Мне неспокойно; я на грани; сон приходит ко мне с утренним солнцем, чтобы подразнить.

— Сильвия Плат

Приди, безветренный захватчик

Я карнавал звёзд

Стих, написанный кровью

— Соня Санчез

Я не знаю, как оставаться нежной,

Когда у меня во рту так много крови.

— Эмма Трэнтер*

Г Л А В А 4

2 4 0 1 2 0 1 8

Б Э К Х Ё Н

От: хёни ♥

Кому: ёлли ♥

прос­ти

я всё объ­яс­ню

[От­прав­ле­но: 04:46, 24.01.2018]

Когда Кумихо вновь обретает свою силу, что-то ломается внутри Бэкхёна.

Кажется, будто мир треснул под весом снега, продолжавшегося вечность; это похоже на луну; на цветок, который отцвёл, завял и умер, будучи никогда не тронутым; на гору, которая поёт. Магия протекает через Бэкхёна, через дыру, которую Кумихо сделала в его груди, заполняя пустоту, которую он ощущал с момента, как она к нему прикоснулась. Магия протекает через Бэкхёна, мимо него, вокруг него, взывая к горе. Кажется, будто она смеётся.

Бэкхён подносит руку к груди и закрывает глаза, пытаясь не дать машине съехать с дороги, пока в его груди схлопывается целая вселенная, всё туже и туже закручиваясь в спираль, и затем взрывается: изнутри наружу, вокруг него, повсюду, накрывая планету. Внезапно он чувствует, он чувствует себя, он чувствует себя маленьким, совсем маленьким, крохотным, когда как мир расширяется и разбивается. Гигантский мир, громкий мир, громадный мир, готовый сокрушить его своим весом. Он лишь успевает подумать, так ли чувствовал себя Чанёль, когда стал Самджокгу, и врезается в дерево всего в нескольких метрах от ворот владений его семьи.

Столкновение отдаётся звоном в его ушах, но он едва ощущает его; его чувства — старые и новые — сосредоточены на том, что творится за холмом, где он видит — чувствует — как пузырится магия и горит огонь. Там его мать. Минсок тоже там. И Кумихо, та самая Кумихо, которую они встретили в Сеуле, она тоже там, и Бэкхён чует её силу, опасность, которую она несёт, он почти может видеть её, как если бы кто-то поднял вуаль. Он видит цвета на краю спектра, о существовании которого он даже не подозревал, он впервые видит магию, и она его пугает.

Машина издаёт грохот, один раз, второй, её фары слабо мигают. Затем она сдаётся и умирает у дерева. Бэкхён пытается совладать с ремнём безопасности и в своей спешке чуть не вываливается из кабины. Он выползает, утопая в снегу — даже холод ощущается по-другому — и встаёт на свои трясущиеся ноги. Дым всё ещё поднимается на севере тёмной тонкой колонной, которую едва видно на фоне надвигающегося рассвета: чёрное на сером, серое на сером, мрачные призрачные тени. Магия всё ещё поднимается, но не как дым, а как буря, надвигающаяся от их дома. Солнце поднимается, красное, как кровь, разрывая собой темноту ночи. Бэкхён тоже просыпается с ним, как если бы его пробудили от глубокого сна.

Ворота семейных владений распахнуты. Они всегда закрывают их на ночь, потому что это заставляет папу Бэкхёна чувствовать себя в большей безопасности, даже если Сонми считает, что это глупо. Сейчас ворота распахнуты. Нет, не распахнуты. Сорваны с петель, сломаны и покорёжены, как будто какая-то сверхчеловеческая сила схватилась за старое кованое железо, смяла его своими когтями и порвала его, словно лист бумаги.

Бэкхён проходит через ворота и бежит мимо маленьких домиков в традиционном стиле, принадлежащих их гостинице, выстроенных друг за другом и погребённых под белым снегом. Весь свет выключен. Постояльцы, вероятно, крепко спят, не видя и не слыша магию, бушующую вокруг них, но Бэкхён не думает о них. Его глаза прикованы к слабому золотистому сиянию за холмом, к жару, исходящему от его дома. (Он ощущает его у себя в животе чувствами, о наличии которых он даже не подозревал. Он чувствует, как его тянет к этой магии, и в то же время изо всех сил старается уползти от неё.)

В тиши сильного снегопада он слышит, как каждая снежинка падает на землю со звоном серебряных колокольчиков. Он слышит, как огонь потрескивает во дворе, в его доме, всего в нескольких метрах. Он слышит, как смеётся ветер. У него болит в груди; это продолжается уже несколько часов, с момента, как он встретил Кумихо, и только усилилось после встречи с Самджокгу, но сейчас это ощущается по-другому. Кажется, будто вся магия, которую он чувствует в воздухе, расходится по нему эхом, сотрясает что-то внутри него, что-то, что дёргается, и движется, и толкается внутри него неугомонно, моля об освобождении. (Что-то, не являющееся его частью, и в то же время что-то, что ему принадлежит.)

Его ноги трясутся, пока он полу-бежит, полу-карабкается к верхушке холма, где земля спускается вниз лёгким уклоном к долине, где две тысячи лет назад была рождена Сонми, где она вырыла свою нору и отдыхала в тени своего можжевельника, к долине, где она построила свой дом, где вышла замуж, где родила и посадила дерево Бэкхёна, где она взрастила своего единственного сына. К её дому.

На востоке поднимается красное солнце, а позади него — серое небо, белый мир, столб чёрного едкого дыма, что щекочет нос Бэкхёна и наполняет его глаза слезами. Дом полыхает.

На мгновение это всё, что Бэкхён может видеть. Дом, где он провёл своё детство, дом, полный воспоминаний, его безопасное гнездо, выгорает изнутри с дымом, застилающим окна, затемняющим стекла и просачивающимся сквозь мельчайшие трещинки. Там не только огонь. Дом сгорает в магии, от мощи которой всё гудит.

Здесь произошло сражение, понимает Бэкхён, и его дух тяжело повис в воздухе. Минсок сразился с Кумихо. И он потерпел поражение.

Бэкхён сбегает вниз по белой дорожке склона, как он это делал бесчисленное количество раз, когда был ребёнком, ловил бабочек под деревьями вокруг дома, на золотистой и красной от пылающего заката траве. Только сейчас не пылающий закат, а бледный, холодный рассвет, продирающийся сквозь дым и снег. В воздухе пахнет смрадом огня и поцелуем снега, страхом и кровью. В воздухе пахнет магией. Бэкхён бежит как никогда быстро и чувствует, как гнёт в его груди усиливается с каждым шагом, отдаваясь эхом в его костях, словно первобытный страх. Инстинкт говорит ему бежать прочь, к лесам, чтобы спрятаться, выждать. Инстинкт говорит ему сражаться за своё гнездо. Бэкхён просто продолжает бежать.

На входе во двор темно, он наводнён дымом и частицами горелого дерева, смешавшимися со снежинками в воздухе. Ветер поднимается и сдувает дым, позволяя Бэкхёну разглядеть, что происходит — разруху, в которой находится дом. На дереве и земле видны царапины. Бумажные стены исчезли, стекла разбились. Повсюду глубокие царапины, словно раны на доме из его воспоминаний.

Бэкхён ещё не видит Кумихо, но он её чувствует. Её магия сияет в огне: золотистая и кроваво красная, резкая, и изголодавшаяся, и безжалостная. С ней что-то не так, осознаёт он. Какой бы могущественной она не была, она кажется сломленной, искалеченной. В ней чувствуется что-то неправильное, похожее на усечённое предложение, на незавершённую мелодию.

Первой Бэкхён замечает свою мать, перекинутую через маленький круглый стол во дворе, держащуюся за его поверхность, чтобы устоять посреди хаоса. Она тянется вперёд, как будто пытаясь достать до чего-то почти в недосягаемости, и Бэкхён следует глазами за линией её руки и видит Минсока, свернувшегося на земле на другом конце двора. Он кашляет, его магия сочится из ран на его груди, на его руках. Его хвосты в беспорядке, они дико мечутся под натиском сковавшей его магии. Затем прямо перед ним из дыма возникает Кумихо со светлыми волосами, светлой кожей, светлыми золотистыми хвостами, заполняющими двор. Она кажется Бэкхёну выше, чем он её запомнил; золотистые круги магии украшают её, словно королеву. Они шипят и бурлят, вращаясь вокруг неё, как планеты вокруг солнца.

Она наклоняется вниз; её длинные золотистые волосы ниспадают на неё глаза, словно вуаль, когда она нависает над Минсоком и поднимает его голову вверх своими бледными, как у призрака, пальцами так деликатно и нежно, как если бы она прикасалась к цветку. Минсок смотрит на неё и одновременно рычит и плачет от боли. Он сотрясается в попытке пошевелиться, но у него не получается — её магия прижимает его к земле, звучно вдавливая его в грязь и пепел. Суён смеётся над его жалкой попыткой радостным самодовольным смехом, который при этом странным образом звучит, как шипение, как ногти по стеку и как пустота. Она смеётся, и Бэкхён потерян, он не понимает, что происходит, пока внезапно её ногти не превращаются в когти, длинные и острые, как бритва, блестящие у глотки Минсока, и осознание настигает его, словно фура на дороге.

На его глазах происходит казнь.

От: доли

Кому: сок-хённим

я на подходе

сопротивляйся

ещё совсем немного

со мной подмога

[Отправлено: 07:38, 24.01.2018]

Забавно, как один момент, одно единственное слово, один взгляд могут изменить целую судьбу. Чонин сказал бы, что судьбу нельзя изменить, что всё так и должно было произойти, если бы ты только мог видеть полную картину, Бэкхён, ты бы понял.

Но Бэкхён не хочет видеть полную картину. Ему, по правде говоря, никогда особо не нравилась идея судьбы, предначертанности.

— Что насчёт свободы воли? — спросил бы он.

Он не думает, что у Чонина нашёлся бы на это ответ. Между ними есть одна простая разница. Чонин верит в мир, где свобода воли и предопределённость могут сосуществовать. Он верит, что люди всегда делают один и тот же выбор, и они будут делать именно его, а не какой-нибудь другой, во всех различных вселенных, потому что так устроены люди и так работает судьба. Чонин в это верит или, вернее, Чонин это знает.

Бэкхён не знает. Он не видит полной картины, он не знает, что делает или что должен делать. Он не знает, что просто находясь здесь, лишь ступив в этот двор, он спасает жизнь Минсоку. Он никогда не узнает, что ему было предначертано это сделать, как и Минсоку было предначертано встать между Сонми и Кумихо, что и создало эту ситуацию. Бэкхён не знает, переживёт ли он этот рассвет. Переживёт, но он об этом не знает, и всё равно выбирает рискнуть своей жизнью, как он сделал бы это в десяти тысячах других вселенных, потому что так устроен Бэкхён.

Бэкхён не бесстрашен, он просто слишком храбр и безрассуден. Так что он ступает во двор, и Кумихо замирает прямо перед тем, как перерезать Минсоку горло своими когтями.

Иногда спасение чьей-то жизни происходит не благодаря силе или уму, удаче или могуществу. Иногда всего-то нужно довериться судьбе и словам Чонина. Иногда всего-то нужно ещё одно мгновение.

Кумихо замирает и обращает взгляд на него, её красные глаза рассматривают его силуэт у входа.

— Смотрите-ка, что нам принесло утро. Сонми, дорогая, твой сын вернулся домой.

Сонми издаёт приглушённых всхлип, когда поворачивается и видит своего сына, стоящего у входа во двор. Бэкхён его слышит, но не смотрит на неё. Он просто делает ещё один шаг вперёд. Это всё, что было нужно. Жизнь Минсока уже спасена. Вот так просто.

Кумихо замирает в замешательстве: её зрачки сужаются до чёрных щёлок на красной радужке, её уши подёргиваются от ощущения приближения неведомой опасности. Она наклоняет голову, принюхивается, и прежде чем кто-либо из них может что-либо сказать или сделать, что-то настигает её. Вспышка рыжего, врезающаяся в неё слева.

Она проваливается в дом, где полыхает огонь, где теперь царит хаос из ниспадающих золотистых нитей. И когда магия Кумихо разрушается, она издаёт крик сродни скрежету по металлу, и её заклятие наконец снято, что позволяет всем снова свободно дышать. Минсок откашливается и перекатывается на бок; рука на его предплечье помогает ему встать. Он поднимает взгляд и видит лицо Сыльги, одновременно взволнованное и рассерженное.

— Уведи свою мать отсюда, — кричит она Бэкхёну, её вишнёвые хвосты витают вокруг неё словно крылья.

Затем она поворачивается к Минсоку:

— Хён, давай, вставай!

— Оставьте меня умирать! — скулит Минсок, и Бэкхён никогда ещё не испытывал такого облегчения от его ворчливого голоса.

Магия Сыльги вздымается вокруг неё.

— Вставай, блядь! Нам нужно заманить её в лес.

— Почему ты так долго? — говорит Минсок, поднимаясь на ноги и потряхивая головой. Его уши дёргаются, и он пытается проморгаться. — Я чуть не умер!

Это правда. Он чуть не умер. Они все чуть не умерли. Может Минсок и шутит, но его всё ещё трясёт. Сыльги тоже почти незаметно дрожит. У неё красные, как вишня летом, волосы. У неё красно-рыжие хвосты. Её глаза тоже красные. Впервые в жизни Бэкхён видит в её глазах страх. И слепую ярость, разъярённую мощь, кипящую внутри неё.

— Ты правда можешь это сделать? — спрашивает он. Он уже чувствует, как Кумихо поднимается с гулом золотистых завитков. Огонь не мог задержать её надолго, и вскоре она снова их настигнет. — Ты правда можешь сразиться с ней?

— Я не одна, — говорит Сыльги. — Сонджэ уже на подходе, Йесон-хён в лесу. Если нас будет четверо… Мы не сможем её одолеть, но может быть, мы сможем её отогнать.

Она бросает взгляд на горящий дом, пока Минсок помогает Сонми подняться.

— Он скоро обрушится. Бери свою маму и уходи отсюда, Хённи. Я уже позвонила в службу спасения, кто-то из города спешит к вам на помощь, но нам нужно увести её отсюда, пока она не надышалась дымом.

Бэкхён кивает головой. Это, думает он, ему под силу.

Сыльги больше не смотрит на него. Её лицо искажается рычанием, сейчас она больше похоже на зверя, нежели на человека. Минсок тоже рычит, когда Кумихо возникает из огня в дверном проёме в обличии гигантской золотистой лисы, такой могущественной, что пространство вокруг неё изгибается и плавится, нити из золота вьются у её тела. Она издаёт рычание, готовясь наброситься на них.

Звук удара от их столкновения оглушителен, и сразу становится ясно, кто побеждает: Сыльги начинает отходить назад, не в состоянии устоять перед более крупным, более могущественным врагом, но затем Минсок ударяет золотистую лису с открытой стороны, и она издаёт вопль боли. Она пытается высвободиться, пока две рыжие лисы кусают её в любое место, до которого только могут дотянуться. Когда ей наконец удаётся отвязаться от них с помощью золотистой взрывной волны, она лишь бросает долгий, полный ненависти взгляд на Сонми и потом на Бэкхёна, и на мгновение его охватывает страх, что она попытается на них напасть. Но она просто запрыгивает на крышу горящего дома и исчезает.

Сыльги поднимается, трясёт головой, всё ещё находясь в лёгком потрясении, и тут же срывается с места за ней. Минсок немного медлит. Он смотрит на Бэкхёна, кивая в сторону Сонми. Как будто говоря позаботься о ней, парень.

— Вы тоже будьте осторожны, — шепчет Бэкхён, но Минсок уже исчез вслед за тенями мрачного, хмурого утра.

Через секунду Бэкхён оказывается рядом со своей матерью. Она, как и он, кашляет. Дым повсюду. Ему не кажется, что дом ещё можно спасти, но это не важно.

