За окном глубокая ночь, в комнате темно, из освещения лишь горящий экран ноутбука с финальными титрами фильма.

— Счастлив?

Такой глупой и простой вопрос. Сынмин тихо смеётся, ударяя Минхо подушкой по голове.

— Я смотрел «Начало» три раза, это ты должен быть счастлив, что наконец-то посмотрел его!

— Я его посмотрел ради тебя, вот и спрашиваю — счастлив?

— Как минимум доволен.

Ли захлопывает ноутбук, отставляя его на рабочий стол, а потом с разбега прыгает обратно в кровать, прямо на Сынмина, чтобы тот заорал от боли и неудобства. По мнению Минхо, это пиздецки смешно.

Вот и лежат они в темноте и тишине, а за окном можно было бы увидеть звезды, если бы огни Сеула не светили так ярко.

— Мне не понравилась концовка, — говорит Минхо, забирая чужую руку в свою и начиная перебирать пальцы. Глупая привычка играть пальцами, когда в голове слишком много мыслей.

— Долан говорил, что ему вечно задают вопросы про концовку, но ему на самом деле это не важно, потому что весь смысл в самом путешествии и приключении, — отвечает Сынмин, закидывая свои ноги на Ли. Они сплетаются в маленький, теплый клубок — за окном все-таки декабрь. — Вообще, фанаты кучу теорий построили, и про концовку, и про то, что реальным тотемом на самом деле было его обручальное кольцо.

— Ну и в какую теорию веришь ты?

Сынмин слегка улыбается. Со всей этой криминальной жизнью вскоре забываешь, что ты, вообще-то, тоже обычный человек со своими увлечениями, предпочтениями и переживаниями, а не просто местный хакер и грабитель.

Сынмину вот, к примеру, нравится кинематограф.

— Отец Кобба нанял всех остальных персонажей, чтобы они помогли его сыну избавиться от чувства вины за смерть жены и вернуться к детям, так что весь фильм происходил во сне Кобба. Мне нравится эта теория.

Минхо молчит пару минут, осмысливая сказанное, но чужую руку из своей не выпускает — продолжает неосознанно перебирать пальцы.

Сынмин не может отвести взгляд от его задумчивого лица.

— Натянуто как-то, не?

— Ну это же фильм Долана, мне казалось, все остальные теории просто не дотянули.

Они оба тихо смеются, стараясь не разбудить остальных.

— Мне понравился концепт кражи мыслей и информации из головы, я был бы там местным Леонардо Ди Каприо, — продолжает Минхо.

— Если бы это была твоя история, — отвечает ему Сынмин. — То она тоже была бы про борьбу с самим с собой.

— В каком смысле?

— Кобб боролся со своим чувством вины, но ты… — Сынмин с любовью и небольшой грустью разглядывает в темноте чужие глаза, запуская свободную руку в каштановые волосы. — Ты не можешь простить себя за то, что не можешь простить других. Ты застрял в замкнутом круге, из которого не выбраться в одиночку.

Минхо молчит. Ещё с первого дня знакомства они читали друг друга, как отрытую книгу, и обоих вечно раздражал этот факт. Минхо будто бьют в легкие каждый раз, когда Сынмин говорит что-то подобное.

Потому что каждый чертов раз Сынмин попадает в цель.

— Давай спать, историк, — говорит Минхо, целуя Сынмина в лоб и накрывая обоих одеялом.

Они засыпают.

***

Минхо просыпается от запаха горелой сковородки. На секунду в его голове и глазах проскальзывает паника, потому что он не понимает, где находится, но постепенно к нему возвращаются воспоминания вчерашнего вечера.

Перестрелка, погоня, частный самолет, куча остановок.

Новая Зеландия. Вот где он сейчас.

Спасибо боже, Чан, что накопил пару миллионов долларов на самолет, пусть самый дешевый и подержанный, но как же удобно с ним жить.

— Когда я вчера отрубился? — спрашивает Минхо, идя на неприятный запах и оказываясь на кухне.

