Ветер ударил по закрытому окну.

Любовь Адольфовна, которую в свете луны не отличить от двух остальных сестер, сверкнула загадочно голубыми глазами и, игнорируя скептический взгляд Алтана, ловко разложила карты на столе.

— Выбирай.

— Я в это не верю.

Сказали одновременно. Тетя Вера зашуганно перекрестилась; тетя Надя усмехнулась сестре и без единого звука отпила чай; Леонид Семеныч и Лера переглянулись, едва сдерживая смех.

В этой семье все были настолько дружны, что Алтану становилось не по себе.

— Я в это не верю, — повторил он с нажимом, заглядываясь на витиеватые стороны карт.

Те поблескивали в полумраке, манили своей загадочностью, но Дагбаев с самого рождения придерживался сухого реализма, как было наказано в семье, и ни разу не поддавался чарам банального любопытства. Хотя его никто ни разу и не пытался прочитать по таро.

Тетя Люба ласково улыбнулась. Весь её вид ворковал о том, что Алташенька заранее проиграл. Размеренно тикали часы, ветер усиленно ударил в стёкла.

— Четыре вопроса, — констатировала Любовь Адольфовна, — четыре ответа. Карты не лгут. Давай.

Алтан в последний раз посмотрел на Леру. Она глянула на него, улыбнулась и предательски спокойно кивнула на колоду. Изменщица.

— Вопрос первый, — тетя Надя от любопытства даже чуть пригнулась к мужу и что-то неслышно у него спросила; меж тем тёть Люба продолжала: — заинтересован ли он в тебе?

Скрепя сердце Алтан протянул руку к мастерски разложенным картам.

***

Поднявшееся не позднее чем семи утра, солнце залило своими лучами небольшую двухкомнатную квартиру. Рыжий кот, тучный, с проседью и отъеденными щеками, лениво поднялся с клеёнки в цветочек, спрыгнул на пол и важно пошкрябал короткими ногами до гостиной, где, развалившись перед телевизором, досыпало непомерно большое для самого дивана тело. Кот взглянул на хозяина, подметил ещё не до конца ослепшими глазами его повисшую почти до пола руку и, прицелившись, прыгнул на спящего с протяжным мяуканьем.

Хозяин проснулся моментально: запутавшись в черт пойми откуда взятом пледе, с глухим стуком вывалился на пол и потащил с собой ни в чем не повинный пульт, который, встретившись с полом, разлетелся вдребезги.

Грохот поднялся неимоверный: рыжий котяра довольно восседал там, где ранее лежал его хозяин, сам же хозяин едва сел и во все глаза уставился на скотину.

— Тузя, твою мать! — Тузя мяукнул, лизнул лапу, повернулся к нему задницей. — Вот сволочь…

Как ни в чем не бывало, из-за перегородки между гостиной и кухней выглянула женщина. Её светлые волосы, стриженные под каре, но уже заметно отросшие, обрамляли миловидное лицо и ни капли не удивленный вид. Казалось, она была так счастлива, что даже чьи-то крики в доме не могли испортить её чудесного настроения.

— Проснулся, Вадь? — Вадим округленными глазами, точно такого же цвета, что и у женщины, взглянул на неё, и она весело рассмеялась на его контуженный вид: — И тебе доброе утро.

— Доброе, мам. — Алла Григорьевна, матушка Вадика, только хохотнула громче, скрывшись от сына.

Кое-как привыкший к свету, он наконец поднялся с пола и шумно потянулся: после вчерашнего мозгосекса с Олегом, у которого вдобавок ещё и ломка по Серёже началась, голова болела нещадно. Он оглядел гостиную, в которой спал, поднял коричневый плед и, сложив, кинул рядом с Тулузом. Кот даже не дернулся, когда его настойчиво почесали за ухом.

— Ма-ам, — Алла Григорьевна откликнулась громким «А?!», — а кто меня вчера укрыл?

