Утро Олега Волкова начинается с того, что в его комнату вносится ураган и нараспашку открывает окна.

— Как ты спишь в такой духотище? Меня даже из коридора жаром обдало, когда я мимо твоей комнаты проходил.

— И тебе доброе утро, — хрипит Олег. — Настолько не можешь меня видеть, что решил заглянуть ко мне лично? Или что ты там вчера говорил?

Птица отводит глаза. Ошибки он признавать умеет — перед собой, конечно, не перед другими — а вот извиняться за них? Точно нет. Он вообще-то собирался делать вид, что ничего не произошло, но Олег, кажется, против этой его затеи.

— Ну, что было вчера, то было вчера.

— Ты спал хотя бы?

— А тебе-то что?

— Потому что выёбываешься ты, а лечится Серёжа.

— Спал, — бурчит Птица, — просто проснулся рано, представляешь? И такое бывает.

Он не врёт даже: он проснулся, когда не было ещё шести, а потом ещё полтора часа потратил на то, чтобы привести комнату в относительно адекватный вид после своих же вчерашних погромов, а заодно и поколдовал немного у ноутбука и принтера, чтобы приятно провести вечер. А в семь вот, решил прийти к Волкову открыть окна.

— Ты слишком довольный. Вдохновлённый. Ещё и на контакт сам идёшь. Мне начинать бояться? — Волков и сам не знает, точно ли в шутку спрашивает. С Птицей всего ожидать можно.

Птица мнётся ещё несколько мгновений, потом наконец сознаётся:

— Сегодня в центре города проходит масштабное мероприятие для местной аристократии. Ну, знаешь, всякие бизнесмены-олигархи. Я некоторых из них, конечно, презираю за их методы, но ты бы знал, какие у них роскошные балы…

Волков выжидает минуту, затем понимает, что Птица ждёт его реакции.

— И чем нам это грозит?

— Тем, что я добыл нам пригласительные. И мы идём, что бы ты ни говорил.

— Я хочу знать, как ты их достал?

Птица задумывается.

— Не хочешь.

— Отлично. Чем меньше я знаю, тем меньше смогу сказать в суде.

— Никаких больше судов, mon cher. Тех, что у меня были, мне на жизнь вперёд хватит.

Олег пропускает мимо ушей очередное французское уменьшительно-ласкательное и вздыхает. Ну да, будто не Птица в тех судах виноват. Птица же лишь закатывет глаза и кидает на прикроватную тумбочку пригласительное, на котором красуется каллиграфическое «Mark Beglov».

— Хорошо, идём. Тогда до вечера я свободен? — Волков с неподдельным интересом разглядывает пригласительное. — В семь вечера написано.

— И пойдёшь, как оборванец? Фи, Олеж, у тебя что, совсем нет вкуса?

— Только не шоппинг.

— Шоппинг, — Птица расплывается в довольной улыбке. На лице Олега — отчаяние, какого он со времен шахматной партии не видел. Ох уж эти суровые наёмники.

— Давай ты по-быстрому в меня ещё пять раз лучше выстрелишь, а?

Птица морщится. У Олега, очевидно, шутки про пять пуль уже давно вошли в повседневный обиход — то ли защитная реакция, то ли специфика юмора, и если Серёжа на них болезненно реагирует и постоянно старается загладить вину, то Птица лишь отмахивается и подыгрывает. Благо, Тряпку он сейчас даже в подкорках подсознания не ощущает — видимо, временно самоликивидировался, чтобы в очередной раз их перепалки с Волковым не слушать.

— Заманчиво звучит, но специально не стану, чтобы посмотреть, как ты мучаешься. В десять я за тобой зайду, будь готов, а не как в прошлый раз, — и огненный ураган исчезает так же резко, как появился.

Олег ненавидит шоппинг.

Добрую часть его жизни одеждой его снабжала родимая держава, и в том, чтобы шататься по торговым центрам в поисках чего-то приемлемого, не было необходимости. Серёжей он, правда, всегда в этом плане восхищался — Разумовский себе одежду подбирает лучше любых стилистов и выглядит в ней всегда как произведение искусства.

А может, Олег его просто так воспринимает.

Волков вздыхает и идёт умываться: день ещё только начался, а пиздец на блюдечке ему принесли с раннего утра, с доставкой в постель аккуратной когтистой лапкой. И не то, чтобы он этого не ожидал.

