Хван Хенджину двадцать четыре года, он рыбы, он любит рисовать, холодный американо и собак (всегда мечтал завести себе собаку). В отношениях не состоит, никого не ищет, деньги не занимает и не ездит к незнакомцам в квартиры.

Именно это Хван и рассказывает людям при знакомстве. Лишь база, ничего лишнего. Он не скрытный, просто знает, что и кому можно рассказывать.

Как и все творческие люди, Хенджин прожил достаточно стереотипную жизнь — рисовал карандашами в четыре, рисовал мелками в пять, рисовал гуашью в восемь, рисовал акварелью в десять, рисовал в диджитале в тринадцать, рисовал девочек в четырнадцать, рисовал мальчиков шестнадцать, рисовал деньги в двадцать.

Рисовал мечты о художественном училище, о пейзажах Франции и Исландии и о хобби, которое превратилось в полноценную работу.

Но рука случайно дрогнула. На горизонте нарисовался экономический факультет и стабильная 9-7 работа в офисе. А дома валялись пустые холсты, потрепанные кисточки и путеводитель по Италии — той самой, куда Хенджин собирался поехать по обмену на третьем курсе. Пошёл ты нахуй, ковид.

Когда он впервые встречает Минхо, то думает «Ебать ты красивый». А потом бьет самого себя по голове.

Потому что Хенджин ненавидит, когда самого его называют красивым. И дело не в заниженной самооценке, а в отношении окружающих — будто у Хвана нет ничего, кроме его внешности. Будто люди не смотрят на его лицо или тело с мыслями воспользоваться им.

Минхо хотя бы воспользовался навыками Хенджина, от этого даже как-то приятно.

Минхо и правда отличается от других. Даже с высоты своего жизненного опыта (пять стран, сотни ограблений и уголовный розыск в Южной Корее) он не смеётся и внимательно слушает рассказы Хвана о его мечтах и планах на жизнь — объездить весь мир, уволиться с работы, нарисовать Эйфелеву башню на закате, сфоткаться на Тайм-Сквер, попробовать настоящую итальянскую пиццу. Это мелочи, но Хенджину просто чертовски хотелось выбраться из четырех стен. Двадцать лет в одном городе, одном районе, одном доме. Рутина и обыденность тяготят, молодые вечно стремятся к новым впечатлениям и эмоциям.

Поэтому Минхо и становится идеальной возможностью побега. По крайней мере, до Франции. А потом США и Малайзии.

Но самое главное — от Южной Кореи подальше.

Джисон внимательно смотрит на заплаканное лицо, стараясь увидеть в нем что-то — понять, кто вообще находится перед ним.

И либо у Хана неебейшая интуиция, либо он и правда слишком хорошо понимает людей. А потому он достает из пиджака пистолет, вынимает патроны и кладет всё это перед Хваном.

— Можешь стрелять.

Стоящие рядом подчиненные тут же напрягаются, но Джисон лишь спокойно машет им рукой. Пока здесь нет брата, можно творить всё, что вздумается.

Да и беспокоиться не о чем. Трясущимися руками Хенджин тянется за патронами, но они падают от волнения. Хван напрягается, пытаясь вспомнить всё, что объяснял ему Чонин.

«Сначала извлекаешь обойму, да, вот эту большую штуку. Потом вставляешь в неё патроны. Нет, патроны и пули это не одно и то же. Пуля — это лишь часть патрона, долбаеб. Так вот вставляй патроны по одному, круглым краем вперед. Да, вот так. И до щелчка дальше вставляй обойму. Молодец»

— С предохранителя снял хоть? — смеётся Джисон, наблюдая за происходящим с восхищенной улыбкой. Он почти видит, как у парня крутятся в голове шестеренки, стараясь вспомнить, что нужно делать. Это даже мило.

Хенджин даже не забывает отодвинуть затвор. Чонин бы им гордился. Возможно, даже Минхо.

— Они холостые, дурак, — продолжает смеяться Хан, когда его лицо наконец-то оказывается на прицеле.

— Сомневаюсь, — с заложенным от рыданий носом отвечает Хенджин. И все-таки выглядит он и правда до безумия мило. — Ты дал свой пистолет, вряд ли бы ты ходил без пуль.

Хан на секунду застывает, а потом довольно улыбается. Парень продолжает восхищать и развлекать его, в последний раз такое удавалось только Минхо. Неудивительно, что они сошлись с этим парнем.

— Тогда выстрели и проверь кто из нас прав.