Ответ, шаркая домашними тапочками, вышел из своей комнаты, недовольно бурча:

— Кто-кто, конь в пальто…

Наклонившись за пультом, Вадик заинтересованно поднял голову и заметил как бабушка, ниже его на две с лишним головы, ворчливо прошла на кухню.

— Утречко, бабуль, — пропел он, догоняя её в три шага.

Бабушка за плитой перемешивала кофе в турке, мама следила за механическим чайником, Тузя внезапно оказался у босых ног Вадима и мурчаще о них потерся. Дебил рыжий.

— Доброе утро, мистер Точная-Копия-Своего-Деда, — протянула Зина Степановна, да так ворчливо, что матушка тихо хохотнула и поспешила скрыть это за кашлем.

— Это ещё почему?

— Да потому что ты тоже, как пришибленный, спишь у этого ящика, тебя хрен разбудишь потом! — Воскликнула она, будто всю жизнь только этого и ждала, взмахнув руками. — Нет бы по-человечески лечь спать, но вы ж не знаете что такое по-человечески! Уснете у телевизора, вас потом буди-буди, а вы, как это… как его? Как шарманку свою включите «Да не сплю я, Зинка, отстань, я смотрю…», а сами вообще спиной к экрану лежите! Ну что за люди, Сталина на вас нет!

И понеслось…

Все в доме — абсолютно во всём доме — знали, что тетю Зину лучше не злить, ибо у тёти Зины сердце слабое и речевой аппарат без тормозов. Как включится — дай бог, чтоб само выключилось через несколько часов, не то жди беды. Единственные люди, которые её словесный понос могли успокоить, это её муж Григорий Николаич и тройняшки Цзин. Поговаривают даже, что мужа она своего ворчанием в гроб загнала, а когда тот же Иннокентий Прокопьич, почивший муж Веры Адольфовны, присоединялся к диалогу, то начинался сорокачасовой версус-баттл размахом с Третью Мировую.

Раньше, говорят, до смерти своего единственного сына, старшего брата Али — Владимира, была ещё хуже: пилила девочку семь дней в неделю о замужестве и ни сама Аля, ни Володя, характерами оба в отца, матушку успокоить не могли.

Григорий Николаич же привык во всем слушаться жену.

Такую попробуй не послушайся.

Дослушался. Аля выскочила замуж в двадцать лет по наставлению матушки, её жениха мамуля нашла почти что в очереди за хлебом. Володя незадолго до родов сестрёнки утонул в речке, куда поехал отдыхать с однокурсниками. До сих пор толком не ясно чем он думал с его-то похеренными сигаретами лёгкими, но что есть, то есть. Через пару же лет молочный её зять вышел всё за тем же хлебом и — не вернулся.

Григорий Николаич шутил, мол, видать опять утащили черти в ЗАГС.

Начало двухтысячных, однушка на окраине Санкт-Петербурга, шестидесятилетние дед с бабкой и совсем молодая девушка с двухлетним недоношенным сыном на руках, а вокруг ни кола, ни двора.

Занавес!

Помощь пришла откуда не ждали: раньше все семейство жило в одной многоэтажке с сестрами Цзин, дружили, так сказать, семьями. Баб Зина и деда Гриша застали открытие «Ликориса», ещё до рождения Вадика. Но за спиной девяностые, у кого на тот момент деньги были? А, оказывается, были. Надя с мужем посоветовались, приплели Любу и Веру с Кешей, и выкатили старым друзьям кругленькую сумму.

Наверное, если бы не это, так бы и померли с голода. Работа для Зинаиды Степановны всё не находилась, за цветами тоже не поухаживаешь, с её-то характером отпугнуть потенциальных клиентов как два пальца обсосать. Деда Гриша с его больными коленями ни стоять, ни лежать нормально не мог, а мысли Али крутились только вокруг ребенка.

