Когда ты теряешь любимого человека, самое грустное — то, что он не перестаёт меняться. И позже ты думаешь: а тот ли это человек, которого я потерял?

— Эми Тан, “Жена кухонного бога”

если я никогда больше тебя не увижу

я всегда буду хранить тебя

в себе

на себе

на кончиках моих пальцев

в коре мозга

его центрах

в центре того

чем я являюсь

что осталось от меня

— Чарльз Буковски, “Письмо к Кэтрин”, 25 января 1976 г.

Г Л А В А 3

2 4 0 1 2 0 1 8

Ч А Н Ё Л Ь

хёни♥

прости

я всё объясню

[Отправлено: 04:46, 24.01.2018]

Впервые Чанёль увидел магию, когда ему было двадцать лет.

Где-то в доме посреди маленькой горной деревушки близ Андона Самджокгу закрыл глаза. Где-то посреди Сеула Самджокгу открыл глаза. На мгновение оба могли видеть лишь свет. Белый свет. Часть его исходила от лампы в операционной ближайшей больницы. Другая часть исходила от фар приближающегося такси. Ещё часть, бо́льшая его часть, была магией.

Когда Чанёль, став Самджокгу, открыл глаза в первый раз, мир был чёрным, белым и всем, что между. Он стал глубже, резче. Он содрогался, очерченный границами совершенно нового измерения, которое Чанёль едва мог воспринимать даже с его новыми способностями. Было похоже, будто всю свою жизнь он провёл на замёрзшем озере, и внезапно лёд проломился прямо на его глазах и вверг его во тьму. Лишь магия могла указать ему путь. Лишь магия могла затянуть его глубже. И даже сейчас Чанёль отчаялся отличить дно от поверхности.

Он почти не помнит, каково было смотреть мир до того, как проклятие поработало над его глазами, позволив ему видеть, как магия ярко горит под поверхностью реальности, кружась ленивыми, невидимыми человеку завитками. Кроваво-красные, цвета электрик, золотые и серебристые языки пламени вздымаются волнами и снова исчезают, гоняясь друг за другом, пропадая, когда он моргает, словно киты, ныряющие глубоко под воду. Любой другой цвет в сравнении кажется более тусклым, приглушённым до размытого серого. Это кружит ему голову. Чем глубже он погружается, чем сильнее концентрируется, тем больше реальный перед его глазами исчезает, и остаётся только красочная магия.

И магия сияет. Магия горит. Магия ослепляет.

За последние пять лет Чанёлю пришлось научиться глушить проклятие, призывать его, когда оно нужно, и отключать, когда нет, дабы не жить в сером мире, где сияет только магия, поёт только магия. Но когда Бэкхён рядом, ему так трудно это делать. Когда они вместе, Чанёль не может контролировать своё проклятие — он не хочет его контролировать. Когда они вместе, ему хочется смотреть, смотреть и смотреть на Бэкхёна, на него всего: на человека и на магию, мерцающую под его кожей. Хочется утопать в его свете, пока весь мир не исчезнет и Бэкхён не останется единственным, что он может видеть.

Его пальцы касаются соска Бэкхёна, и он вздрагивает. Его магия покрывает их, словно саван, сотканный из серебристого света. Его губы приобретают розовый цвет сакуры, когда Чанёль целует пульс на его шее. Он не знает, осознаёт Чанёль, наблюдая, как серебристые хвосты подрагивают от каждого поцелуя, от каждого нежного прикосновения, он не знает, что сияет, словно маяк в темноте. Он не знает, что пропитан магией и разносит повсюду звон незримых серебряных колокольчиков. Лишь Чанёль может видеть, как она прелестна, как прекрасна. Как прекрасен он. Он веками мог бы просто смотреть, как Бэкхён сияет, не подозревая о своей магии.

(Но когда он уходит, это сродни трагедии, потому что он забирает весь свет, все цвета с собой.)

Чанёль просыпается от звуков противной попсовой песни, раздающейся где-то в квартире, и от вида Бэкхёна, бледнеющего по ходу телефонного разговора; его магия темнеет и холодеет вслед за его выражением его лица, его призрачные хвосты нервно мечутся по полу. Чанёль видит страх в его глазах через призму цветов “Техниколора”: оранжевого с одной стороны, где луч света от уличного фонаря падает на лицо Бэкхёна, синего с другой стороны, скрываемой темнотой комнаты.

Он видит, как цвета исчезают один за другим, когда Бэкхён уходит, бросив извинение. Последними пропадают красный стыда и серебристый непролитых слёз.

Чанёль почти порывается догнать его. Почти.

Он слышит звук закрытия автоматического замка за Бэкхёном, его глухие шаги вниз по лестнице. Он убегает, думает Чанёль, и в его груди вздымается несправедливое чувство ярости. Он снова убегает. И Чанёль снова остается один в мыслях о том, кто этот человек, который утаивает секреты и сбегает, как дикое животное, человек, который не слишком боится прийти, но слишком боится остаться. Человек, за которым тянется магия, блестящие хвосты, что лишь Чанёль может видеть. Иногда он ощущает присутствие своего Бэкхёна — полного лёгкого смеха и милых ужимок — этого чуда, которому никогда не нужно было делать что-то особенное, чтобы быть особенным. Иногда он может прикоснуться к нему, может поцеловать его. Он может прижимать его к себе в ночи, но это никогда не длится долго. Бэкхён утекает сквозь его пальцы, как струйка дыма, как призрак или дух, как что-то, что не принадлежит Чанёлю или этому миру, что-то потустороннее, и опасное, и невероятно притягательное. Он исчезает с рассветом, и Чанёль всё ещё не может сказать, был ли он сном или кошмаром, был ли он тем самым Бэкхёном, которого Чанёль потерял.

Внизу перед зданием ждёт машина. Чанёль слышит тихий звук работы двигателя, раздающийся слишком громко в тишине ночи, словно одинокий мазок цвета на чёрном холсте. Дверь машины захлопывается, двигатель рычит. Экран телефона Чанёля загорается от нового входящего сообщения от Бэкхёна. Он извиняется. Говорит, что всё объяснит.

Чанёль горько смеётся. Он устал. Он так устал. Он закрывает глаза, утыкается лицом в подушку, пытаясь утонуть в мягкой постели, в тепле, оставленном Бэкхёном. Он спит, но не видит снов.

Ким Чунмён

Я могу позвонить?

[Отправлено: 07:52, 24.01.2018]

Когда Чанёль снова открывает глаза, его будильник разрывается от I’m like TT, just like TT, на часах семь утра, пелена снега накрыла город, и сообщение от Бэкхёна всё ещё ждёт ответа, который Чанёль дать не может. Не сейчас. Он игнорирует его, потому что не может себе позволить целый день хандрить, лёжа в постели. Ему нужно вставать и ехать в Чунмаыль. Ему нужны ответы.

Его суставы хрустят, когда он пытается пошевелиться. Скрипя зубами, он всё равно поднимается. Без костыля его шатает, и он едва не падает обратно на кровать из-за невыносимой боли в левой ноге. Он чувствует, как закалённый холодом металл жалит его плоть там, где зажимы скрепляют его кости. (Врачи сказали, что боль, должно быть, психосоматическая, сказали, что нога зажила как надо, она не должна больше болеть, но врачи ничего не знают о проклятии Самджокгу и о том, что ты не можешь уклониться, когда оно выбирает тебя.)

Снаружи город только начинает просыпаться от безжалостного холодного поцелуя снега. Снежинка падает на щёку Чанёля, когда он поднимает голову, стоя на крыльце, словно шепча ему “добро пожаловать”. Всё вокруг настолько серо, что он не может разглядеть, где заканчивается небо и начинается снег.

Он медленно шагает к метро, проявляя особую осторожность, чтобы не поскользнуться на побелевшей земле. Снег хрустит под его ногами и заглушает звук ударов костыля, но не смех детей, спешащих в школу, или болтовню пассажиров у станции. Большинство кофеен уже открыто, и бодрые попсовые песни доносятся из их дверей. Чанёль чуть не останавливается, чтобы взять горячий эспрессо, но потом передумывает, на вполне вероятный случай, если Чонин расскажет Чондэ, что их лучший бариста кинул их ради дешёвого кофе от Ediya Coffee.

На станции хладнокровный робо-голос информирует путешественников о возможности задержки поездов в связи со снегопадом, но Чанёлю плевать. Он никуда не торопится. Чонин сказал, что он вернётся обратно домой, а всё, что говорит Чонин, сбывается, хочет того Чанёль или нет. И Чанёль пока пытается понять, хочет ли он этого или нет.

Прошло пять лет или около того. С похорон деда, осеняет его. Нет, погодите, не с похорон. Он не попал на похороны, потому что был в больнице, в операционной, пытался победить время, чтобы спасти свою ногу. Когда у него наконец появилась возможность поехать домой, было уже поздно. Сехун чуть не умер, и Бэкхён уехал. Чанёль был разбит. Спасать уже ничего не хотелось.

Он встаёт на эскалатор и прижимается к стороне, чтобы дать двум студентам протиснуться мимо него в отчаянной попытке попасть на платформу до прибытия поезда. На них идентичные бом­бе­ры уни­вер­си­тета Ён­се, и когда они исчезают за углом, на Чанёля находит мысль, что они выглядят в точности, как они с Бэкхёном пять лет назад, до происшествия, до того, как всё изменилось: молодыми, беззаботными и свободными. Он прикрывает глаза и надеется, что они сядут на поезд до того, как он окажется на платформе. Ему не хочется снова их видеть.

Двое парней всё ещё здесь, когда он спускается на платформу. Они облокачиваются друг на друга и зевают. Чанёль делает всё возможное, чтобы игнорировать их и порыв ностальгии, который они вызывают в его груди. Он занимает себя игрой на телефоне и бронированием места на автобус до Андона. Он не слышит короткую мелодию, знаменующую прибытие поезда, но чувствует холодный поток воздуха, исходящий из туннеля, а потом и появление света во тьме.

Чанёль делает шаг назад, чтобы позволить другим пассажирам зайти первыми, но перехватывает одно из льготных мест у боевой старушки с ужасной химической завивкой и в фиолетовом пальто, которая сверлит его гневным взглядом, пока он не показывает ей свой костыль. Она разочарованно нахмуривается и начинает приставать к туристу, который вскоре уступает ей место.

Только когда он усаживается поудобнее, он замечает магию. Она розового цвета и слабая, мигающая, как маленький светлячок — любая магия кажется Чанёлю маленькой и слабой в течение нескольких дней после встречи с Бэкхёном и его неосязаемыми, до невозможности яркими серебристыми хвостами. Чанёль осматривает соседние места, пока двери не закрылись, в поисках источника заклинания и находит его почти моментально. Одна из девушек слева — колдунья, хоть и не очень могущественная. Её сила обрамляет своим сиянием её лицо, словно тонкий, едва различимый ореол, и Чанёль улыбается за своим шерстяным шарфом, когда понимает, что она скорее всего заколдовала свои волосы, чтобы выглядеть красиво для человека, который ей симпатичен. Такая магия нравится ему больше всего, магия, которую используют Суён или Джинри: бодрящая и лёгкая, как газированный напиток, заставляющая его чувствовать головокружение. Колдунья качает головой в такт музыке в её наушниках, и это отдаётся эхом в её бледной и полупрозрачной магии. Чанёль не может удержаться от того, чтобы пожелать ей всего самого наилучшего, когда проходит мимо неё на пути к двери. Он делает это нечасто, потому что даже несмотря на то, что подразумевается, что Самджокгу умеют приносить людям удачу, он так и не научился этому. Он ничему не научился, поскольку он отказывался возвращаться домой после смерти деда.

Невзирая на его жалкие способности к благословению, молодая колдунья замечает его труды, потому что она поднимает взгляд прямо перед закрытием дверей, и её глаза округляются, когда она узнаёт его. Она показывает губами “спасибо” и машет ему, когда поезд снова начинает движение. В этом нет ничего особенного, но этого достаточно, чтобы немного облегчить вечную ношу на плечах Чанёля.

Пока он делает переход на вокзал, у него звонит телефон, и ему не нужно смотреть, чтобы знать, что это Чунмён. Вдобавок к (восьмибитной) злодейской теме, которую Чанёль установил в качестве рингтона для него, Чунмён также единственный среди знакомых Чанёля, кто станет звонить ему до восьми утра, и единственный, кто никак не реагирует на раздражительность Чанёля после пробуждения. (Сейчас Чанёль уже даже не проявляет враждебность, потому что это трата впустую.)

— Ты уверен, что поступаешь правильно? — спрашивает Чунмён вместо приветствия.

— Я не знаю, чему мы противостоим, Чунмён. Это существо, эта Кумихо… она другая. Её нет в наших записях. Не думаю, что она принадлежит к какому-либо сообществу Кумихо в Корее.

Он жалеет, что сказал это, как только Чунмён спрашивает у него:

— И откуда тебе это знать?

Откуда он знает, действительно. Бэкхён сказал ему. Разве есть источник лучше него?

— Я просто знаю, окей? Мне не нужно ничего объяснять. И я знаю, что она, возможно, очень стара.

Настолько стара, что Ким Минсок — одна из самых известных Кумихо во всей стране, общественный деятель и организатор митингов — не знаком с ней, думает он, вспоминая вчерашние слова Бэкхёна. Но это не имеет никакого смысла: если бы она была так стара, разве она не смогла бы легко одолеть кого-то вроде Минсока и тем более кого-то вроде Бэкхёна? Разве она не смогла бы легко одолеть кого-то вроде Чанёля?

Чунмён продолжает говорить, находясь в блаженном неведении относительно того, что Чанёль не слышал ни единого слова из его тирады. (Ему и не нужно. Он и так знает. Обязательства, бла-бла, долг, бла-бла, делай, что я говорю, бла-бла, я осуждаю тебя, бла-бла-бла.)

— Мне нужны ответы, Чунмён, — произносит он, обрывая его монолог. — Мне нужны ответы, чтобы защитить тебя, Кёнсу и любого, кто повстречается с этой бешеной лисой.

И Бэкхёна, даже если Бэкхён оставил его. Снова.

— Ну, надёюсь, ты сможешь быстро найти свои ответы, Чанёль, — говорит Чунмён типично суровым тоном. — Потому что Кёнсу только что написал мне. Вчера ночью появилась ещё одна жертва.

Юра

ты правда приезжаешь?

что случилось?

ты умираешь?

лол, отправлю за тобой джимин

[Отправлено: 11:16, 24.01.2018]

Путешествие в Андон сквозь белизну проходит медленно и тихо.

Снег всё падает, неумолимо и необузданно: белый на белом небе, белый на белой земле. Чанёль прислоняет голову к окну и закрывает глаза, позволяя тихому звуку мотора убаюкать себя до переходного состояния между сном и бодрствованием, когда воспоминания могут быть и яркими, и туманными одновременно.

Снег шёл и в последний раз, когда он навещал бабушку, прям как сегодня: медленный, неспешный, как если бы он знал, что у него есть всё время мира, чтобы засыпать землю, как если бы лето не собиралось возвращаться. (Лето ушло с Чанёлем и Бэкхёном, а эта бесконечная зима осталась с Самджокгу и Кумихо и их бесконечной ложью.)

Юра была за рулём, и Чанёль сидел молча рядом почти всю поездку. Где-то на полупути радио перестало ловить, но никто из них не стал выключать его, слишком боясь, каким пустым окажется молчание, если исчезнет белый, статический шум.

Чанёль помнит, как напряжены были плечи его сестры, как её длинные накрашенные ногти стучали по рулю, как она смотрела на него с жалостью, когда помогала забраться в машину. Помнит, как думал почему это произошло не с тобой?

