И Н Т Е Р Л Ю Д И Я

Ф О Т О Г Р А Ф И И

17 июля 2004 г.

Сеул

[Два загорелых мальчика стоят под полуденным солнцем посреди пыльного двора, держась за руки. Один из них наклонён к другому так, будто рассказывает ему секрет, который больше никто не должен знать.]

Мама Чанёля делает их первое совместное фото в день, когда семья Бэкхёна переезжает в район Инхон в Сеуле. Из того дня Бэкхён помнит солнце, сияющее сквозь его ресницы радужными отблесками, и пение цикад. Он помнит Чанёля — мягкотелого ребёнка в очках и с милейшей сердитой гримасой. Он помнит иссушающую жару корейского лета.

Они отправляются в путь на рассвете: Бэкхён и Сонми на её старом крохотном Matiz-е, Джэхван на грузовике с вещами. Сонми впервые выезжает за пределы Йоджу, и они с Бэкхёном дважды теряются по дороге к новому дому. В их маленькой машинке нет кондиционера, и жара почти невыносима. Капельки пота блестят на ключицах Бэкхёна и над его бровями.

Сонми съезжает на обочину после второго неверного поворота и роется в своей сумке в поисках карты города.

— Последний раз я была здесь больше века назад, — объясняет она с застенчивым и слегка стыдливым видом.

Бэкхён кладёт свою маленькую руку ей на локоть и улыбается своей нахальной и сияющей улыбкой.

— Не волнуйся, мам, это не твоя вина. Ты просто уже стара.

Она притворяется обиженной и нажимает ему на нос, заботливо убирая потные волосы с его лба. Её взгляд становится серьёзным, и на мгновение она выглядит по-другому: не просто старой, а древней.

— Бэкхённи, пообещай мне, что теперь будешь осторожен со своими шутками. Здесь тебе не Йоджу. Никто не должен знать, кто мы такие.

— Я буду осторожен, мам, обещаю.

Она улыбается в ответ и останавливает прохожего, чтобы уточнить дорогу, и больше они об этом не разговаривали.

Первое впечатление Бэкхёна о Сеуле — и второе, и третье, и все прочие его впечатления об этом городе — связано с грязью и суматохой, улицами, залитыми бензином, и домами, лезущими друг на друга, с мусором, выложенным перед магазинами в ожидании сборщика. С безжалостным, ужасным солнцем и невозможностью укрыться от его гнёта. Этот город сжимается вокруг него, словно притягательные губы венериной мухоловки, готовой заглотить его полностью, и он ему совсем не нравится.

Сонми чувствует себя так же. Бэкхён замечает это, когда её самообладание даёт трещину, когда она оглядывается через плечо, пугливая и напряжённая, будто дикое животное, случайно оказавшееся посреди шоссе.

Новый дом находится у подножья горы в Инхоне — спальном жилом районе. У него кирпичные стены и плиточные полы, что так отличается от традиционного дома из камня, дерева, бумаги и всех вещей, что Сонми собрала за свою долгую жизнь, где родился Бэкхён. Этот городской дом маленький и голый, в нём нет мебели и воспоминаний, но рядом с ним есть крохотный садик, где Сонми и Джэхван планируют посадить цветы, лечебные травы, вишнёвое дерево и, возможно, сливу. Но пока это лишь небольшой пятачок, где лежит сухая белая пыль, растут длинные пучки сорняков и стоит палящая летняя жара.

— Мы делим его с семьёй, живущей по соседству, — разъясняет его мама, — но им он не нужен. Госпожа Пак сказала, что мы можем делать здесь всё, что захотим. По телефону она показалась мне приятной женщиной.

Бэкхён отвлечённо кивает. Если быть совсем честным, ему плевать на дом, на сад и на соседей. Всё, что его волнует, это почему им пришлось переехать. Ему нравилось в его школе, у него были друзья, занятия по фортепиано и планы с бейсбольной командой. У него был любимый зал с игровыми автоматами, любимый ресторан, любимый кинотеатр. У него были Минсок, Сыльги и Сехун. А теперь всё это находится в одном-двух часах езды, практически в недосягаемости.

Он сидит под солнцем на ступеньках перед входной дверью и ждёт, пока приедет его папа, когда дверь другого дома внезапно распахивается, и оттуда выходит ребёнок, в равной степени пухлый и неуклюжий, и захлопывает за собой дверь. В одной руке у него чашка острого рамёна, а в другой — палочки. Всё это опасно сотрясается в его руках, когда он издаёт расстроенный глухой крик. Затем он замечает Бэкхёна и замирает посреди своей тирады; его глаза за линзами очков округляются, придавая его лицу комичное выражение ступора, и он слишком сильно наклоняет чашку с рамёном, проливая половину себе на футболку.

К его чести, он не вопит, даже несмотря на то, что там, должно быть, был кипяток. Он просто полностью краснеет, разворачивается и забегает в дом, а Бэкхён таращит глаза, недоумевая, что только что произошло.

Через несколько минут выходит госпожа Пак, живущая по соседству, и угощает Бэкхёна и его маму чаем со льдом и сладкими рисовыми пирожками, которые она скорее всего купила специально к их приезду. Она приятная женщина с доброй, материнской улыбкой, и не похоже, что её задевает красота Сонми. Её дочь Юра подходит к ним, только чтобы поздороваться, и уходит на занятия по плаванию. Её сын Чанёль остаётся, но не произносит ни слова в присутствии Бэкхёна, делая всё возможное, чтобы слиться со стеной.

