было в голове юноши — и что они неминуемо заставят их двоих плакать, если уже не — но это было нормально. Они проходили это сотню раз, и сто первый не будет проблемой ни в малейшей степени. — Ты заслуживаешь внимания, безопасности, — Тим наклонился, быстро целуя его, чувствуя, как по его собственной щеке течет слеза, — любви, — он поцеловал Дэмиена снова, — что бы Яма — или кто угодно другой — тебе ни говорили.

      Юноша двинулся, перекидывая через него ногу, обвивая его шею, сжимая их лбы настолько сильно, насколько это было возможно, не вызвав при этом боли; его веки были опущены, сжаты, но даже в кромешной темноте Тим видел, что ресницы были слипшимися от влаги. Горячие выдохи и свистящие вдохи были тому лишь подтверждением.

      — Я люблю тебя, — яростно прошептал парень, всем своим сердцем желая врасти в Дэмиена в этот самый момент — спрятать в своих руках, в тепле, недоступным для всех бед этого мира, — этого ничего не изменит. Я люблю тебя.

      Дэмиен не ответил; его хватки на задней стороне Тимовой шеи, и сердцебиения, которое Тим чувствовал, как свое, было достаточно. К тому же, прямо сейчас ответного признания ему было и не нужно — нужен был треск тех установок Талии и Ра’са, что были ими посеяны и взращены; именно они давали голос Яме в голове Дэмиена — и парень ненавидел их за это люто.

      Джейсон говорил ему, что эффект вод Лазаря становится меньше со временем, слабее — но не исчезал никогда. Он оставался где-то там, на затворках памяти, изредка напоминая о себе, словно старая гнойная рана, хроническая болячка; но, может, воздействуй они на первопричину всех бед — травмы и вбитые установки — со временем она замолчит — или станет управляема.

      Да уж, с невеселой улыбкой подумал Тим, нежно потираясь кончиком носа о нос юноши, терапия была нужна ночным мстителям в таком количестве, в каком люди ее еще просто не придумали.

      Он выдохнул, позволяя узлу в его груди распуститься; зудящее от остатков проходящей ярости горло вернуло на мгновение ему это чувство — и мысль, приносящую тепло и облегчение: Дэмиен понимал злость — и хоть обычно люди в ней не видели ничего хорошего — он знал лучше, и кипящий Тим, чья ярость должна была его лишь больше сбить после шепота ночного кошмара с толку, только заставила чувствовать себя лучше — защищеннее.

      — У меня есть чувство, что ты в ближайшее время не уснешь, — пробормотал юноша, щекоча дыханием Тиму губы, и тот нежно фыркнул.

      — Уснем ли мы? — и Дэмиен усмехнулся, зная, что нет. Кошмар отступил — но сна не было ни в одном глазу. Усталость только, пожалуй.

      — Спасибо что разбудил меня, — тихо сказал он, усиливая хватку на чужой шее. — И что… что…

      — Всегда, — Тим вновь потерся о его нос своим, — в любое время, — пообещал он, прижимаясь мягким поцелуем к губам, заставляя младшего в довольстве прикрыть глаза. — Чувствуешь себя лучше?

      — Гораздо, — пробормотал Дэмиен, отстраняясь. Он бросил на парня из-под ресниц задумчивый взгляд и довольно усмехнулся, — злость действительно подходит.