Птица появляется на пороге его комнаты ровно в десять ноль ноль — ни секундой раньше, ни секундой позже. Олег на всякий случай тут же на ноги вскакивает. Этого чёрта рыжего из себя вывести хватит трёх секунд, а терпеть его потом весь остаток дня. Птица критически оглядывает Волкова, затем, сдвинув на нос солнцезащитные очки, произносит:

— Мда. Ладно, что-нибудь придумаем. После тебя, ma flamme, — и отодвигается от двери, пропуская его.

Олег выдыхает с облегчением. Кажется, Птица слишком увлечён предстоящим торжеством, чтобы всерьёз к нему придираться. Волков мысленно благодарит всех местных олигархов за возможность хотя бы один день провести в спокойствии. Ну, в относительном.

Как только они заходят в магазин, Птица сразу исчезает между цветастых полок. Олег про себя смеётся — ворона блестяшки увидела — и идёт к чему-то чуть более классическому и привычному. Впрочем, там надолго у него задержаться не получается — Птица выглядывает из-за ближайшей стойки с костюмами уже спустя пару минут. В его глазах озорным огоньком плещется предвкушение, и Олег почти физически ощущает приближение нового выступления своего персонального цирка с конями. С Птицами.

— Примерь, — мурлычет Птица, прикладывая к Олегу ярко-оранжевый костюм высшей степени вырвиглазности.

Олег смотрит на костюм. На Птицу. Снова на костюм. Снова на Птицу.

— Ты серьёзно?

Птица выжидает паузу — поистине МХАТовскую — и разражается смехом:

— Нет, нет. Конечно, нет. Но выражение твоего лица того стоило.

Олег отворачивается от него, бормоча что-то про великовозрастных детей, наказание за прошлые грехи и шашлык из чёрной курицы, но от Птицы уйти не так-то просто — его тут же догоняет возмущенный возглас:

— Про меня даже ничего не скажешь?

Олег едва сдерживает всё, что на самом деле хочет о нём сказать, разворачивается обратно и натыкается на самодовольную улыбку.

— Ну, как тебе?

Птица красив, и он это знает. Костюм на нём — тёмно-зелёный, приятного холодноватого оттенка, взгляд на Олега прямой и открытый, приглашающий к оценке, но обязательно положительной; ярко-рыжие волосы, собранные в низкий хвост, аккуратно, почти аристократично лежат на плече. Он довольно поворачивается вокруг себя на месте, позволяя Олегу увидеть его со всех сторон.

Олегу нравится. До безумия, до восхищения, до привычного по отношению к Серёже оборота «произведение искусства» — сбивает только слишком уж высокомерная ухмылка — но вслух он говорит:

— Думал, что-нибудь чёрное возьмёшь. А это, оказывается, твоя любовь одеться, как Барби. Ещё бы на каблуках пошёл.

— В следующий раз обязательно найду каблуки. Сантиметров на десять-пятнадцать, чтобы не слышать, как ты внизу душнишь. А про то, что мне только чёрное нравится — стереотип. Вот тебе идёт, кстати.

Комплимент Волков благоразумно игнорирует, но галочку мысленно ставит — доброго слова от Птицы добиться? Немыслимо.

— Давай тогда возьмём мне что-то попроще и пойдём уже отсюда.

— Я хочу посмотреть, как на тебе сидит тройка, только вот она жмёт чуток обычно. Не задохнёшься?

— Постараюсь не порадовать тебя настолько.

Птица кивает на примерочную, мол, иди, сейчас принесу, и Олег повинуется. Не могли его пытки так просто закончиться, не начавшись. Остаётся лишь надеяться на то, что Птице понравится — желательно, прям самый первый вариант — и они просто пойдут домой. Олег ещё никогда так не скучал по своему временному пристанищу, как сейчас.

— Ты ещё не разделся?

Распахнутая шторка застаёт Волкова врасплох. Птица, недовольно поджав губы, вешает на боковую вешалку костюм и поправляет устроенные на голове очки.

— Считаешь, мы уже на таком уровне отношений?

— Считаю несправедливым, что ты видел моё тело полностью обнажённым, а я твоё — нет, — в тон ему фыркает Птица и задёргивает шторку назад. — Избавь меня от этого, сам же просил побыстрее шоппинг закончить.