— Ну разве не здорово, Чанёлли? Вы с Бэкхённи одного возраста, — воркует госпожа Пак, пока её сын притворяется глухим. — Вы записали его в местную среднюю школу?

Бэкхён пытается рассмотреть Чанёля. Чанёль многозначительно отводит взгляд. Их матери дружелюбно болтают о лучшем рынке в округе, лучшей парикмахерской, лучших школах, лучшем способе подружить их сыновей.

В конце концов госпожа Пак спрашивает:

— Почему бы вам не сфотографироваться вместе?

Вот так Бэкхён оказывается на их общем пыльном дворе под солнцем, обжигающем его шею и плечи, рядом с Пак Чанёлем, неловко шаркающим ногами.

— Ближе, — кричит Сонми так, будто эта сцена её веселит.

Их локти соприкасаются, и Чанёль чуть не отпрыгивает в сторону, но Бэкхён резко хватает его за запястье, демонстрирует ему свою самую милую улыбку и шепчет еле слышно:

— Если ты не будешь стоять спокойно и не дашь сделать фото, они нас никогда не отпустят.

И в этот момент звучит щелчок затвора.

(Мама Чанёля распечатывает копию для Бэхкёна, который положит её в кошелёк и потеряёт её вместе с ним во время похода шесть лет спустя. Копию Чанёля вставляют в рамку и вешают на стену, где она висит по сей день.)

*

12 октября 2007 г.

Сеул

[Два парня в фото-будке держат в руках плюшевого Пикачу, показывают “знак мира” и корчат смешные рожи. На первом фото из серии кто-то поместил стикеры-сердечки на их щёки. На последнем — кто-то написал “best friends” кривыми английскими буквами. На каждом из снимков они улыбаются.]

Бэкхён понимает, что ему нравятся парни, когда в пятнадцать лет он дрочит на изображение Кона Ю из “Первого кафе “Принц”. Закончив свои дела, он лежит на кровати с широко открытыми глазами, уставившись в потолок незрячим взглядом. Его сердце бешено бьётся в груди, потому что он не знает, как рассказать об этом Чанёлю. Он не знает, как рассказать об этом кому-либо вообще. Он чувствует себя испачканным и виноватым, как преступник, как лжец.

Бэкхён врёт каждый день — ну, не совсем врёт, скорее недоговаривает правду — но молчать об этом почему-то кажется ему хуже, чем не рассказывать Чанёлю, что он наполовину Кумихо.

Одним ясным утром октября они стоят у железнодорожного переезда по дороге в школу, и Бэкхён сообщает Чанёлю, что он подумывает уйти из бейсбольной команды.

— Почему?

В пятнадцать лет Пак Чанёль избавился от очков и большей части детской припухлости, но он всё ещё выглядит, как маленькая неуклюжая фасолина с большими выразительными глазами и вечной улыбкой на лице. Вчера ночью он забрался на ограду под окном Бэкхёна и пробрался в его комнату, чтобы поговорить обо всех песнях, которые он пишет, пока они оба не заснули с наушником в ухе каждого за прослушиванием микстейпов и поздних радиопрограмм. Сонми обнаружила их поутру собравшимися на полу в кучу из тёплой кожи, опухших глаз и торчащих волос. Она приготовила им завтрак и отперла входную дверь, чтобы Чанёль мог пойти домой и переодеться в чистую одежду. Бэкхён дожидался его у ворот, чтобы они могли вместе побежать в школу.

— Потому что, — отвечает он, чувствуя, как его уши начинают гореть при мысли о нахождении в одной душевой с тридцатью другими парнями. Он бросает взгляд на Чанёля, беглый, но этого достаточно, чтобы уловить его нахмуренные брови и крайне сосредоточенное выражение лица. Вопит сирена, сигнализирующая о прибытии поезда, но Бэкхёну она кажется предупреждением, звучащим специально для него. Он чувствует себя так, будто он уже стоит на путях, поезд приближается, и он не может ничего сделать, чтобы уклониться.

— Тебя кто-то достаёт? — наконец спрашивает Чанёль невероятно звонким голосом на фоне предупредительного сигнала.

Бэкхён сильнее заливается краской и мотает головой.

— Нет, Ёлли, просто… Забей, ладно? Ничего серьёзного.

Чанёль ничего не отвечает, но Бэкхён знает, что он не забьёт. Он будет думать об этом, будет целыми днями обсасывать эту информацию, пока наконец не раскроет Бэкхёна. Чанёль многогранен. Он открытый и энергичный, и то, как он доверят Бэкхёну всё что угодно, одновременно умиляет и приводит в восторг, но он также безумно проницательный, и он не любит секреты.

Бэкхён опасается момента, когда он поймёт, что происходит. В лучшем случае он разозлится на Бэкхёна за то, что тот мог подумать, что Чанёль способен его возненавидеть. В худшем случае он действительно возненавидит Бэкхёна. Разве Бэкхён всё равно не оказывается в проигрыше?

Они оба смотрят на пути, стелющиеся перед ними, и тут прибывает поезд, до краёв набитый пассажирами, и вскоре уезжает, стуча металлом о металл. Когда сирена замолкает, и они наконец-то могут перейти пути, Чанёль хватает Бэкхёна за запястье, останавливая его.