Он поднимает Сонми — она похожа на бумажную куклу, она кажется такой лёгкой и худой, такой человечной в его руках — и уносит её незадолго до того, как вход во двор обрушивается с грохотом и волной дыма.

Как только они оказываются подальше от дома и он ощущает на себе холодный утренний воздух, он кладёт её на снег, опускается рядом с ней на колени, берёт её руки в свои и растирает её запястья, пока она пытается перевести дыхание.

— Ну же, мам, — говорит он, — дыши, дыши, всё хорошо. Сыльги разберётся с ней, всё хорошо, мы все в безопасности.

Сонми, сотрясаемая то ли кашлем, то ли рыданиями, пытается кивать. Она плачет, понимает Бэкхён, или, возможно, дело лишь в дыме.

— Прости меня, — произносит она, когда в её лёгких собирается достаточно воздуха. — Это моя вина. Я подвергла всех вас опасности.

Нет, она неправа. Это сделал Бэкхён. Они знали друг друга, эта Кумихо и Сонми, и это он сказал ей, что он сын Сонми. В какой-то степени это он привёл её к их дому. Это его вина.

Он мотает головой.

— Всё позади, мам, не беспокойся. Она ушла. Она больше не сможет причинить нам вреда.

— Она причинит, — говорит Сонми слабым голосом. — Она не остановится. Она заполучила обратно лишь половину своей силы, и если она получит другую половину, я не знаю, что она может сделать… Мне нужно позвонить Гарюн, мне нужно их предупредить… Она пойдёт туда. Мне нужно...

Ей не хватает воздуха, её зрачки расширены, и она давится своими собственными словами. Бэкхён успокаивающе гладит её по спине.

— Позже, сперва нам надо убедиться, что ты в порядке.

Она выглядит так, будто хочет отругать его, но в конце концов она просто откашливается ещё раз, пытаясь оставаться в сознании. Бэкхён снимает с себя пальто и накидывает его ей на плечи. Дезориентация, респираторный дистресс. Она надышалась дымом, но у неё стабильный пульс, хоть и слабый.

Им просто нужно присесть и дождаться пожарных, так что он прижимает её к своей груди и смотрит на дом, их дом, который медленно исчезает в струях дыма.

И в этот момент он замечает лисицу.

Хунни

что случилось

никто мне ничего не говорит мне страшно

[Отправлено: 08:01, 24.01.2018]

Пожар, должно быть, начался в гостиной. Сперва он поглотил разрисованные вручную перегородки, коллекцию инструментов, на которых любила играть Сонми — каягым и старый чангу, на которых они с Бэкхёном играли меньше суток назад, хоть это и кажется целой вечностью — затем бумажные двери, деревянные полы, тяжёлые брёвна потолка. Бэкхён прикрывает свой рот с помощью пальто, обегает дом и ударяет плечом в окно комнаты своих родителей. Закалённое стекло сотрясается от натиска, но не поддаётся, и Бэкхён стонет от боли.

Окно обжигает. Бэкхён видит, как дым внутри сгущается у потолка, заслоняя собой стекла и пытаясь просочиться сквозь малейшие отверстия. Конструкция долго не выдержит, понимает он и снова и снова наваливается на окно, пока на нём не начинают появляться первые трещины.

Когда стекло наконец поддаётся, Бэкхён закатывается внутрь и приземляется на ковёр из острых осколков, которые он только что создал. Они режут его ладони, но жар причиняет бо́льшую боль. Высокие языки пламени мимолётно касаются двери из бумаги и тонкой древесины, и она исчезает, оставляя вместо себя лишь огонь.

Он бросает взгляд на открытое окно, размышляя, как скоро пламя настигнет гардероб, полный драгоценных легковоспламеняющихся шёлковых халатов, которые Сонми собирала веками, и затем переметнётся на балки. Если они упадут, ему конец, потому что окно — его единственный путь к побегу.

Лисица ожидает его у туалетного столика его матери. Она стоит в окружении огня, совершенно беззаботно, и смотрит на него. Убеждённый, что это мираж, иллюзия, сотканная из дыма, Бэкхён моргает, мотает головой, но когда он открывает глаза снова, лисица всё ещё здесь.

Она меньше, чем представлял себе Бэкхён. Он никогда в жизни не видел настоящей лисы — не то чтобы эта лиса, возникшая из ниоткуда посреди горящего дома, настоящая — но он видел множество раз, как Минсок, Сыльги и Сехун принимали своё животное обличие. Он повидал много Кумихо и несколько менее могущественных лисьих духов, и все они были большими и стройными, с величественными хвостами, мягким мехом и блестящими глазами. Однако эта лиса — действительно всего лишь маленькая лисица с мехом цвета меди, потрёпанным хвостом и большими оранжевыми глазами.

Выглядя невероятно реалистичной, она прислонилась к туалетному столику и глядит на Бэкхёна, наклонив голову набок, как это делает Сонми, когда демонстрирует любопытство и лёгкое изумление. Она трётся о выдвижной ящик, смотря при этом на Бэкхёна, и он думает, что, должно быть, он всё-таки сошёл с ума. Вероятно, это просто какой-то побочный эффект того, что та Кумихо сотворила с ним вчера, когда распахнула его сердце — он уверен, что дело в ней, раз он теперь каким-то образом может видеть магию и призрачных лис — но он почему-то доверяет этой лисице. Он доверился ей с момента, как впервые увидел её и решил последовать за ней в горящий дом, как зачарованный.

Лисица снова указывает на туалетный столик, и Бэкхён обжигает руки о ящики, открывая их один за другим. Он роется среди шёлковых платков и драгоценных заколок для волос, пока не замечает край большой коробки, засунутой в самую глубь ящика.

— Мы это ищем? — спрашивает он. Он чувствует жар с левой стороны. Пламя достигло гардероба, и он не поворачивается, чтобы посмотреть, как он полыхает, словно факел. У него нет на это времени. Вместо этого он тянет и тянет, пока лакированная коробка не поддаётся. Он бросает её на пол, и она распахивается, разбрасывая повсюду изысканные украшения.

Лисица мотает головой так, будто она в крайней степени оскорблена, что он мог подумать, что горстка золота представляет для неё какой-либо интерес.

Бэкхён слышит шипение и треск над головой и понимает — он слышит, он чует, он чувствует жар на своей коже — что огонь достиг балок.

На мгновение он поворачивается и смотрит на окно — он может успеть, если побежит сейчас — но лисица глядит на него с чем-то похожим на безмолвную настойчивость, так что он продолжает рыскать в ящике, проверяя заднюю стенку пальцами и чувствуя только лишь жар, пока они не натыкаются на что-то холодное, слишком холодное, учитывая, что всё вокруг полыхает. Маленькая деревянная коробочка.

Как только рука Бэкхёна касается её, что-то разносится по нему эхом, словно волна, смывающая все звуки, все ощущения, пока не остаётся лишь Бэкхён и эта маленькая коробочка в его руках, которая реагирует на его прикосновение так, будто ждала его. Она пульсирует в его ладонях, и душа Бэкхёна отвечает ей трепетом, будто на зов. Это похоже на наступление весны после зимы.

Он не ощущает жара, но слышит треск перемычки, ломающейся под натиском огня. Эхо силы, которую он почувствовал, исчезает — его затмило потрескивание огня, пожирающего всё, что стоит у него на пути. Бэкхён собирается уходить, всё ещё крепко держа в руке коробочку, но как только он поднимается, перемычка падает прямо перед ним, преграждая всякий путь к окну. Поднятая обрушением горячая волна дыма и пепла ударяет ему в лицо, и он кашляет, чувствуя, как грязный, обжигающий воздух царапает его лёгкие с каждым вдохом.

Он оглядывается, ища путь наружу, но ничего не видит. Дверь уже стала зияющей огненной дырой, а дом рушится и ссыхается, стены темнеют и съёживаются, потолок осыпается; Бэкхён стоит посреди этой разрухи и ощущает странное спокойствие, пока тьма сгущается в уголках его глаз и воздух ускользает от него. Коробочка, благополучно лежащая в его руке, всё ещё холодна. Она словно якорь в огненной буре, и Бэкхён держится за неё, за это чувство безопасности, за силу, которую она источает. Он пытается не думать о том, что через несколько минут он сгорит заживо.

Краем глаза он еле видит, как рушатся стены, но лисица перепрыгивает языки пламени и подходит к нему. С любопытством и нерешительностью она трётся мордой о его ногу и затем поворачивается к открытой двери.

— Нам туда нельзя, — шепчет Бэкхён, — там огонь!

Лисица слегка прикусывает его ногу, и он это чувствует — она не призрак, не призрак. Бэкхён подскакивает от неожиданности. Она хватается за край его футболки своими зубами и тянет его к двери. Бэкхён прижимает коробочку к груди, к своему сердцу, прикрывает рот рукавом, пытаясь дышать сквозь ткань, и следует за лисицей сквозь полыхающую дыру, которая когда-то была дверью в комнату.

Языки пламени облизывают его лодыжки, его запястья, его лицо. Он слышит запах горящих волос, чувствует жар, чувствует ледяное прикосновение коробочки, охлаждающей его. Он не чувствует никакой боли.

Лисица скулит, призывая его следовать за ней, идти быстрее по кладбищу из руин и огня, которое когда-то было его домом. Тёмный от дыма коридор кажется бесконечным. Бэкхён задерживает дыхание и идёт к главному входу. Он проходит мимо своей комнаты, которая стала печью, растапливаемой манхвой. Чем ближе он ко входу, тем темнее становится всё вокруг. Дым засоряет его лёгкие. И повсюду жарко, до невозможности жарко. Это не причиняет ему боли, но он чувствует слабость, его голова кружится, борясь за пребывание в сознании.

Один шаг, за ним второй. Он концентрирует своё внимание на ленивом покачивании лисьего хвоста. Третий, четвёртый, пятый. Хвосты покачиваются перед ним, разрастаются — сама лисица разрастается. Она сияет, как блестящее серебро, звёзды и луна, и когда она оборачивается, чтобы взглянуть на Бэкхёна, она больше не выглядит реалистичной — она больше похожа на дух, на божество.

Бэкхён протягивает руку, чтобы прикоснуться к ней, убедиться, что она настоящая, схватить её, но лисица исчезает, словно дым сквозь пальцы, и находясь в полном недоумении, он падает прямо перед главным входом, в нескольких шагах от спасения.

Сквозь слёзы, сквозь пелену чёрного дыма он видит всё, что происходит снаружи. Где-то на востоке солнце озарило небо. Пепел вперемешку со снегом медленно оседает во дворе — ветер разносит белые и чёрные снежинки в агонии. И за дымом он снова видит лисицу. Она ждёт его и призывает его идти дальше. Ещё несколько шагов, думает Бэкхён, одно последнее усилие, но когда он пытается подняться, его ноги подкашиваются, и он падает. Он кашляет и кашляет, окутанный пламенем, которое не причиняет ему никакого вреда.

Дом сотрясается в последней попытке устоять. Бэкхён чувствует, как он трещит под натиском огня. Он раскрывает рот, чтобы закричать, что он здесь, что он уже почти снаружи, что он почти выбрался, но снова закашливается, и теперь ему становится тяжело дышать.

От потрясения, усталости и, вероятно, отравления дымом он падает на землю, и вместе с ним выеденный изнутри пламенем дом. Он слышит звук сирен пожарных машин вдали, он слышит голоса, он слышит тихий напев своей матери то ли из воспоминания, то ли из сна. Он закрывает глаза, и всё вокруг погружается во тьму.

В темноте лисица заговаривает с Бэкхёном. У неё нет голоса, но Бэкхён точно знает, чего она хочет. Она не большая и не маленькая, не самец и не самка, она и лиса, и Кумихо, и в то же время ни та ни другая. Это просто магия, и она говорит с Бэкхёном и спрашивает, чего ему хочется больше всего.

— Чего ты хочешь? — спрашивает магия, но Бэкхён утопает в дыме и сомнениях и не может ответить. Пока.

Когда Минсоку и Сыльги, ушибленным и побитым, но всё ещё живым, удаётся вытащить его из-под завалов горящего дома, он находится без сознания. Он приходит в себя несколько часов спустя в свободном номере в гостинице, весь покрытый сажей и грязью, без единого ожога на теле, с маленькой деревянной коробочкой, крепко сжатой в его руках, и небольшой лисицей, сидящей на его животе.

папа

мне только что позвонили из больницы

ты где

[Отправлено: 08:41, 24.01.2018]

Когда дверь открывается, лисица беззвучно исчезает, как будто её здесь никогда и не было, и выглядящий сердитым и побитым Минсок заходит в комнату.

— Посмотрите-ка, кто наконец проснулся, — произносит он в равной степени с издёвкой и облегчением.

На его руках и ключицах синяки и царапины; следы от укусов на его шее стремительно заживают. Он выглядит потрёпанным. Бэкхён пытается подняться, чтобы поздороваться с ним, но падает обратно на кровать со стоном и свистом, раздающимися в его голове. Определённо плохое решение. Ему даже дышать больно.

Минсок нахмуривается и подходит к кровати.

— Не двигайся, идиот. Повезло, что ты ещё жив. О чём, чёрт возьми, ты вообще думал, когда бросился в огонь? Ты мог погибнуть!

Бэкхён хотел бы ответить как-нибудь язвительно, но его горло слишком сильно пересохло, чтобы говорить. Он указывает на кувшин с водой, стоящий на туалетном столике, и Минсок вздыхает, помогает ему подняться и держит его, пока тот пьёт маленькими глотками. Вода действует на его горло, словно бальзам.

— Ты жив, — первое, что говорит Бэкхён, когда к нему возвращается способность говорить без ощущения наждачки в горле. Минсок выглядит поверженным и помятым, но он жив. Достаточно жив, чтобы слегка приулыбнуться.

— Видал я деньки и получше, но, к счастью, у меня есть шанс повидать дни ещё лучше в будущем. Если бы Сыльги появилась хоть на минуту позже, я бы умер. Нам едва удалось отбиться от неё, даже вчетвером.

Бэкхён даже представить себе не может, насколько она, должно быть, сильна. Минсок — никудышный боец, но Сонджэ умён, Йесон стар и опытен, а Сыльги, несмотря на юный возраст, одна из сильнейших Кумихо в Корее. Если все они вчетвером не смогли одолеть эту Кумихо, скорее всего этого не сможет сделать никто. (Не говоря уже об этом жалком подобии Самджокгу, его бывшем парне.)

— Как мы здесь оказались? — спрашивает он, пытаясь облизать губы. Он жестом просит ещё воды, и Минсок даёт её ему. Она помогает хоть немного рассеять красный туман в его голове.

— Мы с Сыльги принесли тебя сюда. Нам удалось вытащить тебя из дома за секунды до того, как он рухнул.

— Она в порядке? А Йесон? А Сонджэ?

— С ними всё хорошо. Ну, они слегка побиты, но жить будут. Йесон отправился обратно в Пусан, Сонджэ — домой к своей девушке, но они вернутся, если нам потребуется их помощь. И в будущем она может нам потребоваться.

— Она правда ушла? — спрашивает Бэкхён, и ему не нужно уточнять, о ком именно он говорит.

Минсок морщится.

— Не думаю, что ей было особо интересно сражаться с нами. Она пришла, чтобы забрать кое-что, и в конечном счёте она это заполучила.

— Свою лисью жемчужину, — произносит шёпотом Бэкхён, и Минсок кивает в удивлении.

— Откуда ты об этом знаешь? — спрашивает он, но Бэкхён с трудом слышит, что он говорит.

Что-то изменилось, и он не может понять что. Но оно здесь, на краю его внимания, едва ощутимое и недостаточно близко, чтобы Бэкхён смог ухватиться за это среди всех одновременно накатывающих на него мыслей, шепчущих в его голове.

Кумихо пришла за своей лисьей жемчужиной, наполненной её силой, но почему она была у Сонми?

И затем он ахает.

— Где мама? — внезапно спрашивает он.

