Когда Волков следующим утром заходит в комнату, то застаёт весьма интересную картину.

Птица спит, почти свернувшись калачиком на диване. Плед он, видимо, ещё где-то ночью скинул на пол, возле дивана валяется книга, на столике рядом — бутылка шампанского, незакрытая, и, очевидно, выдохшаяся, а у стены — осколки бокала.

Олег думает, что не хочет знать, что здесь ночью происходило — одно знает: у Птицы спрашивать нельзя, потому что это почти со стопроцентной вероятностью означает нарваться на его немилость. Ему это ни к чему.

Олег подбирает с пола плед и накидывает Птице на плечи, сам тихо пробирается к стене и собирает осколки.

Если вселенское зло спит, его лучше не тревожить.

Выходя, он невольно засматривается. Они даже спят по-разному: Серёжа, по жизни нервный и дёрганый, расслабляется только во сне — он спит, раскинув конечности на всю выделенную ему территорию, а порой и на лежащего рядом человека, это Волков не понаслышке знает. Птица же, обычно упивающийся чувством собственного превосходства, во сне напрягается, как струна, точно и не спит вовсе, а ожидает откуда-то атаки.

Олег думает, что, не знай он, кто лежит на диване, он бы даже пожалел этого человека.

Но, кажется, жалеть сейчас нужно будет его.

— Доброе утро.

Птица приоткрывает глаз, натягивает плед на голову и заворачивается в него, как в кокон. Птица обычно спит долго, Олег это успел усвоить: Серёжа спит мало — отвык за программистское прошлое, а вот Птица может хоть весь день дрыхнуть, если захочет.

— Какие планы у тебя на сегодня? — Волков продолжает общаться с ним, как ни в чём ни бывало. Птица злобно зыркает из-под пледа.

— Какие планы у беглых преступников в другой стране? Не попасться и выспаться, — отмахивается он.

— Я пойду тогда, день ты мне засчитаешь, — на лице Олега расцветает ухмылка, и Птица тут же сбрасывает с себя плед и усаживается на диване, потирая заспанные глаза.

— Нет уж, mon ami. Дай мне часа полтора, потом я тебе одно место покажу. Прогуляемся.

— Вот видишь, стоило с тобой поспорить, и я тебе уже друг, а не "псина подзаборная".

Волкову доставляет удовольствие наблюдать за тем, как реагирует на его реплики Птица. Сейчас у него на лице смесь раздражения, удивления и, как всегда, толика самоуверенности.

— Один раз сказал такое, а ты запомнил. Кто ты после этого, если не псина подзаборная? — парирует Птица, впрочем, совершенно беззлобно, даже почти улыбается. — Можешь идти к себе, я зайду, когда буду готов.

— Куда пойдём?

— Можешь считать, что это мой маленький сюрприз.

Птица появляется на пороге его комнаты даже раньше установленных полутора часов. Волосы у него всё ещё слегка влажные после душа, но это полностью компенсирует максимально вычурный наряд, от которого у местных, скорее всего, появится пара причин им как минимум заинтересоваться. Комментарий про средневековый бал, к которому приоделся Птица, Олег благоразумно оставляет при себе. Смешок на всякий случай тоже давит.

— Ты почему ещё не собрался? — его голос звучит слегка раздражённо.

— Не всё ж тебе одному везде опаздывать.

Птица вздыхает, не найдясь, что ответить, и Волков собой гордится. Ситуации, в которых Птицу можно заткнуть одной фразой, не каждый день случаются, но, видимо, сегодня на его улице праздник.

На узких улочках, усаженных деревьями, Птица смотрится удивительно органично. Он держится привычно обособленно, диковато даже, но Олега это не пугает: он рассматривает его почти в упор, ловит в его глазах что-то почти детское, искреннее, и ему самому от этого хорошо становится. Огненные волосы блестят на солнце, и Олег, засмотревшись, ловит себя на мысли, что он хочет спокойствия. Сначала сам не улавливает, каким образом созерцание чужих волос его на это натолкнуло, но потом понимает: Птица, такой искренний, едва подавляющий улыбку до одури напоминает ему Серёжу в те времена, когда всё было хорошо. Когда их единственной заботой было вовремя вернуться к ужину через дыру в заборе Питерского детдома, а не прятаться под чужими именами в другой стране, будучи в международном розыске.

— Чего завис? — Птица резко разворачивается к нему, и Олег вздрагивает, возвращаясь в реальность.

— Ничего. А куда мы идём вообще?

Птица плотоядно улыбается, и Олег понимает, что попал. Мысленно в голове ставит галочку — никогда больше пернатому недоразумению не позволять выбирать маршрут.

— Да мы пришли, в общем-то, — он пожимает плечами.

— И что это?

— А это, мой дорогой, особняк петербургского чиновника Емельянова. Емельянов обещал основать фонд для помощи больным детям, а основал себе только особняк за бугром. Фонд признали банкротом, а потом втихую ликвидировали. А Емельянов вон, живёт себе, не думает даже, сколько жизней загубил, рассчитывавших на поддержку его фонда.

Олег замирает, разглядывая особняк. Обычный, в общем-то, для богачей дом: он таких немало видел, пока они с Серёжей страну, чтобы осесть, искали. Да и в Питере такие встречаются, что уж там.

— Паскуда, конечно. И что?

Ярко-золотые глаза смотрят на него с недоумением и азартом. Олег прошёл армию, Сирию, лежал при смерти, но азарт в глазах Птицы — это азарт в глазах Птицы, и он даже признаться не боится, что ему страшно.

— Нет, — предугадав его мысли, отвечает на немой вопрос Олег.

— Почему? — искренне интересуется Птица.