Небо над ними невозможно голубого цвета, асфальт под их ногами серый и грязный. У Чанёля большие и полные уверенности глаза. Он выглядит… Он выглядит круто.

— Давай прогуляем, — говорит он.

— Что?

— Давай не пойдём в школу сегодня. Пошли в зал игровых автоматов. У меня ещё есть деньги, которые бабушка дала мне на Чхусок. Я выиграю тебе плюшевого Пикачу.

— Чанёль, не думаю...

Чанёль рывком притягивает Бэкхёна к своей груди посреди уже опустевшего железнодорожного переезда. Он худощавый и угловатый, но он уже выше Бэкхёна. Он вырастет ещё, в человека достаточно большого, чтобы заслонить Бэкхёна от всего мира. (А кто заслонит Бэкхёна от него?)

— Мне плевать, — говорит Чанёль, — мне плевать, если у тебя есть секреты, но я не хочу, чтобы ты боялся меня. Я твой лучший друг, Хёни, разве не так?

— Так-так, — удаётся выдавить Бэкхёну несмотря на комок в горле.

Чанёль ведёт Бэкхёна за собой по сонным улочкам, что медленно пробуждаются и готовятся к наступившему дню. Бэкхён следует за ним и чувствует себя одновременно таким глупым, и таким облегчённым, и таким везучим.

Они идут в зал игровых автоматов, и Чанёль действительно спускает все свои деньги с Чхусока, но таки выигрывает плюшевого Пикачу для Бэкхёна. Они занимают фото-будку и делают дурацкие фото с их дурацкой игрушкой, строя дурацкие рожи. Когда они выходят и появляется возможность отредактировать снимки, Чанёль накладывает стикеры-сердечки на их щёки. На последнем снимке Бэкхён лишь пишет неровным почерком “best friends”.

*

24 июня 2008 г.

Сеул

[На зернистой фотографии парень сидит на качелях в маленьком парке. На нём выцветшая футболка, и шлёпки свисают с его голых ступней, пока он лениво болтает ногами туда-сюда.]

В середине лета Чанёль перестаёт появляться в школе.

Однажды утром Бэкхён стучится в его входную дверь, как он это делает каждое утро, с полной готовностью наорать на него, если он всё ещё спит, потому что они опоздают в школу. Но ему открывает Юра.

Она оглядывает Бэкхёна с ног до головы, затем вздыхает и распахивает дверь.

— Этот дурак ничего тебе не сказал.

— Что?

— Тебе наверх, — говорит она, направляя на него пальцы, сложенные в пистолеты. — Скажи ему, чтобы поторопился. Мама хочет, чтобы мы через час выехали.

Бэкхён следует её указаниям и действительно находит Чанёля в его комнате, сидящим на куче разложенной одежды рядом с открытым полупустым чемоданом.

Его глаза округляются, когда он видит Бэкхёна.

— Привет, — заговаривает он, но Бэкхён перебивает его.

— Ты уезжаешь.

Это не звучит, как обвинение — просто наблюдение — но Чанёль всё равно опускает взгляд и принимает поникший вид, словно щенок, которого пнули.

— Мой дед болен, — говорит он. — Это не опасно для жизни, но бабушка не может сама заботиться о нём, поэтому мама решила, что мы все поедем к ним, даже Юра. Мы, возможно, пробудем там какое-то время.

В этом нет никакого смысла. Совершенно абсолютно никакого смысла.

— А что со школой?

— Мне дали особое разрешение пропустить по семейным обстоятельствам. Мне придётся заниматься самостоятельно.

Бэкхён молча сглатывает комок в горле, не зная, что сказать. Он опоздает в школу, думает он. Ему пора. Чанёль не пойдёт с ним.

— Ты уезжаешь через час. Когда ты собирался мне сказать?

— Я узнал только вчера ночью.

И снова тишина; всё больше времени пролетает впустую, пока Бэкхён стоит на разбросанных несовпадающих носках и полинявших футболках.

— Может, всё будет не так плохо, Хён. Может, он скоро поправится, и я вернусь, прежде чем ты поймёшь, что я вообще уезжал, — говорит Чанёль.

— Тупица, разве это возможно? Я уже скучаю по тебе.

Бэкхён не сказал бы что-нибудь столь слащавое кому-нибудь другому, но Чанёль есть Чанёль, и он краснеет, улыбается и чуть не плачет.

— Ты идиот, — говорит Бэкхён. И он тоже идиот, потому что на мгновение он ощущает некий трепет в животе, и думает, что тоже может заплакать, несмотря на то, что он Бён Бэкхён, который никогда не плачет.

— Я буду слать тебе кучу фоток, — говорит Чанёль, показывая Бэкхёну свой новый телефон.

Бэкхён усмехается. Он сомневается, что у Чанёля, в его деревне на вершине горы хуй знает где, будет хороший интернет, но ему приятно от этой мысли.

— Да, пожалуйста. Я буду скучать по твоему стрёмному лицу.