Минсок явно ждал этого вопроса.

— В больнице, — говорит он. — Когда пожарные прибыли, она была ещё в саду, без сознания. Сыльги поехала с ними, чтобы присмотреть за ней, но она ещё не проснулась. Она надышалась дымом, и у неё симптомы гипотермии, но она не в критическом состоянии. Твой отец тоже уже в пути.

— Папа возвращается? — говорит Бэкхён с внезапно накатившим волнением. — Он знает о произошедшем?

— Он знает, что был пожар и что вы, возможно, стали бездомными. Он знает, что никто не пострадал. Ну или типа того. Но нет, он не знает, что дикая Кумихо напала на ваш дом и попыталась всех нас убить. Мы подумали, что будет лучше скрыть от него эту информацию. Твой отец… Ну ты знаешь, любит драматизировать.

Бэкхён откидывается назад на подушку. Он всё ещё едва чувствует свои конечности. Теперь, когда его горло болит уже не так сильно и царапающее ощущение в его лёгких смягчилось, он понимает, насколько устал. Он измучен, каждая конечность его тела превратилась в желе, будто он добежал до другого конца света и обратно. Он пытается подняться, но безуспешно. Ему больно шевелиться.

— Полегче, парень, — говорит Минсок, видя, как он корчится. — Ты только что пережил околосмертный опыт, прекрати перенапрягаться. Честно говоря, нам бы стоило тебя тоже отвезти в больницу, но мы не могли… Было бы трудно объяснить, почему на твоём теле нет ни единого ожога несмотря на то, что ты находился в горящем доме. Что там, чёрт возьми, произошло и что ты там делал?

Бэкхён морщится, пытаясь вспомнить, почему он повёл себя так глупо и вошёл в дом. Кто-то встряхивает мысли в его голове, создавая коктейль из головной боли и крика.

— Слушай, — заговаривает он, внезапно вспоминая нечто похожее на сон. — Вы видели лису, когда нашли меня?

— Лису?

— Да! Там была… лисица. И она попросила меня забрать что-то из дома, поэтому я… Это была просто лиса, поначалу. Настоящее обыкновенное животное. То есть я не знаю, была ли она настоящей. Она казалась мне довольно осязаемой, только вот она вошла прямо в огонь, но затем превратилась в лисий дух. Серебристую лису. Лису с девятью хвостами. Я подумал, что это был либо ты, либо Сыльги, но вы оба рыжие.

Минсок странно смотрит на Бэкхёна, словно он не может понять его до конца.

— Ты никогда не перестанешь меня удивлять, Бён Бэкхён. Ты пошёл за лисой в горящий дом? Ты мог бы сгореть заживо, ты понимаешь это?

— Вроде как понимаю… Не знаю, почему или как я это сделал, — он пытается объясниться, но это ничего особо не объясняет.

— Ты сказал, лиса была серебристой. Серебристый — цвет Сонми. А золотистый — Суён, — бормочет Минсок. — По крайней мере, так я слышал когда-то давно.

— Суён? — переспрашивает Бэкхён, слабо припоминая Кумихо из одной из самых страшных историй, которую Минсок рассказывал ему в детстве. — Это тебе не легенда, хён.

Минсок мотает головой и произносит таким несвойственным ему монотонным и звучным голосом:

— Нет, пожалуй, не легенда. Ведь она чуть не убила нас всех несколько часов назад.

От его слов тело Бэкхёна бросает в дрожь.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что ты услышал. Кумихо, с которой мы встретились вчера, это Суён. Та самая Суён, королева Кумихо и всё такое.

С каждым словом он выглядит всё более раздосадованным, но Бэкхён мотает головой.

— Нет, это невозможно. Это ёбанная легенда, хён. Что ещё ты мне скажешь? Что из шкафа вот-вот появится Таджи? Это бред какой-то.

— Суён не была легендой. Она умерла за несколько месяцев до твоего рождения. Или так по крайней мере все думали. Похоже, Самджокгу схалтурил.

Бэкхён слышал историю о Суён от Минсока, и от Йесона, и единожды от Джинёна и Сехуна, но ни разу от своей матери. Если то, что говорит Минсок, правда, и они действительно повстречались с Суён из легенды, они с Сонми, должно быть, знали друг друга, и, судя по тому, что произошло, они разошлись не на лучших условиях.

— Ты хочешь мне сказать, что мы вчера дважды столкнулись с четырёхтысячелетней Кумихо и выжили?

Минсок медленно кивает.

— Я тоже удивлён, но, думаю, нам всем повезло. Когда мы встретились с ней в Сеуле, её силы ещё были слабы, и она даже не смогла одолеть меня. Но вчера ночью мы сильно рисковали.

Бэкхён фыркает. Это сильное преуменьшение.

— Какого чёрта она делала в нашем доме? — спрашивает он. — Откуда у нас её лисья жемчужина?

— Насчёт этого… Думаю, нам нужно поговорить с твоей матерью, как только она проснётся. Но прежде… — Телефон Минсока издаёт звук, он бросает взгляд на сообщение и сразу же начинает кому-то звонить. — Поднимайся и прими душ, хорошо? Вероятно, мы скоро будем выезжать.

Бэкхён коротко кивает, и Минсок исчезает за дверью, нервно держа свой телефон, произнося взволнованным голосом “Алло?”.

Его голос растворяется за закрытой дверью, но звон в голове Бэкхёна остаётся. Он лишь становится настойчивее и громче, пока не срывается некая крышка, и Бэкхён резко начинает чувствовать. Вся магия горы разом набрасывается на него, и он сжимается под её давлением. Несколько минут всё кажется громким, пока его голова каким-то образом не привыкает к этому.

— Что она со мной сделала? — шепчет он.

Он чувствует магию. Он может почти прикоснуться к ней. Он мимолётно думает, сможет ли он теперь пользоваться этой магией. Его пальцы зудят, когда он пытается пошевелить онемелой рукой, и ему требуется некоторое время, чтобы разжать кулак и вспомнить, что вчера произошло — причину, по которой он вошёл в горящий дом.

На его открытой обгоревшей ладони всё ещё лежит маленькая деревянная коробочка.

Хунни

спасибо

сок рассказал мне чот случилсь

я пдумл вы все погибли

мне была так страшно

[Отправлено: 09:04, 24.01.2018]

Бэкхён спешно принимает душ, соскребая последние следы сажи и пепла со своей кожи. Вода настроена на самую низкую температуру, но он едва ощущает это, потому что его кожа всё ещё горит так, будто в ней задержались воспоминания о пожаре. Он отвлечённо растирает своё плечо и бросает беглый взгляд на коробочку на раковине.

Вчера ночью она пульсировала звучной магией, но сегодня она молчит. Остальной мир, напротив, так громогласен. Когда Бэкхён фокусируется, он чувствует тихий гул, исходящий от накрытых снегом деревьев, и отзвуки ударов всех до единой снежинок, покрывающих рябью реальность, о землю. А на ещё более глубоком уровне он чувствует магию, протекающую под его ногами, словно подземная река, эхо дыхания земли. Одномоментно он чувствует всё и сразу ничего, а потом ему снова становится слишком тяжело, и он морщится, отключаясь, пока его усталый мозг не взорвался.

Минсок разложил для него кое-какую чистую одежду: футболку и штаны, которые явно ему велики. Бэкхёну жаловаться не приходится, ведь весь его гардероб стал пеплом и дымом. Он надевает одежду, вытирает свои влажные волосы полотенцем и выглядывает на улицу, где идёт снег. По другую сторону холма, со стороны дома — или того, что раньше им было — тонкая струйка чёрного дыма всё ещё тянется к небу, словно доказательство принесённой жертвы. Остальной мир окутан белизной.

— Мне написала Сыльги! Твоя мать пришла в себя, — кричит ему Минсок из другой комнаты. — Говорят, что она в порядке и её можно навещать! Ты готов?

— Да, — кричит в ответ Бэкхён, хромая ко входу. Он кладёт коробочку себе в карман до того, как её увидит Минсок, и открывает дверь шкафа в поисках обуви.

— На, держи, — говорит Минсок, поднося ему пару кроссовок, обгоревших до неузнаваемости.

— Воу, — Бэкхён тычет в один из них пальцем ноги и удивляется, как он не рассыпался в прах, — а вот моя последняя зарплата. Улетучилась с дымом...

— Всё, что у тебя было, улетучилось с дымом, и по округе бродит безумная убийца из легенд, которая, очевидно, затаила обиду на нашу семью, но ты всё равно беспокоишься об одежде… Погоди, так ты вернулся в дом за одеждой?

— Конечно нет, — говорит Бэкхён самым педантичным тоном, на который только способен.

— В таком случае о чём ты думал?

По правде говоря, Бэкхён не думал. Казалось, будто весь мир обвился вокруг него и затем разжался, говоря ему что делать. Это было немного похоже на тот случай, когда он был ребёнком, и его мать обнаружила его бегающим босиком по снегу у подножья горы, рвущимся в лес, следующим за песней ветра, словно зачарованный. Это инстинкты, как тогда сказала Сонми, и, возможно, именно инстинкт заставил Бэкхёна последовать за лисицей в горящий дом. Мысль об этом пугает его. Он не знает, какие из его решений тогда действительно были его собственными.

— Не то чтобы я думал, — признаётся он. — Но как мне удалось выжить?

— Ты сын Сонми. Вот и думай… Может, у твоей матери наконец найдётся ответ и на этот вопрос.

Может быть. В конечном итоге, Бэкхён стаскивает пару старых ботинок, оставленную рассеянным постояльцем, и выходит за Минсоком на улицу.

— Уверен, что сможешь вести? — спрашивает Минсок, но Бэкхён цокает и садится в водительское кресло.

Ехать недалеко, но он бы скорее доверил руль безрукому, чем Минсоку. Он не то чтобы плохой водитель, но он склонен иногда забывать значение дорожных знаков. Его никогда не штрафовали — плюсы жизни Кумихо — но сегодня Бэкхён не хочет рисковать. Он спешит.

— Это машина Сехуна? — произносит Минсок, когда они выезжают на дорожку, ведущую к воротам. Он указывает на Kia, на которой Бэкхён приехал в Йоджу. Она всё ещё стоит на обочине дороги, ведущей вверх по холму.

— Да. Он так сильно настаивал, чтобы я приехал сюда как можно быстрее. Он буквально пинками заставил меня вернуться домой и узнать, как вы там. Он сказал, что у него плохое предчувствие.

— Конечно у него было плохое предчувствие. Поверить не могу, что я признался ему в любви по телефону. За тысячу лет я ни разу не сделал этого.

Он притворно морщится, но Бэкхён замечает, как его выражение лица одновременно смягчается.

— Почему ты это сделал? — спрашивает он.

— Это всё твой друг Чонин. Мы все должны быть ему благодарны, ведь его предсказание в конце концов правда сбылось.

Предсказания Чонина всегда сбываются, так что ничего удивительного.

— Ты о чём? — спрашивает Бэкхён, когда они проезжают ворота и начинают свой медленный путь к городу по заснеженным холмам.

— Он сказал, что если я хочу что-то сказать, я должен сделать это в течение этого дня, или у меня больше никогда не будет шанса. В конечном итоге, так оно и было. Если бы я не поговорил с Сехуном, он бы не заволновался… Он бы не позвонил тебе… Если бы тебя здесь не было, интересно, сколько бы всего случилось по-другому? Суён, вероятно, убила бы меня до того, как появилась Сыльги. Это предсказание спасло мне жизнь. Ты спас мне жизнь. Хоть я и не знаю, должен я благодарить тебя, себя, Сехуна, твоего друга Чонина или только судьбу. Но я жив, и я благодарен.

Пару минут они едут в тишине, пролезая между грузовиками и ленивыми машинами, которые тащатся по дороге сквозь лёгкий снегопад. Минсок ожидает услышать вопрос, но у Бэкхёна их слишком много, и он не знает, с какого начать.

— Ты сказал, что не знаешь её, эту Кумихо, — произносит он нерешительно, — Суён.

— Я не знал, кто она такая, когда увидел её в Сеуле. То есть я знал о Суён, но никогда с ней не встречался. Сонми старалась держать всех своих друзей подальше от неё и по понятной причине. Как ты мог, наверно, заметить, она немного не в себе, — его голос становится серьёзным, низким и твёрдым, каким Минсок бывает редко. — Ты же помнишь эту историю? В ней всё было правдой. У Суён была… дурная слава среди нашего народа. Веками она оставалась старейшей Кумихо страны, даже старше твоей матери. Она была самой сильной и самой злобной и свирепой. И она всегда была голодна. До крови или магии, человеческой или Кумихо, для неё было всё одно.

— Она убивала и Кумихо? Серьёзно? Но почему? — спрашивает Бэкхён с явным замешательством в голосе.

Он никогда не верил страшным сказкам о жестоких, злых, убивающих всех подряд Кумихо, которые Минсок рассказывал ему в детстве. Он думал, что Минсок просто пугал его или пытался преподать ему урок. В конце концов, сказки и нужны для того, чтобы поучать непослушных детей.

— Наш народ дикий, Бэкхён, — говорил Минсок. — Мы уходим корнями к земле, к закону “побеждает сильнейший”, к законам хищников и жертв, жизни и смерти. Законам суровых зим и до невозможности изнуряющих лет. Будучи лисой, я знал только ловушки, голод и страх. Сейчас многое меняется, но веками мы были не более чем голодными животными, пытавшимися быть чем-то бо́льшим. Иногда мы терпели неудачу, иногда добивались успеха.

Бэкхён никогда не верил ему, пока монстр из сказки не напал на его семью и не поджёг его дом.

— Суён убивала тех, кого считала слишком слабыми, как я слышал, — продолжает Минсок. — Поэтому… твоя мать никогда не позволяла мне встречаться с ней. Сыльги встретилась с ней однажды, и она не позабыла страх, который она ощутила. Сейчас я немного понимаю это чувство.

Он поднимает взгляд и смотрит на Бэкхёна. Он выглядит усталым, юным и старым одновременно.

— Если бы я знал, я бы схватил тебя и убежал как можно дальше. И я бы предупредил твою мать. Но я не знал, что она всё ещё жива, никто не знал. Думаю, Сонми тоже не знала.

Суён потерпела поражение, утратила свои силы. Она чуть не умерла. Теперь Бэкхён понимает, что в её глазах действительно чувствовался голод; в её когтях, в том, как она рыскала в грудной клетке Бэкхёна в поисках источника его магии.

Он сбавляет скорость, когда они приближаются к жилому району. До больницы осталось не так далеко, но ленивое утреннее движение на дороге замедляет их. Когда они останавливаются на перекрёстке, он поворачивается к Минсоку с готовностью продолжить свой допрос.

— Так тот Самджокгу, что убил её, был дедушкой Чанёля?

Имя Чанёля случайно соскакивает с губ Бэкхёна, и он слишком встревожен, чтобы это осознать. Разве она не сказала, что хочет отомстить? Она сказала, что Чанёль глуп, прям как Бэкхён. Она сказала, что они оба умрут.

У Бэкхёна всё болит. В Кумихо, с которой они повстречались в Сеуле, было достаточно жизни, чтобы расцарапать его душу своими ногтями и пообещать отомстить. Но недостаточно, чтобы одолеть Минсока. В то же время Кумихо, которая нагрянула в Йоджу, была такой сильной, что Минсок и Сыльги вместе с двумя другими Кумихо еле смогли отбиться от неё. И это не имеет никакого смысла, потому что четырёхтысячелетняя Кумихо должна быть ещё сильнее, невероятно сильной. Непобедимой. Как только это удалось дедушке Чанёля?

Минсок кивает.

— Да, это произошло до твоего рождения, до того, как Сонми стала человеком. Они… Конечно твоя мать и Суён знали друг друга. Их можно было бы даже назвать друзьями, если бы Суён могла иметь друзей.