Стоящий за плитой Сынмин ничуть не дергается от внезапно прервавшейся тишины и даже не оборачивается, чтобы ответить.

— Как только мы сели в самолет, я тебя до такси и до дома на себе тащил.

Минхо молчит, но Сынмин наконец поворачивается и ставит свою кружку кофе на стол. Мол, держи и не благодари.

Ли делает глоток.

— Где остальные?

— Чан, Хонджун и те вчерашние ребята с аукциона в Австралии, Чанбин и Феликс поехали с Ханом обратно в Малайзию к его брату, дай бог, чтоб туда не заявилась его тетушка, а Хенджина с Чонином решили на время выкинуть где-то в Европе. Все равно мы потом все нормально соберемся на нейтральной территории, когда все уляжется.

— То есть, ты остался единственный без компании?

— Я вызвался добровольцем остаться с тобой.

Единственное, что осталось у Сынмина — это разбитое сердце, трещины в котором он до сих пор пытается склеить воедино. Сынмин потерял несколько кусочков, пока все эти три года пытался донести сердце обратно домой.

— У меня есть глупый вопрос.

Минхо боится не только открываться и доверять, но и самого себя. Его разум, мысли и чувства уже долгие годы кажутся ему какой-то чужой страной, куда ему даже визу выписывать не собираются, и вместо радости от новых впечатлений и мест, в его голове лишь звенящая тишина и одна простая мысль: «Пожалуйста, заберите меня домой».

— Я думал, вчера я уже расставил все точки над «и».

Два мальчика, застрявших в огромном зале игровых автоматов. Они стали зависимы от безнадежной игры, но не прекращают верить, что в конце победа будет в их руках.

— Я как раз об этом, — Сынмин скидывает пригоревшую сковородку в раковину и садится за стол к Минхо, забирая обратно свой кофе. — Я знаю, что пожар был случайностью, и до того вечера ты не планировал сбегать от нас, но… — Ким сосредоточено смотрит в кружку, не поднимая взгляд. Это единственный раз, когда Минхо, наоборот, не отводит глаз от сидящего напротив человека. — Какова вероятность, что ты сбежал, чтобы сделать мне больно, и чтобы я наконец приблизился к пониманию того, что чувствуешь ты?

— Типа мой план был травмировать тебя до такой же степени, что и я? Ты это подразумеваешь?

— Я просто хочу понять, что произошло.

Фредерик Бегбедер посвятил одну из своих книг мысли, что любовь живет три года. Три года назад Минхо сбежал, а значит любое подобие чувств должно было исчезнуть и выветриться.

И может Бегбедер прав, и может действительно за эти три года Сынмин, если и вспоминал Минхо, то явно не с той любовью и нежностью, какая была прежде. Но, возможно, Бегбедер ошибался, ведь даже спустя три года сердце продолжает биться при пересечении взглядов.

И возможно дело далеко не в любви и чувствах, а в терзающем Сынмина столько времени вопросе: «Могло ли сложиться все иначе?».

— Сколько времени мне нужно здесь торчать с тобой, прежде чем мне безопасно будет уйти?

— Чан советовал посидеть на одном месте неделю, — а потом добавляет, зная, что Минхо такой ответ не устраивает. — Но ты же больше не бродячий ребенок, мы не обязаны нести за тебя ответственность, ты можешь уйти в любой момент, если не боишься за свою жизнь.

— Тогда это будет наш последний разговор по душам, договорились? Меня не хватит на большее.

Минхо перебирает свои пальцы под столом, напрягая каждую частичку своего тела. Он всегда жил, не позволяя себе терять бдительность или показывать людям свои слабые стороны, это был единственный способ выжить. Если он расслабится и откроется хотя бы на секунду, то никогда не найдет пути назад, лишь продолжит разваливаться и разваливаться по маленьким кусочкам, пока однажды его вновь не сдует ветер.