Вадик же тоже с сюрпризом получился, ибо как это — в этой семье и без приключений? Недоношенный, семимесячный, малыш еле-еле самостоятельно дышал, весил чуть менее трёх килограммов. Что врачи, что соседи, что само семейство — все кругом-бегом удивлялись как он вообще выжил?

А этот, кожа да кости, через годик на ноги встал и пошел. Пошел, да и заговорил, заткнуть его до сих не получилось. Хоть кто-то в семье унаследовал бабулин знаменитый речевой аппарат. Боялись, как бы малышня и характер бабулин не скопировал, больно часто тот сбегал из детского сада, ноя, что все там тупые и скучные. Но однажды, в очередных поисках сбежавшего хулигана, нашли Вадика на берегу в компании двух детишекВозраст знакомства с Олегом и Сережей исправлен ради сюжета, в третьей главе мы уже поменяли данные. и синхронно выдохнули: Вадим оказался настолько дружелюбным малым, что своих новоиспеченных лучших друзей то и дело таскал домой на праздники. Баб Зина время от времени ворчала, это ж сколько ртов прокормить надо, это ж чьи дети вообще? А потом сама начала спрашивать а почему Олежа с Сережей не заглядывают, их в этом детском доме вообще нормально кормят? Небось дрянью какой-то питаются, «Вадь, а Вадь, давай я тут пирожков напекла, ты понеси, покушаете с мальчиками, а? Давай ещё компот налью, Серёже понравился гранатовый, ну?».

Вадик только улыбался своими молочными зубами, всеми руками и ногами «за». Крестили, как положено, теть Вера настояла.

Когда Алла Григорьна пошла работать медсестрой на полную смену, чтобы как-то да зарабатывать в такое время, матушка Леры — Света, её давняя подруга, — забирала к себе Вадика. Тот сидел на попе смирно и смотрел мультики на проигрывателе. Тихий был ребенок, когда нужно, лишние нервы не портил, даже, что странно, характер не показывал. Спрашивал что-то о Лере, играл с ней, когда разрешали, так веселился, что, когда ему девять исполнилось, Светлана Леонидовна со спокойной душой оставляла свою дочь с Вадиком, Олегом и Сережей. Те ребенку на вопросы отвечали, про школу рассказывали. С Кириллом, младшим братом Леры, тоже играли.

В общем нежданно-негаданно хилый ребенок с шилом в жопе объединил две несвязанные семьи в одну так, что люди позабывали где чьи родственники. Лера и Киря топали к тёть Але, как к себе домой. Вадик таскал Олега и Серёжу к Макаровым смотреть мультики. Да что там говорить, Лерин отец водил мальчиков на охоту, а тёть Света с теть Алей и сестрами Цзин водили Леру отдыхать женской компанией.

Вот что такое коммунизм, а не ваши СССР. Было ваше — стало наше, епта.

Так и жили. Мальчики поступили дружной кипой в школу, все втроём. Там начались первые интеллектуальные победы. Вадим и Сережа информацию глотали, не запивая. Сидели за своими книжками, корпели, Олег рядом маячил туда-сюда, то на математику к Серёже, то на литературу к Вадику.

Алла Григорьна расцветала на глазах, вся в сыне, всё о нем: Вадик то, Вадик се, и ведь не беспричинно! Вадик приносил награды и грамоты чаще, чем оценки. Вадик спорил с учителями, и переигрывал. Вадик подружился со всей школой целиком, Вадика любили везде, куда он не сувался. И теть Аля просто души в нем не чаяла, зарабатываясь до изнурения, чтобы ребенку книги покупать, одежду хорошую, чтобы в холодильнике пусто не было. Сестры Цзин помогали, то маечки передавали, то ещё что.

Вадик рос и ни на секунду на своего отца похож не был.

Ещё совсем зелёным, когда неосторожный язык бабули после смерти деды Гриши выдал историю о его папе, Вадик со всей серьёзностью, на которую способен десятилетний мальчик, обещал, что никогда-никогда матушку не разочарует.