Он выглядывает в окно, демонстрируя свой явный дискомфорт от этого разговора. Хоть Минсок и лиса, но ему слишком плохо даётся ложь. Это всегда было его проклятием. И проклятием Бэкхёна, потому что он перенял свою собственную чистую невинность от Минсока. (Бэкхён не лжёт. Он скрывает. Это разные вещи. Должно быть.)

— О да, они, похоже, были замечательными друзьями, — бормочет Бэкхён, когда наконец замечает больницу. — Ведь она… ну ты знаешь… подожгла наш дом. И попыталась убить её, тебя и даже меня.

— Уже язвишь?

Бэкхён пожимает плечами и с нахмуренными бровями начинает парковаться. Сосредоточиться, ему нужно сосредоточиться. Что-то ускользает от его внимания, что-то очень важное.

— Как она стала такой сильной? Она не была настолько сильной, когда мы встретили её. Нет, погоди, — Бэкхён мотает головой, — правильнее спросить, почему она не мертва?

— Думаю, на этот вопрос придётся ответить Сонми, — говорит Минсок, закрывая машину. Он кивает в сторону Бэкхёна. — Готов?

Они не успевают отойти, как позади них раздаётся знакомый голос.

— Поверить не могу, что я уехал на три дня, и кто-то поджёг наш дом!

Бэкхён оборачивается и тут же улыбается, чувствуя, как огромный камень сваливается с его души.

— Пап! Я так рад, что ты здесь, ты не представляешь.

папа

Жду вас на больничной парковке

Сектор С

[Отправлено: 10:11, 24.01.2018]

Бён Джэхвану достаточно одного взгляда на своего сына, чтобы поморщить нос в присущей ему манере и заявить, что им всем нужно позавтракать.

— Технически, мне не нужно, — пытается возразить Минсок, но Джэхван хватает их под руки, решительно ведёт их обоих к маленькой Lotteria, зажатой в переулке за больницей, и заказывает жареного цыпленка, картошку фри и воду.

Когда Минсок пытается донести, что они слегка торопятся, Джэхван бросает ему сердитый взгляд и придвигает к нему еду. Минсок безмолвно принимает её, потому что, несмотря на то, что он является тысячелетним лисьим духом, он ещё и души не чает в муже Сонми, чуть ли не грани влюблённости. Технически, он мог бы сломать Джэхвана пополам, просто взмахнув ресницами, но этот человек, которому удалось соблазнить его Сонми-нуну, всегда до смешного пугал и смущал его, так что ему остается только кивать, заикаться и делать всё, что Джэхван говорит.

Джэхван обсасывает жареное крылышко и смотрит на Минсока и Бэкхёна. На нём всё ещё его рабочий костюм, который немного жмёт на его округлом животе. Он слишком светлый и дорогой и смотрится неуместно как в этом маленьком, пышущем жиром общепите, так и на нём. Джэхван выглядит так, будто его обернули в подарочную упаковку — настолько его нынешний вид контрастирует с его обычной одеждой фермера и соломенными шляпами. Бэкхён бы посмеялся над ним, если бы ситуация не была такой напряжённой. Как он это сделал в день его отъезда на какую-то ярмарку в Чолладо.

— Я так понимаю, никто не собирается мне рассказывать, что произошло, — он делает драматическую паузу, — за те три дня, что меня не было дома?

— Это долгая история? — вступает Бэкхён, и его папа засовывает картошку себе в рот.

— Я не прошу давать мне правдивый ответ, Бэкхён. Это риторический вопрос. И даже если бы мне нужен был ответ, то ты, сын мой, был бы последним человеком, к которому я бы обратился, так как у тебя явно нет склонности к ясности. Уж я-то знаю, это я тебя сотворил.

— Мама тоже в этом участвовала, — тихо говорит Бэкхён, но его отец всё равно слышит.

— Не говори со мной об этой мерзкой женщине. Три дня, Бэкхён, я оставил её одну на три дня. Ты был дома, когда это произошло?

— Эм, нет...

— Видишь? Её и на тридцать минут нельзя оставить одну. Иногда я думаю, как она выживала сама все эти… — К счастью, он затихает, пока весь район не узнал, что его жене две тысячи лет.

Привыкший к горячим спорам своих родителей Бэкхён доедает свои крылышки и принимается за крылышки Минсока — он всё равно не нуждается в пище. Он ест, пока еда не заканчивается, и затем смотрит на меню умоляющим взглядом, пока его отец не покупает ещё. Он не знает, откуда у него этот голод, он даже не знал, что был голоден, пока не увидел еду. Но теперь ему кажется, будто в его желудке открылась бездонная дыра, и сколько бы он не ел, он не чувствует насыщения.

— Ладно, думаю, хватит тебе. Хотя ты ещё выглядишь немного бледным. Но, может, это из-за шока.

Бэкхён кивает.

— Вчера я был близок к смерти слишком много раз, так что это наверняка шок.

— Надо же, ты пережил невероятные беды, сын мой. Я горжусь тобой.

Они оплачивают счёт и идут обратно к больнице, забираясь поглубже в свои куртки, когда ветер бросает в них крохотные белые снежинки. Бэкхён всё ещё голоден, но набить желудок хоть чем-то помогло ему по крайней мере обрести некую ясность ума.

В приёмной они встречают Сыльги, которая хмуро смотрит на медсестру, пытающуюся убедить её, что ей нужно поставить капельницу. Она выглядит слишком усталой, чтобы использовать свой легендарный шарм, и лишь улыбается с облегчением, когда замечает их.

— Видите? Я не сбежала из отделения, я пришла, чтобы навестить пациента, — объясняет она, вероятно, в шестой раз.

— Девушка, вы слишком бледны. Давайте я позову врача Пак, чтобы он осмотрел вас...

Они все обмениваются встревоженными взглядами. Они не очень-то хотели бы знать, что практикующий врач может сказать по поводу состояния здоровья Сыльги, учитывая, что это даже не её настоящее тело, а просто волшебная проекция, которую она использует, чтобы взаимодействовать с людьми.

Джэхван спешит встать между Сыльги и медсестрой и демонстрирует ей ослепительную улыбку.

— Не переживайте, госпожа… — он прищуривает глаза, чтобы прочитать имя на её бейджике, — Со. Мы признательны за вашу приверженность работе, но Сыльги правда не пациент. Они прибыла вместе с женщиной, которая пострадала при пожаре у себя дома, несколько часов назад.

Медсестра подозрительно кивает, бросает ещё один обеспокоенный взгляд на Сыльги и ещё более обеспокоенный взгляд на Бэкхёна и Минсока и затем отступает.

— Если что, я буду в этом кабинете, — говорит она.

— Спасибо, оппа, — восклицает Сыльги, беря его под руку. Если Минсок краснеет, заикается и притворяется, что с ним всё хорошо, то Сыльги никогда не пыталась скрывать свою симпатию к мужу Сонми. — Мой рыцарь в сияющих доспехах.

Он смеётся и треплет её по волосам, и Бэкхён готов поклясться, что на мгновение он замечает намёк на вишнёвые лисьи уши под его ладонью.

— Держи себя в руках, — бормочет он, но Сыльги смотрит на него так, будто он не в себе.

— Ты о чём?

— Третий этаж, первая палата слева, — говорит Джэхван, делая щелчок пальцами, чтобы привлечь внимание Бэкхёна. — Ты без труда её найдёшь.

— Ты не пойдёшь? — спрашивает он в некотором замешательстве.

— О нет. Думаю, она хочет поговорить с тобой наедине. Кроме того, я зол на неё. До того, как вы приехали, она одаривала меня грозными взглядами в духе “ты просто презренный человечишка, будь благодарен за то, что я люблю твою жалкую сущность”. Пусть дуется. Мы с Минсоком и Сыльги пойдём в Paris Baguette на другой стороне улицы и попробуем все виды хлеба, какие только найдём, что скажете?

Сыльги ударяет в ладоши и улыбается, а Минсок мотает своими хвостами, своими внезапно очень видимыми хвостами, прямо здесь, посреди больничной приёмной у всех на виду. Бэкхён бегло оглядывается по сторонам, высматривая какую-либо реакцию на лицах людей, но, кажется, никто ничего не заметил; никто, кроме него. Никто и не мог заметить. Ведь даже будучи уставшим, Минсок всегда отлично скрывал свою сверхъестественную природу.

— Увидимся позже, Хённи, — говорит Сыльги, подёргивая своими рыжими ушами.

У Бэкхёна начинает воротить в животе, когда он понимает, что видит их, потому что теперь он способен видеть магию. Никто больше не видит её хвосты, её уши, её магию, слабо сияющую в её груди, словно цветок, сотканный из красного света.

И в этот момент что-то отвлекает его внимание. Лисица, маленькая рыжая лисица, которую он видел ранее утром. Сидит на плиточном полу больницы. Единственная неподвижная фигура в помещении, где все носятся туда-сюда. Они смотрят друг на друга с минуту, пока перед ней не оказывается тележка, и когда она уезжает, маленькая лисица уже исчезла. На её месте возникает гигантская серебристая лиса, которая вглядывается в Бэкхёна своими янтарными глазами и затем оборачивается и исчезает на лестнице за углом. Бэкхён следует за розовым отблеском её хвостов вглубь коридора и вверх по лестнице, три этажа, и он даже не осознаёт, куда ведёт его лиса, пока она внезапно не исчезает и он оказывается посреди пустого коридора, в котором сильно разит антисептиком и тишиной.

Перед ним, на двери первой палаты слева написано “Бён Сонми”. В его кармане маленькая деревянная коробочка кажется тяжелее, чем она есть. Он вздыхает. Он стучится.

— Заходи, Хённи, — доносится приглушённый голос из палаты.

Он заходит.

кимчому

с тобой все ок?

чонин сказал что у тебя произошел пожар

[Отправлено: 11:36, 24.01.2018]

В палате всё слишком бело. Белые стены и постельное бельё. Белый снег падает с белого неба за широким окном, которое занимает почти всю стену напротив Бэкхёна, наполняя палату призрычным белыми светом. На мгновение чёрные волосы Сонми и её красные губы — единственные пятна цвета в глазах Бэкхёна, словно минималистичные точные мазки кисти на белом холсте.

Сонми дуется. Конечно она дуется, думает Бэкхён, и на его лице отражается веселье, которое расслабляет его стиснутую со вчерашней ночи челюсть. Муж и сын Сонми — единственные люди, которые могут заставить эту двухтысячелетнюю богиню, живущую среди смертных, дуться. Они же единственные люди, которые могут её успокоить, и Бэкхён неожиданно для себя улыбается ей в инстинктивной попытке утихомирить её гнев.

— Он не придёт, да? — спрашивает она, двигаясь, чтобы освободить место для Бэкхёна.

— Он пошёл в PariBa с Сыльги и Минсоком. Сказал, что даст тебе время подуться.

— Я не дуюсь, — говорит она, надуваясь ещё сильнее. — Проходи, закрой дверь. Быстрее.

Зайдя в палату, он чувствует себя сюрреалистично: будто он единственная трёхмерная фигура внутри картины. Сонми улыбается ему, поглаживает место рядом с собой на койке. На другой стороне её лица расцветает фиолетовый синяк, который Бэкхён раньше не видел.

— Сотрясение, — говорит она, замечая направление его взгляда. — И отравление дымом. Они попытаются задержать меня здесь на пару дней, но я хочу выписаться сегодня. Твой отец не был этому рад.

— Слышал, — тихо произносит Бэкхён голосом, едва перекрывающим монотонное “бип-бип” аппаратов рядом с койкой. — Думаю, он пытался это скрыть, но он выглядел очень взволнованным.

Она берёт его за руку. Её рука теплая.

— Почему вы поругались? — спрашивает Бэкхён, не желая говорить о лисице, маленькой коробочке, о Суён, и Сонми, и Самджокгу.

Он хочет, чтобы они просто пошли домой, все они, он, и Сонми, и Джэхван, и может даже Минсок с Сыльги, и она бы приготовила своё лучшее рагу из кимчхи, и всё было бы хорошо. Они бы притворились идеальной семьёй. Он знает, что это невозможно. Дом сгорел, и они все чуть не погибли, так или иначе, но то, что главным источником переживаний Сонми есть и всегда будет её муж, служит утешением.

— Этот мерзкий мужчина, — говорит она и снова дуется в полную силу, но в её голосе также присутствует некий жар, будто каждое слово сияет изнутри. Она не знает, что он использовал эти же самые слова, когда говорил о ней, но Бэкхён знает, и это заставляет его улыбнуться. — Он не хочет воспользоваться моими деньгами, чтобы заново отстроить дом. Я предложила, и он сразу же отказался. У меня денег больше, чем у этих чеболей в утренних сериалах, которые Минсок так любит, но нет! Он хочет заработать деньги своим потом и кровью.

О, старый-добрый спор о деньгах. Он случается у них не менее раза в неделю. Сыльги однажды рассказала Бэкхёну, что впервые он случился у них даже ещё до того, как они стали встречаться, когда Джэхван был просто бедным фермером и едва мог позволить себе угостить Сонми ужином. (Сехун однажды сказал, что она, вероятно, думала, что на ужин будет он, и они с Бэкхёном поссорились из-за этого на несколько недель, а когда Джэхван узнал об этом, он просто громко рассмеялся. Такой вот он, Бён Джэхван: много слов и раскатистый смех.)

— Разве это не мило, что он хочет сам обеспечивать тебя? Мне кажется, это довольно романтично, мам.

На мгновение выражение её лица смягчается, но затем снова искажается.

— Не когда мы не можем наслаждаться комфортной жизнью, просто чтобы он смог что-то себе доказать. Не то чтобы ему это нужно. Я выбрала его. Разве ему недостаточно уже того, что он овладел моей любовью и уважением?

Бэкхён даёт ей выговориться, прекрасно зная, что лучше не прерывать её тирады. Сонми никто не прерывал на протяжении тысяч лет.

— Я потратила половину вечности на то, чтобы стать человеком, не для того, чтобы прожить свою короткую человеческую жизнь в бедности. И это после того, как я заранее подготовилась.

Она дуется. Снова. Она человек. Это видно в морщинах по краям её рта, в её первых седых волосах, в очках, которые она носит в сумке, чтобы читать состав на этикетках в супермаркете. Она до боли человечна.

— Почему ты захотела стать человеком? — спрашивает Бэкхён. Звучит глупо, если подумать, но он никогда не задавал этот вопрос. — Как ты к этому пришла?

Она смотрит на свою ладонь. Её губы ещё сжаты, и судя по выражению лица, она где-то очень-очень далеко.

— А с чего мне не хотеть быть человеком? За эту короткую жизнь я ощутила больше, чем за две тысячи лет существования Кумихо. Желание стать человеком — к этому не просто приходишь. Это желание сильнее жизни и смерти, это линия раздела. Это желание определяет всю жизнь Кумихо; оно для нас словно голод, жажда и нехватка воздуха одновременно. Мы проводим тысячу лет, пытаясь понять, как работают люди, чтобы лучше им подражать, чтобы быть больше похожими на них. Покоряя себе правила реальности, чтобы стать ими.

Бэкхён нахмуривается.

— Не совсем понимаю.

— О, Бэкхённи, что есть Кумихо, если не лисы, пытающиеся быть людьми? Всё, вся мудрость, вся сила, которые мы только можем обрести, это лишь средство, но никак не цель. Целью, думаю, является счастье.

— Но Минсок не хочет быть человеком. Сыльги не хочет быть человеком. Разве они не счастливы даже несмотря на то, что они Кумихо?

Сонми улыбается ему, и его хмурое лицо разглаживается.

— Ты упускаешь суть, мой дорогой. Они уже стали людьми. Минсок работает в заповеднике. Он водит машину, ходит в кино, состоит в литературном кружке в Доме культуры. Сыльги пойдёт в университет в шестой раз за свою долгую жизнь, просто потому что ей хочется находиться среди людей. Она всё время переписывается со своими друзьями из группового чата по EXO. Она поедает мороженое и плачет над фильмами о любви. Мне они кажутся достаточно человечными.