— Отчасти я и правда сбежал, потому что хотел сделать тебе больно, — признается Минхо, переводя взгляд на свои дергающиеся руки. — Это не было изначальной или конечной целью, но это было приятным бонусом. К тому же, я не знал, как ещё закончить то, что происходило между нами, а учитывая все обстоятельства, это необходимо было сделать, пока ты ещё сильнее не…

— Не полюбил тебя? Не узнал тебя? — заканчивает его мысль Ким.

— Вы одинаковые с Ханом и Хенджином, — наконец Минхо поднимает взгляд и смотрит прямо в чужие глаза. — Вы любите версию меня, которую вы сами придумали в своей голове. Вы находите самые понятные и легкие части меня, чтобы полюбить. Чан единственный, кто знал и понимал меня полностью, но вы не приблизились даже к десятой части этого.

— Это неправда, — отвечает Сынмин. — Может Хан и Хенджин действительно видели в тебе только какую-то далекую от них свободу и возможность побега в новый мир, но меня никогда не нужно было спасать, ты лишь усложнял мне жизнь, но я все равно продолжал любить тебя.

Дело никогда не было в жалости, как обвинял его Минхо. Проблема была в том, что Минхо видел в себе лишь выжившую жертву, и потому весь мир продолжал быть местом сражения, в котором не место слабым. Но Сынмин видел в нем обычного человека и личность, Ким никогда не фокусировался на деталях вроде торговли наркотиками в пятнадцать, приводов в полицейский участок или насилия от рук хозяев. Сынмин смотрел на Минхо и видел сарказм, ядовитую улыбку, в которой иногда проскальзывало что-то теплое, и тихую заботу об остальных, ведь громкость и открытость — это не про Минхо, не дай бог кто-то заметит, что у него тоже есть чувства и привязанность.

На самом-то деле, Минхо ведь и не выжил, с каждым днем он закрывался лишь сильнее, чтобы защитить себя от окружающих. Но продолжает ли человек быть человеком, если отнять у него способность чувствовать?

Выражение лица Минхо всегда было серьезным, кроме тех моментов, когда он смотрел на Сынмина. Минхо врал всем, включая самого себя, про то, что чувствовал. Ли никогда не был силен в словах, но его взгляд можно было читать, как открытую книгу.

— Может, я и правда не понимаю тебя настолько же хорошо, как Чан, — продолжает Сынмин. — Но я никогда не ждал, что ты будешь хорошим, добрым или любящим. Я видел те моменты, когда ты был холодным, безрассудным и слишком сложным, чтобы понять. Но я все равно оставался рядом, разве нет?

— Ты бы рано или поздно сдался.

— Ты сбежал первее, поэтому мы никогда этого не узнаем.

Невозможно предугадать развитие событий или поступки людей, всегда есть тот самый минимальный процент, что люди удивят в лучшую или худшую сторону. Не бывает вещей, которые предопределены без возврата.

— Я не буду удерживать тебя, если ты снова захочешь уйти, — говорит Ким. — Но представь свой деревенский домик, где никто не будит тебя по утрам, и никто не сидит у порога, ожидая твоего возвращения. Ты можешь делать абсолютно все, что захочешь, но действительно ли это будет свободой, а не обычным одиночеством?

И возможно с самого начала они и правда были безнадежной игрой; с таким, как Минхо, не бывает счастливого конца. Возможно, Сынмин устал быть понимающим и принимающим, ему тоже хочется побыть немного эгоистом и получить то, чего он так отчаянно желает.

Как же убедить Минхо, что остаться рядом безопасно?

— Никто не спас тебя, когда ты больше всего нуждался в этом, но я все ещё хочу попробовать спасти то, что от тебя осталось, если ты наберешься смелости довериться мне ещё раз.

Самый большой урок, который Минхо выносит из своей жизни, — никого на самом деле нельзя назвать близким человеком, пока они не увидели каждую темную частичку твоей души и остались.

Сынмин продолжает сидеть рядом даже спустя три ебучих года.

— И что дальше? — тихо смеется Ли. — Мы притворяемся, что последних трех лет не было, и заводим коров с курицами в домике в деревне?

— Я думал, тебе нравятся кошки.