— Потому что людей нельзя, блять, сжигать. И потому что ты так нас выдашь. И хотя бы потому, что ты Серёже обещал, что больше к этому не прикоснёшься.

— Ты не обещал, — мурлыкает Птица.

Олегу кажется, что он в каком-то театре абсурда играет уже несколько лет, а спектакль становится только ещё более бредовым. Прямо сейчас ему предлагают сжечь питерского чиновника, а он всерьёз приводит аргументы, почему этого делать нельзя. Если бы кто сказал ему о том, что такой момент в его жизни вообще когда-нибудь произойдёт, скажем, лет пятнадцать назад, Олег бы рассмеялся и пальцем у виска покрутил. А сейчас пытается аргументы поубедительней подобрать.

— Я не буду этим заниматься. Ты — тоже.

— Скучно, — сетует Птица. — Серёжа говорил, тебе нравится адреналин. В итоге всё, что я от тебя слышу — это "отойди", " не трогай", "положи", "нельзя". Как воспитатель, ей богу.

— Так не веди себя, как ребёнок.

Птица, смертельно оскорблённый, театрально разворачивается на пятках и спешит обратно. Олег его успешно догоняет, подстраивается под его шаг и замечает, как он заметно успокаивается.

— Где ты только находишь их, — вздыхает Олег. — А, точно, ты ж программист. Или?...

— Мы оба, — нехотя отвечает Птица. — Не буду расписывать тебе, как это устроено, но поверь, если я захочу взломать твою мобилу — я сделаю это с лёгкостью и без колебаний даже удалённо.

— И чьё это изначально умение?

— Его. Я, конечно, код Vmeste почти наизусть помню, но придумал это всё он. Он правда талантливый, отрицать это невозможно.

— Ты и не пытаешься. Ты гордишься им. Это заметно.

— Ой, давай хотя бы ты не будешь мне мозги лечить, а?

— Куда уж мне. Тебя профессиональные психиатры не потянули, а я и подавно.

Птица болезненно ёжится и реплику Олега оставляет без ответа. Волков тоже умолкает. С одной стороны ему хочется спросить что-нибудь ещё, раз уж Птица сегодня относительно в настроении отвечать без издёвок, а с другой... Один неправильный вопрос — и всё, пиши пропало.

Птица идёт рядом, так близко, что их руки почти соприкасаются, и Олег понимает, что соскучился.

Он ужасно соскучился по Серёже. По его осторожным касаниям, игривым поглаживаниям, даже немного резким движениям.

Он думает, что нет ничего плохого в том, что он возьмёт сейчас его за руку. Они ведь вроде как должны выстраивать друг с другом доверительные отношения, а тактильный контакт — это едва ли не их половина.

И уверенно касается рукой чужих холодных пальцев.

Дальнейшие действия он видит будто в слоумо.

Птица резко бьёт с разворота по руке; благо, не по шрамам, а чуть пониже, точно целится, чтобы себя обезопасить, но и Олегу не навредить. После этого он отшатывается, застывает в какой-то неестественной позе, и его рука, только что неплохо съездившая по Олегу, зависает в воздухе. Он быстро приходит в себя, всем телом дёргается, как натянутая струна, и аккуратным движением заправляет прядь волос за ухо.

— Защитная реакция, — нервно поясняет он. — Я не хотел.

— Ты что, извиниться пытаешься? — Олег морщится. Хоть Птица по больному и не попал, но на его удар всё равно вся рука отреагировала, и в этом приятного мало.

— Заткнись.

— Неплохо для самоучки, — хвалит Олег. Птица не отвечает. До самого дома они идут молча.

Дома Птица баррикадируется в излюбленной уже комнате. Волков думает, что ему, наверняка, нужно остыть — им, всё же, обоим тяжело. Они не привыкли друг к другу — Птица и вовсе привык только к Серёже, с которым они всю жизнь бок о бок — а потому общение это их обоих выматывает.

Когда Птица и к ужину из комнаты не выходит, Олег решается проверить его.

— Чего припёрся? — с порога Волков ловит на себе взгляд разъярённых жёлтых глаз, в первый раз жалеет, что зашёл, и в сотый — что вообще согласился на эту авантюру. — Хочешь, чтобы похвалил? Сказал, как ты хорошо справляешься? Хрена с два, проваливай, видеть тебя не могу!

Олег ничего не понимает.

До маленького инцидента на прогулке всё вроде как было нормально. Ну, в пределах Птицыной нормы, естественно — обменивались колкостями, даже без иронии парой слов сумели перекинуться. А теперь — как подменили.

— До трёх считаю, если не исчезнешь — я за себя не отвечаю. Раз. Два.

— Я пришёл тебя на ужин позвать, — хрипло выдыхает Олег.

— Три! — в сторону Волкова летит тарелка, в одно движение подхваченная Птицей со стола, и он едва успевает закрыть дверь. Тарелка прилетает именно в неё.

— Над агрессией поработай! — кричит Волков через дверь. Кажется, вдогонку прилетает что-то ещё. Что ж, сегодня диалога не получится.

Птица шумно выдыхает, запрокидывая голову назад.

— Ну и где ты, совесть? Даже ничего мне не скажешь?

Тряпка не появляется.

Птица подхватывает со стола бутылку вчерашнего шампанского — противного, давно выдохшегося, подходит к зеркалу и чокается с отражением.

— За то, что я сумел отпугнуть от себя даже себя, — он почти истерически смеётся, залпом выпивает содержимое — даже не морщится, от себя куда больше противно, чем от шампанского.

Упав на диван, он забывается беспокойным сном, отчего-то уверенный:

завтра будет лучше.