— Когда они не убивают людей ради выживания, ты имеешь в виду.

Улыбка сходит с лица Сонми, но она не отступается.

— И когда последний раз кто-то из них кого-то убил? Может ты и не знаешь, но я знаю. Много лет назад. Они вырастили тебя, Бэкхён, они знакомы с моим мужем, они ходили в университет, они завели друзей. Да, они остаются Кумихо, их силы остались при них, и они не хотят их терять, но это не делает их монстрами.

— Я не называл их так.

— Но ты и не считаешь их за людей. Поэтому позволь спросить тебя, сын мой, что определяет человека? У колдунов и колдуний тоже есть магические способности, но разве они не люди? Самджокгу обладает особым инстинктом, чтобы преследовать и убивать наш народ, и разве он не человек? Ты тоже, Хённи, наполовину Кумихо, и разве ты не самый прекрасный человек на свете?

Снег продолжает медленно падать, и кажется, будто время тоже замедлилось. Когда-то, когда он был маленьким мальчиком, Бэкхён пытался ловить снежинки, но они всегда таяли, как только касались его раскрытой ладони. Примерно так он чувствует себя сейчас. Слова тают прежде, чем он может полностью понять их смысл.

— Если тебе не нужно было отказываться от своих сил, чтобы стать человеком, почему ты это сделала?

— Я хотела состариться с твоим папой. Я хотела… жить, не скрываясь. Я хотела быть человеком, не Кумихо. Я хотела иметь сына и быть для него матерью.

— Ты поэтому предала Суён?

Снег всё падает, окрашивая всё в белое. Молчание тоже похоже на белый шум.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Сонми, её слова словно чёрные мазки на белоснежном холсте.

— Я почувствовал, когда вернулся домой. Ощутил момент, когда к ней вернулись её силы. Когда мы встретились с ней в Сеуле, она была слаба и голодна. Ты знала, что она убила двух парней? Если не больше. Она напала и на меня в поисках моей лисьей жемчужины. И я подумал, какой Кумихо нужно столько могущества? Той, у которой его нет вообще. У тебя была половина её лисьей жемчужины, не так ли? За этим она и пришла, — его мать не отрывает от него взгляда, её рот раскрыт в лёгком изумлении. — Я достаточно умён, чтобы понять что к чему, мам.

Она прикрывает рот и нахмуривается.

— Ты действительно умён. Ты же всё-таки мой сын. Всё, что ты сказал, правда, — её глаза наполняются грустью. — Суён… Она сказала мне, что встретила тебя. Ещё она сказала, что сотворила что-то с тобой, намеренно. Каким-то образом ей удалось пробудить твои силы. Она посчитала, что после того, как я приложила столько усилий, чтобы не подпустить магию к своей семье, даже пошла на её убийство, именно она должна погубить моего сына.

Погубила ли она его? Бэкхёну так не кажется. Он не знает, что чувствует. Вчера магия казалась ему цунами, которая накрыла его, затянула в пучину и ударила о скалы. Сегодня магия — это тихое гудение, которое он ощущает краем своего сознания. Он мог бы сфокусироваться на ней, если бы хотел, но она никак не проявляется, кроме как в мелких деталях: ушах Сыльги, хвостах Минсока, маленьких феях, кружащихся в танце со снежинками.

— Это… навсегда? — спрашивает он.

— Да нет. Ты видишь магию не в первый раз. И не в последний. Но любую открывшуюся дверь можно закрыть. Твой новообретённые силы стихнут, если ты это позволишь.

— Что тебе сказала Суён? Что ты сказала ей, что она так набросилась на тебя?

— Не считая того факта, что я предала её много лет назад? Ну, у неё своя жёсткая позиция относительно твоего существования, и у меня был на это жёсткий ответ. Ей не понравилось то, что она услышала.

Синяк на её лице будто темнеет под взглядом Бэкхёна, когда он думает о том, как она его получила.

— Видишь ли, каждая Кумихо постоянно жаждет чего-то, ещё даже до того, как мы понимаем чего именно. Мы жаждем крови, и мы жаждем плоти, жаждем азарта охоты, и в то же время мы жаждем любви, жаждем близости, жаждем доверия, теплоты и жаждем быть человеком. Мы творцы своей судьбы, мы можем выбирать, какому стремлению следовать, мы сами прокладываем свой путь. Но Суён… Думаю, она давно сбилась с пути. Она была потеряна, ещё когда мы повстречались впервые, и она была не менее потерянной прошлой ночью. Отрицая свою человечность, она отрицает само своё существование.

— Ты не зла на неё?

— Зла. Ужасно зла. Она чуть не убила меня и Минсока. Она чуть не убила тебя. Я в ярости. И в то же время мне её жаль. Но сильнее всего чувство страха, которое она вызывает во мне, потому что Суён — монстр, и она не остановится, пока не получит то, чего хочет.

— И чего она хочет?

— Всего.

Мести, конечно. Могущества, уважения. Но прежде всего...

— Где другая половина её лисьей жемчужина, мам?

Сонми выглядывает из окна. Её лицо бело, как снег. Она не отвечает, но ей и не нужно. Бэкхён умён. Он может понять что к чему.

Вы дозвонились по номеру 010-****-****.

Пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала.

[05:28, 24.01.2018]

Бэкхён пытается дозвониться до Чанёля. Несколько раз.

Чанёль не отвечает.

Конечно он не отвечает. Чанёль как всегда идеально выбрал момент. Для своей обиды. Для своей гордыни.

Бэкхён каждый день ненавидит проклятие Самджокгу за то, что оно не даёт им с Чанёлем быть вместе. Но иногда, иногда он ему рад. Если бы не оно, он бы никогда не узнал, каким непримиримым, каким абсолютно бескомпромиссным, мелочным и упрямым может быть Чанёль, когда задеты его чувства. Он как дуб, который отказывается склониться под натиском ветра, а грядёт буря, и он будет вырван с корнями, и он должен об этом знать, но он всё не берёт трубку.

Бэкхён звонит снова.

— Тупой ублюдок, — бормочет он. — Нам нужно их предупредить.

Он думает позвонить Юре, но затем вспоминает, что удалил её телефон в жалкой попытке избавиться от всего, что напоминало ему о Чанёле. (Это и правда было благородное намерение. Только вот ему сперва стоило удалить номер Чанёля.)

— У тебя нет номера их домашнего? — спрашивает он, но Сонми мотает головой.

— Был дома, но он утерян в пожаре вместе со всем остальным.

Бэкхён продолжает звонить, но Сонми мотает головой.

— Это плохой знак, Бэкхён. Она, возможно, уже там, и если это так...

— Это не конец! — кричит он, и медсестра заглядывает в палату, чтобы бросить ему сердитый взгляд. Бэкхён отвечает ей тем же, но Сонми просто вежливо просит её уйти.

— Не устраивай сцену, Бэкхён. Если она уже там, это конец, и мы ничего не можем сделать.

— Нет, — он мотает головой, отказываясь допускать такую возможность. — Мы ещё можем сделать много чего. Нужно сказать Минсоку. Если он даст знать Йесону, он мог бы отправить кого-нибудь из своих. Если они отправятся вместе, они, возможно, смогут остановить её прежде...

— Нет.

— Но-

— Я сказала нет, Бэкхён. Я сказала нет, и это мой окончательный ответ. Я не стану рисковать жизнями своего народа, чтобы остановить её. У меня не только нет на это права, но я и не хочу этого делать. Я уже сделала всё, что от меня зависело. Я поставила на карту всё, что у меня было, чтобы остановить Суён, и это не сработало. Теперь нам нужно в первую очередь позаботиться о собственной безопасности, потому что если ей удастся вернуть себе силы полностью, она вернётся за нами. Как только эти медсёстры отпустят меня, мы уезжаем. Нашего дома больше нет, ничего больше нет. Нас ничто больше не привязывает к этому месту, где она может с лёгкостью нас найти.

— Сбежать? — Голос Бэкхёна звучит язвительнее, чем он хотел бы. В нём звучит даже не злость, а яд, но он ничего не может с этим поделать. Он ничего не может поделать с собой. — Твоё решение в этой ситуации, которую ты создала, это сбежать?

Её ноздри вздымаются, а глаза прищуриваются.

— О, так это я создала эту ситуацию? Двадцать пять лет назад нас было трое. И сегодня я заплатила свою цену. Моего дома больше нет, моей семье угрожали и причинили вред. Мы все подвергли свои жизни опасности. Пусть Самджокгу разбирается с этим, Бэкхён. Пусть разбираются колдуны и колдуньи. Разве мы уже не достаточно сделали, чтобы попытаться её остановить? Теперь это ответственность Самджокгу, не наша, и уж тем более не твоя.

— Но Чанёль — Самджокгу! — кричит Бэкхён, и в этот раз его уже не волнует, насколько он громок. — У тебя что, нет ни крупицы стыда? Ты же знаешь его! Ты кормила его! Ты учила его игре на гитаре, ты не можешь просто...

— Да, всё так, и я люблю Чанёля, но он не мой сын. Ты мой сын, и ты будешь делать то, что я тебе говорю!

Когда Бэкхён смотрит на неё, он уже не видит свою мать с её усталой улыбкой и перепадами настроения такими же сильными и капризными, как апрельский дождь; он не видит прекрасную женщину, которая научила его игре на каягыме и чангу. Сейчас он видит Сонми из Йоджу, двухтысячелетнюю Кумихо, которая не привыкла к тому, чтобы её перебивали или чтобы ей перечили.

Но Бэкхён никто иной, как сын Сонми, единственный, кто может заставить её смеяться, единственный, кто может её так разозлить.

— Ты струсила, — произносит он, и её ранят не сами слова, а их категоричность; то, что он верит в это, так же сильно, как когда-то верил в неё.

Она бы дала ему пощёчину, если бы могла. Он чувствует, как подскочили её жизненные показатели, благодаря как аппарату, измеряющему её пульс, так и магии в воздухе. Сейчас она человек, она отказалась от своих сил, но магия ещё осталась в её хрупких человеческих костях, на её мягкой человеческой коже, словно серебрящийся огонь. На мгновение перед Бэкхёном предстает Кумихо, которой она когда-то была: тихая, осторожная и надёжная. Может, Суён и была королевой, но все Кумихо Кореи выбрали в качестве своего лидера Сонми. И Сонми защищала их. В конце концов она была той, что свергла деспотичную королеву с трона, и она сделала это ради них. (И ради него.)

— Я защищала мой народ на протяжении тысячелетий, и мы выжили, — говорит она; в её глазах бушует шторм, её губы алые и сжаты от злости. — Мы все выжили. Я предала свою подругу, свою сестру, я поставила на карту свою жизнь, чтобы сохранить жизнь народу, который любила, а что сделал ты, Бэкхён? У тебя нет права судить меня!

— Я расстался с Чанёлем, потому что я твой сын, — бросает он в ответ, желая, чтобы каждое слово обожгло её так же сильно, как его. — Я сделал это ради тебя! Ради нас. И я любил его. Он делал меня счастливым. Мне кажется, я ни разу не смог почувствовать себя счастливым с тех пор, как сделал это. Но ты сказала мне, что так будет лучше для всех, и для меня, и для него, и я сделал это.

Он сделал это и обрёк их обоих на несчастье. Но он всё же сделал это, потому что его учили слепо доверять своей матери и делать всё, что она скажет, верить всему, что она говорит. Я Кумихо? Ладно. Переезжаем в Сеул? Хорошо. Подружиться с соседским ребёнком? Да запросто, мам. Забыть о Пак Чанёле, если сможешь? Ну, “если” тут же не просто так. Бэкхён не смог, но он старался. Он всегда старался изо всех сил ради своей матери, но это… На это он не может пойти, даже ради неё.

— Она убьёт его, — произносит он дрожащим голосом. Она так и сказала ему, когда они встретились в Сеуле, она сказала, что убьёт его. — И я не могу этого допустить. Я не буду стоять здесь, пока Чанёль умирает из-за того, что тебе слишком сильно нравится построенный тобой идеальный мирок, чтобы думать о том, чего хочу я. А я хочу быть с ним! Я хотел быть с ним раньше, я хочу быть с ним и сейчас. И я готов сразиться в этой битве в одиночку, если потребуется.

Он ждёт пока она скажет что-нибудь, что угодно. Не то чтобы ему нужно её одобрение — всё равно он уже принял решение. Ему просто нужно какое-то подтверждение, что она услышала его, прежде чем он уйдёт.

Сонми лишь вздыхает и скрещивает руки на груди.

— Тогда иди. Иди к своей собственной смерти.

— Может я её и найду, — говорит он, захлопывая за собой дверь.

Спускаясь по лестнице, он отправляет Чанёлю сообщение и уже просчитывает, как быстро он сможет добраться до Андона на машине. Он перепрыгивает через последние три ступени и мчится к парковке, где его внезапно хватают за воротник рубашки и одёргивают от машины.

Он оборачивается и встречается взглядом с Сыльги.

— О, ты же не думал, что она вот так просто позволит тебе уйти?

Да блядь.

От: сок-хённим

Кому: доли

я займусь этим

увидимся позже

♥

[Отправлено: 12:52, 24.01.2018]

— Да, думаю, через несколько часов. Ты тоже береги себя.

Голос Сыльги еле слышен из-за двери, её слова слишком тихие, чтобы разобрать. Она разговаривает с Йесоном, который в Пусане, а до него она говорила с Суд­жи и Джи­ын, с матерью Бэкхёна и Минсоком. Они решают, что делать, но Бэкхён готов поспорить, что в их планы совсем не входит предпринять что-нибудь, чтобы остановить Суён. Кучка грёбанных трусов.

Он перестаёт подслушивать и облокачивается о дверь, съезжая по ней вниз на тёплый пол. Радостные лица Бэкхи и Чанён — любимых певицы и рэпершы Сыльги из популярной женской группы — лучезарно улыбаются ему со стены, будто насмехаясь над ситуацией, в которой он оказался.

Он бы выбрался через окно, но Сыльги заперла его в своей комнате, где нет балкона и пожарной лестницы. Прыжок с шестого этажа в пустоту навстречу жёсткому асфальту — это слишком даже для кого-то столь отчаявшегося, как Бэкхён.

Если бы только вместо неё был Минсок. С ним бы было так просто. Не то чтобы Сыльги не любит Бэкхёна, но Минсок слишком мягок, слишком слаб, чтобы сказать Бэкхёну “нет” на шестой или седьмой раз. Сыльги не стала с ним больше разговаривать после третьего. Она привезла его к себе домой, заперла в своей комнате и сказала сидеть тихо и ждать.

— Минсок поедет в Йоджу, чтобы забрать оставшиеся вещи и закрыть гостиницу, — сказала она по дороге в её квартиру. — Как только твою маму выпишут, мы все уедем в Пусан и какое-то время побудем у Йесона.

Не то чтобы он не пытался сбежать. Поначалу он кричал, и колотил дверь, и грозился вызвать полицию.

— Отпусти меня. Ты не можешь меня здесь держать.

— Могу и буду, Бэкхённи. Попытаешься позвать на помощь, и я зачарую любого возникшего передо мной человека так, что он будет думать, что ничего не слышал. Попытаешься сбежать, и я поймаю тебя и верну обратно, так что избавь нас обоих от этих хлопот. Но можешь пользоваться телефоном, — сказала она, и её взгляд смягчился. — Продолжай звонить Чанёлю. Надеюсь, он ответит. Он мне нравился.

Он ей нравился. Конечно. Ровно так же, как чьё-то домашнее животное, с которым она встречалась лишь однажды, или яркий цветок, который она увидела по дороге домой. В отличие от Бэкхёна, ей плевать на Чанёля. Сыльги заботится только о своей семье, и она сделает всё, чтобы её защитить. Этому она научилась у Сонми.

