В конце апреля Анку всегда охватывало какое-то странное ощущение. Какое-то возбуждение, то ли радостное, то ли тревожное. Словно знала Анка, что ее ждут перемены — да не знала, к добру или к злу они будут. Всегда так было, сколько она себя помнила.
Когда Анке было двенадцать, она попыталась рассказать об этом родителям. Отец перебил ее на полуслове, залепил оплеуху, толкнул в комнату и захлопнул дверь. Это было неожиданно. Отец и прежде частенько злился на Анку — за ее рыжие волосы да зелёные глаза, за то, что могла она забыть про работу, перебирая полевые цветы да травы, за привычку подбирать слова, чтобы складно звучали, и повторять их нараспев — негромко, вполголоса, словно самой себе. Но чтобы ни за что тумаком наградить — такого ещё не было.
Потом Анка слышала через стену, как отец кричал на мать:
— Это все твоя бабка-ведьма!
— Я-то чем виновата? — отвечала мать.
С тех пор Анка никогда не разговаривала с родителями об этом. А с отцом и вовсе ни о чем не разговаривала. Да и о чем? У отца все разговоры — о делах, о деньгах, о скотине да курах… А ей бы узнать, зачем так рано распускаются «барашки» вербы, правда ли, что плакун-трава защищает от пожара, почему в августе с ночного неба сыпятся на землю звёзды…
Анка молчала. Только чутко прислушивалась к чужим разговорам. Про материну бабку, которую вся деревня ведьмой считала. Про травы, и звёзды, и костры на весеннем лугу.
И все так же что-то тревожило ее в конце апреля, что-то сжимало сердце и дурманило голову. И все острее Анка понимала, что чужая она здесь. Понимала, что однажды она уйдет отсюда. Даже слова потихоньку подбирала, шептала про себя, когда никто не слышит:
— Я когда-нибудь, может, брошу всё —
И пойду себе, просто так пойду,
По бескрайнему полю вольному…
Поле за деревней бескрайним и не было вовсе, за ним темнел лес, а там и соседняя деревня… Но почему-то Анке именно такие слова в голову приходили.
Время шло. Незаметно выросла Анка, ей исполнилось шестнадцать. И отец, оглядывая ее с удовольствием, с гордостью, словно породистую кобылу, все чаще рассуждал вслух, за кого бы ее стоило выдать замуж… И она, кажется, уже готова была смириться. А что поделать? Жизнь такая, все так живут. Прабабка-ведьма, и та замуж вышла в итоге…
А потом подошёл к концу апрель.
Прежнее беспокойство охватило ее с невиданной силой. Ночью, едва родители уснули, Анка вылезла в окно и пошла, сама не зная куда.
Яркая луна светилась на черном бархатном небе. Ветер гладил Анкины косы, обнимал за плечи. Шептались о чем-то кроны деревьев. В голове у Анки сами собой складывались слова:
— Задумывая чёрные дела
На небе ухмыляется Луна…
Поле сменилось лесом. Анка знала, что тут днем-то нелегко пройти — а тут она шла в темноте, легко, как по столбовой дороге. Словно деревья сами перед ней расступались.
Показалось ей это — или правда сквозь шелест листьев послышалась музыка? Анка ускорила шаг. Потом деревья расступились, и она увидела костер. И людей вокруг костра. И услышала голоса, и смех, и звуки скрипки, и песню.
— Скрипка поёт, скрипка поет
В лунную ночь.
Встань в хоровод, встань в хоровод
В майскую ночь!
Анка кинулась бежать, словно боялась, что костер и люди перед ним могут исчезнуть. С разбегу врезалась в веселую толпу, чуть не споткнулась. Кто-то помог ей устоять на ногах, кто-то взял за руку, кто-то улыбнулся открыто и радостно:
— Здравствуй, сестра!
И Анке вдруг стало легко и хорошо на душе, словно разом забылось все прошлое. Словно и не было постоянной брани отца, и хмурого лица матери, и злого шёпота в спину:
— У, ведьмовское отродье!
Она не заметила, как оказалась в кругу, как ее подхватили под руки, закружили в танце. Кругом были добрые улыбки, приветливые взгляды, веселые голоса. Луна склонялась низко-низко, тоже как будто улыбалась.
И к самому небу взлетала песня:
— Скрипка поет, пламя зовёт,
Беды уносит прочь.
Встань в хоровод, встань в хоровод
В лунную майскую ночь!