Побыстрее не получается — Птица недовольно кривится и на первый, и на третий, и на пятый вариант. Олег только сейчас понимает, почему в армии учат переодеваться за то время, пока горит спичка. Чтобы побыстрее отделаться от стилиста этого, который в душе у Птицы спит годами и просыпается только тогда, когда у него появляется необходимость прийти на очередное светское мероприятие самым красивым.

— Вот этот.

— Что?

— Это идеально, Олеж, развернись к зеркалу сам. К глазам идёт, ну скажи?

Олегу давно всё равно, что и к каким глазам ему идёт, но он активно кивает в ответ на вопрос. Неужели?..

— Значит, берём, — удовлетворённо кивает Птица, сдвигает очки с головы обратно на нос и протягивает Волкову карту. — Сейчас я переоденусь, а ты иди на кассу. И, если хочешь, можешь выйти потом, если уж тебя так атмосфера гнетёт.

Остаток дня Олег предпочитает провести у себя: сил для того, чтобы вытерпеть вечером и Птицу, и светский вечер (единственное, что в них нравится Волкову — это возможность выпить в красивой обстановке, а в остальном он бы лучше дома посидел) ему нужно как можно больше.

Заведение встречает их приглушённым красным светом и живым выступлением оркестра. Олег ощущает себя не в своей тарелке с самого начала мероприятия — никогда, конечно, такого не было, и тут — опять. Желание развернуться и уйти он подавляет — его держит упрямство, тоска по Серёже, обещание, данное Птице, и куча других обстоятельств, которые, накладываясь одно на другое, почти плакат ему рисуют — «терпи». Олег терпит, Олегу не впервой.

Отпустив Птицу в свободный полёт до барной стойки, Олег устраивается в самом углу роскошного зала и просто рассматривает пришедших. Ему, честно, интересно даже: другая страна всё-таки, да и другой менталитет, совсем не петербургский. Здесь, кажется, никто вообще ничего не стесняется, несмотря на заявленный характер мероприятия, но и рамки дозволенного никто не переходит. Культурный светский отдых, чтоб его.

— Так и будешь в углу отшельником сидеть?

Перед Волковым вырисовывается знакомая фигура в зелёном костюме с бокалом шампанского наперевес и становится рядом, облокачиваясь на стену.

— А что мне здесь делать? Это же твоя идея была. Кстати, а что ты здесь забыл?

Птица устремляет взгляд куда-то вглубь комнаты, и они поблёскивают недобрым золотом, явно не предвещающим ничего хорошего, и до Олега наконец доходит. Как же долго до него, блять, доходило.

— Мы здесь из-за Емельянова, — Олег не спрашивает, он утверждает. Птица кивает, не поворачивая головы. — Ты ебанутый.

— Вот это новость, правда, Олеж? Раньше ведь никаких предпосылок не было!

— Не будем мы никого жечь, — Волков выхватывает у Птицы из рук несчастный бокал с шампанским, который он всё это время сжимал с таким напором, что ещё секунда — и он обязательно бы треснул. Птица вздрагивает, отшатывается от него, встряхивает рукой и снова впивается взглядом в толпу.

— Не будем. Я только пообщаюсь.

— Нет.

Олег готов поспорить, что у Птицы в голове на этот его ответ мелькает рифма — шутки про трактористов же были, к примеру — но вслух не озвучивает, и то ладно.

— Ни один волос не упадёт с головы этого урода, даю слово. Просто поговорю, объясню доступным языком, что так нельзя.

— За твой доступный язык Серый дважды в ментуру отъезжал, напоминаю.

— Снова ты меня ограничиваешь.

— К концу недели я презентацию составлю на семь слайдов — по одному на день. Серому покажу потом. Назову «Почему Птица обиделся на меня сегодня», и на каждом слайде будет написано «Не разрешил сжечь чиновника Емельянова». Лучше бы потанцевал сходил, что ли.

— Музыка скучнейшая, — отмахивается Птица.

— Серёже такое нравится.

— О, я знаю, поверь.

— А ты какую музыку предпочитаешь?

Он поначалу не отвечает, затем усмехается своим мыслям, и, наконец, сдаётся:

— Потяжелее люблю.