Однажды Сынмин решил остаться рядом к лучшему или к худшему. И хотя все, включая подсознание, твердили, что это к худшему, Ким грустно улыбался и отвечал, что знал это с момента, когда они впервые встретились.

И, естественно, страх привязанности Минхо никуда не исчезнет, пока Сынмин наглядно не покажет ему, что бояться нечего.

Поцелуи в лоб значат очень многое. Они несут в себе защиту, уважение и говорят: «Ты мой, никогда не оставляй меня», «Я забочусь о тебе и не хочу, чтобы ты пострадал», «Я всегда встану между тобой и тем, кто пытается сделать тебе больно».

И именно поэтому, когда Сынмин отчаянно и осторожно целует Минхо в лоб и притягивает к себе, крепко удерживая, Минхо чувствует себя в безопасности и тепле.

Но самое главное?

Минхо чувствует, будто вернулся домой.

В дверь одного из десятка дешевых номеров мотеля на окраине стучат. Пистолеты наготове, финальная речь подготовлена и прокручена в голове сотни тысяч раз.

Возможно ли оправдать собственные чувства и мысли? Хан Джисон до сих пор не уверен.

— Что за хуйня произошла в Филиппинах?! А это кто такие?

— Тетя Эллария связана с работорговлей, и если ты придерживаешься принципов отца, то тебе стоит оборвать с ними связь. А это, — боковым зрением Джисон кидает быстрый взгляд на стоящий рядом Чанбина и Феликса. — Мои друзья.

— У тебя нет друзей.

— В этом и фишка.

Брат Хана приходит один, потому что не ожидает предательства от родной семьи. Джисон просит анонимности и понимания, а брат оказывается не в силах отказать. Семья всегда идет на первом месте, так учил отец.

— Я не вернусь домой.

Кроме тех случаев, когда семья разваливается по кусочкам.

В какой-то степени, его брат ждал чего-то подобного. Именно поэтому он лишь тяжело вздыхает, присаживаясь на край кровати. Ведет себя умно, достает пистолет и откладывает на тумбочку, показывая, что насилию здесь не место. Это же все-таки семья.

— Отец говорил, что ты копия матери, но почему-то никогда не замечал, как сильно я походил на него.

Джисон аккуратно присаживается рядом с братом, обхватывая его руку своей. Между ними никогда не было вражды или зависти, они были разными, но всегда приходили по вечерам друг к другу в комнату, чтобы почитать какие-то дурацкие комиксы или чтобы Хан показал новую песню, которую выучил на гитаре.

Их мать была певицей. Может поэтому отец любил Хана сильнее.

— Я разозлился, когда узнал, что отец перед смертью сделал главой тебя, но я понимал почему он принял такое решение, — продолжает говорить брат. — Он знал, что если не привязать тебя насильно к дому, то ты сбежишь, как только пройдут похороны.

— И все же ты намного лучше подходишь на место дона, мы же оба это понимаем.

Пока Джисон просил отца купить ему сладкое или первую гитару, его брат все время проводил в зале, отрабатывая навыки борьбы или стрельбы. Он был старше Хана всего лишь на пару лет, но продвинулся значительно дальше, а главное — он делал все это по собственному желанию.

Желанием, конечно, было угодить отцу, но всё же.

Его брат был до ужаса хорошим человеком, но совершенно одиноким ребенком; он был одинок до такой степени, что боялся произносить слово «нуждаюсь» вслух. Он нуждался в заботе, любви и привязанности, но боялся просить их. Иногда даже казалось, что он просто их не заслуживает, ведь, посмотрите — Хана никогда не обделяли. В другие моменты казалось, что он просто сделал что-то не так, и все это отняли у него, отдав младшему брату.

Но брат Джисона был хорошим человеком потому, что никогда не винил и не ненавидел своего брата за то, что вся любовь досталась лишь ему. Возможно, Джисон был просто любвеобильным ребенком, а возможно он чувствовал, что что-то было неправильно. Именно поэтому он и забирал брата с тренировок, чтобы поиграть вместе; именно поэтому он отдавал ему свой любимый шоколад, ведь отец не подумал купить сладкое старшему сыну; поэтому он и чувствовал, что забрал то, что никогда не должно было принадлежать ему.