Из Юры получился бы превосходный Самджокгу. Она была бы беспощадной, устрашающей и методичной. Её бы ничто не сломило.

Он помнит, как слёзы, которые она отказывалась пускать, блестели в уголках её глаз, когда он пришёл в себя в больнице. Она плакала и из-за него, и из-за дедушки. (Она всегда была любимицей деда, когда как Чанёль всегда был любимчиком бабушки.)

— Ты знала? — спросил он у неё, когда они медленно ехали по скользким склонам гор, окружающих Андон. — Ты знала, что Бэкхён — сын Кумихо?

Она кивнула.

— Я слышала однажды, как они об этом говорили, — она сделала долгую паузу и затем продолжила. — Даже мама не знала. Они всех одурачили.

— Почему они не сказали мне? — спросил Чанёль. — Почему никто не подумал остановить меня прежде, чем всё приняло серьёзный оборот… Почему они вообще поселились рядом с нами?

Но у Юры ответов не было. Все ответы были у деда, но он умер, забрав их с собой. А бабушка… Чанёль не был уверен, что хочет говорить со своей бабушкой, но было уже поздно сожалеть о приезде в Чунмаыль.

От той поездки в воспоминаниях Чанёля остался только холод.

Его тапочки всё ещё стояли в коридоре, где он их оставил всего лишь пару месяцев назад, когда приезжал на Чхусок. Всё осталось на тех же местах. Когда он здесь жил, ничто не оставалось на своём месте надолго. Дом двигался, дышал, менялся каждый день. Даже в лучшие времена в нём царили суматоха и беспорядок, и найти что-то, что угодно, было невозможно. Но когда он вернулся, казалось, будто ничто не изменилось с его последнего визита — будто ничто уже никогда не изменится.

— Я ничего не переставляла, — сказала его бабушка в ответ на его немое удивление, когда они приехали. Она стояла перед дверью на кухню, сложив руки вместе, словно ребёнок, пойманный с поличным. — Не могла.

И Чанёль тут же понял, почему дом казался таким мрачным, застывшим во времени. Она оставила всё так, как было, когда умер её муж, запечатлев себя на фотографии воспоминаний о нём. Его любимая чашка так и стояла на второй полке в библиотеке, его клетчатый пиджак висел на спинке стула в кухне, подушки лежали в гостиной именно так, как ему нравилось. Его не стало, но он всё ещё был здесь, медленно исчезая. И они оставили её здесь, в этом старом фамильном доме, наедине с её призраками.

Родители Чанёля задержались на несколько недель после похорон, чтобы помочь ей оправиться. Чанёль знал, что они предложили ей вернуться с ними в Сеул. Юра тоже предложила ей поехать с ней, пожить в её маленькой квартирке в Сеуле, когда они приехали. Но Хон Гарюн прожила в этом доме пятьдесят лет и была в Сеуле всего три раза в жизни. Ради свадьбы своей единственной дочери, на лечении после сердечного приступа и сразу после похорон мужа, чтобы держать за руку своего внука, когда он лежал без сознания на больничной койке после столкновения с машиной, которое его чуть не убило. Родители Чанёля настаивали, но она не собиралась жить с ними в Сеуле, вдали от её дома, и в конце концов они просто уехали без неё. Юра вернулась в свой маленький офистель в районе Силлим, который находился близко к юридической фирме, где она проходила стажировку перед тем, как начать работать в фирме отца. Родители Чанёля вернулись в свою уютную квартиру в районе Инхон, рядом с домом с голубыми воротами, где семья Бэкхёна прожила восемь лет и который теперь стоял пустым и холодным, а его прекрасный сад превратился в путаницу из сорняков и лозы.

Возможно, Гарюн бы уехала в Сеул, если бы её попросил Чанёль. Она всегда в нём души не чаяла. Но он не попросил её. Она попросила его остаться.

— Твоё обучение ещё не завершено, — сказала она, когда они стояли перед насыпью, которую они сделали для его деда, рядом с теми, что были сделаны для его предков. — Тебе ещё столько всего нужно узнать. Твой дедушка всё подготовил для своего приемника. Всё, что тебе нужно, находится здесь.

Всё, что нужно было Чанёлю, это проснуться и узнать, что всё это было просто страшным сном. Что его дед был всё ещё жив и проклятие Самджокгу не настигло его. Ему нужно было закончить университет. Ему нужно было уметь самостоятельно передвигаться. Ему нужно было обнять Бэкхёна, как он делал это всегда, когда чувствовал себя потерянным и прижимался к его боку, клал голову на изгиб между плечом и шеей Бэкхёна. Ему нужно было...

— Самджокгу всегда жил здесь, Ёлли.

Она смотрела на него большими потерянными глазами, и Чанёль почти поддался. Но всё, что ему было нужно, это Бэкхён, и Бэкхён ушёл, умчался прочь с своим злым взглядом и прекрасными призрачными хвостами, которые никто, даже сам Бэкхён, не мог видеть — лишь Чанёль мог, потому что он Самджокгу. Как бы сильно он не хотел забыть об этом, Чанёль не мог развидеть лисий дух, скрывающийся на дне души Бэкхёна. Бэкхён не смог бы даже пройти между двумя тотемными столбами у входных ворот, в которых живут божественные хранители и которые освятили шаманы, чтобы отгонять всё сверхъестественное.

— Вы лгали мне, — произнёс он медленно в сторону своей бабушки. Было холодно. Холодно и серо, и его нога болела. Было так тяжело идти до могилы с костылём по неровной местности, замёрзшей земле, суровой и не щадящей шатающиеся ноги Чанёля. Он был слишком слаб после госпитализации, после реабилитации, после дней, проведённых в своей комнате за смотрением в потолок и воспоминаниями о ком-то, с кем он больше не мог видеться, изнывая от неотвеченных звонков и незаполненного расстояния между ним и Бэкхёном. Он приехал сюда в надежде найти — он даже не знал, что надеялся найти — возможно, какое-то упокоение, извинение, какое-либо объяснение. Но нашёл лишь опустошающую ярость, выедающую его грудь изнутри.

— Ты, он, вы оба. Вы сидели там, в своём уютном маленьком домике, пока я рассказывал о своём лучшем друге в Сеуле часами напролёт. Вы сидели там, и улыбались, и расспрашивали меня о его семье, и вы знали, вы знали, что он один из них! Вы знали и ничего мне не сказали!

— Чанёль, позволь мне объяснить...

— Я не хочу твоих объяснений! Вы должны были сделать что-то, пока я...

Пока он не стал мечтать о совместном будущем с ним, пока он не влюбился в него, пока он не подружился с ним… Пока он не познакомился с ним, потому что это была судьба, всё это было неизбежно с момента, как Чанёль впервые встретился с Бён Бэкхёном под этим проклятым июльским солнцем. Встреча с Бэкхёном была сродни падению. Что бы ты не делал, тебе суждено падать, всё ниже, ниже и ниже. И в какой-то момент ты ударяешься о землю, и удар причиняет боль.

— Что мне теперь делать? Как я буду… разбираться с этим? Я чуть не убил его лучшего друга!

Чанёль отчётливее всего помнит ветер, нежели снег. Они были снаружи. Он стучал зубами. Её бабушка выглядела такой крохотной. Он хотел подраться с ней, потрясти её, спросить у неё, почему она никогда ему ничего не говорила, почему Самджокгу решил заключить договор с Кумихо, с врагом. Почему они позволили ему влюбиться в Бён Бэкхёна. Они навлекли на него неудачу и разбитое сердце. Может быть, это и есть проклятие Самджокгу, о котором ему говорил дед. Если это так, то Чанёлю оно не нужно. К чёрту проклятие. К чёрту Самджокгу. И к чёрту Бэкхёна.

— Никакой я не Самджокгу, — сказал Чанёль своей бабушке перед тем, как уехать.

— Это не тебе решать, мой щеночек.

— Я не желаю быть Самджокгу, и я не могу быть Самджокгу.

Он покинул дом со словами, что никогда не вернётся. Это было ложью, и они оба это знали, но так или иначе, она позволила ему уйти, пока божественные хранители шептали и роптали, что он всё равно вернётся. Но он не возвращался.

До сегодняшнего дня.

хёни♥

ёль

перезвони мне

это срочно

пжлста

[Отправлено: 12:08, 24.01.2018]

Чанёль открывает глаза, когда автобус останавливается у автовокзала Андон, перед блестящим зданием, возвышающимся в глуши. Он хромая выходит из автобуса, отказываясь от помощи водителя. Его встречают сильный порыв ветра и снегопад.

— Прекрасно, — бормочет он, чувствуя, как холод пробирается под шарф и за воротник. Он обращается к водителю:

— Вы не знаете, когда уходит тридцать четвёртый автобус?

Тот чешет голову и указывает на вход в здание вокзала.

— Без понятия, спросите там.

Не слишком полезно. Чанёль всё равно кланяется в знак благодарности и поворачивается к зданию, но на него набрасывается низенькая девушка в самом надутом пальто Caterpillar, что Чанёль когда-либо видел.

— Не волнуйся, автобус тебе не понадобится. Пак Чанёль! Давненько не виделись.

Девушка хватает его за плечо прежде, чем он может отойти, и энергично его трясёт.

— Джимин, — говорит Чанёль, когда она наконец его отпускает. — Что ты здесь делаешь?

— Я приехала, чтобы забрать блудного сына. Или внука-слэш-брата, неважно. Твоя сестра беспокоилась, что тебе будет сложно добраться до деревни самому. — Она бросает взгляд на его ногу, затем на костыль, и на мгновение Чанёля посещает страх, что он увидит в её глазах жалость, но она просто строит разочарованную мину. — Ты далеко не так сексуален, как был твой дедушка с тростью.

— Сочту это за комплимент.

— А зря.

Она идёт в сторону голубого пикапа, припаркованного у дороги, волосы вокруг её шеи подскакивают с каждым её шагом. Она не предлагает Чанёлю помощь с залезанием в машину, к счастью, но дожидается, когда он устроится поудобнее.

— Пристегнись, — говорит она. — Безопасность на дороге и прочее дерьмо.

Он усмехается, и она замирает, внезапно вспоминая, что он стал калекой из-за дорожного происшествия.

— Извини, я не подумала...

— Ой, нуна, у тебя же так хорошо получалось. Не надо мне вот этого сочувствия, оно на меня жуть наводит.

Она надувает щёки — она всегда ненавидела, когда он называл её нуной, ещё с детства, потому что она всего на год старше — и заводит мотор. Чанёль пристёгивается.

Юра прислала ему сообщение, чтобы предупредить о Джимин, но, очевидно, он увидел его слишком поздно. У него также пара пропущенных от Бэкхёна и несколько сообщений, но Чанёль даже не смотрит на уведомления. Он всё ещё очень зол и обижен, и ему ещё хуже от того, что он вот-вот увидится с бабушкой, и в прошлый раз они поругались из-за Бэкхёна. Он блокирует телефон и замечает, что Джимин посматривает на его.

— Ну что, рад вернуться? — спрашивает она, устремив взгляд на дорогу.

Чанёль ждёт выпада. Он не заставляет себя долго ждать.

— Ну после того, как ты сбежал, как трус?

Ух ты, неприятно.

— Ты не стала милее со временем.

— Ты не стал храбрее со временем. Можешь не отвечать, если не хочешь. По крайней мере, ты вернулся. Знаешь, как сильно твоя бедная бабушка ждала тебя?

Он смотрит в окно, внезапно чувствуя себя неловко.

— Могу себе представить.

— Да ну? Многое поменялось, Пак Чанёль, и ты этого не застал.

Многое поменялось, но не Шин Джимин. Разве что чуть-чуть, снаружи. Её волосы стали длиннее, они пострижены под светлый рыжеватый боб, что так отличается от непослушной копны чёрных волос, которая была у неё в детстве. Годами Чанёль думал, что она была мальчиком, и называл её хёном. Вплоть до того лета, когда ему было шестнадцать, его дедушка заболел, и им пришлось переехать в Чунмаыль, чтобы ухаживать за ним. Тогда Чанёль впервые увидел Джимин в платье. Он рассмеялся ей в лицо, и она покраснела и помрачнела одновременно. Она ударила его по яйцам и отказывалась даже смотреть на него все четыре месяца, что он провёл в доме своих бабушки с дедушкой. Оглядываясь назад, он, вероятно, задел её чувства. В те времена он был глупым маленьким мальчиком. (И даже сейчас он иногда бывает глупым маленьким мальчиком.)

— Поведай мне тогда, — говорит он неожиданно для неё, — чем всё это время занималась великая Шим Джимин?

— О, так значит в тебе осталось что-то помимо всей этой хандры. Я работаю с Ким Нари.

— Ким Нари? — спрашивает Чанёль в замешательстве. — Бабушкой Сокмина?

— Единственной и неповторимой.

— С шаманом, ты имеешь в виду? Погоди, ты… ты теперь шаман?

Она подмигивает ему, сворачивая на узкую горную дорогу, где по обе стороны высится лес и гора нависает над ними, словно молчаливый страж.

— Пару лет назад меня преследовал призрак. Это было… неприятно. Я не могла спать, я не могла есть, и я не знала, что делать. Я думала, что схожу с ума. Именно Сокминни понял, в чём дело. Он отвёл меня к своей семье, и они мне помогли. Затем госпожа Ким спросила, не хочу ли я остаться. Она сказала, что когда дверь открывается, её уже нельзя захлопнуть. Так что вот.

— Что насчёт призрака, преследовавшего тебя?

— А, она. Она была бывшей моего парня. Она погибла в автокатастрофе сразу после того, как узнала, что он ей изменил. Она просто хотела предупредить меня, что он ублюдок, но в конечном счёте я ей полюбилась.

— Мило с её стороны, — говорит он, не зная, что ответить.

— Она говорит спасибо.

Джимин всё ещё ведёт машину, и Чанёль не видит её глаз, так что он не знает, разыгрывает она его или правда всё ещё видит этого призрака. В сложившейся ситуации, после грубого обращения и выговора, он не знает, волнует ли его это.

— Я знаю, я могу её видеть. Она была с нами в машине всё это время.

Он оборачивается на задние сидение, на котором юная девушка в белом погребальном ханбоке расчёсывает свои короткие волосы длинными пальцами. Она машет ему, когда они встречаются взглядами, но не пытается приблизиться. Он ведь всё-таки Самджокгу.

— Так ты и правда Самджокгу, ха? — спрашивает Джимин после минуты молчания.

— Похоже на то. А ты и правда теперь шаман.

— Ага. Ну и парочка.

Из-за плотной баррикады деревьев начинают появляться первые чансын — тотемные столбы в традиционном стиле, установленные, чтобы оберегать и охранять деревню. Они смотрят на Чанёля своими сердитыми глазами, безмолвно кричат на него своими раскрытыми ртами. Они ненавязчиво натыканы по всему лесу, как если бы их кто-то забыл там, но Чанёль знаком с магией достаточно близко, чтобы почувствовать прилив силы в воздухе, как только они пересекают первую пару тотемных столбов.

Это похоже на попадание в пузырь, на глоток свежего воздуха и осознание, что до этого момента ты задерживал дыхание. В Сеуле магия ослепительная и звучная, как мигающие огни и попсовые песни, раздающиеся на каждом углу. Она прячется между полок минимаркетов и в слабо освещённых зданиях норэбан, в пустоте вместо кнопок четвёртого этажа в лифтах и в последнем поезде метро за день. Чондэ однажды сказал Чанёлю, что магия эволюционирует и обучается, словно сверхразум, который скорее будет управлять людьми, чем люди смогут управлять им. Она разрастается, как город, и одновременно с ним: буйно и бесконтрольно.