Олег кивает. Он, почему-то, даже не удивляется такому ответу — по Птице вполне заметно, что классикой он вряд ли увлекается, а вот…

— Чего молчишь? В рокерской косухе меня представляешь?

— Да, под My Chemical Romance и в кожаных штанах, — подхватывает Олег и смеётся. Птица тоже улыбается.

Где-то на фоне надрывается ведущий мероприятия, сзывающий всех на танцпол. Кажется, объявил какой-то парный танец, и теперь уговаривает всех брать своих самых близких людей и выходить танцевать с ними.

— Все хотят изменить мир, но никто не хочет умереть. А я хочу попытаться*, — Птица протягивает Олегу руку, — пошли, покажем занудам, как нужно танцевать, даже под это старьё.

Олег смотрит на него непонимающе. Он что, правда собрался танцевать? На полном серьёзе? Волков правда смог уговорить его оставить идею о сожжении человека простым предложением потанцевать?

— Не тупи, Волче, иначе я приглашу какого-нибудь парня, который соображает быстрее. Или девушку. Мне не принципиально.

Олег принимает его руку. В его голове набатом бьёт «пиздец, чем я занимаюсь», но отступать уже некуда. В конце концов, это всего один танец.

— Самых близких людей, значит? Заметно, что мы близкие, ты первый раз ко мне сам прикоснулся за эти несколько дней. И меня за это даже не ударил.

— Заткнись и не заставляй меня об этом жалеть.

Птица лёгким движением руки распускает волосы, натягивает резинку на запястье и поворачивается к Волкову:

— Ты поведёшь или я?

— Как тебе удобно.

Птица вздыхает. Даже с ним умудряется про удобство втирать.

— Ладно, сегодня позволю тебе подоминировать. Но только в танце, — он подмигивает и устраивает свою руку на плече Олега.

Птица отводит взгляд куда-то вбок, видимо, высматривая местных музыкантов, и Олег позволяет себе порассматривать его ближе. Он почему-то вспоминает их школьный выпускной и Серёжу с синей ленточкой, аккуратно перекинутой через плечо. Они тогда в честь праздника немного подвыпили и решили, что хотят вальс, как у всех, но инстинкт самосохранения всё же победил градус в крови, поэтому они просто танцевали медляк в тёмном коридоре школы, в котором и музыку-то почти слышно не было, зато они были друг у друга.

— О-ле-жа, сейчас перед тобой я, — Птица изящно приподнимается на носочки, шепчет в самое ухо. — Тряпочке мы сказочку перед сном расскажем, как сегодня развеяться сходили, а пока будь добр, сосредоточься на мне.

Волков не успевает даже кивнуть — его втягивают в танец резко и без предупреждений. Его собственные навыки в этой сфере, честно, оставляют желать лучшего, они тогда с Серёжей все ноги друг другу оттоптали, зато счастливыми были. А вот Птица…

Олег соврёт, если скажет, что он от него такое ожидал, но Птица в танце кажется… На своём месте. Когда-то давно Волков наблюдал за Серёжей, когда тот занимался скульптурой, и в голове у него тогда отчётливо отпечаталось: человек, занимающийся тем, что ему действительно нравится, выглядит самым красивым на свете. Серёжа и сам выглядел как греческий бог, когда, перепачканный, старался превратить кусок непонятного состава в произведение искусства. С Птицей — так же.

Он невероятен. Его глаза — совершенно не злые, счастливые, смотрят на Волкова с провокацией. Олег едва успевает перехватить его во время очередной поддержки, но Птица и без него неплохо справляется, хоть танец и парный. Каждое его движение, жест — он двигается уверенно и плавно — наполнены грацией. Он прогибается в спине, откидывает голову назад и отводит руку в сторону — и у Волкова едва голова не кружится, когда он его за пояс перехватывает. Доверяет ведь, раз такое выкидывает. Олег на несколько мгновений забывает о том, что это он ведёт в танце. Да что уж там, он и дышать забывает.

Звучат последние аккорды, и Птица прижимается к нему всем телом, обхватывая рукой за шею и закидывая ногу на бедро. А потом музыка стихает и он тут же резко отстраняется, отряхивает костюм и вновь хватается за алкоголь. Ошарашенный Олег идёт следом.

— Давай уже.

— М?