Между ними наступает момент неловкости. Бэкхён чуть не наклоняется, чтобы обнять Чанёля, но тот сидит на полу, и разве это не будет неловко? В конце концов он машет рукой, что кажется ещё более неловким, чем объятие, и убегает, не бросив и взгляда на лицо Чанёля. Он не здоровается с госпожой Пак или папой Чанёля, не прощается с Юрой. Он бежит до самой школы, не останавливаясь, игнорируя звук предупреждения на железнодорожном переезде, со слезами, в уголках его глаз.

Чанёль отправляет сообщение, в котором написано только Пожалуйста, дождись меня.

Стол слева от Бэкхёна пустует на протяжении всего семестра. В окне Бэкхён видит облака, следующие друг за другом на невозможно ярком голубом небе, и размышляет о том, выглядит ли оно по-другому для Чанёля или же они смотрят на одного и того же белого дракона, плавающего в голубизне.

Чанёль и правда шлёт фотографии, но ещё чаще он присылает длинные аудио-сообщения. У его бабушки есть маленькая собака, которую зовут Сам. И эта кличка невероятно веселит Чанёля, а Бэкхён не понимает эту семейную шутку. Он рассказывает Бэкхёну о блюдах, которые готовит его бабушка, о том, что Юра тайно встречается с её другом детства, с которым она общалась только на летних каникулах и увиделась спустя шесть лет и в которого сразу же снова влюбилась. Он рассказывает, как он скучает по Бэкхёну.

Бэкхён отвечает ему шквалом эмодзи, мемов и фотографий собак. Он отправляет Чанёлю сообщения с пожеланиями доброго утра и доброй ночи, но не говорит с ним о Сон Бёнщике из второго C-класса и том, как тот пялится на Бэкхёна в коридорах. Иногда Бэкхён пялится в ответ.

Бёнщик в точности типаж Бэкхёна. Он высокий, худощавый, у него тёмные большие глаза, которые становятся ещё больше, когда Бэкхён соглашается сходить с ним на свидание. Он отводит Бэкхёна в парк, а потом в кино, и после провожает его до дома. Они идут достаточно близко друг к другу, чтобы их руки соприкасались, но достаточно далеко, чтобы люди всё ещё могли принять их за хороших друзей. Бёнщик достаточно высок, чтобы Бэкхёну пришлось встать на носочки, чтобы поцеловать его. Он хорошо целуется и кажется милым парнем, но Бэкхён не хочет встречаться с кем-то и жить в страхе, что кто-нибудь узнает, и поэтому Сон Бёнщику остаётся только снова наблюдать за ним со стороны.

Новости о том, что Самджокгу болен, достигают столицы, и Минсок, Сехун и Сыльги осмеливаются приехать в город. Они дёргают Бэкхёна за щёки и жалуются, что он слишком быстро подрос. Он навещает их каждое лето, на Чхусок и китайский Новый год, но всё равно очень сильно по ним скучает. Сехун купил телефон, только чтобы переписываться с ним (телефон, которым иногда пользуется Минсок несмотря на свою неспособность совладать с современным сленгом), а Сыльги иногда присылает Бэкхёну старомодные письма, пахнущие сандаловым деревом и дорогой бумагой. Но это не то же самое, что видеться с ними лично, с их хитрыми улыбками, сияющими глазами и лёгким ореолом силы, окружающим их.

(Ночью Бэкхён подслушивает их разговор с Сонми и Джэхваном о возвращении в Йоджу.

— Йесон тоже согласен со мной. Самджокгу стар и болен, нуна, — говорит Минсок едва слышным шёпотом. — У тебя осталась только эта жизнь, и ты стольким пожертвовала ради неё. Не позволяй этому высокомерному человеку диктовать тебе, как жить.

Когда они уезжают, Сонми ещё долго играет на каягыме. Она смотрит на Бэкхёна и спрашивает, хочет ли он уехать. Он думает о Чанёле, который уехал. Чанёле, который попросил Бэкхёна дождаться его. Он говорит, что не хочет.)

Проходят дни, весна переходит в лето, полное луж и холодного ветра. Сезон дождей длится неделями, и Бэкхён ломает три хороших зонта под натиском тропического ливня. Иногда дождь настолько сильный, что Бэкхён плюёт на зонт и просто перемещается перебежками в шлёпках и футболке, держа свой телефон в полиэтиленовом пакете, чтобы он не захлебнулся.

Чанёль стал присылать больше фотографий. Цветов, всё ещё мокрых после дождя, собаки Сам на его коленях, тотемных столбов, окружающих дом его бабушки с дедушкой, расплывчатого суперлуния. Когда дожди прекращаются, и знойная пыльная жара накрывает город, словно плащ, Чанёль присылает Бэкхёну зернистое фото парня в голубоватой футболке, сидящего на качелях в маленьком парке за начальной школой рядом с их домами.

Бэкхён рассматривает свою выцветшую голубую футболку — она даже не его, он стащил её у Чанёля — свои шлёпки, свисающие с его голых ступней, пока он лениво болтает ногами туда-сюда, свои волосы, сильно отросшие за последние два месяца.

Он поднимает глаза и оборачивается, пытаясь отыскать угол, с которого было сделано фото, и… Чанёль стоит у входа в парк, всё ещё держа в руках телефон. С ним что-то не так, но Бэкхён никак не может понять что, и он спрыгивает с качель и бежит к нему.