Но здесь в Чунмаыле магия ясная и чистая, настолько разрежённая, что она вызывает у Чанёля головокружение. Она ведома тотемными столбами, которые направляют её по вечнозелёным соснам, сгибающимся под весом снега, громоздким дубам, изогнутым ясеням, вспомогательным тропинкам, соединяющимся на улицах деревни. Она словно река света, что протекает между пригоршней домов, запрятанных в лесах и снегах, и затем разделяется на маленькие ручейки, которые достают до каждой двери и воссоединяются вокруг старого сандалового дерева в самом центре деревни. Слева от него дом шамана, Ким Нари. Справа — дом Самджокгу, где живёт Хон Гарюн.

Сюда Джимин и привозит Чанёля, тормозя у знакомого двора, обозначенного двумя высокими тотемными столбами.

— Похоже, твоя остановочка, — говорит она, пожимая плечами и ставя машину на ручник.

Чанёль медленно выбирается из машины и видит, как призрак исчезает с заднего сидения и появляется снова на пассажирском, рядом с Джимин.

— Спасибо, что подбросила, Джиминни, — говорит он. — Хорошего дня, барышня-призрак.

— Не за что. И, Ёль, впредь не пропадай.

Она уезжает прежде, чем он может ответить, что вообще-то он покинет деревню до наступления ночи. Тотемные столбы, кажется, насмехаются над ним. Их двое: один олицетворяет мужчину, другой — женщину. Они стоят по обе стороны ворот. На нём вырезано название “Генерал Поднебесной”, на ней — “Генерал Подземного Мира”.

Когда Чанёль проходит мимо них, он слышит их довольный гул. Он вернулся, как мы и говорили. Ему хочется поехать обратно в Сеул, только чтобы доказать, что они ошибаются, но он не может, потому что он не единственный, кто их слышит.

Дверь уже открыта, и на пороге возникает молодая женщина в тапочках, без пальто, пришедшая на шёпот тотемных столбов.

— Смотрите-ка, что нам принесло со снегом! Бабушка, он правда приехал!

Когда Чанёль оказывается достаточно близко к ней, она бьёт его кулаком, и когда сразу после этого она обнимает его, он делает всё возможное, чтобы обнять её в ответ впервые в жизни. Она пахнет кочхуджаном и кунжутным маслом, как бабушка, когда она проводила слишком много времени на кухне. Она пахнет семьёй.

— Добро пожаловать домой, Ёлли.

— Я соскучился по тебе, Юра.

хёни♥

чанёль

это по поводу кумихо

я знаю ыт злишься но

пжлста

[Отправлено: 12:45, 24.01.2018]

Юра переехала к бабушке сразу после того, как Чанёль решил, что не хочет с ней жить.

Когда Чанёль изъявил желание уехать из Чунмаыля, Юра отвезла его в Сеул, оставила его у дома родителей и поехала в свою маленькую квартиру в районе Силлим. Она приняла душ, собрала кое-какие вещи, написала заявление об увольнении, которая она следующим утром подала в юридическую фирму, где стажировалась. Этим же утром она позвонила родителям и сказала, что собирается побыть у бабушки какое-то время, чтобы присматривать за ней. И уехала. Вот так просто. Она не рассказала об этом Чанёлю — вероятно, она думала, что он не заслуживает знать — но тогда он ещё жил с родителями, и новости всё равно дошли до него. Три месяца спустя она нашла работу в арендной компании в Андоне. Шесть месяцев спустя она объявила, что встречается с другом детства, с которым она проводила все летние каникулы в Чунмаыле, долговязым парнем по имени Мёнхун. Эти новости никого не удивили, учитывая, что они то сходились, то расходились на протяжении последних пяти лет. Пять лет спустя она всё ещё здесь и приветствует Чанёля на пороге так, будто здесь всё ей принадлежит.

— В Сеуле тоже был снег? — спрашивает Юра из кухни.

Запах еды пропитал собой весь дом и просочился даже в коридор. Желудок Чанёля урчит, и он улыбается про себя, едва удерживая равновесие у полки для обуви в попытке снять ботинки, используя лишь одну свободную руку и одну функционирующую ногу.

— Да, начался прошлой ночью. Как думаешь, на дорогах будет затор? Мне нужно быть обратно в Сеуле до темноты.

Юра отвечает, но Чанёль уже не слушает. Его тапочек нет. Вся полка для обуви пуста.

— Эй, а где тапочки? — выкрикивает он. Спустя несколько мгновений Юра бросает ему пару новеньких пушистых тапочек.

— Я всё выбросила, когда переехала сюда, — говорит она. — Слишком много воспоминаний никому не идут на пользу. Правда, мне пришлось купить кучу всего нового.

— Погоди! Где тогда все мои вещи?

Она лишь пожимает плечами и идёт обратно на кухню.

— Выживешь тут сам? Бабушка приготовила несколько гарниров, но мне надо взяться за основные блюда, если мы хотим успеть поесть до вечера.

Чанёль вздыхает, надевает тапки, берёт свой костыль и присоединяется к сестре на кухне. На Юре милый розовый фартук, на её лице — озадаченное выражение, вызванное разложенными перед ней ингредиентами. Часы на стене тикают, холодильник издаёт монотонное гудение, но в остальном в комнате царит тишина. Их бабушку нигде не видно, и Чанёль рад, что у него есть возможность выдохнуть, прежде чем он встретится с ней снова. Его гнев после их последней ссоры уже давно растворился, оставив за собой стыд и чувство вины, с которыми он не знает как справиться, и много неотвеченных вопросов. Но пока он сосредотачивает своё внимание на Юре, которую он давно не видел.

— Где твой парень? — спрашивает Чанёль, присаживаясь за своё привычное место за столом.

— Мой жених, — поправляет его Юра и одаривает свирепым взглядом, — сегодня работает. У них выступление в деревне, так что он не сможет прийти. А жаль, он хотел с тобой познакомиться.

— Ты сказала ему не приходить, потому что собираешься готовить? А, ну понятно. Он нужен тебе живым.

Она грозит ему ложкой, и Чанёль уворачивается в последний момент, понимая, что она бы действительно ударила его ею.

— Поосторожнее, паразит. Я не буду с тобой церемониться, только потому что вижу тебя впервые за пять лет. Ты должен извиняться, стоя на коленях, за то, что ни разу не приехал.

— Я не могу встать на колени, я инвалид.

— Ты засранец, — говорит Юра. — А теперь заткнись, если хочешь поесть. Мне нужно сосредоточиться.

Кухня выглядит точно так же, как и прежде, но в то же время по-другому. Юра повсюду расставила розовые акценты: её фартук, прихватки в форме животных, кружевное кухонное полотенце, висящее на ручке духовки. Она не розовая, но новая, как и кофе-машина.

— Ты сделала ремонт? — спрашивает Чанёль.

Юра бросает небрежное “да” и пробует соус на вкус.

— Бабушка дала тебе сделать ремонт на её кухне и даже не сильно жаловалась?

— Я тебе больше скажу: она в восторге от кофе-машины, — говорит она, что значит, что они ругались по любому поводу, кроме кофе-машины. Великолепно.

Юра подносит ложку к его рту, держа её над своей раскрытой ладонью, чтобы не накапать соусом на пол.

— Как тебе?

Чанёль пробует его под её вопрошающим взглядом. Он горячий. И он вкусный. Запах соевого соуса и кочхуджана проникает в его ноздри, и на мгновение время оборачивается вспять. Ему шесть лет, и он голоден. Юре одиннадцать, и она буянит, на её лице и руках осталась грязь после целого дня, проведённого за игрой на улице. Скоро её отругает мама, потому что настоящие девочки так себя не ведут, и вмешается бабушка и скажет, что она сама никогда не была настоящей девочкой. Их папа, занятый просмотром новостей по телевизору, проигнорирует спор, а дед будет просто хмуриться, пока все они не замолчат.

— Ну так? — спрашивает Юра, и воспоминание улетучивается, словно дым над сковородой.

— Вкусно, — отвечает Чанёль. — Очень вкусно.

— Конечно вкусно, это мой секретный рецепт.

Хон Гарюн изменилась. Она почему-то выглядит ниже, худее, как будто она ужалась за последние пять лет, что Чанёль её не видел. В её волосах теперь больше белого, чем серого, но её улыбка осталась прежней. Она всё ещё смотрит на Чанёля так, будто он самое драгоценное, что есть в этом мире.

Что-то разрастается в груди Чанёля — гигантский пузырь облечения — становясь всё больше и больше, оттесняя его лёгкие и желудок, сердце, глотку, сжимая всё. Ему кажется, что он сейчас заплачет.

Он низко опускает голову, и поверхность стола расплывается перед его глазами.

— Прости, — говорит он. Прости за то, что кричал, за то, что ругался. За то, что не приезжал. Особенно за то, что не приезжал. Он поднимается и пытается опуститься на пол, игнорируя боль в ноге, но твёрдая рука тянет его обратно наверх.

— Поднимайся, глупый мальчишка. У тебя, должно быть, болит нога. Ты совсем как твой дедушка. Знаешь, он тоже всегда опускался на колени. Чтобы извиниться за то, что провинился.

Мысль о том, что его гордый дед мог молить о прощении, так смехотворна, что Чанёль чуть не улыбается, но это бы разрушило весь драматизм извинения. Так или иначе, его разрушает смешок Юры.

— Уведи его отсюда, ба! У меня соус сгорит, если он будет меня отвлекать, — она помогает Чанёлю подняться и даёт ему костыль. — Уходи, кыш! Я позову вас, когда он будет готов.

С этими словами Чанёль был бесцеремонно выпровожен из кухни в тёмный коридор.

Он уставился на свои ноги, всё ещё не осмеливаясь взглянуть на бабушку.

— Хочешь подойти к алтарю дедушки? — тихо спрашивает она, и он поднимает голову и кивает.

— Очень хочу.

Пришло время отдать дань уважения.

хёни ♥

она направляется к твоему дому

не в сеуле

к дому самджокгу

чанёль тебе нужно быть осторожным

[Отправлено: 12:57, 24.01.2018]

Чанёль следует за своей бабушкой по знакомому, погружённому в темноту коридору к гостиной. Он моргает, когда заходит в неё, потому что реальность переписывает воспоминания в его голове. Вещи деда — его книги, его пиджак, вечно небрежно накинутый на кресло, кипы газет, которые он читал и скапливал на журнальном столике, его очки в шкафу рядом с его трубкой — все они исчезли. Вместо них Юра разложила здесь свои вещи, словно она пыталась заполнить пустоту с избытком. На журнальном столике стоит открытым её ноутбук; экран погас, и по меньшей мере четыре разные лампочки беспрестанно мигают. На старом сломанном фортепиано, на котором мама Чанёля играла в детстве, лежат пара манхв и модных журналов. Чанёль замечает несколько бутылочек с лаком для ногтей и зарядку для телефона рядом со швейным набором бабушки.

— Здесь и правда многое поменялось, — медленно произносит он. Комната всё та же — пусть она теперь и выглядит меньше, чем он её помнил — но кажется, будто кто-то наложил на всё контрастный светофильтр.

— Это всё Юра. Потихонечку-помаленечку, — говорит Гарюн почти с надутым видом. — Она считает, что я не должна слишком сильно зацикливаться на прошлом. Но, знаешь, это тяжело. Мы с этим идиотом поженились, когда были ещё так молоды. Всю мою жизнь у меня был только он. Я сохранила почти все его вещи, естественно, но не видеть их каждый день помогло мне, хотя бы слегка.

До того, как он стал дедушкой Чанёля, он был Самджокгу. Но до Самджокгу он был мужем Гарюн, и он оставил её. И потом то же самое сделал Чанёль.

Джимин была права: он сбежал, как трус. Он сбежал, потому что был слишком напуган, опечален, он чувствовал себя преданным и в конце концов направил всю свою ярость на свою семью, ненавидя их происки, ненавидя проклятие Самджокгу, которое его дед ему передал. Единственным альтернативным вариантом было бы винить себя и Бэкхёна, но Чанёль не был достаточно силён для этого. Словно ребёнок, он отказывался признавать правду. Словно ребёнок, он закатил истерику, потому что никто ему ничего не сказал. Словно ребёнок, он сбежал.

— Прости меня, — говорит он снова, потому что единожды извиниться недостаточно, чтобы загладить вину за то, каким глупым он был все эти годы. — Я вёл себя как идиот и эгоистичный придурок. Очень долго я злился, а потом боялся. Даже не знаю, заслуживаю ли я здесь находиться.

— Чанёль, мой щеночек, у тебя всегда будет право быть здесь. И не потому что это дом Самджокгу, а потому что это твой дом, а мы твоя семья, — она подходит к алтарю и встаёт перед ним на колени, похлопывая подушку рядом, чтобы Чанёль к ней присоединился. — Все мы совершаем ошибки. Мы с твоим дедушкой лгали тебе, и я сожалею об этом каждый день, но я клянусь, мы делали это с благими намерениями. Прости нас, мы совсем не хотели причинить тебе боль.

Чанёль о стольком хочет её расспросить: о Бэкхёне, о Самджокгу, даже о дедушке. Дед всегда пугал его, и он так и не смог хорошо его узнать.

Гарюн хлопает в ладоши перед алтарём, и Чанёль повторяет за ней. Фотография, которая стоит на нём, такая старая, что Чанёль едва узнаёт улыбающееся лицо на ней.

— Она была сделана до того, как мы поженились, — говорит его бабушка, наблюдая за его взглядом. — Знаешь, он когда-то очень много улыбался. Он стал угрюмым с возрастом.

— Я всегда думал, что это из-за случая, когда он чуть не потерял ногу, — говорит он.

— О нет, дорогой, твой дедушка был угрюмым от природы. Но тот случай… — она вздыхает. — После него он уже не был прежним, и я не могу его винить за это. Никто из нас не мог вернуться к тому, что было прежде.

— Он так и не рассказал мне, что произошло, когда он чуть не лишился ноги. Ты сказала, это случилось во время битвы с Кумихо, так? Думаю, у меня теперь есть право знать, — говорит Чанёль, роняя взгляд на свою бесполезную левую ногу.

— Я расскажу тебе, если ты хочешь. Я расскажу тебе обо всём. О Самджокгу, и о твоём дедушке, и о том, как они уживались в одном человеке, но не всегда, — его бабушка смотрит на фотографию с такой нежностью, что у Чанёля колит в сердце. — Он правда любил тебя. Он любил твою маму, тебя и Юру. Он хотел бы всё время быть рядом с вами, но его жизнь не принадлежала только ему.

В её голосе нет злости, лишь печаль. Чанёль не понимает. Он был бы зол, если бы проклятие не давало ему быть со своей семьёй, с человеком, которого он любит. (Он зол, потому что проклятие уже не позволяет ему быть с человеком, которого он любит.)

— Тебе не кажется, что это нечестно? Тебе не хотелось, чтобы он всегда был только рядом с тобой? Чтобы тебе не приходилось делить его с Самджокгу?

— Ах, конечно мне хотелось. Но Ёлли, я не делила его с Самджокгу. Он и был Самджокгу. Когда я выходила замуж за твоего дедушку, я знала, что он был из тех людей, что всегда стараются поступать правильно. Я влюбилась в него, потому что он был из таких людей.

— В таком случае, ты навлекла на себя неудачу.

Зря он это сказал. Это навевает так много воспоминаний. О Бэкхёне и о том, как его губы сжались в гневе и беспомощной печали, когда он ушёл. Чанёль думал, что нечестно, что на них с Бэкхёном навлекли несчастье. Они позволили им встретиться, они позволили им стать друзьями. Они позволили им стать врагами.

Однако не похоже, что бабушка заметила гримасу на его лице; она слишком погружена в свои собственные воспоминания, на её губах маленькая улыбка.