— Вижу, что вопросов много. Задавай.

Вопросов у Олега действительно много. Очень, очень много. Но говорит он почему-то:

— Вот видишь, с девушкой у тебя бы так красиво не получилось. Тебе больше эта позиция идёт.

— Я тебе как-нибудь покажу, как я веду, — хмыкает Птица, — не сегодня, на сегодня с тебя достаточно. Задохнёшься ещё, а Серёженька мне не простит, если я совершу ещё одну попытку твоего убийства.

— Не знаю, с каких пор ты так прислушиваешься к нему, но меня всё устраивает.

Птица отводит взгляд.

— Да так, прошли кое-какое дерьмо вместе. Научились друг друга понимать.

Олег кивает. Видит, что Птице тема неприятна, и развивать её бессмысленно — больше не расскажет.

— Так что с вопросами?

— Когда ты научился так танцевать?

— Когда ты по контракту служил. Серёжа тогда только-только пытался стать частью петербургской аристократии и шатался по всем светским сходкам, какие только были доступны. Танцевать там приходилось много, если хочешь влиться, а как он танцевал — ну, ты сам знаешь. А потом он нашёл какую-то методику занятия спортом, которая на танцах основана — вроде как и для того, чтобы тело размять после часовых сидений перед монитором, и другой аспектик подтянуть. А я втянулся. Как-то так.

— А парные? — недоумевает Волков.

— Это была импровизация. Я не учился танцевать парные.

Олегу даже сказать нечего. Птица действительно для этого создан — если это была импровизация, то что он способен сделать, если будет действительно готовиться? Волков даже представлять не хочет. Точнее, пытается не представлять.

— Если бы ты мог, ты бы пригласил его?

Птица поворачивает голову в его сторону, улыбается — не так как обычно, надменно, высокомерно — а даже немного грустновато.

— Это ты про тот бред, который нёс многоуважаемый тамада? Или как они тут называются...

— В общем и целом, да. Про это. Про близких и всё такое.

— Знаешь что, Олежа, засиделись мы. Ты мне всё равно не позволяешь правосудие вершить, а значит, и делать нам здесь нечего. Пойдём.

Птица ставит бокал на столик и, шумно выдохнув, направляется к выходу. Олег даже с места не двигается — разглядывает его, растрёпанные после танца волосы, спадающие волнами на плечи, смотрит вслед. Знает, что не уйдёт без него. Хотя мог бы.

И оказывается прав.

Птица разворачивается к нему лицом, смотрит слегка недовольно, мгновенно в настроении меняется.

— Да, — отрешённо бросает он. Олег отвечает ему вопросительным взглядом. — Да, если бы мог, я бы его пригласил.

Больше в этот день они не говорят друг другу ни слова.

***

ночь перед третьим днём. доверие

— Прекрати это всё. Пожалуйста.

Птица поднимает глаза. Серёжа смотрит с мольбой, прикусывая от нервов губу.

— Почему? Ревнуешь? Его или меня?

Серёжа не отвечает, лишь хмурится.

— Ты же сам понимаешь, что это всё абсурд. Твоё "разрешение" вообще никак не зависит от того, неделю ты с ним проведёшь, два дня или год.

— Ты просто боишься, что он узнает обо мне больше, чем тебе хотелось бы. И передумает. Откажется от нас обоих, — отрезает Птица. — И на кой чёрт он тогда нужен?

— А что, ты уже готов пустить его? Два дня — и поплыл, обрадовался, что тебя поняли?

Птица взгляд на Серёжу поднимает. Разумовский улавливает в его взгляде удивление, лёгкое смущение и... гордость?

— Нет, mon poussin, самые тёмные уголки моей души открыты только для тебя, — он усмехается. — А Волкову до этого — как до луны. Но он не так плох, как я думал.

— Ты не прекратишь? — с надеждой.

— Ты знаешь ответ. Нет, я не сдаюсь на полпути.

— Хорошо.

— Так просто? — такие резкие перемены Птице с трудом даются. Два дня назад они орали друг на друга, предъявляя за всё, что только можно, а сейчас... Он просто соглашается?

— Да, — кивает Серёжа. — Если ты знаешь, что ты делаешь, то да. Хорошо.

К тому, что такое доверие, Птице, кажется, ещё только предстоит привыкнуть.