Бэкхён закрывает глаза и отправляет ещё одно смс Чанёлю. Конечно, ответа он не получает. Оно даже не прочитано. Он пишет Сехуну несмотря на то, что тот ничего не может сделать. Во-первых, он в Сеуле, во-вторых, Сыльги убила бы его в секунду, и в-третьих, Сехун бы сделал то, что сказала Сонми. Не считая Суён, в Корее нет Кумихо, которая бы не повиновалась Сонми.

Бэкхён издаёт раздосадованное рычание и пинает стену. Сыльги ругается на него из другой комнаты.

Возможно, где-то на другом конце страны Чанёль находится на грани смерти. Может, он уже мёртв, а Бэкхён застрял в этой комнате и не может ничего сделать. Нет, обращается он к своему разуму, Чанёль не мог умереть. Бэкхён бы это понял. Он не знает, как и почему он должен знать такие вещи о Чанёле, но он бы понял. Если он во что-то и верит в этом мире, то это связь между ним и Чанёлем. Он бы понял.

Но это ничего не меняет. Если этого ещё не произошло, это может произойти в любой момент, и у Бэкхёна нет никакой возможности это предотвратить.

В порыве гнева он ударяется головой о дверь и закрывает глаза. Где-то в квартире Сыльги включала телевизор. Об их доме говорят на местном телеканале. “В гостинице в горах Йоджу произошёл пожар. Пострадавших нет. Вероятно, дело в проводке. Вся территория была эвакуирована.”

Слова становятся всё дальше и дальше, растворяются в трансе. В темноте за своими прикрытыми веками Бэкхён ощущает магию, окутывающую весь город. Сила Сыльги ярко горит в соседней комнате, и где-то неподалёку он ощущает Минсока и блёклый свет… возможно, парочки колдуний?

Его мать сказала, что это временно. Он не знает, хочет ли он, чтобы это было так. Когда он был младше, ему нравилась мысль о том, что он мог унаследовать хотя бы частичку её магии, и теперь когда она у него есть, он не знает, хорошо это или плохо. Ему больно от её использования, она как будто расцарапывает его грудь, выедает его изнутри, изнуряя и изматывая его, изнашивая его. Но она также заставляет его чувствовать себя в безопасности. Утратить её, размышляет он, возможно, будет всё равно что ослепнуть. Как он может вернуться к тому, как было прежде, когда вокруг него теперь есть весь этот мир?

У него пока не получается её контролировать. Всё, что он знает, так это то, что с прошлой ночи его то затягивало в водоворот магии, то выбрасывало из него, и это ощущалось так ясно, что временами казалось, будто магия действительно прикасается к нему, тянет его за руку, лижет его запястье… Лижет?

От неожиданности он открывает глаза и видит маленькую лисицу.

Снова лисицу, не Кумихо. Немного запачканную, с сухими листьями на брюхе и грязью на лапах. Она смотрит на Бэкхёна почти с вызовом.

— А, это ты, — произносит он.

А что ещё он может сказать лисице, которая преследует его с прошлой ночи? Он наклоняется вперёд, чтобы погладить её рукой, пытаясь наладить контакт, но лисица уворачивается от его ладони, не желая, чтобы её трогали. Она кажется настоящей. Она казалась настоящей и прошлой ночью — она прикасалась к нему, увела его от опасности — и этим утром, но Бэкхён знает, что она ненастоящая. Она не может быть настоящей. Никто в больнице не видел её, не так ли?

— Это ещё не значит, что она ненастоящая, — говорит Бэкхён главным образом самому себе. — Магия не перестаёт существовать от того, что люди её не видят.

Уши лисицы подёргиваются в знак некоего согласия, или, возможно, она вообще не слушала его бормотание, потому что она уносится на другую сторону комнаты и начинает обнюхивать постеры Сыльги.

— Ты пришла, чтобы помочь мне или поиздеваться? — спрашивает Бэкхён в порыве раздражения, и в этот момент лисица сокращает дистанцию между ними и запрыгивает ему на грудь. Он пытается издать звук, но его удушает вес на груди, и Бэкхён лишь делает тяжёлый выдох и откидывает голову назад с ударом о дверь.

Сыльги говорит ему прекратить, но он её не слушает. Бэкхён морщась открывает глаза и обнаруживает лисицу прямо перед лицом, так близко, что её шерсть щекочет его щёки.

От неё пахнет лесом, горами, влажной землёй, мускусом и туманом. Она долго смотрит в глаза Бэкхёна. У неё самой глаза оранжевые, словно солнечный свет, проходящий сквозь осенние листья, и в них такая, такая глубина, что не похоже, будто он смотрит в глаза животного. Кажется, будто эта лисица его понимает.

Он не знает, как долго он глядит на неё, боясь даже сделать вдох, дабы не рассеять чары. Лисица просто глядит на него в ответ.

И тут Сыльги внезапно что-то роняет на пол — миску или, может, стакан — и оно разбивается, она выругивается, и лисица спрыгивает обратно на пол.

— Воу, я тоже испугался. Ты нашла, что искала? — спрашивает он. — Ты вообще искала что-либо? Ты меня понимаешь?

Лисица наклоняет голову набок, как это делает Сонми, когда что-то не понимает. Как и Бэкхён, который перенял эту привычку у неё.

Затем лисица подходит к нему, принюхивается к его футболке и вцепляется когтями в карман его штанов.

— Здесь, говоришь? — Бэкхён ведётся на её прихоть и роется в просторном кармане, пока его пальцы не натыкаются на маленькую деревянную коробочку.

А, так вот где она была. Он был так сосредоточен на попытках спасти Чанёля, а потом на попытках убедить Сыльги дать ему спасти Чанёля, что забыл об этой коробочке даже после того, как чуть не потерял жизнь, пытаясь её спасти. Он вытаскивает её, и лисица садится перед ним и глядит на неё, будто выжидая.

— Тебе это нужно? Полагаю, это важно, раз ты подвергла мою жизнь опасности, чтобы заполучить её.

Лисица смотрит на него, ждёт, пока до него дойдёт, и параллельно почёсывает свою шею.

— Ты скажешь мне, как спасти Чанёля, если я отдам тебе это? — спрашивает Бэкхён, кладя коробочку на пол между ними.

Лисица прищуривает глаза и толкает коробочку обратно к Бэкхёну.

— Это мне? Ты привела меня к ней, потому что хотела, чтобы она была у меня?

Лисица не может ему ответить, но что ещё Бэкхёну думать?

Он берёт коробочку в руки и пытается открыть её несмотря на то, что знает, что не сможет. Он уже пытался утром и после душа, пока они с Минсоком ждали вестей из больницы. Он пытался, и у него не получилось. Это просто дурацкая коробочка, вроде миниатюрного сундука. На ней нет ни замка, ни замочной скважины, и кажется, будто Бэкхён мог бы открыть её одними только пальцами, но у него не получается.

— Ты обдурила меня, — говорит он лисице. — Ты знаешь, что я не могу её открыть!

Как только он произносит эти слова, он поднимает глаза и понимает, что лисицы больше нет. Она исчезла, пока он игрался с коробочкой. На мгновение он задумывается о том, что только что произошло, и что он, возможно, всё-таки сошёл с ума, и затем дверь распахивается, и облокачивавшийся на неё Бэкхён падает перед ногами Сыльги.

Он морщится.

— Поднимайся, парень, — говорит она. — С тобой кое-кто хочет поговорить.

Она отодвигается в сторону, и за ней оказывается ёрзающая фигура Джэхвана.

— Привет, пап, — говорит он, всё ещё лежа на полу.

Джэхван приветствует его слабым взмахом руки.

— Привет, сынок. У тебя там внизу всё в порядке?

— Возможно. Ведь ты пришёл спасти меня от этой злобной Кумихо?

Джэхван усмехается и заходит в комнату.

От: сок-хённим

Кому: доли

похоже у нас проблема

её здесь нет

[Отправлено: 13:46, 24.01.2018]

— Ты должен помочь мне выбраться отсюда, — произносит Бэкхён, как только дверь захлопывается.

Джэхван не отвечает. Он просто заходит вглубь комнаты и осматривается, молча оглядывая постеры Сыльги с EXO, пока его лицо не расплывается в широкой непринуждённой улыбке.

— Посмотрите-ка, — говорит он. — Я тоже люблю Бэкхи!

— Пап, это важно! Я не могу терять здесь время!

— Я в курсе, Бэкхён, — отвечает он, поворачиваясь к нему и плюхаясь на аккуратно заправленную кровать Сыльги. Она, вероятно, даже не использует её, поскольку Кумихо не нуждаются в сне. — На будущее, я думаю, твоя мать ведёт себя по-идиотски. Если мудрость, приобретаемая за две тысячи лет жизни, выглядит именно так, я не очень-то хочу стареть. Уж лучше умру молодым и глупым.

— Ну так и скажи ей! Тебя она послушает!

— А тебя послушала? — спрашивает он. Молчание Бэкхёна говорит само за себя. — Значит, ты уже знаешь ответ на свой вопрос. Я пытался. Не сегодня — у нас уже был этот спор задолго до того, как ты родился. Думаешь, я не говорил ей, что наносить удар в спину самому могущественному волшебному существу в стране в конечном счёте ничем хорошим не обернётся? Конечно говорил. Послушала ли она меня? Конечно не послушала. Подумай об этом в следующий раз, когда она скажет, что всё тупое упрямство у тебя от меня, потому что здесь пятьдесят на пятьдесят, может даже семьдесят на тридцать, где семьдесят — её.

Он делает глубокий раздосадованный вздох.

— Я пытался, Бэкхён, но твоя мать безумно напугана, потому что она не хочет потерять тебя. И даже несмотря на то, что я не согласен со многими вещами, которые она творила в прошлом, или многими вещами, которые она делает сейчас, и я, вероятно, буду не согласен с ней ещё много раз в будущем, но не в этот раз. Для нас нет ничего важнее нашего сына.

— И что, ты позволишь Чанёлю и его семье умереть, даже не попытавшись им помочь? — спрашивает Бэкхён, пытаясь сдержать слёзы. На мгновение он снова чувствует себя ребёнком, который закатывает истерику, потому что не хочет переезжать в Сеул и покидать Йоджу.

Забавно, что когда его мать решила переехать обратно в Йоджу, он ничего не сказал, хотя то, что он оставлял позади, было гораздо важнее.

Его отец нахмуривается.

— Почему ты полагаешь, что всем плевать на твоего лучшего друга? Ты правда думаешь, мы настолько бессердечны?

— Она сказала-

— Она сказала, что не пустит тебя и что не станет использовать чьи-то жизни ради нечто равноценного суициду, но Бэкхён, другая половина лисьей жемчужины находится в доме Самджокгу, и на протяжении тысяч лет ни одной Кумихо не удавалось проникнуть внутрь этого дома. Твоя мать тоже пыталась, и у неё ничего не вышло. У нас ещё есть время.

— Суён всё равно может напасть на Чанёля, — говорит он сквозь зубы.

— И мы его предупредим. Может, мы даже сможем ему помочь. Минсок вернулся в дом, чтобы забрать лисью жемчужину твоей матери. С силой твой матери Сыльги, возможно, удастся противостоять Суён. Йесон тоже готов направить подмогу из Пусана, но мы должны оберегать тебя и Сонми, понимаешь?

Бэкхён раскрывает рот и снова закрывает его.

— Почему она ничего не сказала? Она просто… Она могла сказать мне! — говорит он дрожащим голосом и с глазами, полными слёз.

Он всё ещё заточён, встревожен, он всё ещё чувствует, что этого недостаточно — этого никогда не будет достаточно, они должны быть на другом конце света и помогать Чанёлю, почему они всё ещё болтают — но всё это заглушает облегчение. Его мать не планирует бросать Чанёля. Возможно, они ещё могут ему помочь.

Его отец неловко гладит его по голове.

— Ах, Бэкхённи, даже если бы она сказала тебе, разве этого было бы достаточно?

Нет, не было, но так было бы… лучше. Он бы не сказал, что она струсила. Не поссорился бы с ней. Они никогда не ссорились, даже когда он был ребёнком. Иногда она отчитывала его, или просила об этом Минсока или хуже — Сыльги — когда он вёл себя, как паршивец. Но между ними никогда не было больших ссор. Она позволяла ему делать всё, что он хочет, по большей части потому что она доверяла ему и знала, что он не наделает глупостей. Она была хорошей матерью, и он всегда был хорошим сыном. Ведь он был её сыном.

— Твоя мать слишком горда для своего же блага, — говорит Джэхван, мотая головой. — Она не хочет, чтобы ты был несчастен, Бэкхён. Она хочет уберечь тебя. Она делает всё возможное, просто чтобы уберечь тебя. Тебя может раздражать, что ей плевать на то, что ты можешь возненавидеть её, но ты можешь ненавидеть её, только если ты ещё жив.

— Ты согласен с ней? Ты думаешь, она права? — спрашивает Бэкхён.

Его отец мотает головой.

— Знаешь, когда мы повстречались… Я сразу понял, что она для меня та самая. А потом я узнал, что она Кумихо, и она всё равно была для меня той самой. Она могла убить меня, но мне было всё равно. Мне было бы всё равно, даже если бы она сохранила свои силы, даже если бы она пережила меня или оставила меня. Каждый день я просыпаюсь рядом с самой красивой женщиной на свете и думаю о том, как она отказалась от бессмертия, только чтобы прожить свою жизнь со мной, но я бы тоже отдал за неё всю свою жизнь. Пусть ты и сын Сонми, ты всегда был сыном Сонми, но ты также и мой сын, Бэкхён. А мой сын не сдаётся.

Хотел бы Бэкхён иметь уверенность, как у своего отца. Хотел бы он иметь силу, как у своей матери.

— Я не хочу сдаваться, я просто не знаю, что делать.

— Сейчас всё, что ты можешь сделать, это поехать с нами в Пусан. Обо всём остальном позаботится Сыльги. Твоя мать умна, Бэкхён. Нельзя прожить две тысячи лет, не будучи такой умной, как она. Она отказалась от своих сил до того, как ты родился, но она оставила себе половину своей лисьей жемчужины, на случай, если произойдёт что-то подобное. Суён тоже вернула себе лишь половину своих сил, мы ещё можем её остановить.

— Нет, не можем, — произносит Сыльги, внезапно войдя в комнату без предупреждения.

Её красивое лицо выражает эмоцию, которую Бэкхёну трудно распознать. Может, это страх, или злость, или их смесь. Её глаза замирают на Бэкхёне, и да, в них явно больше злости, чем страха.

— Где она? — спрашивает она.

— Ты о чём? — спрашивает Бэкхён, когда она бросает ему леденящий рассерженный взгляд.

— Лисья жемчужина Сонми, — говорит она в сторону растерянного Джэхвана. — Только что звонил Минсок. Он обыскал все руины дома. Она должна была быть в её туалетном столике, но там ничего нет. Где она, Бэкхён?

— Откуда ему знать? — спрашивает Джэхван.

Бэкхён понимает что к чему быстрее, чем Сыльги успевает заговорить.

— Он вернулся вчера в дом, — говорит она, её глаза прищурены, за её спиной виднеются хвосты. — Мы нашли его у порога, пока всё вокруг полыхало. Что ты забрал оттуда, Бэкхён?

Он пытается мысленно отстраниться, но он недостаточно быстр. Его глаза инстинктивно падают на маленькую деревянную коробочку, которая всё ещё лежит на полу после его последней попытки открыть её, и Сыльги следует за его взглядом, пока не обнаруживает её.

Она тут же хватает её, прежде чем Бэкхён может ей помешать.

— О чём ты, чёрт возьми, думал? — говорит она. — Ты вообще представляешь, сколько в ней силы, насколько она важна для твоей матери?

— О чём ты, чёрт возьми, думал? — вторит ей Джэхван. — Вошёл в горящий дом? Зачем? Что на тебя нашло, что ты решился на что-то столь глупое? Ты мог погибнуть-

Это правда. Но он не погиб. Каким-то чудом он выбрался из огня живым и невредимым, следуя за серебристой лисой в темноте.