— Я навлекла на себя счастье, Ёлли. Так происходит, когда ты вместе с человеком, которого ты любишь. Каждую секунду, что мы провели вместе, он делал меня счастливой. Даже если он не был моим полностью, у меня было то, что было важнее всего.

Чанёль не понимает — он не может понять — но кивает. В какой-то степени он испытывает зависть. Он хотел бы, чтобы Бэкхён вот так ему доверял, вот так верил в него. Когда-то он мечтал, чтобы Бэкхён сказал ему, что неважно, что Чанёль является Самджокгу и что они всё равно могут быть вместе.

(Ему нужно, чтобы Бэкхён сказал ему это, потому что сам он не может. Он не может пойти к Бэкхёну и сказать ему, что неважно, что он наполовину Кумихо, а Чанёль — Самджокгу, что даже то, что произошло с Сехуном, неважно, что они могут быть сильнее всего этого. Чанёль чувствует себя слишком виноватым для этого — даже если это скорее всего то, что Бэкхён хочет услышать больше всего. Иногда кажется, будто они живут в совершенно разных мирах. А иногда кажется, будто они так близко, что нужно сделать лишь шаг, чтобы найти друг друга, лишь один крохотный шажочек, но никто из них ни разу не попытался его сделать.)

Они снова хлопают в ладоши, и бабушка говорит ему:

— Он знал, что это будешь ты. Конечно, он не мог быть уверен, но думаю, он надеялся, что это будешь ты. Юра слишком резка. Такая же непоколебимая, как её мать.

Чанёль издаёт смешок.

— Как её дед, ты имеешь в виду.

Она тоже усмехается.

— Иногда Юра слишком сильно мне напоминает его. Только по этой причине я не придушила её, когда она продала мою коллекцию подписанных пластинок с народной музыкой на YES24, чтобы купить кофе-машину. Поэтому и потому что мне на самом деле нравится эта кофе-машина.

— Вы двое часто ссоритесь? — поддразнивает её Чанёль, и она тихо смеётся.

— Достаточно, чтобы не допустить, чтобы она всегда всё делала по-своему. Но я слишком мягкосердечна, чтобы с кем-либо ссориться. Прям как ты, Ёлли.

Чанёль вздыхает.

— Хотел бы я быть больше похож на дедушку. Я слишком мягкосердечен, чтобы быть Самджокгу.

Бабушка щёлкает пальцем по его носу, как она это делала, когда он был ребёнком. В её волосах теперь больше белого, чем серого, и морщины вокруг её губ и глаз стали глубже, но она всё ещё выглядит такой красивой, когда улыбается.

— Когда это мягкосердечность стала недостатком?

— Полагаю, когда она не даёт тебе делать свою работу, — бормочет он. — Знаешь, я не шутил, когда говорил, что я не Самджокгу. Я не могу… Я просто не могу убить Кумихо. Я пытался. Я не смог. Я только лишь понял… что не могу. С малых лет вы учили меня, что они монстры, но это не так. Я не вижу в них монстров. И я не хочу быть убийцей. Я лучше буду никем.

Она неожиданно смеётся над его словами и распахивает свои приветливые объятия. Чанёль осторожно её обнимает, не слишком крепко. Под лёгким островатым налётом магии, который Чанёль смог почувствовать, только когда стал Самджокгу, она пахнет именно так, как в его воспоминаниях. Кочхуджаном, луком и кунжутным маслом — из-за того, сколько времени она проводила на кухне, готовя семейный ужин. Она пахнет семьёй.

— Ах, Чанёль, как жаль, что твоего дедушки сейчас нет с нами, — говорит она, прислонившись головой к его груди. — Тебе потребовалось так мало времени, чтобы понять то, что ему удалось принять лишь спустя десятилетия.

— О чём ты?

— Моя семья жила в этой деревне на протяжении нескольких поколений, и судя по историям, которые мне рассказывала бабушка, уверяю тебя, у нас было уже несколько сотен упрямых, непокорных Самджокгу. И если все они были как твой дедушка, они были вспыльчивыми идиотами, которые отказывались менять свои взгляды, пока не были ими сломлены. Возможно, настало время для Самджокгу, который может прогибаться, а не ломаться.

хёни ♥

чёртвозьми ёль ты идиот

блядский ублюдок

ёбанная ханжа

пошёл ты нахуй

не говори что я тебя не предупреждал

[Отправлено: 13:46, 24.01.2018]

— Ты правда поведала Юре свой секретный рецепт ччим­та­ка? — спрашивает Чанёль, когда они возвращаются на кухню.

— Ну, кто-то должен был. У неё всё никак не продвигалось с этим её пареньком, — говорит она сладким, как мёд, голосом. — А теперь помой руки и помоги мне с рисом.

Тот же стол, что всегда казался слишком маленьким для шестерых, теперь выглядит слишком большим для троих. На мгновение кажется, будто Гарюн хочет посадить Чанёля во главу стола, где всегда сидел её муж, но он берёт миску из её рук и ставит её там, где всегда было его место. Он ставит её миску напротив своей, а миску Юры рядом с собой.

— Тебе нужна помощь? — спрашивает он у сестры, но она просто смотрит на него раздражённо.

— Садись уже, перестань нависать. Ты занимаешь слишком много места.

Чанёль пытается приблизиться, чтобы хотя бы помочь ей с гарниром, но она бьёт его ложкой.

— Ёлли, сядь, — повторяет бабушка. — Когда будет готово, тогда и будет. Если хочешь сделать что-то полезное, лучше расскажи что-нибудь о себе. Ты никогда не звонишь, я уже и не знаю, как ты проводишь свою жизнь.

— Да, расскажи нам, — вставляет Юра-предательница.

— Я… Я сейчас работаю в кафе, — медленно произносит Чанёль.

— Это хорошая работа?

Он слегка неуверенно кивает. Это просто работа в кофейне. Там даже не так уж и хорошо платят, но там уютно и весело, и ему нравятся тамошние люди. Ему нравится там работать.

— Как по мне, очень хорошая. Знаете ли, не много где наймут кого-то… кого-то вроде меня… — говорит Чанёль, позволяя своему голосу затихнуть.

— Ну, это потому что ты не был создан для нормальной работы, разве не так?

На секунду Чанёль думает, что дразнящая нотка в её голосе ему только кажется, но нет — он правда её слышит. Его бабушка смеётся над ним, будто бы прекрасно зная, что он работает со Стражами.

Когда он покинул Чунмаыль и вернулся в Сеул, Чанёль сказал ей, что покончил с магией, покончил со сказками, Кумихо, Самджокгу и проклятиями. Он не то чтобы покончил с проклятием — суть проклятий как раз в том, что они не исчезают, просто потому что тебе это неудобно — но покончил настолько, насколько мог. Он начал работать в Кафе Анык и притворялся, что не видит магию, витающую вокруг него золотистыми нитями. Он притворялся, что не знал, что работает с бандой колдунов и колдуний. Он притворялся, что не узнаёт оборотней, призраков и банши среди их посетителей. Он даже временами видел Кумихо, но не предавал этому значения.

Затем появился Чунмён со своим шантажом, своим самодовольством, своими дорогими блестящими ботинками, пошитым на заказ пальто, своей раздражающе прекрасной магией и беспрестанными, надоедливыми просьбами. Вместе с ним пришли звонки до восьми утра (которые Чанёль сильно ненавидит), плохое настроение у Чондэ (которое Чанёль ненавидит ещё сильнее), и тихий голос Кёнсу, не дающий ему сорваться. И Чанёль не успел опомниться, как согласился помочь Чунмёну один раз, второй раз, третий раз, а потом и каждую неделю. В свободное время он стал помогать Сынван, и слава о нём разнеслась по всему городу до такой степени, что все колдуны и колдуньи Сеула стали его узнавать. Чанёль не успел опомниться, как проклятие победило. Чанёль — Самджокгу. И шанс на то, что его бабушка ничего не знает — учитывая, что магическое сообщество в Корее состоит исключительно из болтунов — довольно мал.

Но нет необходимости в том, чтобы рассказывать ей и убеждать её в том, что её насмешливая улыбка полностью оправдана. Он не доставит ей такого удовольствия.

— И расскажи нам, — внезапно заговаривает Юра, ставя большую тарелку с курицей между своей миской и миской Чанёля — она выглядит так маняще, что он не может удержаться, отрывает кусочек мяса и засовывает себе в рот, несмотря на её сердитый взгляд, — как там Бэкхён?

Чанёль поперхнулся. Конечно, дело в соусе, он слишком горячий и острее, чем он думал. Он обжигает его глотку. Он щиплет. Чанёль откашливается пару раз, берёт воду, которую ему терпеливо протягивает бабушка, и несколько раз моргает, чтобы избавиться от слёз.

— А что Бэкхён? — спрашивает Чанёль с ужасом.

На мгновение он думает, может, его сестра — какая-то ясновидящая, вроде Чонина, только хуже, потому что она его сестра, и ей доставляет удовольствие его унижать. Возможно, она всё знает: что он виделся с Бэкхёном вчера ночью, что он переспал с ним и что это даже было не в первый раз; может, она всегда знала-

— Разве вы ещё не помирились? Или вы всё ещё притворяетесь, что злитесь друг на друга?

— Что? Нет… То есть… — он ощущает на себе их взгляды и знает, что очень сильно покраснел, и это ему совсем не помогает, но в то же время он понятия не имеет, как ответить на такой вопрос.

Он откашливается ещё раз — чёрт, соус, должно быть, был ну очень жгучим, если ему всё ещё приходится прочищать горло — прежде чем ответить дрожащим голосом:

— Ай, я на самом деле не знаю. Ну то есть, мы типа потеряли связь друг с другом?

— Правда? Почему ты спрашиваешь нас? — говорит Юра. — Я говорю, что я понимаю, что ты был зол, но этот парень достал бы для тебя звезду с неба, так почему вы ещё не помирились? Ты что, идиот?

— Я… Всё сложно, понятно? И в любом случае это не твоё дело!

Юра с подозрением смотрит на него, но хотя бы их бабушка сжаливается над Чанёлем, лицо которого такое красное, будто вот-вот взорвётся.

— Кушай, Ёлли, порадую свою бедную бабулю.

— Да, ешь, братец, — произносит Юра воркующим голосом.

Чанёль знает, что она припрёт его к стене, чтобы расспросить о Бэкхёне, как только они останутся одни. Он всегда ей нравился, с самого начала, и когда они начали встречаться, она была единственным членом семьи, который был в курсе. Родители Чанёля до сих пор не знают, что их сын встречался с парнем или что этот самый парень на самом деле наполовину Кумихо. Чанёль даже не уверен, что его отец когда-либо вообще верил во всю эту историю с Самджокгу и магией.

Но пока важно только то, что ччим­та­к Юры восхитителен, и Чанёль неожиданно для себя улыбается за едой. Его бабушка улыбается в ответ.

— Ты, кажется, похудел, — говорит она. — Ты хорошо питаешься? Совсем один в Сеуле. Готова поспорить, ты всегда заказываешь еду на дом.

— Не всегда, — возражает он. — Иногда я заставляю Стража угощать меня ужином в дорогих ресторанах и объедаюсь там. Он такой напыщенный и богатый, что ему всё равно.

Он понимает, насколько сильно оплошал, когда его бабушка и сестра обе широко заулыбались, в кое-то веки выглядя очень похожими друг на друга.

— Страж, хм? — говорит Юра своим лучшим приторным голосом. — Так ты теперь работаешь с колдунами? Что случилось с “я не Самджокгу”, Чанёль?

О нет, пойман с поличным и прижат к стенке.

— Я не работаю Самджокгу, — бормочет он. — Я официант в кафе. Я просто… иногда… помогаю колдунам и колдуньям. От чистого сердца.

Или потому что Ким Чунмён — ёбанный зануда, который был готов шантажом заставить Чанёля помогать один раз, два раза и затем всегда. Особенность Чунмёна состоит в том, что он одновременно настолько нервный и неловкий, что через какое-то время ты неизбежно начинаешь чувствовать к нему некую кроху любви. Особенность Чанёля состоит в том, что ему всегда так пиздецки одиноко с тех пор, как Бэкхён уехал, что даже проводить время с Чунмёном — это сладостное облегчение после постоянного нахождения в своей собственной компании и хандры.

— Я просто… Это долгая история.

— Ну, у нас есть время, не так ли?

— На самом деле нет.

Чанёль опускает палочки на стол, кладя их одним концом на край миски. Одна из них пытается укатиться, но он останавливает её пальцем. Когда он поднимает взгляд, его бабушка и сестра пристально смотрят на него, готовясь услышать, что именно привело его обратно.

— В Сеуле… чрезвычайная ситуация. Поэтому я приехал сюда. Помимо того, чтобы просто увидеть вас, естественно, — спешно добавляет он, увидев, что Юра приподняла брови. — Но это, эм, очень срочно. Люди погибли.

В одно мгновение атмосфера за столом меняется. Улыбка Юры исчезает, и Хон Гарюн расправляет плечи, глядя на Чанёля.

— Чрезвычайная ситуация? Какого рода?

Чанёль роется в карманах своей толстовки, пока его рука не натыкается на коготь, который он достал из трупа в Больнице Северанс. Когда он показывает его своей бабушке, её лицо бледнеет.

— Где ты его нашёл? — спрашивает она ломающимся голосом. — И когда?

— Вчера. Я достал его из грудной клетки мёртвого парня в морге. Это была вторая жертва за ночь, и Страж обратился ко мне за помощью, — Чанёль осторожно перекатывает коготь в своих руках, стараясь не порезаться об острый край. — Я вспомнил, что читал что-то о старой Кумихо, которая делала нечто подобное со своими жертвами. Думаю, это было в одной из книг, которые дед заставил меня прочитать, когда был болен, но я не совсем помню. Поэтому я здесь — я надеялся прочесть её снова и что-нибудь разузнать о ней.

Его бабушка молчит. Она всё ещё смотрит на коготь в руках Чанёля, как если бы она не могла поверить, что действительно видит его. Когда она протягивает ладонь, Чанёль отдаёт его ей. Юра моргает, смотря то на него, то на неё. На её лице необычайно сосредоточенное выражение.

— Ты видел Кумихо, которая это сделала? — спрашивает Гарюн.

— Да, мельком. Она напала на нас. Она чуть не убила Стража, но сбежала, как только завидела меня. Я… Я, так сказать, выстрелил в неё из пистолета.

Это застаёт его бабушку врасплох. Она моргает несколько раз.

— Из пистолета? Правда?

— И ты не подстрелил себя? — глумится Юра совсем не к месту.

— Я не знал, что делать, ясно? — огрызается Чанёль. — Она пыталась сожрать одного из моих друзей на моих глазах.

Его бабушка повержено вздыхает, и когда она заговаривает снова, Чанёль впервые в своей жизни слышит в её голосе упрёк.

— Вот поэтому я сказала тебе остаться здесь. Тебе следовало остаться и изучить свои способности. Ты представляешь, насколько ты рисковал? Она могла убить тебя, разве ты этого не понимаешь?

— Я знаю, просто я-

— Как её звали? — спрашивает бабушка, перебивая его. — Имя этой лисы?

— Я не знаю? Она не осталась поболтать...

— Цвет. Какого цвета были её хвосты?

Он трясёт головой, заставляя туманные воспоминания возвратиться к нему.

— Какого-то… светлого цвета… Вроде золотистого, возможно, немного светлее? Но она была странной. Я искал источник её магии в её груди, чтобы посмотреть, насколько она могущественна… но у неё его не было.

Хон Гарюн буквально обмякает на стуле. Юра в секунду оказывается рядом с ней, чтобы помочь.