На секунду у Хвана в испуге расширяются глаза. Он правда думал, что погрозит пистолетом и его отпустят или что парень хотя бы напугается. Да хотя бы сделает вид!

Хван Хенджин сталкивался с мафией лишь в художественных фильмах и это заметно.

Хенджин задерживает дыхание, закрывает глаза и пытается вспомнить, что же говорил ему Минхо.

«С любителями легко — выстрели куда-нибудь мимо, они испугаются просто звука и того факта, что ты готов стрелять»

Мафия не любители. И поэтому Хван стреляет.

В стену, конечно, но он правда пытается.

Ещё сильнее пытается кричать не так громко, когда сам пугается выстрела (и всё-таки он был прав, патроны не холостые), роняет пистолет и тот вновь выстреливает в эту же стену из-за падения.

Хенджин кричит, непроизвольно плачет и старается унять бешено бьющееся сердце. Потому что он впервые оказывается настолько близок со смертью. Он буквально держал её в руке секунды назад.

— По глазам видно, что ты не убийца, — спокойно говорит Джисон, поднимая упавший пистолет и тормоша волосы Хенджина. А потом добавляет: — Пусть займет какую-нибудь свободную спальню. Главное телефон заберите, а в остальном не беспокойтесь, он безобидный.

Хван Хенджин никогда не чувствовал себя настолько жалко, как сейчас.

— Ты смотрел «Красавицу и чудовище»?

— Мои ложки и тарелки не будут тебе петь, даже не думай.

На самом деле всё чертовски просто. Хенджин не сделал ничего плохого Джисону, именно поэтому его не за что ненавидеть или мучить. Джисон, в общем-то, и не делает ничего плохого. Хенджин же считает иначе.

Но ситуация и правда напоминает диснеевский мультик — Джисон, фактически, похищает Хенджина, дает ему кров, новую одежду («чтобы не вонял, серьезно, сходи в душ») и зовет вечером в столовую на ужин. Будто Хван у него в гостях, а не заложниках. Че за бред вообще?

— Я думал ты меня убьешь, — признается Хенджин, ковыряясь палочками в еде. Не отбрасывает возможность, что она отравлена.

— Вообще, я планировал сломать тебе ноги, скинуть это Минхо, чтобы поторопить его, а потом сломать ноги ещё и ему, — спокойно отвечает Джисон, отрезая лосось. Не сдерживает смех, когда видит испуганное лицо Хенджина. — Шучу. Я выгляжу как человек, который может сломать тебе ноги?

— Ты вроде бы глава мафии.

— И это значит, что ноги обычно ломаю не я.

Джисон не может сдержать глупой улыбки, когда видит усмешку с другого конца стола. Быть главой мафии до жути одиноко, особенно когда все подчиненные — дядьки под сорок, оставшиеся от отца.

Хан Джисон непроизвольно тянется к теплу и свету, как это было в тот раз с Минхо.

Но Минхо не приходит. Ни за Хенджином, ни за Джисоном, ни за обещаниями, данными им двоим.

Зато Джисон каждый день приходит в спальню Хенджина вместе с зарождающимся стокгольмским синдромом. Джисон приходит с ноутбуком и говорит: «Могу дать зайти в соц. сети и связаться с родными, если обещаешь не делать глупостей». И Хенджин ведет себя умно. Берет ноутбук, открывает браузер и включает аниме. Потому что Минхо не сидит в соц. сетях, а писать больше некому. Зато у "Магической битвы" вроде новая серия вышла, почему бы и нет.

Потом Джисон приходит с осветлителем для волос, говорит: «Поможешь? Мне неудобно самого себя красить», а в итоге почему-то именно Хенджин за пару дней превращается в почти натурального блондина. Джисон говорит: «Тебе идёт этот цвет», и стокгольмский синдром расцветает. Потому что это вовсе не выглядит, будто Хвана держат в заложниках. Скорее Джисон находит новую игрушку и развлекается пока может.

Не намекает ни на что неподобающее. Хенджин почти выдыхает от облегчения.

А потом Хенджин однажды сам приходит в спальню Джисона, потому что слышит музыку. Тот тихо перебирает струны гитары, напевая мелодию. Бросает взгляд на открывшуюся дверь, но не останавливается, замечая Хенджина. Стыдиться нечего, всё равно через недельку-другую парня отправят на родину, и они больше никогда не пересекутся. Ну, или, застрелят, смотря как ситуация сложится.