Только когда он бросается в распахнутые объятия Чанёля — у него есть лишь мгновение, чтобы распознать его сияющую широкую улыбку, полную зубов и счастья — он понимает, что изменилось. Чанёль теперь почти на голову выше него, высокий, худощавый и милый, с большими тёмными глазами — в точности типаж Бэкхёна. Как только он понимает это, он мысленно возвращается к пятнадцатилетнему себе, лежащему на кровати и уставившемуся в потолок в темноте, тяготимому жутким порочным желанием и потерянному. Ему снова пятнадцать, и ему нужно уйти из бейсбольной команды. Небо ярко голубое, и сигнал предупреждает, что поезд вот-вот его переедет, но Бэкхён в оцепенении и не может пошевелиться.

Бэкхёну шестнадцать, когда он понимает, что ему нравится Чанёль.

*

4 мая 2005 г.

Сеул

[Два ребёнка ругаются на пристани у реки Хан.]

Эта фотография была сделана незадолго до того, как Бэкхён упал в реку. Подождите-ка, всё не так: это фото было сделано прямо перед тем, как Чанёль столкнул Бэкхёна в реку.

Это определённо вина Чанёля, но в то же время он не виноват. Просто… Бэкхён так легко к себе располагает, и это раздражает. Он громкий, и энергичный, и вежливый, всё сразу. Он придерживает дверь для своей мамы и целует её в щеку. А Чанёль не стал бы прикасаться к своей маме даже с помощью палки, не-не-не.

Бэкхён не преуспевает в школе, в отличие от Чанёля, но ему всё равно. Ему плевать на дополнительные занятия по английскому и математике, и ему плевать, попадёт ли он в основной состав бейсбольной команды или получит ли он лучшую партию в хоре. У него нет амбиций, и он не превосходит ожидания. Тем не менее он всем нравится больше, чем Чанёль. Мама Чанёля не перестаёт петь ему дифирамбы, все школьные друзья Чанёля поладили с ним так быстро, что Чанёль почти чувствовал себя преданным. Чёрт, даже Юре нравится Бэкхён, а Юре никто не нравится. Она всегда останавливается, чтобы дать Бэкхёну щелбан по лбу и спросить, как прошёл его день, когда встречает его в саду.

Бэкхён пожимает плечами в ответ на молчаливую враждебность Чанёля, и Чанёль старается притворяться, что безразличие Бэкхёна его не задевает, особенно учитывая, что он начал первым. В большинстве случаев это срабатывает. В других случаях Чанёль злится. Злится не по праву, а по мелочам и по-детски. Сегодня один из таких дней.

Они собрались на южном берегу реки Хан, потому что у Бэкхёна через два дня день рождения, и его семья хочет отпраздновать. Так что мать Бэкхёна сказала матери Чанёля, и о, какая замечательная идея, поехали все вместе, и поехали все, кроме Юры-предательницы, которой удалось слиться под предлогом занятий в клубе.

Не сказать, что стоит хороший день. На улице ветренно и немного пасмурно, на горизонте виднеются первые признаки бури. Более того, цветы уже отцвели, поэтому даже не на что посмотреть. Чанёль держится подле своей мамы и наблюдает, как отец Бэкхёна снимает его с матерью, а затем мать Бэкхёна снимает своих мужа и сына. Бэкхён больше похож на отца — такой же невзрачный и раздражающий — но когда он улыбается, Чанёль замечает что-то от матери в его глазах. Она невероятно красивая. Это нечестно.

— Почему бы тебе не сфотографироваться с Бэкхённи? — внезапно предлагает его мать. Чанёль смотрит на неё в изумлении и ужасе. — У него почти день рождения, вам нужно сфотографироваться. Это будет хорошая память.

Чанёль поворачивается к Бэкхёну, чтобы посмотреть, что он думает об этом. Бэкхён чувствует себя… некомфортно.

— Или нет, — говорит он, пожимая плечами.

Это его дурацкое, раздражающее пожимание плечами и тень притворства в улыбке заставляют Чанёля выйти из себя.

Он шагает в сторону Бэкхёна с невиданной для него решительностью и хватает его за запястье, как когда Бэкхён схватил его в день их первой встречи почти год назад.

— Что, ты слишком хорош, чтобы фотографироваться со мной? — произносит он едва слышно, пока они идут к пристани. Свет падает ужасно, и даже дорогая камера папы Чанёля не изменит тот факт, что фото тоже получится ужасным, потому что две модели слишком заняты тем, что грозно смотрят друг на друга.

— Почему ты ведёшь себя, как ублюдок? — говорит Бэкхён сквозь стиснутые зубы.

— Почему ты ведёшь себя, как ублюдок? Это просто фотография! Я тебе настолько не нравлюсь?

Бэкхён издаёт скептический смешок, который совершенно ему не идёт, потому что он всегда улыбается. Сейчас он, кажется, злится. Хорошо, потому что Чанёль тоже злится. Он редко бывает злым, только когда его мама не даёт ему играть в видеоигры после обеда, но что-то в Бэкхёне злит его.

— Это ты первым меня невзлюбил! — бросает ему Бэкхён. И это правда, да, но Чанёль не хочет этого признавать.

— Это ты никогда даже не смотришь в мою сторону! — бросает он в ответ.

— Потому что у тебя всегда свирепый взгляд! Что я тебе сделал? Что такого, чёрт побери, я тебе когда-либо сделал?