— Что такое? — спрашивает она, и пожилая женщина в её объятиях лихорадочно мотает головой и что-то шепчет ей на ухо.

— Присмотри за ней немного, — говорит Юра Чанёлю и выходит из комнаты. Он берёт бабушку за руку и облегчённо вздыхает, когда она сжимает его ладонь.

Когда Юра возвращается, на ней надеты очки, в одной руке у неё телефон, в другой — бумажка.

— Что ты делаешь? — спрашивает Чанёль, но она игнорирует его, набирая телефон, написанный на бумажке, и ожидая, пока пойдут гудки. Они не идут.

Бабушка и Юра смотрят друг на друга с непонятным Чанёлю беспокойством, которое, откровенно говоря, тоже заставляет его переживать.

— Подождите, — говорит Юра и исчезает в комнате в конце коридора — кабинете дедушки. Она возвращается со старой чёрной записной книжкой, в которой Чанёль узнаёт один из дневников деда. Это адресная книга, осознаёт он, пока она бешено перелистывает страницы и ищет нужный номер.

Она звонит, но гудки снова не идут. Запись голоса сообщает ей, что номер, по которому она пытается позвонить, отключён. Она пробует другой. Звонок проходит, но никто не берёт. Четвёртый номер тоже отключён. Она обменивается взглядами с бабушкой, и Гарюн закрывает глаза, вцепившись рукой в грудь. Морщины вокруг её глаз как никогда глубоки.

— Что происходит? — тихо спрашивает Чанёль. Он до смерти напуган, но опасается, что его паника лишь ухудшит ситуацию. Он не может допустить, чтобы бабушка начала паниковать вместе с ним, иначе он останется один и без ответов.

— Мы совершили ошибку, когда-то давно. И похоже, кто-то только что заплатил за нашу ошибку.

— Кто-то? Кто?

— Кумихо по имени Сонми. Или стоит сказать, человек по имени Бён Сонми.

010-1***-****

Чанёль, это Сонми. Мать Бэкхёна.

Скажи своей бабушке, чтобы она немедленно покинула дом.

И чтобы забрала с собой жемчужину.

[Отправлено: 14:47, 24.01.2018]

Чанёль сразу же начинает искать свой телефон. Его бабушка продолжает говорить, но когда Чанёль слышит имя Сонми — Бён Сонми — он тут же засовывает руку в карман за телефоном. Зачем? Он ещё сам не знает. Позвонить Бэкхёну, чтобы предупредить? Узнать, в порядке ли он? Проверить сообщения, которые Бэкхён написал ему, все те пропущенные звонки, на которые он отказался отвечать? Он правда не знает, и это не имеет значения, потому что в его кармане телефона нет.

— Бён Сонми, — произносит Гарюн, и Сонми улыбается в памяти Чанёля. Бён Сонми, до невозможности красивая мама Бэкхёна, которая делала самый восхитительный тансуюк во всей Корее. Бён Сонми, которая научила Чанёля играть на гитаре однажды днём, когда Бэкхён слёг с температурой, и предложила ему когда-нибудь сыграть дуэтом — “Каягым и гитара, могло бы здорово получиться, Ёлли!” Бён Сонми, которая была Кумихо.

Бён Сонми — нет, просто Сонми — и Самджокгу, Бён Бэкхён и Пак Чанёль, Хон Гарюн и Кумихо, которая чуть не убила Сухо. Все они кусочки одного пазла, который Чанёль не знает как сложить. Они разбросаны вокруг него, словно снежинки во время бурана, которые тут же растают на его ладони, если он попытается их схватить.

— Какое отношение к этому всему имеет мама Бэкхёна? — спрашивает он хриплым голосом. Его пересохшее горло похоже на наждачную бумагу.

— Прямое.

Чанёлю приходится делать сознательное усилие, чтобы дышать, когда он замечает, что свет в его глазах мигает, и боль стучится в его висках. Ему нужно успокоиться, но он чувствует себя почти так же, как и пять лет назад, когда последний раз разговаривал со своей бабушкой, будучи запертым в зеркальной комнате. Все эти зеркала — вопросы, и вопросы все разные, но он думает, что ответ на них всех одинаков. (Один единственный ответ, спрятанный в лабиринте из зеркал. Ты не знаешь, где он, но его отражение можно видеть одновременно везде.)

Пять лет Чанёль бегал от этого ответа. И было бы так легко вернуться к притворству, к подаче кофе студенткам в коротких юбках, и курению в комнате для персонала в кафе, и отказу Чунмёну в помощи, потому что “он не Самджокгу” — не хочет быть Самджокгу.

(Он хотел, больше всего на свете, давным-давно, когда он жил в мире сказок, героев и монстров. Пока герои не обратились убийцами, а монстры не стали людьми. Людьми, которые обнимали его, людьми, которые целовали его, людьми, которые водили его с Бэкхёном на бейсбольные матчи и готовили ему еду, когда он оставался в гостях. Пока герои не обратились монстрами и Чанёль не осознал, что он был одним из них.)

Чанёль не хочет быть Самджокгу, но Бэкхён… Бэкхён может быть в опасности, в эту самую минуту, и Чанёль не может ему помочь, но, возможно, Самджокгу может.

Он делает ещё один глубокий вдох.

— Ладно, прежде всего, — говорит он, — мне нужно воспользоваться вашим телефоном.

Его бабушка моргает в замешательстве, но он не дожидается ответа. Он знает номер Бэкхёна наизусть, так что он быстро набирает его дрожащими пальцами, но Бэкхён не берёт трубку. Бэкхён, блядь, не берёт трубку. А Чанёлю нужно с ним поговорить, убедиться, что он в безопасности. Ему нужно знать, что Бэкхён так сильно хотел ему сказать.

Он делает ещё один звонок, на этот раз на свой телефон. Он понимает, что выглядит, как безумец, и его бабушка с сестрой уставились на него, не способные что-либо сказать от волнения, но он ничего не может с этим поделать.

Звучат гудки — один, второй — и затем кто-то берёт трубку:

— Алло?

Чанёль выдыхает с облегчением при звуке голоса Джимин.

— Джиминни, я оставил телефон в твоей машине.

— Я знаю, я по нему говорю.

— Можешь принести его мне? Вот прям сейчас. Это очень срочно.

Джимин колеблется.

— Это не может подождать? Там сейчас такой сильный снег...

— Под срочно я имею в виду, это вопрос жизни и смерти. Где ты сейчас? Я приду за ним.

Она фыркает.

— С твоей-то ногой?

Юра забирает у него телефон.

— Джиминни, это Юра. Где ты? Я зайду за телефоном моего тупого брата. Да, не беспокойся. Спасибо, за мной должок...

Она кладёт телефон на стол, и в тишине дома удар раздаётся слишком громко.

— Ладно, я пошла за твоим телефоном, тупой братец. Буду через пару минут. Не натвори глупостей, пока меня нет, хорошо? — она поворачивается к бабушке. — Это безумие продолжалось слишком долго. Расскажи ему всё, потому что если не ты, то это сделаю я, когда вернусь.

Она уходит с шуршанием пальто и звуком тяжёлых шагов, оставляя Чанёля наедине с бабушкой и секретами столь тягостными, что они меняют гравитацию в комнате, заставляя давящее и тянущееся молчание собираться в центре. У Чанёля стучит в голове, он чувствует приближение мигрени между глазами. Он массирует эту точку пальцами, но этого недостаточно, чтобы облегчить боль.

— Ты знаешь, кто эта Кумихо, я прав? — спрашивает он.

Хон Гарюн кивает.

— Думаю, ты тоже её знаешь. Её зовут Суён.

Суён. Су-ён. Он раза два проговаривает это имя, пока что-то не щёлкает в его голове. Конечно, он помнит одну такую Суён. Из книг на полке в кабинете деда, первая наложница тринадцати королей. И раньше. Ещё раньше. Та самая история, что не давала ему заснуть. Дав­ным-дав­но жи­ла-бы­ла злоб­ная Ку­михо по име­ни Су­ён, ко­торая сви­репс­тво­вала в сто­лице. Она бы­ла са­мой силь­ной, са­мой страш­ной и ста­рей­шей Ку­михо в стра­не, и дру­гие Ку­михо ста­ли звать её ко­роле­вой. Ко­роле­вой Ку­михо.

Чанёль моргает.

— Погоди, Суён? Ты имеешь в виду ту Суён? — спрашивает он. — Ту самую Суён? Кумихо Древнего Чосона? Разве она не умерла?

— Не знаю. Это же ты её видел.

Он нахмуривается.

— Это невозможно, ей должно быть сколько? Четыре тысячи лет?

— Плюс-минус.

— Нет! — сила, с которой он это произносит, удивляет и самого Чанёля. Боль снова вспыхивает в его голове, и он морщится. В последнее время у него так часто болит голова. Как в той же больнице. — Я… Я видел эту Кумихо. Я видел её и могу тебя заверить: по уровню могущества она и рядом не стоит с таким древним существом. Эм, четыре тысячи лет? Столько же, сколько и самой Корее? Это даже не монстр, это… богиня.

— Но даже боги могут быть повержены, — напоминает ему бабушка. — Если ты готов заплатить высокую цену.

— Высокую цену? — рычит Чанёль, слишком устав от загадок. — Какую…

Он раздражённо начинает вопрос, но внезапно замирает. Его губы застыли в форме кольца, пока его мозг обрабатывает то, что только что сказала его бабушка.

— Тот случай, — бормочет он, пока кусочки пазла кружатся вокруг него на зимнем воющем ветру. — Когда дед чуть не потерял ногу.

Бабушка кивает.

— Но как?

— По большей части благодаря удаче, но также обучению и хорошей подготовке. И помощи. У тебя практически всего этого нет, что заставляет меня гадать, как ты смог остаться в живых.

— Говорю тебе, это не может быть она. Она бы меня уничтожила. Какая сила...

— У неё больше нет силы, — говорит Гарюн. — Мы отняли её у неё, когда одержали над ней победу. Как это сделал ты, когда подрался с той Кумихо в Сеуле после того, как стал Самджокгу.

Чанёль сильно, до боли сжимает свои кулаки. Это инстинктивная реакция. Он закрывает глаза, пытаясь отогнать тактильное воспоминание о магии, обжигавшей его пальцы, маленькой жемчужине, наполненной силой, которую он крепко держал в своей ладони, пока монстр — парень — лежал на земле, вцепившись в свою грудь, с до невозможности человечными и полными предательства глазами.

— Думаешь, я не знала? — говорит Гарюн резким тоном. — Конечно знала. Он был частью семьи Сонми. Почему, ты думаешь, они уехали?

Слова Чанёля наполнены ядом, когда он их произносит.

— Я знаю, что натворил, — конечно знает, его предательский мозг напоминает ему об этом каждый день. — Но сейчас не время для этого. Вы сразились с Суён и забрали её лисью жемчужину… Поэтому у неё её не было, когда я повстречался с ней. Но почему вы просто не прикончили её?

— А мы пытались, но она была слишком стара и слишком сильна. Отобрать у Кумихо источник её силы — это жестоко, это всё равно что разорвать её душу на части, но только так мы могли остановить кого-то вроде Суён. Твой дедушка должен был убить её — ему почти удалось — но она сбежала, и он не мог погнаться за ней с своей ногой. Мы думали, ей и так настал конец. Она потеряла свою лисью жемчужину, утратила все свои силы. Мы думали, она уже больше никому не навредит.

Что-то всё равно не сходится. Обсуждать Суён — это всё равно что… обсуждать Таджи, мифический лисий дух из легенд, что бабушка рассказывала ему в детстве. Суён, которая была супругой тринадцати королей, которой поклонялись, как богине, которая уничтожала целые деревни ради забавы. За последние четыре тысячи лет многие Самджокгу пытались её убить, и все они погибли.

— Как это удалось деду? Это… невозможно. Может ты и была могущественной колдуньей, и вероятно, ты являешься таковой до сих пор, но четырёхтысячелетняя Кумихо? Не думаю, что в мире когда-нибудь была, есть или будет достаточно сильная колдунья, чтобы одолеть такого монстра. Так что, чёрт возьми, он сделал? И почему это должно быть как-то связано с матерью Бэкхёна?

Его осеняет, как только он прекращает говорить. Кусочки перестают танцевать. Они застывают вокруг него, и на одно торжественное мгновение он видит её. Сквозь пелену боли, затуманивающую его чувства, он видит картинку, в которую они складываются.

— Подождите-ка...

Его дед определённо знал, что Сонми — Кумихо. Он даже заключил с ней договор. Он, должно быть, знал её так давно, но всё равно позволил ей жить… Позволил ей жить жизнью человека.

— Тебе нужно кое-что понять, Чанёль. Суён была жестокой, безжалостной и очень-очень опасной. Она убивала не только людей. Она убивала как людей, так и лисьих духов. Она убивала своих. Она была похожа на королеву — деспотичную, капризную королеву, готовую лишить головы всех своих подданных. Её необходимо было остановить.

— Её остановила Сонми.

Хон Гарюн коротко кивает.

— Мне никогда не нравилась Сонми. Однажды она чуть не убила твоего дедушку. В другой раз он чуть не убил её, потому что так всегда было раньше, так должно было быть между Кумихо и Самджокгу. Но Сонми была… — она нахмуривается, пытаясь подобрать слова. Она удручена, меланхолична и откровенно опечалена, и Чанёль никогда не видел, чтобы его бабушка выражала столько эмоций при ком-либо, помимо своего мужа.

— Она была умной, — в конце концов произносит Гарюн, — по крайней мере, умнее многих других Кумихо. Она вела замкнутый образ жизни, убивала только при необходимости и так хорошо заметала за собой следы, что нам никак не удавалось её отследить. У неё была своя маленькая стайка на горе в Йоджу, и она защищала их от Самджокгу и от других Кумихо. Она укрыла их от японцев, когда они пришли со своими мико, и от колдунов и колдуний Сеула после ухода японцев. Потом она влюбилась в того фермера.

— Отца Бэкхёна?

— Полагаю. Однажды она пришла к нам с миром. Сказала, что хочет стать человеком. Естественно, мы не поверили ей, так что она выдвинула предложение: она предаст Суён ради права жить жизнью человека.

И Чанёль почти может её представить: женщину, которая будила его по утрам с ухмылкой на лице, потому что обнаружила его спящим рядом со своим сыном, которая иногда говорила, как персонаж из сагык-драмы, и внезапно цитировала китайских классиков посреди каждого разговора. Он может представить её с горящими глазами и сияющими хвостами, с развевающимися на ветру волосами, идущую в стан врагов, бесстрашную — прямо как Бэкхён, который прыгает в пропасть, веря в то, что мир его поймает. Голова Чанёля болит так сильно, что мир вокруг него вращается.

— Вы согласились?

— Конечно нет. Поначалу. Ты бы поверил ей? Колдунья, Самджокгу и Кумихо, сражающиеся бок о бок. Мы не думали, что она правда на этой пойдёт, но нам нужно было попытаться. Суён убивала слишком много, привлекала слишком много внимания. Совет Ковенов отдал приказ, и твой дедушка как всегда повиновался. Многие Самджокгу до него погибли. И он бы погиб, как они, без её помощи.

Она опускает взгляд на свои сложенные руки.

— Мы сразились в горах у Йоджу. Была зима. Снег перестал идти, но он был повсюду. Должно быть, было очень холодно, но никто из нас этого не чувствовал. Мне было так страшно. Суён была… совсем другого уровня. Твой дедушка, вероятно, был напуган сильнее меня, потому что всё-таки именно ему нужно было подобраться к ней ближе всего, и она была словно стена, мои заклинания разбивались о её магию, как капли дождя о камень. Она бы убила его, если бы Сонми не атаковала её в последний момент. Она отвлекала Суён достаточно долго, чтобы твой дедушка смог найти сердце её магии и потянуть за него, вытащить его из неё. Она была сильна, но он был Самджокгу, гончим псом богов. Он не отпускал, пока не искоренил магию в её теле.