— Мама поместила в эту коробочку свою магию, да? Поэтому я и выбрался живым… Её магия помогла мне. Серебристая лиса, которую я видел.

Сыльги замирает и смотрит на него так, будто он головоломка, которую нужно решить. Сегодня с утра Минсок смотрел на него так же. Глазами, полными удивления.

— Серебристая лиса привела тебя к коробочке? — произносит она тихим и осторожным голосом. Она обменивается обеспокоенным взглядом с Джэхваном.

— Это плохо?

— Не плохо, просто… Это какая-то бессмыслица. Можешь кое-что сделать для меня? — просит она Джэхвана, в кои-то веки отказываясь от вежливой формы обращения, которую она всегда использует для него, притворяясь человеком, девушкой моложе него. — Можешь открыть её?

Бэкхён берёт коробочку в руки и на мгновение закрывает глаза, ожидая, что она отдастся трепетом в его душе, как это было вчера. Этого не происходит, но когда Джэхван берёт её в свои руки, магия проступает на дереве, покрывая коробочку волшебными рунами.

— Магическая защита, — поясняет Сыльги. — Полагаю, тебе не удалось открыть её самостоятельно, я права? Ни одна Кумихо не сможет её открыть, а ты наполовину Кумихо. Это сможет сделать только человек.

Руны загораются под пальцами Джэхвана, когда он находит механизм и нажимает до клика.

Коробочка беззвучно раскрывается под их голодными взглядами.

Внутри абсолютно пусто.

И в этот момент Бэкхён снова замечает лису. На этот раз это Кумихо. Большая, серебристая и смотрящая на него глубокими янтарными глазами. Затем весь мир переворачивается.

От: сок-хённим

Кому: доли

думаю я знаю что произошл

не открывай ее

не давай ее бэкхёну

он не должен прикасаться к жемчужине

[Отправлено: 13:46, 24.01.2018]

Ночь только началась. Мир вокруг него тоже только начался, осознаёт Бэкхён; он ещё не запятнан. Мир, существовавший до стекла и бетона, до пистолетов и мечей; мир, сотканный из зелёного и голубого, мир дремучих лесов, спутанной лозы и корней, глубоко уходящих в землю, мир густого тумана, огня, богов и магии. Мир, где одно желание может многое изменить.

В этом мире, под можжевельником Бэкхён встречает лисицу. Она не большая и не маленькая, не самец и не самка, не лиса и не Кумихо; она всё из этого и одновременно ничего. Она есть лишь магия, и, не имея голоса, она говорит с сердцем Бэкхёна и спрашивает, чего ему хочется больше всего.

— А это имеет какое-то значение? — спрашивает он в ответ.

— Только это и имеет значение, — отвечает лисица, магия. — Чего тебе хочется?

Что на самом деле Бэкхён хочет найти там, куда он падает?

— Все чего-то хотят, — объясняет магия, ходя вокруг Бэкхёна и меняя форму.

Она становится лисицей, громом, драконом, лунным зайцем и дуновением ветра, а потом и прудом, где Бэкхён видит лишь своё отражение. В зеркальной поверхности воды он видит себя с золотистыми глазами и серебристыми хвостами — другого Бэкхёна, могущественного Бэкхёна, смотрящего на него со дна пруда с едва сдерживаемым смехом, так похожего на мимолётное видение, что он видел в зеркале в ванной Чанёля прошлой ночью.

— Все, — говорит отражение голосом Бэкхёна, хотя сам он не раскрывал рта, — жаждут могущества. Суён оно было нужно, чтобы её боялись. Сонми оно было нужно, чтобы её любили. Боги хотят быть больше похожими на людей, а люди хотят больше походить на богов.

— Я не бог и не человек.

— Что ты тогда?

— Я Бэкхён, — отвечает он, потому что устал быть сыном Сонми. — Всего лишь Бэкхён.

Магия кивает и проносится бурей вокруг пруда. Вода выходит из берегов и настигает щиколотки Бэкхёна. Пошёл дождь, замечает он. Мир плачет. Каждая слеза оставляет рябь на воде; эти отголоски звенят и поют, отдаваясь эхом чистейших голосов среди деревьев.

— И чего же тебе хочется, всего-лишь-Бэкхён? — шепчет вода, цепляясь за его кожу с каждой волной, таща его за щиколотки своими холодными пальцами.

Бэкхён хочет много всего. Он хочет извиниться перед Чанёлем: за то, что бросил его, за то, что вернулся и снова ушёл. Он хочет закончить университет. Он хочет снова заниматься музыкой. Он хочет, чтобы Сехун вернулся домой. Он хочет вернуться домой, к Чанёлю. Чанёлю, который может погибнуть сегодня.

— Спасти Чанёля, — произносит он, — это всё, чего я хочу.

И магия издаёт протяжное “хм”, магия вздыхает, магия обдумывает его слова, пока дождь всё идёт и мир погружается под воду. Холодно. Бэкхён дрожит, и весь мир сотрясается вместе с ним.

— Достаточно ли ты силён, всего-лишь-Бэкхён, чтобы совладать с силой, которую жаждешь? — спрашивает магия.

— Я обычный парень, — отвечает он, но магия не знает, что значит “парень”.

Магии неведомы слова, лишь понятия. Могущество, сила и слабость, выигрыш и потеря, боль, счастье. Жизнь. Смерть. Победа и поражение. Магия поёт и полыхает, вспыхивает перед его глазами, блестяще серебристая, как луна, с оттенком розового, как у лепестков сакуры, опадающих вместе с дождём. Она парит перед Бэкхёном, сияющая и крохотная, словно жемчужина — лисья жемчужина.

— Ты магия моей матери, — бормочет он, и магия отвечает ему согласием, оборачиваясь вокруг его шеи в смертоносном объятии.

— Я есть магия, и я никому не принадлежу, но всякий, кто может мною овладеть, принадлежит мне. Ты можешь стать моим, если захочешь, мой господин, как твоя мать до тебя. Ты можешь возглавить эту войну, Бэкхён?

— Да, — отвечает он. — У меня нет другого выхода.

Бэкхён не знает, что из этого выйдет, но ради Чанёля он готов узнать.

Магия, довольная его ответом, одобрительно гудит. На мгновение она загорается, словно звёздочка, паря перед глазами Бэкхёна, и затем погружается под воду.

На мгновение всё, что Бэкхён может слышать, это звук дождя, ударяющего о поверхность пруда, пока маленький пучок света гаснет и исчезает, словно затухающий уголёк. Затем вода начинает пузыриться, бурлить энергией, исходящей из глубины, и искажает отражение Бэкхёна — того другого Бэкхёна. Лицо в пруду подрагивает и исчезает.

— Подожди, не уходи! Ты не сказала, что мне делать! Как мне спасти Чанёля?

Из-под воды раздаётся приглушённый голос, и Бэкхён не понимает, что он говорит. Уровень воды всё поднимается и поднимается, вскоре весь лес будет затоплен, и Бэкхёну нужно найти укрытие, пока он не захлебнулся, но он не может разобрать, что говорит голос. Возможно, это важно. Возможно, это ключ к спасению жизни Чанёля.

Остаться или убежать.

Вода потемнела, будто предвещая бурю. Небо тоже потемнело. Бэкхён не понимает, где заканчивается вода и начинается небо. Молния озаряет небо в тот же момент, когда Бэкхён набирает воздух в лёгкие и погружает голову под воду.

Ему холодно. Затем ему жарко. Кругом лишь тьма, внизу лишь тьма и умиротворение. Это так причудливо: несмотря на то, что поверхность кипит, сама вода странными образом неподвижна. Бэкхён моргает, пытаясь привыкнуть к темноте, пока что-то не оказывается в поле его зрения.

С серебристыми волосами, сияющими янтарными глазами.

— Хочешь спасти Чанёля? — спрашивает другой-Бэкхён.

У него длинные острые зубы, и его глаза блестят золотом даже под водой. Он глядит на Бэкхёна в ожидании ответа, его девять хвостов лениво парят вокруг него, словно плащ. И Бэкхён в отчаянии, он сделает всё что угодно, чтобы спасти Чанёля. Он кивает, один, два раза, и другой-Бэкхён наконец приближается, достаточно близко, чтобы прошептать Бэкхёну на ухо:

— Тогда прими всю эту силу.

И тогда когтистая рука хватает его за воротник, тянет вниз, пока его ноги не покидают берег, и он падает вперёд, навстречу бездне.

От: сок-хённим

Кому: доли

блядь я уже в пути

[Отправлено: 13:52, 24.01.2018]

Заперт. Заточён. Больно. Бэкхён открывает глаза и видит… Он смотрит на своего отца, но не видит его. Он не представляет угрозу. Сыльги. Он видит Сыльги. Она является угрозой.

Она друг, думает Бэкхён.

Она враг, думает Бэкхён.

Они смотрят друг на друга уже, кажется, вечность, и Бэкхён ждёт, пока она сделает что-нибудь, что угодно, и переубедит его. Но Сыльги рычит и призывает свою магию; её девять рыжих хвостов появляются один за другим, пока она готовится к нападению.

Враг, шепчет магия внутри Бэкхёна. Она приходит в действие самостоятельно прежде, чем он это понимает. Он лишь поднимает руку — оборонительный жест, просто чтобы защититься от атаки Сыльги — но как только она оказывается в воздухе, магия выплёскивается волной из… из него.

Сыльги ударяется о стену с тихим мучительным стоном и падает на пол. Бэкхён осматривает свою руку. Свою собственную руку. Сила, которую она выпустила, всё ещё внутри него. Он ощущает, как она пузырится, бурлит, как пруд из его видения, где вода кипела от магии — магии его матери. Его магии.

Когда он подходит ближе, Сыльги сворачивается в клубок, защищаясь. Она шипит на него. Она боится, осознаёт Бэкхён. Она боится его.

Кто-то кричит. Возможно, его отец. Но почему он не подходит ближе? Почему он тоже боится Бэкхёна?

Это неважно, думает он. Мы здесь не ради них, мы здесь ради Чанёля. Мы будем спасать его или как?

Да. Да, они спасут его. Бэкхён делает шаг назад. Он видит дверь, два окна. Его отец говорит с ним, просит его успокоиться. Сыльги не смеет шевельнуться.

Вчера она противостояла Суён и едва устояла, и она была не одна. Сейчас она сама по себе, уставшая и раненная, противостоит силе, которая могла бы сравниться с силой Суён и которая находится в руках того, кто едва может её контролировать. Бэкхён чувствует, как она гудит на кончиках его пальцев, готовая взорваться от малейшего прикосновения, свёрнутая в тугую пружину, готовую вот-вот лопнуть. А он всё ещё находится под водой, затаив дыхание. Магия не внутри него. Это он утонул в магии.

Он делает ещё один шаг назад. Чанёль. Он держится за это имя, как за якорь. Чанёль. Всё, что он делает, он делает ради Чанёля.

Пора спасти Чанёля, думает он и чувствует, как магия одобрительно мурлычет.

— Бэкхён, прошу, не дай ей себя контролировать! Ты сильнее этого! Бэкхён!

Таковы последние слова, которые он слышит от своего отца, когда его тело разбивает стекло окна на бесчисленное количество кристальных кусочков. Он приземляется на улице, и он уже не человек. Он лиса.

Смена обличия оказалась безболезненной, вопреки его ожиданиям. Он сбит с толку. Кажется, будто ось Земли сместилась. Поменялись цвета. Поменялись формы: будто всё вокруг погнулось, сломалось под слишком большим для этого мира давлением. Бэкхён видит, как повсюду сверкают незримые реки силы, словно артерии мира. Он видит трещины в материи реальности, через которые магия проникает в эту вселенную. Кажется, даже время трещит под её натиском. Движение вокруг Бэкхёна замерло, машины двигаются, как при замедленной съёмке, и он может пересчитать абсолютно все снежинки вокруг себя. Будто бы он единственный, кто движется с нормальной скоростью в заколдованном мире. Кругом всё тихо.

Это длится лишь один прекрасный момент, и затем в него чуть не врезается машина, кто-то сигналит, и пузырь лопается. Внезапно время ускоряется в два, или три, или четыре раза. Всё вокруг погружено в безумие, всё вокруг представляет опасность. Лишь его мысли тягучи и тяжелы, словно они застряли в золотистом сиропе. Спеша покинуть улицу, он ударяется о такси. Он опьянён, словно животное, загнанное в угол, ослеплён фарами. Он спотыкается, падает на снег. Он снова поднимается. Ходить на четырёх ногах непривычно. Всё кажется меньше. Всё кажется громче и ярче. Одичалым. Бэкхён одичал.

В разбитом окне он видит лицо Сыльги, смотрящей на него. Она что-то говорит.

Не слушай её. Пошли. Надо спасать Чанёля.

Да. Они спасут Чанёля.

Они сделают это.

Если он закроет глаза, он может почувствовать, как магия Суён сияет, словно золотистое солнце, на юге. Она так далеко, что на мгновение Бэкхён впадает в отчаяние от мысли, что он может не успеть.

Нет, шепчет магия, заливаясь смехом, похожим на весенний ливень. Ты хотел силы. Теперь она у тебя есть. Вся необходимая тебе сила. Будь быстрее, сильнее, будь храбрее. Позволь мне направлять тебя.

Бэкхён всё ещё застрял под водой, утопая в магии. Он закрывает глаза, покорно позволяет течению унести себя вниз.

Он начинает бежать.

От: джэджэ

Кому: мими

перезвони мне

случилось нечот безумное

с бэкхёном

[Отправлено: 13:57, 24.01.2018]

Перемещение в обличии лисы происходит… быстрее. Быстрее и страннее, или, может, дело в Бэкхёне, который силится приспособить свой человеческий разум к телу то ли животного, то ли божества. Рациональные мысли ускользают от него. Он мыслит формами, цветами, инстинктами и нуждами. Он произносит в голове имя Чанёля. Он повторяет его про себя, словно мантру, потому что знает, что как только он забудет его, он его уже не вернёт. Поэтому он цепляется за него с отчаянной силой, держится за него когтями и клыками. Чанёль. Бэкхён знает, что ему нужно его спасти; знает, что ему нужно бежать; знает, что он бежит в правильном направлении.

Магия Суён становится всё ближе. Бэкхён видит её в воздухе: золотистые нити, покачивающиеся на ветру, невидимые человеческому глазу. Он несётся по полю, следуя за своим внутренним компасом, не чувствуя усталости. Он натыкается на каких-то людей — фермеров в полях, прохожих на улицах и парочку туристов в горах — но они его не замечают. Может, он слишком быстр. Может, он просто невидим. Может, разум человека не готов узреть гигантскую серебристую лису с девятью хвостами и янтарными глазами, несущуюся к горе.

Сколько времени прошло с тех пор, как он уехал из Йоджу? Бэкхён понятия не имеет. Время — это людское понятие. Бэкхён лишь знает, что он был в Йоджу, где магия Суён сияла тусклым и слабым светом, будто звезда, заслонённая облаками. Но сейчас он в другом месте, и он видит её ослепляющее сияние, чувствует её тепло и запах крови, кроющийся в её потоках — запах засохшей крови под ногтями Суён.

Солнце садится, но ему не нужен свет, чтобы видеть. Магия Суён освещает ему путь более чем достаточно, пока он подбирается к деревне. Он замедляется, внимательно осматривая окрестности, его чувства обострены.

Снегопад закончился, но деревня ещё окутана белизной. Кажется, будто всё здесь спит, но Бэкхён не доверяет видимому спокойствию. Он не может ему доверять, потому что это дом Самджокгу, куда не может ступать Кумихо. Он ощущает присутствие Суён, где-то среди домов. Он ощущает присутствие сандалового дерева в центре деревни — священного дерева, тысячелетнего дерева, которое гораздо старше Бэкхёна, но не старее его магии. Он ощущает...