Одинокая ночь, тихая ночь

Такая мрачная, лишь слышен мой тихий голос

Не заметив никакого сопротивления, Хван тихо закрывает за собой дверь и присаживается на край кровати. Спальня вроде бы такая же, что выделили Хенджину, но она живее — плакаты любимых групп, фотографии семьи, музыкальные диски (и кто их вообще сейчас слушает?) и разбросанные по всему столу блокноты. Так и не скажешь, что здесь живет мафиози. Будто Хенджин просто пришел в гости к другу послушать новую демку.

Среди тех звёзд он станет громче

Я просто одинок, протяните же кто-нибудь руку мне

В Хане кроется намного больше, чем он показывает людям. Это логично — в мафии не место тем, кто не умеет контролировать свои эмоции. Отец учил не так. Отец учил стрелять людям в головы, смотреть на всех уверенно, не сутулиться и всегда быть готовым защищать тех, кто не может защитить себя. Отец не был бездушным злодеем — в их городе не было преступности лишь из-за него, потому что полиция не может позволить себе прострелить голову педофилу. А отец мог и гордился этим. Если убить одного убийцу количество убийц не изменится. Но что, если убить несколько убийц?

Упавший на Землю, я чужак в этом месте

Не похоже, что смогу вписаться сюда

Вот только уважение отца распространялось не так уж далеко. Хан любил его, правда, но он так сильно рвался на свободу. Хан прожил всю жизнь в одной стране, городе, районе, доме — сами проведите параллель между его жизнью и чужой. Хан рвался туда, где людям необязательно угрожать пистолетами, чтобы добиться своего.

С самого детства Хан видел злость, несправедливость и насилие, но вместе с ними он видел доброту, заботу и вечную борьбу за добро, а потому у Хана было столько любви, радости и восхищения от жизни, что всё это физически сложно было удерживать внутри. Музыка спасала. Музыка была единственной, кто понимал его молчание, слова и мысли.

Пришелец, пытающийся быть своим

Я громко говорю, но никто меня не слышит

Хан рвался туда, где можно громко петь и быть услышанным.

— Не страшно тебе рассказывать такие вещи постороннему? — спрашивает Хенджин, закидывая ноги на кровать. В сантиметрах от чужого тела — остерегается, что табличка «злая собака» может оказаться правдивой.

— Я отвечаю на твой вопрос, — спокойно говорит Джисон, откладывая гитару на стул.

— Какой?

— Почему я не отношусь к тебе, как к заложнику.

— И почему же?

Хан переводит усталый взгляд прямо на лицо Хенджина. Оно красивое, но говорить об этом как-то неуместно. Джисон итак уже пересек все границы, брат явно не обрадуется.

— Мой отец всегда ненавидел серые зоны, — объясняет Хан. — Есть вещи, которые ни в коем случае нельзя простить и объяснить, как, например, изнасилование, растление или насилие в семье. Но есть серые зоны — например, убийство. Что насчет убийства в качестве самозащиты? Или убийства во благо общества? Можем ли мы судить тех, кто раньше вешал преступников? Преступники были виновны и заслуживали наказания, но разве убийство при наказании смертью не является всё равно убийством?

Хван слегка съеживается, слушая Джисона. Он впервые попадает в среду, где люди спокойно говорят о смерти, не боясь её, а лишь размышляя — кто её заслуживает, а кто нет.

— Я к тому, — слегка улыбается Хан, замечая, что Хенджину некомфортно. — Что ты находишься на грани серой и белой зон. Я не знаю хороший ли ты человек, Хван Хенджин, но я знаю, что ты невиновный. Чем бы вы ни занимались с Минхо, ваши поступки оказываются в серой зоне, потому что я не верю, что вы могли вступить в черную. Возможно, это глупая вера в людей, но… — на секунду Хан останавливается, подбирая правильные слова. — Но я понимаю тебя, Хван Хенджин.

Потому что это правда так. Потому что два года назад Ли Минхо стал самым ярким событием в жизни Джисона — то же случилось и с Хенджином. Минхо ворвался со своим пистолетом, ухмылкой и любовью к кошкам и рассказал им обоим про мир за пределами их самих.

Единственным различием было то, что Хенджину удалось повидать этот самый новый волшебный мир. Джисон же остался дома, не успев собрать чемоданы. Минхо сбежал раньше.

А потом умер отец и путь к свободе оказался перекрыт.

— Не думаю, что я когда-либо любил кого-то по-настоящему, но… — Хан усмехается, когда Хенджин неловко уводит от него взгляд. — Но Минхо был самым близким к тому, что можно было назвать любовью.