— Зачем было Сонми так рисковать своей жизнью?

— Она была беременна.

Бэкхён. Всё всегда сводится к Бэкхёну. Единственный недостающий кусочек пазла, единственный механизм, способный привести колесо судьбы в движение. Иногда кажется, будто вся жизнь Чанёля вращается вокруг Бэкхёна.

— В то время Суён была самой сильной Кумихо в Корее. Она была сродни королеве. А Сонми была… Я не знаю, какие между ними были отношения, но они были близки, как сёстры. Но Суён ненавидела людей. Она ненавидела гибридов. Она бы возненавидела этого ребёнка-получеловека. Я не доверяла Сонми и по понятным причинам, но даже мне пришлось признать, как далеко эта лисица была готова зайти, чтобы защитить своё дитя.

Чанёль смотрит на телефон, лежащий на столе экраном вниз.

— Ранее ты пыталась дозвониться Сонми, да?

— Я позвонила ей на домашний и на мобильный. Я позвонила её мужу и в их отель в Йоджу.

Никто не ответил. Сонми жила все эти годы в Йоджу, и теперь Чанёль вспоминает из заметок своего деда: старая Кумихо по имени Сонми, которая жила в Йоджу и сформировала там небольшую стаю во времена японской колонизации. Он вспоминает бабушкины истории: дав­ным-дав­но, жи­ла-бы­ла под мо­лодым мож­же­вель­ни­ком ли­сица. Суён наверняка знала, где её найти.

— Мне нужно в Йоджу, мне нужно...

Он берёт телефон в руки и пытается сновать дозвониться до Бэкхёна, но гудки всё идут и идут, и Чанёль чувствует своё собственное сердцебиение — синкопированный ритм, от которого спирает дыхание. Он чувствует боль, стучащую внутри его головы и рвущуюся наружу. Он закрывает глаза и морщится.

Бэкхён не отвечает, и даже этот последний лучик надежды Чанёля моргает и исчезает.

— Вы должны были рассказать мне! — говорит он. — Вы должны были рассказать мне всё это много лет назад!

— А ты бы стал слушать, Чанёль?

Ему давно следовало вернуться. Ему следовало распознать знаки, ему следовало что-нибудь сделать… Он должен был быть Самджокгу. Но, как напоминает ему слабый голосок в его голове, он отказался от своих обязательств. Он не хотел быть Самджокгу.

Его бабушка молчит. Возможно, они оба напуганы, слишком сильно взволнованы, чувствуют слишком сильное чувство вины, слишком похожи друг на друга, чтобы сделать первый шаг. Они оба думали, что всё со временем разрешится само собой и что даже если никто ничего не решил, это не имеет значения — значит, это не так уж и важно. Только вот это было важно, и вина в равной степени лежит на них обоих, и Бэкхён не берёт трубку, и голова Чанёля вот-вот лопнет.

Где-то снаружи еле слышно раздаётся звук удара, поглощённый снегом, белый свет фар машины Юры проступает сквозь окна, освещая кухню. Но Чанёль слишком не в себе, в слишком большом отчаянии, чтобы заметить что-то помимо крови, бьющей в ушах, в висках. В нём только боль и страх. И внезапно — гнёт в груди. Он на вкус как страх, но это не он, и до Чанёля это не доходит.

Входная дверь распахивается, но Чанёль не замечает и этого.

— Как думаешь, с Сонми всё будет хорошо? — спрашивает он, всё ещё смотря на свою бабушку, но на самом деле он хочет спросить как думаешь, с Бэкхёном всё будет хорошо?

— О, с ней всё будет хорошо, но ненадолго. Мы ничего не забываем.

Гнёт в сердце Чанёля взрывается, растягивая его лёгкие изнутри. Это не страх. Никогда им не было. Это был цвет, окрашивающий всю комнату. Это была магия, и внезапно она взрывается прямо перед его глазами, яркая и пылающая, и Чанёлю плевать. Его голова так резко поворачивается к двери, что ему больно, а Хон Гарюн задыхается от крика. Там в коридоре, во всей своей красе, с девятью хвостами, медленно покачивающимися, словно щупальца медузы в море, стоит бледная женщина в золотистом свечении.

Ким Чунмён

Когда ты возвращаешься?

Я скажу Кёнсу, чтобы забрал тебя с вокзала.

[Отправлено: 15:15, 24.01.2018]

Она возникает посреди кухни, словно гром, словно разрыв в ткани реальности. Магия просачивается сквозь стены и в дом Чанёля, в грудь Чанёля.

Существуют места, где должно быть безопасно, убежище в мире монстров и кошмаров. Дом — священное место, и дом Самджокгу — самый священный из всех домов. Построенный из освещённого дерева, окружённый высокими старыми деревьями и защищаемый двумя чансын у входа — богами у ворот, что отгоняют зло — дом Самджокгу никогда ещё не был осквернён присутствием Кумихо.

Здесь Чанёль сделал свои первые шаги, здесь он научился читать и писать. На лужайке снаружи он впервые проехал на велосипеде. Здесь безопасно, здесь — дом, и над их кухней не должна нависать война. И всё же она здесь — самодовольная и напыщенная, с хвостами, хлестающими по полу в еле скрываемом ликовании.

На парковке Чанёлю удалось лишь бросить на неё быстрый взгляд, но сейчас она стоит перед ним, статная и гордая, прямо как королева. Она могущественна, и она прекрасна, хотя её красота не имеет никакого эффекта на Чанёля.

Он поднимается и делает шаг, вставая между ней и своей бабушкой. Медленный шаг, потому что он калека, и она знает об этом, она видит это. Она прищуривает глаза, уголки её губ тянутся вверх, но Чанёлю плевать.

— Как ты проникла сюда? — спрашивает он. В этот раз его голос не дрожит.

— Я ждала этого очень долго, — отвечает она. — Хранители преграждали мне путь.

— И как же ты избавилась от хранителей?

Она улыбается и бросает что-то на пол между ними. Чанёль узнаёт чехол для телефона по мотивам “Зверополиса”, который Чондэ подарил ему на прошлый день рождения, видит мигающий индикатор, уведомляющий о сообщениях от Бэкхёна. Его сердце падает и не достигает дна.

— Где моя сестра? — медленно спрашивает Чанёль.

— Она не представляет для меня никакого интереса. Она выживет. Вероятно. Если кто-нибудь вовремя её обнаружит.

Улыбка Суён искривляется всё больше, становится более очерченной, более зловещей, как у фарфоровой куклы. У неё слишком стеклянные глаза, они не выглядят человечно. В ней чувствуется что-то не то, что-то, что Чанёль не смог уловить, когда впервые повстречался с ней, что-то, что оставляет неприятное послевкусие.

Дело в её магии, понимает он. Она кажется вязкой и спёртой на кончике его языка. В ней появилась тяжесть, которой раньше не было, нечто ядовитое, опасное. Чанёль выглядывает в сад. Машина Юры разбита о чансын, олицетворяющий мужчину. Второй тотемный столб — женщина — лежит сломанный на земле. Их лица, выражающие вечный безмолвный крик гнева, кажутся ещё более разъярёнными, чем обычно. Чанёль чуть слышит их рассерженный беспомощный шёпот.

Но с его сестрой в машине всё нормально, она скорее всего без сознания, и Чанёлю удаётся сделать вдох сквозь боль, глоток облегчения.

— Тебе нужен я, — говорит он, — я знаю. Мне сказали, что ты полна решимости убить меня.

— И кто же это? — она делает ещё один шаг.

Её взгляд устремляется позади Чанёля, встречая глаза Гарюн, и её улыбка становится шире, её острые зубы проступают, и на какой-то момент она даже не пытается притворяться человеком. Она вся — лишь челюсти, готовые сомкнуться вокруг них.

— Это важно? — спрашивает Чанёль, и её внимание переключается обратно на него.

— О да. Тот недомерок, сын Сонми? Это он предупредил тебя? Полукровка и предатель, в точности как его мать. Ему стоило в первую очередь волноваться о себе.

— Что ты с ним сделала?

Искорка веселья появляется в глазах Суён.

— Тебе тоже следовало бы побеспокоится о себе, даже если это тебе не поможет. Сегодня ты умрёшь, и всё, о чём я жалею, так это то, что я была слишком слаба, чтобы сделать это, пока предыдущий Самджокгу был ещё жив. Я бы причинила ему невероятные страдания за то, что он сделал со мной. По крайней мере, мне достанется колдунья.

Она снова смотрит на бабушку Чанёля слишком яркими, красными глазами.

— Она стара, у тебя нет причин вымещать всё на ней, — Чанёль пытается урезонить её, но Кумихо больше его не слушает. Она, вероятно, даже не видит его.

— Ты помнишь меня, — говорит она, её глаза устремлены за спину Чанёля на спокойное выражение на лице Хон Гарюн. — Я рада, потому что я не забывала о тебе ни на одно мгновение за последние двадцать пять зим, живя, словно попрошайка, в лесах, потому что какая-то маленькая неблагодарная шлюшка ударила меня в спину, чтобы выдавить из себя своего мерзкого ребёнка-полукровку, а грязная колдунья и её ручной пёс были достаточно добры к ней, чтобы завершить начатое.

Чанёль видит, как ярость исходит от неё волнами всё того же кроваво-красного цвета, и хотя его бабушка не может этого видеть, он знает, что она тоже это чувствует. Как она может не чувствовать? Магия Кумихо сияет, словно яркий и холодный свет маяка. Она словно лёд, который обжигает.

Но Хон Гарюн лишь смеётся. Её смех звучит хриплым, запыхавшимся и таким старческим. Чанёль оборачивается и видит, как она вцепилась рукой в грудь, её глаза закрыты, а на её лице вымученная, усталая улыбка.

— Ты и правда не особо спешила, Суён, королева Кумихо, — произносит она слабым голосом. Суён рычит, и улыбка Гарюн становится шире и более усталой. — Разве тебя не так называли? Королевой. И посмотри на себя сейчас. Ты когда-то была такой сильной, что даже горы склонялись в твоём присутствии. Любой король умер бы ради твоего мимолётного взгляда. Сейчас ты не более чем призрак, убивающий парней в грязных переулках.

Чанёль бросает своей бабушке панический взгляд и встаёт ближе к ней, ожидая, что Кумихо набросится, но она остаётся на месте.

— Нет, ты не права. Сейчас я здесь. В конечном счёте королева всегда вершит свою месть.

— Может ты и здесь, но сколько времени тебе потребовалось. Глянь, что осталось от твоей мести. Вот эти вот старые кости и куча сожалений. Ты убила Сонми?

Суён не отвечает, но всё в комнате сотрясается, свет мигает под натиском её гнева. Хон Гарюн снова громко смеётся. Вскоре смех оборачивается в кашель.

— Я полагаю, что нет. Эта Сонми всегда была слишком умной. Гораздо умнее тебя. Именно поэтому она оставила у себя половину твоей жемчужины, а другую отдала нам. Ты за этим пришла, так ведь? За тем, что мы украли у тебя столько лет назад.

Суён делает шаг вперёд, и кажется, будто комната сжимается, всасывается в неё, словно в чёрную дыру.

— Я получу её после того, как убью тебя, — говорит она, и её голос уже не звучит по-человечески. Он раздаётся откуда-то издалека, из времён, когда Кумихо правили миром, и боги наказывали их за грехи. Даже будучи ослабленной, её магия так сильна, что омывает Чанёля, словно цунами. Он чувствует, как дрожит его бабушка, но она не шевелится.

— Не получишь, — говорит Гарюн голосом слишком спокойным для того, кто погибнет сегодня. — Твоя лисья жемчужина запечатана и находится под магической защитой. Только я могу достать её. Если ты убьёшь моих внуков или меня, ты никогда не найдёшь, что ищешь, даже если будешь искать целую вечность.

— В таком случае ты отдашь её мне, — говорит она, сверля лицо Гарюн взглядом. — И я оставлю твоего драгоценного внука в живых. Пока что.

— А что если я не захочу?

Кумихо рычит, и на мгновение лиса перекрывает в ней человека, являя чудовищного гибрида, готового наброситься на них.

Хон Гарюн медленно поднимается. Она выглядит, как крохотная женщина, стоящая посреди отполированной кухни и пахнущая ччимтаком, мылом и семьёй, но Чанёль чувствует — нет, видит — искры магии, горящие вокруг неё. Огненно-красный против кроваво-красного.

— Мы не можем отдать её ей, — говорит он бабушке. — Она уже и так достаточно сильна, чтобы чуть не прикончить Стража! Кто остановит её, если она станет ещё сильнее?

— Ты, — попросту отвечает его бабушка, и Кумихо смеётся, но Гарюн игнорирует её, сжимая плечо Чанёля, как она это делала в детстве. — Ты Самджокгу. Сейчас мы можем отдать ей то, чего она хочет, но ты обязан выжить. Верь мне, щеночек.

Она поворачивается к Кумихо, которая просто слушает, ничего не говоря. Высокая и худая, слишком красивая, чтобы быть человеком, слишком красивая, чтобы быть монстром.

— Поклянись своей магией, — говорит Гарюн. — Поклянись, что не причинишь вреда моему внуку сегодня. Поклянись, что уйдёшь отсюда, не пролив его крови, и я отдам её тебе.

— Погоди, что насчёт т- — пытается спросить Чанёль.

— Клянусь своей магией, — говорит Суён, перебивая его голосом не громче тихого шипения, — что я не трону парня. Но твоя жизнь, Гарюн, твою жизнь я заберу.

Хон Гарюн снова смеётся.

— Моя и без того короткая жизнь почти окончена.

— Вы так всегда говорите. Будешь ли ты так же спокойна, когда я буду выедать твоё сердце?

— Попробуй и увидишь.

Они уставились друг на друга: колдунья и Кумихо, и между ними лишь Самджокгу.

— Нет.

Они обе переводят взгляд на Чанёля.

— Этому не бывать, бабушка. Ты не станешь жертвовать собой ради меня. Я не позволю тебе-

Он даже не замечает выпад хвоста в свою сторону, но чувствует движение магии вокруг них. Он слышит её — словно что-то разбилось на мелкие кусочки. Она ударяет Чанёля словно пощёчина, в которую вложена чистейшая сила и боль. Хвост Суён разламывает его костыль надвое и заставляет его с криком рухнуть на пол.

Гарюн пытается дотянуться до него, но она не может сделать и шага в сторону Чанёля — магия Кумихо марает воздух. Она густая и плотная, словно зимний туман, и пахнет древностью и гниением, дымом и кровью. Суён выпустила когти, её клыки проступают. Она убьёт их, если они только попробуют её перехитрить.

— Ты найдёшь фрагмент моей лисьей жемчужины, — говорит Кумихо, — и ты принесёшь его мне. Если ты меня обманешь, я убью его.

Чанёль пытается встать, но она пришлёпывает его на место, её магия достаточно сильна, чтобы придавить его к полу.

Он ищет взглядом глаза бабушки в поисках утешения, надежды, хоть чего-нибудь. Чего угодно. Она не смотрит на него. Её магия витает у её лодыжек, призрачные руки обхватывают её костяшки. Ему интересно, чувствует ли это Кумихо.

— Всё будет хорошо, Ёлли. Верь мне.

Хихиканье Кумихо следует за ней, когда она покидает комнату.

Ким Чунмён

Чанёль?

Почему ты не берёшь трубку?