— Отец всегда видел нашу мать в тебе, но забывал, что её ДНК есть ещё и во мне.

Их мать даже не успела попрощаться — выстрелы в легкие редко дают возможность на последние слова. Прошедшие годы не целуют тебя на ночь, лишь оставляют за собой фантомную боль. И до сих пор неважен факт почему или кто её застрелил, важны лишь оставшиеся плачущие дети, которым будто перекрыли кислород и забрали всю любовь мира.

Они вечно тянулись друг к другу, потому что, несмотря на все ссоры и разногласия, мысль о том, чтобы потерять ещё кого-то, была самым страшным кошмаром, к которому они не были готовы. И пока Джисон пытался любить брата и за погибшую мать, и за отдалившегося отца, брат не мог допустить даже мысли о ненависти, ведь после неё так легко можно было бы свернуть на тропинку, которая в конечном итоге привела бы к тому, чего они оба так сильно боялись.

И если Джисон боялся, что брат не поймет и не примет, брат на самом деле просто жил в ожидании, когда же придет момент расставания.

— Я бы сказал, что наша семья станет лучше со мной во главе, — с огромной любовью он смотрит в глаза Хана, понимая, что не увидит их ещё очень долгое время. — Но главное, что так будет лучше тебе. А я справлюсь и один, меня готовили к этому с детства.

Потому что даже выросшие среди насилия и повернутого чувства справедливости дети могут сохранить человечность и милосердие, если хорошо постараются. Потому что зарождающаяся зависть и ненависть не могут найти путь наружу, если ты смотришь на брата и видишь лишь написанную на его сердце фразу: «Мне здесь не место». Потому что некоторые души, какими бы хрупкими и ломкими они не были, всё ещё можно спасти и защитить. Уберите мальчика, тянущегося к музыке и искусству, подальше от оружия и насилия, чтобы уберечь. Отправьте его в путь поисков собственного места и поддерживайте издалека, чтобы, обернувшись, он знал, что не один.

На старших детях всегда лежит слишком много ответственности, намного больше, чем они могут вынести. И все же он будет нести этот груз, потому что, в конечном итоге, семья — это единственное, что есть у некоторых людей.

У некоторых нет даже её, и Хан старший слишком сильно боится представить, что случится, если он лишится ещё и её.

— Я дам тебе денег и попрошу быть со мной на связи каждый день хотя бы первый месяц, пока не успокоюсь, что ты в безопасности. Эти ребята тебе помогут добраться туда, куда ты хочешь?

Чанбин и Феликс синхронно кивают со всей серьезностью в их взглядах. Обещания нужно сдерживать, так учил Чан.

— Я объявлю, что ты погиб в Филиппинах, так ещё с ними и контакт разорву. Если заявятся сюда, убью всех к хренам.

— Раз я мертв, то не смогу вернуться в Малайзию?

С теплой улыбкой он треплет Хана по волосам.

— Возвращайся сюда только если больше некуда будет идти, но я всегда примчусь к тебе, если понадобится. Мир слишком большой, чтобы провести всю жизнь на одном месте, разве ты не сам так говорил?

— Вернусь стариком, меня все равно никто не узнает.

— И похоронят нас на одном кладбище, все как завещал отец.

Они тихо смеются, а потом Хан старший резко притягивает младшего в объятия. И обнимает так крепко-крепко, что Джисон чувствует себя и в безопасности, и тепле, и просто дома.

— Спасибо за всё, Канин.

— И я люблю тебя, Джисон.

На лице Феликса медленно проступает улыбка. Скоро придет пора им всем вернуться домой.

— Так, что теперь?

Хенджин неловко стоит на кухне, наблюдая, как Чонин готовит им обед. Они встречали курьера с оружием за спиной и почти нулевым знанием немецкого языка. Спасибо базовому курсу дуолинго хотя бы за возможность сказать «спасибо» и «хорошего дня».