И выполнял свое обещание на ура, являясь гордостью мамы на протяжении всей своей жизни.

Даже после выпуска из школы, когда они с Олегом пошли в армию, пока Сережа учился, он уже оттуда умудрялся маме деньги высылать. Оставалось лишь гадать откуда только. А уже при поступлении сразу на второй курс университета, куда как раз Сережа и поступил, начал зарабатывать статьями, репетиторством, ни секунды свободной себе не оставил.

Испорченное столькими годами работы здоровье матушки он вернуть ей не смог, зато теперь она выходила лишь на четверть смены и могла позволить себе как-никак расслабиться.

Они из однушки переехали в двушку за тридевять земель от своих давних спасителей, сохраняли отличную связь с ними. Вадик выбил себе как-то комнату в общежитии, но иногда приходил поспать домой, когда учебы не было; незадолго до начала третьего курса договорился присматривать за Лерой-первогодкой.

И потому каждый раз, абсолютно каждый, когда Вадим приезжал домой — а было это раз в триста лет — матушка смотрела на него и старательно слезы сдерживала.

Она видела как он из едва живого комочка вымахал в двухметровую каланчу, как поддерживал её, как таскал домой что котят, что людей, и вырос таким солнцем, которым грех не гордиться.

— Мам? — Алла Григорьевна вздрогнула, когда поняла, что чайник давно кипит, выключила плиту и посмотрела на Вадика, уставившегося на неё.

— Где бабушка? — Спросила она, озираясь.

Вадик хмыкнул:

— Опять эти свои «69 минут» смотрит, — а затем точь в точь, как дедушка, нахмурил светлые брови: — Мам, всё в порядке? Ты опять зарабатываешься? Я тебе говорил увольняйся к чертям оттуда, всё, больше не надо, я…

Она смотрела на Вадима и поверить не могла, что это её мальчик. Но, постепенно, слушая его болтовню на фоне, вспомнила о чем хотела еще вчера ночью сказать.

— Точно! Вадь, слушай, — он остановился на полуслове, поднес хлеб с маслом ко рту и кивнул ей. — Вчера вечером какая-то девушка заезжала, черные волосы такие короткие, глазки красные, сама высокая…

— Баба нарасхват, а не девушка! — Послышался комментарий бабули из гостиной; Алла Григорьевна и Вадик переглянулись и синхронно выпустили смешки.

— Так вот, — проговорила матушка с улыбкой. — Баба нарасхват, — повторила она громче, чтобы бабуля услышала, — заежала, — продолжила спокойнее, переведя взгляд на Вадима, — просила тебе передать что-то об обещании. И сказала, чтобы ты какой-то свой веник забрал, — её серые глаза уставились так глубоко в душу, что Вадику стало неловко.

Матушка была единственным человеком, который мог его смутить.

— Вадик, у тебя девушка есть, солнце?

Этого стоило ожидать.

— Нет, — выдохнул он незаинтересованно, откусив тост, — это по работе. Я ей букет отправил в Китай, ей не понравилось.

Мама понимающе кивнула, помолчала. А потом, когда до неё дошли слова, живо развернулась и охнула:

— Ты что, живой букет в Китай отправил?! — Неловко стало второй раз за пять минут, но Вадик кивнул. — Дурной что-ли, он же завянет!

И от того, как он медленно язвительно улыбнулся, матушке внезапно захотелось засмеяться.

— Дракоша… — Выдохнула она, прикрывая ладонью лезущую улыбку. — Ну ты и засранец!

— Говорю же, весь в деда! — Повторился возмущенный крик бабули.

***

Алтан чистил зубы, когда заметил за ухом непонятную розовую отметину. Краска залила его щеки, догадки сами заползли в голову и, как только зубная щётка упала в раковину под струю горячей воды, а сердце предательски сильнее забилось в надежде, Любовь Адольфовна из вчерашних воспоминаний протянула:

—Тц… — Нахмурилась она. — Перевернутый шут.