[Отправлено: 15:34, 24.01.2018]

Пол под щекой Чанёля тёплый, жар ондола проникает сквозь его кожу. Он пытается подняться, но хвост Кумихо снова приземляется на его спину, словно молоток, прибивающий его к полированному дереву.

— Должна признаться, — внезапно заговаривает она, сводя свой голос к нежному шёпоту, так не похожему на рычание, исходившее от неё до этого момента, — я ожидала кого-то более… интересного. Из твоей сестры получился бы отличный Самджокгу, но ты...

В этот раз, когда Чанёль пытается поднять на неё взгляд, она позволяет ему. Он смотрит на неё разъярённо, и она улыбается слишком широкой и слишком холодной улыбкой. Она выглядит так неуместно посреди этой кухни, будто наклейка, прилепленная на неправильную страницу альбома. Она болезненно худая и слишком высокая для такого низкого потолка. Её бледное эфемерное сияние делает её почти серовато-синей на фоне холодильника, покрытого яркими буквами-магнитами, и новой блестящей кофе-машины Юры. Её хвосты, скованные в этой маленькой комнате, нервно извиваются в воздухе. Её волосы лениво парят у её плеч, словно ореол. Чанёль готов поклясться, что они были светлыми, но теперь они кажутся чёрными. Она пытается выглядеть более человечно, понимает он, но у неё совсем не получается.

— Ты сломлен, бесполезен, — продолжает Суён, рассматривая его так же, как и он рассматривает её. — Когда я покончу с колдуньей, тебя я тоже убью. Может быть, не сегодня. Я ведь поклялась. Завтра.

— Не думал, что ты из тех, кто держит своё слово, — бросает Чанёль, и она молча сотрясается. Возможно, это смех. А может рычание.

— Даже боги не могут нарушить клятву, данную на магии, но к несчастью для тебя, моё обещание сдерживает меня только до конца этого дня. Так что завтра. Завтра я покончу с вашим порочным родом навсегда.

Чанёль дрожит под гнётом её магии. Он зол. Он всегда зол, но эта злость вгоняет его в уныние, отупляет, опустошает его и причиняет ему боль. Сейчас он не ощущает себя опустошённым. Он чувствует, как его сердцебиение ускоряется, кровь разгоняет гормоны, адреналин, страх и гнев по его венам. Это инстинкт, понимает он. Инстинкт пса, оказавшегося перед лисой. Догнать, укусить, разорвать. Он переполняет его.

— А потом? Что ты будешь делать? Ты правда думаешь, что колдуны позволят тебе творить всё, что вздумается?

— Может, я и их убью, — отвечает Суён со смешком. — Ты не понимаешь, да? Я королева. Я правила этой страной до того, как она получила имя! Я могу делать всё, что хочу! А вот ты, ты умрёшь, и я даже не узнаю твоего имени.

— Чанёль, — бросает он ей, словно вызов. — Меня зовут Пак Чанёль. И я убью тебя.

— Пак… Чанёль? Где я слышала твоё имя? — Её глаза сужаются, в них нечто похожее на триумф. Её рот раскрывается в клыкастой, звериной улыбке. — Да, ты был на уме у мелкого выродка Сонми. Вот так маленькая хитрая мразь, влюбился в Самджокгу.

— Что ты сделала с Бэкхёном? — спрашивает Чанёль, и в его груди вздымается страх. Она это замечает и смеётся над ним.

— Разве я не сказала тебе в первую очередь беспокоиться о себе? Ты действительно слаб, ты жалкое подобие Самджокгу. Может, мне стоит оставить его в живых и заставить его смотреть, как я убиваю тебя, как думаешь? — Суён приближается к нему, склонясь, чтобы мило улыбнуться Чанёлю в лицо. — Может, мне стоит украсть его сердце и волю и превратить его в свою марионетку. Заставить его убить тебя.

— Я думаю, — шепчет Чанёль тихим и хриплым голосом, и она наклоняется ближе, посмеиваясь, достаточно близко, чтобы слышать, что он говорит. Своей когтистой рукой она убирает волосы с его лица с чем-то сродни нежности, будто он какой-то зверёк, на которого весело смотреть и которого ещё веселее мучать.

— Я думаю, — повторяет он ещё более тихо, заставляя её придвинуться ещё ближе. По правде говоря, Чанёль не думает. Возможно, он просто сошёл с ума от ярости: прижатый к полу, мучимый болью по всему телу, полностью сокрушённый морально и физически старым, четырёхтысячелетним лисьим духом, который только что пообещал убить его на глазах у его бывшего парня или заставить его бывшего парня убить его. Возможно, он просто следует инстинкту.

Он выжидает, пока она не оказывается достаточно близко, пока он не начинает чувствовать запах крови под её когтями, снега, оставшегося на её платье, и магии, бурлящей под её кожей.

Подобно собаке на цепи — поверженной, но не усмирённой — он резко поднимает голову и вонзается зубами в древнюю кожу, со всей силой кусая руку, которая гладит его.

Кумихо на вкус как магия, и смерть, и оглушительный крик. Она пытается убрать руку, но Чанёль не отпускает, даже когда её хвосты кружатся вокруг него и набрасываются на него с гневом и болью. Он чувствует… как сила течёт через него, внутри него. Он чувствует её токсичную и ядовитую магию, но она такая, такая восхитительная. Он чувствует, как тянется за ней, хочет её ещё и ещё.

Он не особо понимает, что делает. Единственный раз, когда он воспользовался своими силами Самджокгу, он чуть кого-то не убил. Он не хотел, но ему почти удалось. В этот раз, однако, он хочет убить. Он желает убить. Всё вокруг становится темнее, пока цвет перетекает из Кумихо в него, наполняя пустоту в его груди золотом.

Он отпускает её, только когда видит блеск её когтей, и откатывается в сторону. Когда он снова поднимает на неё глаза, от её человеческого обличия не осталось и следа, и перед ним опять гигантский зверь — золотистая лиса с красными глазами. Она рычит на него, прямо посреди его ёбанной кухни. Она высотой с саму комнату, на её звериной морде оскал.

Чанёль смеётся ей в лицо, и она чуть не набрасывается на него.

— Помни о своём обещании, Суён.

Они оба замирают, когда Гарюн возникает в дверях. В её руках маленькая коробочка, и она окидывает их хмурым взглядом, когда заходит в комнату.

— Ты поклялась не трогать моего внука, — напоминает она, крепко держа в руках коробку. — И ты не тронешь его.

Лиса рычит и сворачивается комочком, пока Суён не становится снова женщиной. Но в ней всё равно остались какие-то признаки лисы, нечто неуместное.

Гарюн кладёт коробку на стол и возвращается к Чанёлю.

— Милый, ты в порядке? — спрашивает она, опускаясь на колени подле него. Её пальцы смыкаются вокруг его запястья, гладят его по ладони.

— У меня… кружится голова, — произносит Чанёль на выдохе. Она больше не болит, но он чувствует себя растерянным, потрясённым. Он инстинктивно пытается встать, и его тело готовится к боли, но её нет.

Никакой боли.

Его глаза округляются. Магия течёт перед его глазами, в его пальцах, в его ноге. Врачи всегда говорили, что у него психосоматическая боль, словно блок, стоящий у него в голове, но Чанёль никогда им не верил. Она была связана с магией. И магия, по-видимому, была ключом к решению его проблемы.

Он бросает своей бабушке потерянный взгляд, но она не сводит глаз с Кумихо.

— Твоя лисья жемчужина там, — говорит она, указывая на коробку на столе.

Суён смотрит на неё жадными и зачарованными глазами, пока Гарюн отступает на шаг назад, толкая Чанёля ближе к двери.

— Тебе надо уходить, Чанёль, — шепчет она едва слышно даже при том, что Кумихо не особо обращает на них внимание. Её глаза прикованы к коробке.

— Я не уйду без тебя, — шепчет он в ответ. Да, он мог бы сейчас сбежать, но он не оставит её здесь.

Она молчит и просто снова сжимает ладонь Чанёля, и когда она убирает руку, она оставляет что-то в ней.

Это подвеска, которую она всегда носит — маленький кусочек кристалла, похожий на обломок шарика из мрамора. Чанёль видел её на короткой цепочке на её шее бесчисленное количество раз. Она никогда не выглядела драгоценной, она выглядела просто сломанной. Бабушка касается его плеча, и он инстинктивно сжимает ладонь. Кристалл покалывает в его руке — словно лёд, который обжигает — и его глаза расширяются в осознании. Того, что это такое, чем оно всегда было, и где оно было всё это время. Половина сил величайшей Кумихо в стране, и его бабушка носила её на шее последние двадцать пять лет, будто это обыкновенная безделушка.

Но если жемчужина у него, тогда что в коробке? Магия разносится от неё эхом, завитки силы лениво кружатся внутри неё. Он видит их: фиолетовые, зелёные и оранжевые. Скользкая, вводящая в заблуждение магия. Гарюн снова наводит на него взгляд. Она ничего не произносит, но в её глазах отчаянная мольба. Верь мне.

— Где ключ? — спрашивает Суён, возвращая своё внимание на них.

Гарюн раскрывает левую ладонь и демонстрирует маленький ключик. Она бросает его, и он скользит по столу. Кумихо хватает его, когда как Гарюн хватает запястье Чанёля — магия внутри коробки трещит и лопается почти в предвкушении — и тянет его, тащит к двери.

Чанёль крепче сжимает жемчужину, да так, что она чуть не режет его руку. Он не знает, что его бабушка сотворила с ней — что за магия может скрыть такую большую силу? — но он даже сам не чувствует её, а ведь он Самджокгу. Что он знает наверняка, так это то, что им нужно выбраться из дома и бежать, прежде чем Суён поймёт, что они действительно обманули её, что может произойти через минуту-другую.

Они медленно отступают к двери, пока Суён поворачивает ключ в замке и открывает его с нетерпением и триумфом. Коробка со свистом раскрывается, и последнее, что видит Чанёль — то, как её торжествующее, победное выражение лица искажается в растерянности, неверии и чудовищной ярости. Затем коробка взрывается.

босс-дэ

что-то случилось?

позвонил мён и сказал что ты его игнорируешь

сказал ему это нарочно тк он придурок но кажется он волнуется

перезвони мне

[Отправлено: 15:55, 24.01.2018]

Чанёль закидывает бабушку на своё плечо и бежит.

Впервые за пять лет его левая нога не болит. Впервые за пять лет боль, которая липла к нему несмотря на реабилитацию, вопреки мнениям лучших врачей страны и усилиям самых могущественных колдуний столицы, отступает на достаточно долгое время, чтобы его чувства смогли проясниться и он смог ощутить что-то помимо неё. Прежде всего он чувствует морозящий, едкий холод. Сугробы достают до его колен, всё вокруг серо. Сейчас только только первая половина дня, но небо уже слишком тёмное, застланное густыми зловещими тучами. Вдали от Кумихо не осталось других цветов, кроме черного неба и белого снега, и в данном случае это вызывает облегчение.

— Куда нам? — спрашивает Чанёль.

— Дом Ким Нари. Тотемы вокруг него не должны пропустить её.

Это займёт всего пару минут — им только нужно добраться до сандалового дерева в центре деревни — но расстояние множится на глазах у Чанёля. Снег завалил деревню, накрыл дороги белой пеленой, тем самым затрудняя бег, и он уже слышит болезненный рык Суён, звучащий из их дома. Они не успеют добраться туда до того, как она настигнет их, если они не...

Машина, кричит кто-то. Он оборачивается, чтобы понять, откуда идёт голос, и его глаза расширяются, когда он понимает, что он исходит от двух тотемных столбов, беспорядочно развалившихся на земле после столкновения с машиной Юры. Садись в машину, идиот.

— Делай, что они говорят, — произносит Гарюн. — Они веками защищали этот дом, мы можем им верить.

Машина открыта, и ключи уже в замке зажигания. Чанёль перемещает бессознательное тело Юры на пассажирское сидение, пока его бабушка забирается на заднее. В последний раз он был за рулём лет пять назад, и даже тогда у него не было прав; они просто дурачились с Бэкхёном в старой машине его папы. Ему удаётся завести двигатель с третьей попытки и сдать задом, когда гигантская золотистая лиса разбивает окно кухни и выпрыгивает наружу.

На мгновение они встречаются взглядами. Она в ярости, и их уговор нарушен. Если она поймает их, она их убьёт.

Дорога скользит как под колёсами машины, так и под лапами лисы. Машина сходит с неё, когда Чанёль разворачивается и врезается в Кумихо с такой силой, что он чуть не ударяется головой о руль. Он выжимает педаль газа, пытаясь переехать её, и это столкновение чуть не отбрасывает маленький хэтчбек Юры на деревья.

Он не представляет, как им удаётся добраться до сандалового дерева в целости и невредимости. Вероятно благодаря бабушке, которая непрерывно еле слышно бормочет заклинания. Лес расступается перед ними, все чансын деревни бросают свои силы на то, чтобы остановить Кумихо. Чанёль едет словно по лезвию бритвы: по заледеневшей дороге, буксуя на снегу, чуть не врезаясь в каждое дерево на своём пути. Наконец они видят ворота дома Ким Нари и за ними — три маленькие пагоды в саду, где Чанёль играл с внуками шамана во время летних каникул.

— Быстрее, Чанёль, — умоляет его бабушка, — мы почти на месте.

Машину в очередной раз заносит, но это неважно, потому что даже если они протаранят ворота, им всего лишь нужно оказаться между двумя тотемными столбами у входа, чтобы быть в безопасности. Ещё чуть-чуть, чуть-чуть.

Суён настигает их, когда они уже прямо перед воротами, но ещё не пересекли их. Она врезается в них со стороны Чанёля, налегая всем своим весом — золотистая лиса размером с грузовик против маленькой покоцанной городской машинки. Что-то взрывается перед лицом Чанёля — ебучая подушка безопасности, понимает он, когда она ударяет его в нос, прижимает его голову к сиденью, забивая его рот резиной и болью — и всё начинает кружиться и болеть, когда машина скатывается с холма вниз, кажется, целую вечность, и её падение замедляется лишь деревьями.

Когда она наконец останавливается на поляне посреди леса, мир перевёрнут, и Чанёль — один большой человек-синяк.

Юра что-то мычит; скорее всего она ещё не до конца осознаёт, что происходит вокруг неё.

Чанёль выругивается, пытаясь повернуться несмотря на то, что он застрял между подушкой и сиденьем.

— Всё в порядке? — спрашивает он, но никто не отвечает.

Вместо этого он слышит звук шагов на снегу. Медленных, уверенных, будто у неё есть всё время мира.

— Блядь-блядь-блядь, — шепчет он, пытаясь высвободиться. Он сразится с этой Кумихо, даже если он понятия не имеет, как сражаться с какой-либо Кумихо. Даже если он умрёт. Он будет сражаться с ней, хотя бы пока Юра с бабушкой не убегут, и...

Машина снова приходит в движение, Кумихо переворачивает её своей сверхъестественной силой. Она отпускает её, и разбитые кусочки лобового стекла обрушиваются на Чанёля и Юру, словно ливень из осколков. Он силится выбраться, но он застрял. Он ничего не может сделать, когда Суён отрывает заднюю дверь и отбрасывает её в сторону с пронзительным звуком покорёженного металла. Он ничего не может сделать, когда она вытаскивает Гарюн наружу. Дверь не поддаётся, он не может выбраться, сколько бы усилий он не прикладывал.

Всё кончено.

Дедушка Чанёля пожертвовал своей ногой и жизнью Самджокгу, чтобы остановить её, но всё было напрасно. Теперь она победит. Снова. Потому что Чанёль вёл себя слишком эгоистично, слишком ребячески, достаточно глупо, чтобы отказаться от силы, которая могла бы его спасти. Он сам это сотворил.