Первый чансын издаёт крик, как только Бэкхён заходит в деревню. Его звук такой высокий и резкий, что он рассекает мозг Бэкхёна, заставляя его замереть. Через какое-то время он понимает, что происходит, и трясёт головой, чтобы избавиться от беспрестанного визга, раздирающего его разум. И тогда он замечает его, чансын — всего лишь деревянный тотемный столб с нарисованной на нем разъярённой физиономией, со ртом, раскрытыми в, как Бэкхён всегда полагал, безмолвном крике. Только вот он совсем не безмолвный. Он слышит его, он ощущает его в своей голове. Он сводит его с ума.

Он игнорирует его и пытается двигаться дальше, но сила божественного хранителя останавливает его. Кажется, будто ему мешает пройти барьер, невидимая волшебная стена. Тотемный столб — нет, столбы, их здесь больше одного — все они кричат на Бэкхёна, выстраивая барьер, чтобы не дать злу пройти. И Бэкхён — это зло.

Он делает несколько шагов назад, достаточно далеко, чтобы тотемные столбы перестали кричать. Он всё ещё ощущает на себе взгляд их нарисованных глаз. Они изучают его, ждут, пока он сделает ещё шаг в сторону деревни.

Он ощущает присутствие Суён по ту сторону барьера, и если ей удалось пробраться, значит, у Бэкхёна тоже должно получиться. Так что он снова приближается к тотемному столбу. И в этот момент он чувствует взрыв. Он исходит из центра деревни, у сандалового дерева, и он имеет как волшебную, так и физическую природу. На мгновение сияние Суён гаснет. Бэкхён чувствует, как оно затухает, а затем снова загорается. Она начала охоту, понимает он. Чанёль.

Ты должен меня пропустить, шипит, рычит он на тотем. Вырезанный из дерева божественный хранитель издаёт предупредительный свист. Бэкхён хотел бы уметь говорить, хотел бы всё объяснить. Он не знает, понимает ли его хранитель, но он также не знает, как вернуться в своё человеческое обличие. Он был погружён так долго, что уже даже не знает, где находится поверхность. Более того, он не знает, сможет ли он снова стать лисой после того, как вернёт себе обличие человека. Он слишком напуган, слишком сбит с толку, слишком бесконтролен. Он не хочет потерять себя. Может, он уже потерян.

Дайте мне пройти, повторяет он. Мне нужно его спасти. Только я могу его спасти.

Он не знает, что внутри тотемных столбов — какой призрак, дух или божество охраняет эту деревню. Бэкхён склоняет голову и молит — прошу, прошу, прошу — и хранитель пропускает его. Барьер вздрагивает и исчезает.

Бэкхён бросается в сторону деревни, несясь к домам, мимо сандалового дерева. Он видит дым, поднимающийся над одним из домов — от взрыва и магии, магии, магии — и он слышит гул мотора, который дребезжит и глохнет.

Позади холма окутанное облаками солнце садится. Позади холма солнце встаёт: золотистая магия, парящая меж деревьев, словно сотканная из света паутина. Падшая, отравленная, ослабленная.

Магия Бэкхёна реагирует на неё, подаваясь вперёд, окружая его. Сила вырывается из его тела, переполняя его, словно река во время паводка, и Бэкхён застрял в этих бурных водах, поток бросает его из стороны в сторону.

Разбитая, перевёрнутая машина лежит между двумя берёзами. Внутри Бэкхён может разглядеть человека — Юру, как подсказывает ему его затуманенный мозг. Её зовут Юра, он её знает. Другой человек лежит на снегу в нескольких метрах от машины. Пожилая женщина. У неё осталось так мало жизненной энергии, как у умирающего с наступлением зимы светлячка, но её магия так сильна.

И всё же она меркнет в сравнении с силой Суён, которая освещает ночь, словно маленькое солнце. Её длинные волосы развиваются вокруг её плеч. Её когти вот-вот вонзятся в грудную клетку Чанёля.

От: Минсок

Кому: Сонми-ним

Я нкак не могу его догнать онслиш ком быстр

[Отправлено: 15:32, 24.01.2018]

Бледные лепестки опускаются с неба прямо на раскрытую ладонь Суён.

— Ну разве не прекрасно? — говорит она, когда они рассыпаются на её руке в мелкую алмазную пыль и растворяются в ночи. — Лунный свет и цветы. Магия твоей матери всегда была прекрасна.

Фраза должна была прозвучать меланхолично, но от неё веет холодом.

— Ты изменился, сын Сонми, — говорит она с интригой и неким самодовольством в голосе. — И это моя заслуга.

Она щёлкает пальцами, и он чувствует вспышку боли в груди. Он падает на колени прямо перед ней. Кажется, будто это доставляет ей безмерное удовольствие.

Что ты со мной сделала? спрашивает он.

— Я распахнула дверь. Не ради тебя, естественно. Я искала источник твоей силы, только вот я его не нашла, потому что ты бесполезный недомерок. Но я решила оставить дверь открытой. Разве ты сейчас не чувствуешь себя лучше? Ты всё ещё недомерок, но недомерок, который теперь по крайней мере может использовать магию. Хоть тебе и пришлось украсть её у своей матери, — она щёлкает языком. — Какая бесполезная трата, но неважно. Я всё равно получу, что хочу.

Ему не просто кажется, что она изменилась. Она изменилась. Когда они впервые с ней встретились, в ней ощущалось нечто ребяческое, нечто первобытное. Она разговаривала, как старуха или как маленький ребёнок, негромким и размеренным голосом, аккуратно проговаривая каждое слово так, будто она делала это впервые за много лет. Что бы она там не забрала у Сонми, это повлияло не только на её магию, но и на её разум. Теперь она звучит умно и безжалостно. И самодовольно.

И чего ты хочешь?

— Мести. Я хотела прикончить твою мать, но так гораздо веселее, не так ли? Я не убью тебя. Она убьёт. Её магия сделает это за меня.

Он рычит, но звук выходит слабым. Он чувствует, как страх просачивается сквозь его ярость. Глаза Суён злобно поблёскивают.

— Думал, что сможешь её контролировать? Такая мелкая полукровка, как ты? Взгляни на себя, детёныш, ты тонешь. Она будет медленно обгладывать тебя, затягивать всё глубже и глубже, и затем она переварит тебя. И ты станешь не более чем животным. Зверушкой. Моей зверушкой.

Магия Бэкхёна сотрясается в неповиновении. Она наносит удары своими осколками, но Суён одним жестом отмахивается от них и приближается на шаг. Её черты лица медленно меняются на глазах Бэкхёна, и она принимает обличие лисы.

— Меня предали, мне нанесли удар в спину, меня покинула та, кого я любила больше всего. Моя младшая сестрёнка бросила меня на растерзание псам, и ради чего? Ради этого жалкого недомерка… — С каждым словом её приторно сладкий голос становится всё грубее и грубее, пока она не переходит на шипение, трясясь от едва сдерживаемого гнева и звуча, как тысяча голосов, шепчущих одновременно, за гранью человечности. — Если бы только она могла видеть меня сейчас. Убить тебя? Или оставить в живых в качестве моего раба?

Бэкхён не ждёт, пока она закончит говорить. Он нападает первым, его магия разбивается о золотистые завитки Суён и распадается на бледные серебристо-розовые лепестки. Она рычит и кружится вокруг него, золотистая магия обвивает её, словно лоза.

Деревня просыпается. Люди с факелами и ветками священного дерева, изгоняющего зло, выходят из своих домов, но Бэкхён не обращает на них никакого внимания. Они пришли спасти Чанёля — пожалуйста, спасите Чанёля. Он займётся Суён; его не хватит на то, чтобы одолеть её, но он сможет выиграть время, чтобы они увели Чанёля. Она сильна. Слишком сильна для него. Даже магия Сонми — теперь уже магия Бэкхёна — чувствует это. Она покалывает на коже Бэкхёна, затвердевает внутри его вен, чтобы защитить его от атак, но Суён безжалостна, неумолима.

Он атакует её под тёмным небом, кусая её за глотку, за бока, за что только может, но она сильна, так сильна. Минсок сказал, что никогда её не забудет, и теперь Бэкхён понимает, что он имел в виду.

Суён стара. Она самая старая из оставшихся Кумихо. Она пережиток древних времён, сотворённый из бесчисленных войн, ненависти и голода. А у Бэкхёна нет ничего, кроме него самого и отчаяния. Его магия рассыпается под её натиском, словно стекло от удара золотой плетью, опадая блестящими лепестками на белую землю.

Этого недостаточно, недостаточно.

Мне нужно ещё, молит он. Больше магии, больше силы. Ещё. У меня получится.

Не получится. Он это знает, и магия тоже. Если он переборщит, если он призовёт ещё больше магии, он потеряется в ней, в её пучине, где никто никогда не сможет его найти. Магия сожрёт его, как сказала Суён, поглотив всё до костей и не оставив ни малейшего воспоминания о нём. Бэкхён исчезнет, и останется только лиса: голодная, злобная, смертоносная и готовая сражаться с кем угодно. Навечно.

Он бросает взгляд туда, где раньше лежал Чанёль. Люди спасли его? Они увели его в безопасное место? И то, что он видит, наполняет его сердце страхом. Чанёль стоит, опираясь о дерево. Он стоит, бледный и растрёпанный.

Они встречаются взглядами, и Чанёль узнаёт его. (Конечно узнаёт, он же Чанёль. Чанёль уз­нал бы его где угод­но.)

Бэкхён поворачивается и едва успевает увернуться от ещё одной мощной атаки. Магия заслоняет его, раскалывается и трескается от золотистых шипов Суён — от её золотистых когтей — и затем взрывается, осыпая их лепестками сакуры.

Ну разве не иронично? Когда Бэкхён впервые повстречал Чанёля было лето, жаркое лето. Когда Бэкхён бросил Чанёля, была зима, холодная одинокая зима. Их любовь была сродни падению осенней листвы, но они не застали весну. Волшебные цветы, падающие с небес — это их весна.

Он понимает намерения Суён, когда та бросается в сторону Чанёля. Она проносится мимо него, но ему удаётся удержать её, вцепившись в один из её хвостов. Ему кажется, будто он укусил язык пламени, но она останавливается и поворачивается к нему. Она так стара и так могущественна, а Бэкхён устал, его кости трещат под давлением его собственной магии.

Этого недостаточно, недостаточно. Ещё.

Всё погружается во тьму. Он в пруду, лежит, свернувшись комочком и обнимая свои колени.

Ты уверен? спрашивает магия. Если ты погрузишься глубже, то не сможешь вернуться.

Если это позволит спасти Чанёля… Если это позволит спасти Чанёля, Бэкхён должен попытаться.

Бэкхёну хочется быть бесстрашным. Ему хочется верить в чудеса и счастливый конец. Иногда ему хочется быть Чонином и знать, что произойдёт в будущем. Может, если бы он знал… Если бы он знал, что всё вот так закончится, ушёл бы он пять лет назад? Если судьбу нельзя изменить, если наш выбор — это точки, зафиксированные во времени, если будущее нельзя переписать… Но Бэкхён не верит во что если. Уже слишком поздно начинать верить во что если.

Он чувствует, как от него исходит волна магии. Лиса уже захватила контроль, и Бэкхён не знает, выберется ли он ещё когда-нибудь на поверхность, но здесь внизу, во тьме не так уж и плохо. Здесь спокойно, здесь тихо. Смерть — дело тихое. Как будто он не падает, а уносится течением.

Прошу, спаси его, умоляет он, и в этот момент из него, словно гигантская волна, вырывается магия, и его уносит всё дальше и дальше.

От: Госпожа Бён

Кому: Пак Чанёль

Позаботься о нём.

[Отправлено: 16:52, 24.01.2018]

Когда Бэкхёну было… двенадцать или тринадцать, он не особо помнит, родители отвезли его к реке в день его рождения. Там был и Чанёль со своей семьёй. Они поругались на пристани. Рука Чанёля на запястье Бэкхёна была потной, слишком горячей.

Бэкхён не помнит, что тогда сказал Чанёль. В те времена он не слушал Чанёля. Всё, что ему нужно было знать, это то, что Чанёль ненавидел его. Возможно, “ненависть” — слишком сильное слово для описания того, что было между ними. Он просто не нравился Пак Чанёлю.

Это вызывало у него странные чувства. Бэкхён всегда всем нравился — и сейчас можно сказать, что это было отчасти благодаря его родству с Кумихо — но Чанёль, казалось, так настойчиво проявлял свою антипатию к нему. И никакому двенадцати- или тринадцатилетнему ребёнку не понравилось бы, если бы к нему испытывали антипатию, даже если она исходит от такого ничем не примечательного, кроткого ребёнка, как Пак Чанёль.

Сакура уже отцвела, летнее солнце ещё не пришло. Это был никчёмный день, и Пак Чанёль раздражал его, и тучи сгущались на севере, предвещая ливень над столицей. И в какой-то момент рука Чанёля отпустила запястье Бэкхёна, оставив на нём противный потный след, они оба кричали, и...

И вот Бэкхён уже летит прямо в воду.

Он помнит само падение, похожее на шлепок, и он помнит, как холод накрыл его так сильно, будто это было не изменение температуры, а удар кулаком по всему его существу. Он помнит звук всплесков воды повсюду и потом… Он помнит тишину.

Под водой всё протекало медленнее. Даже звук застревал в волнах на поверхности без возможности достигнуть дна реки. Он будто оказался в другом мире.

Когда Бэкхён умирает, он испытывает нечто похожее. Этот беглый момент удивления, после которого ты ударяешься о поверхность, и вода накрывает тебя, словно крышка гробницы, устраняя всё остальное, запирая тебя внутри. Ты видишь преломлённое и искажённое солнце — блики серебристого света, движущиеся на волнах — и кажется, что оно так близко, что оно указывает тебе путь домой, но в то же время оно так далеко. Твой рот раскрывается в удивлении, превращаясь в маленькое “о”, и блестящие пузырьки воздуха покидают тебя. Паника пока не наступает, ты ещё не осознал, что это был твой последний вздох; твои лёгкие не в агонии, твоё тело не сотрясают спазмы или конвульсии. Ты просто застыл в состоянии совершенного спокойствия. В раю.

Что потом?

— Прос­ти ме­ня, — го­ворит Ча­нёль откуда-то издалека. — Прос­ти, но мне нуж­но, что­бы ты вер­нулся ко мне. По­тому что я не справ­люсь с этим в оди­ноч­ку. Ты ну­жен мне, Хён­ни.

А, теперь Бэкхён припоминает. Он прыгнул за ним. Этот идиот прыгнул в воду, чтобы спасти Бэкхёна. Он даже не умел плавать, ну какой дурак. Чанёль. Этот неуклюжий упрямый дурак.

Что бы он делал без Бэкхёна? Он стал таким худым, таким серьёзным, постоянно злым. Бэкхёну хочется разгладить морщины на его лбу и поднять уголки его рта кверху, как он это делал, когда они были младше и глупее, когда всё было проще.

— Вер­нись, — про­из­но­сит Чанёль. — Да­вай, ты силь­нее это­го. Ты у ме­ня са­мый силь­ный, Бэк­хённи.

И Бэкхён и не против бы утонуть, сгинуть в пучине магии, но Чанёль бы утонул вместе с ним, и он не может, он просто не может допустить, чтобы Чанёль утонул.

Он извивается в тисках магии, вертится в слабой попытке снова оказаться на поверхности. Он видит луну на небе; она так далеко — кружочек света не больше светлячка, а магия повсюду — но луна говорит ему, куда идти, расчищая ему путь к дому.

Магия слишком сильна, слишком громоздка, слишком голодна, и Бэкхён может быть либо её господином, либо её жертвой. Но Чанёль берёт его за руку, и он уже не один. На сей раз он позволяет Чанёлю отвести себя домой.

Захвати первым то, что ему дорого. Если захватишь, он будет послушен тебе.

― Сунь-Цзы, “Ис­кусс­тво вой­ны”