Бэкхён поворачивается к нему, и вдалеке они слышат голос матери Чанёля, призывающий их улыбнуться, но Бэкхён делает шаг вперёд и внезапно оказывается слишком близко к Чанёлю, в его личном пространстве. Он немного выше Чанёля, и у него дурацкая стрижка “под горшок” и прыщи, и он просто глупый ребёнок, который стоит слишком близко и очень сильно нравится Чанёлю. И поэтому тот паникует и отталкивает его от себя. Глаза Чанёля расширяются в ужасе, когда Бэкхён спотыкается и продолжает спотыкаться, пока не оказывается в реке.

Чанёль слышит крик и приближающиеся шаги и решает не задерживаться, чтобы встретиться с последствиями своих действий — он объебался, он очень сильно объебался. Он делает глубокий вдох и прыгает в холодную воду, чтобы спасти Бэкхёна.

(Чанёль не умеет плавать. Бэкхён умеет. В конечном итоге Бэкхён спасает их обоих. Родителям они говорят, что просто игрались. На ужин они едят чач­жанмё­н, и все забывают об этом фото, пока папа Чанёля не распечатывает его и не отдаёт его своему сыну.)

*

26 мая 2008 г.

Чунмаыль, Андон

[Радуга простирается между двумя тотемными столбами в традиционном стиле посреди цветочного поля.]

Чанёль смотрит на чансын, а чансын смотрит на Чанёля. Кажется, будто суровое лицо божественного хранителя обращается в насмешливую улыбку. Воздушный поток колышет высокую сухую траву вокруг тотемного столба, и его резная физиономия искажается снова.

— Ёлли, мой щеночек, ты хочешь кушать? — спрашивает у него тихий голос, прежде чем дверь отъезжает.

С годами бабушка Чанёля не изменилась. Она остаётся всё той же полной женщиной с глазами, становящимися полумесяцами, когда она улыбается. Она совсем не похожа на свою дочь, кроме разве что улыбкой. Мать Чанёля унаследовала свою красоту от отца, но её доброта происходит от матери — потому что её отец не добрый человек.

— Да, я подойду через минуту.

— Божественный хранитель что-то тебе нашёптывает? — спрашивает она с любопытством, делая несколько шагов в сторону открытого окна. — Они иногда так делают. С теми, в ком течёт кровь духов.

Кому как не бабушке Чанёля об этом знать, ведь она была единственной дочерью мансина — шамана тысячи духов — и она бы тоже стала шаманом, если бы Самджокгу не украл её сердце.

— Эх, видимо, не так много во мне крови духов, — говорит Чанёль с ухмылкой.

Глаза его бабушки окутаны пеленой возраста, но она всё ещё иногда выглядит проницательной.

— Возможно, милый мой, возможно. Но может быть боги просто стесняются тебя. Когда-то давно они говорили со мной, до того, как нагрянул твой дедушка. Но потом он их всех спугнул.

Чанёль смеётся. Он может легко себе это представить. Его дед выглядит устрашающе. Выглядел. Сейчас он всего лишь прикованный к постели старик, который любит жаловаться и бухтеть себе под нос.

Смогу ли я тоже внушать им страх, если стану Самджокгу? думает он, но не решается произнести вслух. Всё-таки его больной дед лежит в соседней комнате.

— Не смотри слишком долго на тотемы, щеночек. Они здесь для того, чтобы нас защищать, но они те ещё плуты. Они любят потешаться над людьми. И они невероятно язвительны. Моя мать говорила мне всегда быть с ними настороже. — Она что-то мурлычет, погружённая в воспоминания, и тихими шагами движется к выходу из комнаты. — Не задерживайся, Ёлли, я приготовила для тебя ччимтак.

Дверь закрывается, и Чанёль вздыхает и собирает все старые книги, разложенные перед ним. Учитывая, что его дед болен, возможность того, что проклятие Самджокгу перейдёт на него, слишком реальна. Либо он, либо его мама, либо Юра — великое наследие Самджокгу.

Он глядит на все записи перед собой: дневники предыдущих Самджокгу, анналы и мемуары, написанные колдунами и колдуньями эпохи Чосон. Как однажды сказала ему бабушка, их было ещё больше, но они сгинули во время пожара около ста лет назад. Большая часть того, что осталось — просто хлам.

Он читает запись о старой Кумихо по имени Сонми, которая жила в Йоджу и создала там небольшую стаю во время японской колонизации. В кабинете деда есть целая полка, посвященная самой старой Кумихо, Суён, которая была первой наложницей при тринадцати королях, убила многих Самджокгу и даже некоторых Кумихо, прежде чем дед Чанёля покончил с ней. Все они персонажи историй, которые бабушка рассказывала ему, когда он был маленьким, но так странно находить записи о них, будто они были реальными личностями, а не просто хорошо знакомыми монстрами. Чанёль притворяется, что не слышит тихое самодовольное хихиканье божественных хранителей, что знают прошлое, будущее и всё, что между, когда его глаза задерживаются на двух китайских иероглифах, составляющих имя Сонми. Сон. Ми. Как мать Бэкхёна, думает он отстранённо.

Под его уставшим взглядом имена и даты, наблюдения, портреты и все свидетельства теряют свои очертания. Большинство из этих Кумихо уже мертвы, и только у Самджокгу есть доступ к актуальному списку Кумихо, ещё живущих в Корее, и Чанёль не Самджокгу. (Пока нет, и сама возможность пугает его.)