Глаза Суён встречают глаза Чанёля сквозь разбитое окно машины. Кажется, будто они говорят смотри. Он хочет отвести взгляд, но не может. Он наблюдает, как Кумихо нависает на его бабушкой с выпущенными когтями и клыками, выстроенными в оскал, и Чанёль толкает, толкает и толкает, пока дверь не поддаётся натиску его веса и он не выкатывается на снег, чувствуя, как тот обжигает его голые руки своим жгучим холодом.

Суён смотрит, как он откашливается и пытается подняться. Она смеётся, её плечи сотрясаются от веселья. Двадцать пять лет она ждала своей мести. Но что такое двадцать пять лет — маленькая часть человеческой жизни — в сравнении с четырьмя тысячами лет жизни Кумихо? Ничто.

— Тебе придётся сначала убить меня, — говорит Чанёль. Он скажет всё что угодно, чтобы заставить её отойти от его бабушки.

Это срабатывает, потому что Суён отпускает её и направляется к нему босиком по замёрзшей земле. Она даже больше не оставляет следов на снегу, она парит, словно призрак. Из-за ветра волосы застилают её пассивное лицо. Они уже не чёрные, а сияющие золотом в сером свете приближающегося дня.

Чанёль извивается на земле, поскальзываясь, дрожа, пока наконец не встаёт на свои трясущиеся ноги. Он срывается с места в последней отчаянной атаке на Кумихо, но в этот раз она не даёт ему подобраться достаточно близко, чтобы прикоснуться к ней и похитить её магию. Одним хвостом она ставит ему подножку, другим — бьёт его в живот. Чанёль оказывается на спине, утопая в снегу.

Повисла тишина, которую можно встретить только в зимних лесах. Когда она пинает его, Чанёль издаёт визг, но снег поглощает и этот звук. Кумихо над ним выпускает когти. Он чувствует их поцелуй на своей груди. Небольшое нажатие, и они проткнут его плоть, словно масло.

Он думает о невыносимой жаре, невозможно голубом небе. Палящем солнце.

Он открывает глаза и видит серое небо, серый снег, серые звезды. Он чувствует, как сознание ускользает сквозь его пальцы, словно магия. Единственные цвета, что он видит, это золотое сияние Кумихо и его красная кровь, но чернота наступает в уголках его глаз, наводняя его поле зрения.

Внезапно нажим на его груди исчезает, и кто-то рычит, кто-то кричит. Его глаза снова взрываются цветом. Это не просто лёгкое прикосновение магии, не всплеск золотого и красного от Суён. Это целый мир, утопающий в голубом и фиолетовом, в бледной лазури нападавшего снега и тёмной зелени деревьев, в металлическом красном побитой машины Юры. В розовом свете, что делает падающие снежинки похожими на лепестки сакуры.

Серебристая лиса — последнее, что видит Чанёль перед тем, как вырубиться. Она прекрасна.

От: Пак Юра

Кому: Шин Джимин

позови шамана

мы в лесу

чанёль и ббаушва ранены

[Отправлено: 16:13, 24.01.2018]

Чанёль не знает, как долго он уже блуждает по тёмным переулкам своего разума. Он погружается всё глубже в бездну, и когда он смотрит вверх, он видит мир, искажённый водной поверхностью. Дыхание исходит от него большими перламутровыми пузырями. Голос, который называет его по имени, приглушён, водянист.

— Ёлли, Ёлли! Тебе нужно проснуться, очнись!

Он сопротивляется, забирается поглубже в темноту, засовывая голову между колен, но рука всё трясёт и трясёт его за плечо, и тени вокруг него тоже сотрясаются, быстро рассеиваясь, когда он открывает глаза и видит, как Юра уставилась на него широкими глазами, с бледным лицом и грязью на щеке. Снежинка мягко приземляется ей на нос.

Чанёль инстинктивно пытается убрать её, но даже самое лёгкое движение вызывает у него тошноту.

— Нам нужно уходить, — говорит она.

— Где бабушка? — спрашивает он одновременно с ней.

— Она в безопасности, пошли!

Юра пытается поднять его, но у него стучит в голове, и он морщится от внезапной острой боли, ожидаемой и нежелательной. Он всё ещё видит повсюду цвета. Снег сияет розовым.

— Где Кумихо? — спрашивает он опять. Юра пытается его поднять, но они оба поскальзываются на снегу. Он шарит в кармане джинсов в поисках лисьей жемчужины и с облегчением обнаруживает, что она всё ещё там. Она на месте, и он жив, и Суён…

— Юра, что произошло?

— Джиминни! — кричит Юра, игнорируя его вопрос. — Он здесь!

Он вырывается из её рук.

— Где Кумихо? — снова повторяет Чанёль. — Что произошло?

И тогда он замечает его — свет на востоке, розовый и золотистый, словно рассвет, битва титанов, такой яркий, что всё остальное меркнет в сравнении с ним.

Рядом с Юрой появляется Джимин, и они вместе пытаются оттащить его, но он не поддаётся. Он не может поддаться.

— Чанёль, здесь опасно, — говорит его сестра, — нам надо уйти прежде...

Он поднимает руку, чтобы заставить её замолчать, и подходит к краю поляны, где холм плавно спускается в долину. Он стискивает зубы и держится за промёрзшие деревья. Вокруг слишком холодно, но он чувствует себя так, будто пылает.

За рядом деревьев, у замёрзшего русла ручья он видит золотистую и серебристую лис в отчаянной схватке, атакующих, отражающих удары и атакующих снова. Девять хвостов каждой спутались в воздухе, их когти блестят, их пасти широко раскрыты из-за одышки, но они не готовы сдаваться.

Чанёль съезжает вниз по земле, и золотистая лиса замечает его, её красные глаза устремлены на его фигуру на краю леса. Она рычит и бросается в его сторону, пытаясь пройти через серебристую лису, но та хватает её своими хвостами и отталкивает обратно.

Серебристая лиса тоже смотрит на него своими янтарными глазами. Её бледный мех совсем чуть-чуть отдаёт розовым, и да, да, Чанёль узнал бы его где угодно, в каком угодно обличии: человека или духа, божества или монстра.

Это Бэкхён, каким он его никогда не видел: источающий силу, рычащий, с ушами, прижатыми к голове от того, что Суён загнала его в угол, припёрла к холму, пытаясь вцепиться ему в глотку.

Он не знает, что с ним произошло. Бэкхён, которого Чанёль знает, не мог управлять магией внутри него, Бэкхён, которого он знает, даже не понимал, что где-то в нём была спрятана магия. А теперь его сила расцвела и разрастается, словно цветы по весне, в равной мере потрясающая и устрашающая.

Джимин наконец удаётся заставить Чанёля отпустить ближайшее дерево.

— В лесу Кумихо, Ёль. Нам нужно уходить, сейчас же, пока они не прекратили драться и не решили нацелиться на нас.

Она напугана, понимает Чанёль. Она не видит того, что происходит. В глазах Самджокгу магия — это свет. Поляна ярко освещена бесчисленными фейерверками, как во время солнечного полудня. Но для Джимин там лишь только тени, порхающие в лесу, рычание и запах охоты, стоящий в воздухе.

— Я знаю, я их вижу.

— Тогда ты понимаешь, что здесь небезопасно! Давай, пошли в дом шамана.

— Я не могу оставить его одного, — шепчет он. — Он сражается за нас...

И он проигрывает. Бэкхён силён, сильнее Суён, но у него нет контроля, нет разума. Как у новопоявившейся Кумихо, у него только инстинкты, и гнев, и голод, но в то время как Кумихо неуклюже управляются со своими новыми человеческими телами, он неуклюж в этом теле животного, его движения неточны и медленны, он лает, но не кусает. Он сражается, как парень в звериной шкуре.

— Он проигрывает, — произносит он, и категоричность этого суждения доходит до его сознания.

— Кого нахуй волнует, кто из них проиграет? Это Кумихо, они...

Чанёль не слышит окончание её предложения. Его голова ни на секунду не покидает сражение. Он видит, как Суён свернулась калачиком, будто слишком израненная, чтобы шевелиться, и слышит, как серебристая лиса издаёт победоносное рычание. Он видит, как Бэкхён набрасывается на неё.

Он хочет закричать это ловушка, но уже слишком поздно.

Чанёль отчётливо отмечает момент, когда она перестаёт притворяться раненой и вонзает свои клыки в мягкую кожу на животе серебристой лисы, снова и снова, пока Бэкхён вопит от боли и страха. Чанёль видит, как она отбрасывает его к дереву и медленно идёт к нему в своём человечьем обличии. Он тоже трансформировался, и Чанёль едва может узнать этого парня, схватившегося за рану, на снегу, с янтарными глазами и серебристыми волосами, который так непохож на его Бэкхёна. Он выглядит диким, он выглядит разъярённым. Он выглядит, как зверь в шкуре парня и как парень в звериной шкуре одновременно.

Они что-то говорят друг другу, Чанёль не слышит их, но Бэкхён снова пытается наброситься на неё, и она сбивает его с ног.

Чанёль даже не осознаёт, что делает, когда вырывается из рук Джимин и спускается, хромая вниз по склону.

— Не страшно, если я не могу получить свою лисью жемчужину, — говорит Суён. — Я возьму жемчужину твоей матери. И лишу жизни тебя.

— Она у меня, — слышит он свой голос, и Суён обращает свой взгляд на него, внезапно понимая, что он всё ещё здесь. Лисья жемчужина в кармане его джинсов. Она не должна её заполучить, думает он, но и Бэкхён не должен умереть.

— Она у меня, — повторяет он, полностью осознавая, что отдаёт ей победу на блюдечке с голубой каёмочкой. Если у неё будут обе половины жемчужины, каковы их шансы остановить её?

Бэкхён рычит что-то, что звучит, как тупица и я тебя прибью одновременно, но Чанёлю плевать. Ему плевать. Не ему сейчас делать выбор. Все они сделали выбор: его дед, его бабушка, Сонми и теперь Бэкхён. У них был шанс, и они сделали свой выбор. Но этот шанс, этот момент, этот выбор — полностью на Чанёле.

Он так крепко сжимает лисью жемчужину, что из его руки идёт липкая кровь, стекающая по пальцам на землю. Он смотрит на Суён, готовящуюся наброситься на него, и затем на ручей, протекающий между ними — маленькую речушку с грязной полузамёрзшей водой. Прежде чем она может помешать ему, он бросает жемчужину так далеко, как только может. Бэкхён и Суён вместе наблюдают за бледной аркой, очерченной в воздухе маленьким кусочком кристалла, который падает в воду маленькой речушки и уносится течением.

На мгновение Суён колеблется. Она смотрит на Бэкхёна, потом на Чанёля — уставшего, разбитого и беззащитного. Она смотрит на несущийся поток. Месть или сила, сила или месть. Затем она превращается в лису и исчезает во тьме, следуя вдоль русла реки.

010-1***-****

Позаботься о нём.

[Отправлено: 16:52, 24.01.2018]

На груди Бэкхёна кровь, под тонкой тканью футболки, которая, Чанёль готов поклясться, когда-то принадлежала ему. Кровь на губах Бэкхёна, посередине, прямо под дугой Купидона, словно жуткий мазок тинта для губ. Кровь в глазах Бэкхёна. Она отзывается в его рычании, когда Чанёль приближается к нему. Ярость и страх.

Суён может вернуться в любой момент, но Чанёль забывает о ней. Он забывает о Джимин, о Юре, о Ким Нари — шамане деревни — и людях, которых она отправила в лес, чтобы спасти Хон Гарюн и её внуков.

Чанёль забывает о ночи и дне, о войне, о боли, о Кумихо и Самджокгу. Он кладёт руку на щеку Бэкхёну и не вздрагивает, когда тот рычит.

Ты такой холодный, хочется сказать ему. И потом что с тобой случилось? и почему ты здесь, сражаешься в моей войне за меня? Последний вопрос глупый. Бэкхён всегда сражался в войнах Чанёля. А Чанёль всегда сражался в войнах Бэкхёна. Так было всегда, так всегда и должно быть.

Бэкхён поднимает взгляд, но не видит Чанёля. Он прямо перед ним, в его объятиях, но в то же время так далеко.

— Прости меня, — говорит Чанёль, проводя своими трясущимися грязными пальцами по его лицу. — Прости, но мне нужно, чтобы ты вернулся ко мне. Потому что я не справлюсь с этим в одиночку. Ты нужен мне, Хённи.

Бэкхён не отвечает. Чанёль даже не уверен, что он способен на это. Вокруг него магия ниспадает каскадом, словно вода, прорывающая дамбу, и Бэкхён где-то там, тонет на глубине бездны.

Чанёль приводит свои мысли в порядок. Он видит хвосты Бэкхёна — нервозный узел из серебра. Он медленно кладёт руки на плечи Бэкхёну, как если бы он был диким животным или маленьким ребёнком, и взывает к своей силе.

Мир вокруг них становится чёрным по мере того, как он отстраняет всё, кроме магии. Он фокусируется на силе Бэкхёна — бледной и полупрозрачной, словно цветастая радуга, сияющая лишь для него — и следует за ней к её источнику, этой призме, что превращает белую магию Бэкхёна в столь насыщенный калейдоскоп цветов. Он блуждает там, прикасаясь к краям души Бэкхёна, ощущая силу, сосредоточенную в розовой жемчужине в его груди. Когда Чанёль касается её, она раздаётся песней каягыма во тьме, и Чанёль вздыхает, когда понимает, что это сила Сонми, жемчужина Сонми, голос Сонми, что говорит с ним через Бэкхёна. Но Чанёлю не нужна ни Сонми, ни её сила. Ему нужен лишь Бэкхён.

— Вернись, — произносит он. — Давай, ты сильнее этого. Ты у меня самый сильный, Бэкхённи.

Внутри Бэкхёна разворачивается война. Против Кумихо, против Сонми, против самого себя. Против Чанёля. (А Чанёль — поле боя, оружие, враг и союзник, искра, провоцирующая войну, и руины, остающиеся после.)

— Кто главный в этой войне? — спрашивает Чанёль и чувствует, как Бэкхён под ним сотрясается от холода, или гнева, или близости Чанёля. — Ты, Бэкхённи. Думаю, это можешь быть только ты.

Он тянет за магию Бэкхёна, слышит, как она рвётся между его пальцев, когда он натягивает её. Он мог бы украсть её, как сделал это с Суён — как он сделал это с Сехуном, лишь однажды, давным-давно — но он только распутывает клубок полупрозрачной магии, развязывая узелки один за другим, пока пучок не распадается, вот так просто. Губы Бэкхёна распахиваются в безмолвном крике, и он падает Чанёлю на грудь, обнимая его, дрожа, целуя его ключицу.

Тьма вокруг них разрушается, очертания леса медленно проясняются в глазах Чанёля. Из черноты возникает снег, отдающий жёлтым под светом факелов. Где-то лают собаки. На улице холодно. Бэкхён дрожит в его объятиях, ловя воздух ртом, пытаясь сделать вдох, словно кто-то, кто чуть не захлебнулся. В некоторой степени так оно и было.

(Чуть не захлебнулся магией, магией его матери. Сонми, должно быть, отдала ему свою лисью жемчужину — силу, от которой она отказалась, когда решила стать человеком. О чём она только думала? Бэкхён не лиса. Бэкхён не человек. Бэкхён — это просто Бэкхён, и вся эта сила чуть не задушила его.)

Он крепче сжимает плечи Бэкхёна.

— Не волнуйся, я отведу тебя домой.

Нападай на него, когда он не готов; выступай, когда он не ожидает.

― Сунь-Цзы, “Ис­кусс­тво вой­ны”