И хотя эта любовь относилась к Минхо вовсе не как к человеку и личности, а скорее к образу прекрасного принца, который заберет Джисона с собой в «долго и счастливо», всё же любовь была — к чужому опыту, жизни и мечтам.

— Но это все большое предисловие. И мне остается лишь спросить: ты хочешь услышать любезный или честный ответ на твой вопрос?

И это первый раз в жизни, когда Хенджину говорят что-то честно — не подбираясь к нему через белую ложь или лесть и не пытаясь задеть словами, которые далеки от правды.

— С тобой не обращаются, как с заложником, потому что мне тебя жаль, — наконец-то говорит Хан. — Потому что ты, видимо, любишь Минхо и ждешь его появления уже неделю. Ты всё ещё веришь в него, а на это без слез не взглянуть.

Наконец Джисон поднимается с кровати, забирая гитару обратно в руки. Не говорит Хенджину остаться или уйти — не маленький мальчик, сам определится.

— Мне правда жаль, что ты связался с Минхо.

Да, мне нужно дальше жить

Если я сдамся, то все мечты будут напрасны

— Перестань пытаться отбивать крученным ударом!

— Ты думаешь я знаю, как вообще его делаю? Я просто бью по мячу!

Джисон не пропускает свои тренировки по большому теннису даже в такой ситуации — просто берет Хенджина с собой. И не ебет, что Хван в жизни не играл в большой теннис.

Главное, что им весело. Они бегают по корту, «играют в мячик», как говорит Хенджин. И пусть у Хана в этот раз не получается нормальной тренировки из-за неумелого противника, зато Хенджин впервые за две недели дышит свежим воздухом и громко смеётся, не боясь охраны Джисона. Хана такое устраивает, хотя бы время пролетает незаметно и весело.

Веселье прекращается ровно в ту секунду, когда они подъезжают к дому и водитель говорит:

— У ворот нет охраны. Сидите в машине, я схожу разберусь.

Джисон напрягается, хватаясь за лежащий в спортивной сумке пистолет. А потом смотрит на Хенджина.

— Видимо, настала пора прощаться.

И Хван правда не уверен, что он чувствует в этот момент. Радость быстро сменяется чем-то отдаленно напоминающим опустошение.

А потом в их машину возвращается водитель, говорит:

— Миленький внедорожник. Стекла пуленепробиваемые, да?

И наставляет на Джисона пистолет. Парни смутно припоминают имя этого персонажа.

— Я Чанбин, можешь не напрягать свои извилины, — отвечает Со, забирает у Хана пистолет, кладет руки на руль и проезжает через ворота к особняку. Нигде не слышны звуки перестрелки, что означает, что Хан находится в огромнейшей пизде. Сколько людей вообще притащил с собой Минхо?

Всего лишь пятерых. С этого Хан хуеет сильнее всего.

— Мы облазали все ебучие комнаты и вырубили абсолютно всю тридцатку человек, где ты блять был? — кричит Минхо, как только Хенджин выходит из машины. Джисона оттуда выталкивает Чанбин, держа пистолет у его головы. На пороге дома стоят ещё четверо людей. — И что блять произошло с твоими волосами?!

— Мы играли в теннис, — неловко отвечает Хван, будто он сделал что-то не так, будто это не он ждал Минхо две недели, как послушный мальчик, сомневаясь, придет ли он вообще.

Все-таки пришел. Только особой радости почему-то нет.

Становится чуть лучше лишь тогда, когда Минхо устало упирается головой в грудь Хвана. Не обнимает, не целует, не говорит, что скучал — такое не в стиле Минхо. Хенджин должен был к этому привыкнуть.

Но почему-то сейчас это кажется неправильным.

— Хан меня не обижал, если что, поэтому вы… ээ… не обижайте его тоже, ладно? — нелепо бормочет Хенджин. Несколько парней, включая Ли, смотрят на него, как на последнего долбаеба. Серьезно? Этот парень тебя похитил, а ты ещё и волнуешься о нем?

— Не беспокойся, — говорит один из незнакомых Хенджину людей. Он спускается по ступенькам от входной двери к машине, улыбается, но в улыбке холод и сталь. Хван не хотел бы с ним связываться.

Наконец парень подходит вплотную к Джисону и говорит:

— Меня зовут Бан Чан, — Крис протягивает Хану руку. Джисон лишь усмехается, игнорируя рукопожатие. Чан усмехается в ответ. — Неприятно об этом говорить, но заложник теперь ты.

Вы же не думали, что Чанбин просто так оказался в Малайзии, правда?

Все совпадения не случайны.