— Ёлли! Всё готово! — раздаётся голос его матери из кухни.

Чанёль хмурится, закрывает книгу, встаёт, разминая свои одеревеневшие конечности, и затем присоединяется к своей семье за ужином.

Когда его дед чувствует себя достаточно хорошо, чтобы разговаривать, он просит либо Юру, либо Чанёля посидеть с ним, и рассказывает им о своей работе Самджокгу.

— Можешь лучше рассказать мне что-нибудь о проклятии? — просит Чанёль, но его дед устало мотает головой.

— Ты всё узнаешь сам, если станешь следующим Самджокгу. Знай только, — говорит он, — что тебе не уйти от этого проклятия, если оно выберет тебя. Оно настигнет тебя, куда бы ты ни пошёл, что бы ты ни делал, и ты будешь нести его ношу, покуда следующий Самджокгу не будет готов перенять её.

Когда Чанёль был ребёнком, он мечтал быть Самджокгу — что-то вроде тайного супергероя, готового защищать город. Но теперь, когда он смотрит на своего деда, который никогда не улыбается, никогда не расслабляется, который провёл всю свою жизнь, защищая мир от злых Кумихо, только чтобы закончить её уставшим и больным в постели, Чанёль не уверен, что хочет стать Самджокгу. Юра была права: похоже, это слишком тяжёлая ноша. Большая куча хлопот.

Его дед цокает языком, будто прочёл его мысли.

— Тебе лучше принять это сейчас. И лучше бы тебе учиться, чтобы быть уверенным, что ты знаешь, как использовать эту силу, если тебе не повезёт ею завладеть, потому что в момент, когда Самджокгу настигает проклятие, он наиболее слаб и уязвим.

Чанёль кивает, кланяется, касаясь лбом пола, и покидает комнату. Он подбирает Сам — Самджокгу (у его бабушки несомненно отличное чувство юмора) — в саду и даёт ей поиграться с краем своей футболки, пока он отправляет сообщение Бэкхёну. Он извиняется за то, что пропустил его день рождения, говорит, что его деду с каждым днём становится всё лучше и лучше, рассказывает, что сегодня шёл дождь, но небо на горизонте было ясным, словно вестник лета.

В дни, когда деду Чанёля нужно ездить в больницу на реабилитацию и осмотры, бабушка Чанёля берёт на себя его роль учителя. Она рассказывает ему о духах и магии, о древних заклинаниях и о том, как не поддаться чарам вампира. Она учит его, что быть Самджокгу — это по большей части политическая деятельность, нежели настоящая охота на Кумихо.

— После окончания Второй мировой, — говорит она, — колдуны и колдуньи Кореи упорядочили свои ряды и основали Совет Ковенов, выбрав парочку Стражей, чтобы те защищали столицу. Затем они изгнали Кумихо из города и позволили им жить в стране только при условии, что они больше никогда не ступят в Сеул и не будут создавать проблемы колдунам и колдуньям. В наши дни работа Самджокгу заключается в том, чтобы сотрудничать со Стражами и помогать им находить Кумихо, которые проникают в столицу, но не более того. Всем остальным занимается Совет Ковенов.

— Разве они, эм, не отбирают нашу работу? Разбираться с Кумихо — долг Самджокгу, а не их.

Она улыбается.

— У твоего дедушки не было возможности исполнять свои обязанности должным образом с тех пор, как он чуть не потерял ногу из-за происшествия почти двадцать лет назад, до твоего рождения. Совет Ковенов просто взял на себя то, что он делать не мог, и он позволил им это, потому что только так он мог вернуться домой и наконец провести какое-то время со мной и твоей матерью.

— Это временно или всё изменилось навсегда?

Гарюн мотает головой.

— Я не могу знать, будет ли следующий Самджокгу охотником или он будет рад быть просто охотничьим псом. Это ему решать.

На улице перестал идти дождь. Между двумя чансын — тотемными столбами, охраняющими этот дом и всю деревню от злых духов, агма, гвисин и Кумихо — появляется радуга. Она похожа на мост. Лица божественных хранителей, вырезанные на столбах, шепчут и шепчут секреты, скрытые прямо под носом у людей, не способных их видеть, но Чанёль их не слушает. Он достаёт свой телефон, делает фото радуги и отправляет его Бэкхёну. Он дополняет его сообщением Я по тебе скучаю.

*

12 октября 2008 г.

Сеул

[Чернота, вероятно заснятая случайно.]

Бэкхён первым целует его.

Чанёлю следовало этого ожидать. Атмосфера стала напряжённой с тех пор, как он вернулся из Андона. Напряжённой не в плохом смысле: не от раздражения, дискомфорта или злости. А заряженной. Взвинченной. Будто сейчас что-то лопнет, как струна скрипки: если сделать неверное движение, она издаст столь резкий звук, что он может уколоть тебя.

Чанёлю следовало этого ожидать, потому что это так в стиле Бэкхёна — нырнуть с головой в опасность, невзирая на страх, без плана в голове, не думая о последствиях своих действий. И всё же он удивляется, когда Бэкхён поднимает голову, которая лежала на плече Чанёля, и смотрит на него своим привычным взглядом: пристальным, сосредоточенным и с тенью улыбки в уголках губ.

— У меня что-то на лице? — спрашивает он, автоматически поднимая руки, чтобы потереть свои уставшие глаза.

Но Бэкхён останавливает их, приподнимается, опираясь на грудь Чанёля и прижимая его к диванной подушке, и касается нежным поцелуем уголка его рта, достаточно далеко от центра, чтобы это можно было принять за случайность, но слишком медленно, слишком нарочито, слишком даже для Бён Бэкхёна.

И Чанёль не глуп. Он знает о Сон Бёнщике. Не нужно быть гением, чтобы понять, что случилось, когда Бёнщик так смотрит на него на улице, взглядом полным одновременно тоски, меланхолии и ревности. Чанёль знает о Бэкхёне. Он, вероятно, знал ещё до того, как Бэкхён сам осознал, потому что Бэкхён выставляет свои чувства напоказ и позволяет своим глазам слишком долго задерживаться на симпатичных парнях и никогда на симпатичных девушках. Бэкхён не знает, как скрывать, как маскировать. Бэкхён не знает, как хранить секреты.

А вот Чанёль… О, Чанёль так хорошо умеет хранить секреты. Он скрывает от Бэкхёна огромнейший секрет. От Бэкхёна, который всегда был таким откровенным, готовым делиться, таким искренним с ним, что ему тяжело скрывать от него всю эту историю с Самджокгу, но что Чанёль может поделать? Что он может сделать сейчас?

Это плохая затея, сказал ему дед несколько месяцев назад. Не сближайся слишком сильно. Не подпускай людей слишком близко к своему сердцу. Никогда не знаешь, когда и как проклятие Самджокгу настигнет тебя, Пак Чанёль. Будь умным, будь сильным, будь лучше, чем я когда-либо был. Таковы были слова его деда.

Но уже слишком поздно, потому что Бэкхён был слишком близко уже с первого дня, и у Чанёля никогда не было шанса устоять перед ним. Уже слишком поздно, потому что Бэкхён отодвигается, его глаза с трепетом закрываются, чтобы не встретиться с глазами Чанёля, и если он выждет ещё одну секунду, он опоздает ровно на эту секунду. Бэкхён отстранится полностью, и момент будет упущен, шанс потерян, и он может больше не представиться.

Чанёль умеет хранить секреты так хорошо, но он был влюблён в Бэкхёна с момента, как увидел его впервые жарким пыльным летним днём под блеском солнца и пение цикад. У него уйдут годы на то, чтобы понять, что вся его неприязнь, антипатия к Бэкхёну были просто механизмом самозащиты. У него уйдут годы — годы наблюдения за тем, как Бэкхён находит себя, влюбляется в других парней, падает, поднимается и падает снова, продолжая и продолжая улыбаться — чтобы понять, что он любит Бэкхёна. У Бэкхёна уйдёт немного больше времени, чтобы понять, что это взаимно.

Но теперь когда они здесь; теперь, когда Бэкхён устроился на коленях Чанёля, и его губы касаются его кожи; теперь, когда Бэкхён сделал прыжок, слепо веря в то, что Чанёль его поймает, разве важно, что Чанёль умеет хорошо хранить секреты? Разве это секрет, если они оба его знают?

Чанёль хватается за запястье Бэкхёна и прижимает его к груди Бэкхёна, толкая и толкая его, пока тот не приземляется спиной на диван с мягким звуком удара и тихим удивлённым вздохом. Глаза Бэкхёна распахиваются, и Чанёль видит себя над ним в отражении его расширенных чёрных зрачков. Он выглядит таким же удивлённым, как и Бэкхён. Таким же отчаянным и охуеть каким уверенным.

Он не целует Бэкхёна в уголок рта. Он целует Бэкхёна медленно, и неуклюже, и сосредоточенно, губы к губам, как он видел только в западных подростковых фильмах и дурацких романтических веб-комиксах, которые Бэкхён читает на переменах. Что-то, возможно его телефон, давит на его тазовую кость, и они находятся под неудобным углом, и Чанёлю действительно стоило бы всё продумать, потому что он целовался только с одной девочкой из класса помладше в прошлом году, тогда как Бэкхён целовался с Сон Бёнщиком, и теперь он, должно быть, думает, что Чанёль — лузер, который не умеет целоваться, и… Бэкхён хихикает ему в губы и дёргает его за волосы, чтобы притянуть поближе к себе и лучше его поцеловать, наклоняя голову, открывая рот и дыша сквозь нос, упирающийся в щёку Чанёля. И угол ничего не меняет, но одновременно меняет всё, и ощущения просто охуенные, и Чанёль мог бы заниматься этим годами. (Он собирается, он должен.)

— Как давно? — спрашивает запыхавшийся Бэкхён, когда Чанёль отстраняется от него.

— После первой половины средней школы, во время поездки в Намсан. Когда ты вскарабкался на то дерево и свалился на меня.

— Три ёбанных года, — бормочет Бэкхён. Звучит так, будто он впечатлён. — Я понял только три месяца назад.

— Я знаю, — говорит он, и Бэкхён делает обиженное, раздражённое лицо при мысли, что Чанёль знал всё это время, а он нет.

— Прекрати злорадствовать и поцелуй меня снова, Ёль.

Губы Чанёля оказываются на его губах прежде, чем он может договорить предложение.