— Отсиживаемся здесь недельку, потом делаем тебе поддельные документы на всякий случай и покупаем билет куда ты там захочешь, — отвечает Чонин, нарезая курицу маленькими кусочками.

— И все?

— Ага, — равнодушно говорит Ян, проверяя кипящий на плите рис. Кто-то из бродячих детей живет в Мюнхене, но ему все равно нужно время, чтобы собраться и приехать к ним в Дрезден, поэтому пока что они сидят и не высовываются в чужой съемной квартире — вот приедет кто-то, умеющий нормально владеть оружием, тогда можно будет расслабиться и выпить за успешно проведенную вылазку.

Хенджин неловко молчит, осторожно поглядывая на Чонина.

Спустя десять минут он не выдерживает тишины.

— Ты теперь меня ненавидишь?

Наконец Чонин оборачивается, отвлекаясь от плиты, и удивленно поднимает бровь.

— Откуда такие выводы?

— Ты мне провел целую лекцию о том, что нельзя убивать, и вообще ты жизнь свою посвятил тому, чтобы спасать людей, а я… я… — Хван закрывает лицо руками, не в силах закончить эту фразу.

Сегодня ему снились кошмары. Хван боится, что они останутся с ним надолго.

Чонин тяжело вздыхает, на время выключает плиту и присаживается рядом с Хенджином. Разговор будет долгим и тяжелым, как жаль, что рядом нет Чана.

— Ты видел, как я общаюсь с Феликсом? — не отрывая рук от лица Хенджин кивает. — Он убил больше человек, чем мы с тобой можем себе представить, но я все равно считаю его своим другом. Я не думаю, что у меня есть право судить тебя или других людей, поэтому я и стараюсь не позволять своим личным предубеждениям вставать на пути.

Руки Феликса погрязли в крови, но Чонин все равно всецело доверяет им. Потому что, в конце концов, все мы убийцы. Все мы однажды убили часть самих себя, чтобы выжить. У всех нас не отмывается кровь с рук, ведь что-то где-то внутри должно было умереть, чтобы мы остались в живых.

— Я не ненавижу тебя, потому что спасать людей, которых ты любишь, это нормально, это даже не выбор. И это именно то, почему я переживаю из-за тебя.

Наконец Хенджин убирает руки с лица, чтобы взглянуть на Чонина. На чужом лице написана лишь жалость и грусть.

— В каком смысле?

— У нас есть мальчик, Чонхо, он тоже учился в медицинском, но на психотерапевта. Я могу с ним связаться, он должен помочь.

— Помочь с чем? — неудомевает Хван.

— Стокгольмским синдромом.

Столкольмский синдром проявляется, когда у жертвы развивается некое уважение и эмпатия к своему абьюзеру. Название произошло после ограбления Стокгольмского банка в 1973, когда работники банка, которых взяли в заложники, привязались к похитителям и установили с ними связь. И даже когда ограбление было завершено, они все равно отказывались давать показания против грабителей. Обычно такое происходит потому, что жертва воспринимает малейший акт достойного поведения как выдающееся событие, которое заставляет ее видеть своих похитителей, по сути, хорошими. Таким образом, они оставляют в стороне все негативные поведенческие отличия своих похитителей и сосредотачиваются на позитивных. Именно поэтому этот синдром также называют «травматической связью» или «промыванием мозгов жертвы».

Учитывая все это, можем ли мы ненавидеть хозяев Соула, который остается им предан, но прощать подобное Хан Джисону?

— У меня нет стокгольмского синдрома.

Хенджин вспоминает их первый ужин вместе и ту дурацкую шутку про «Красавицу и чудовище».

Белль часто рассматривается как типичная «девушка в беде», которая попадает в руки жестокого похитителя и не имеет независимости или собственной личности. Однако в диснеевской адаптации сказки отношения между Красавицей и ее чудовищем изменяются для современной аудитории, давая возможность этим двоим по-настоящему полюбить друг друга. Чудовище вовсе не чудовище, но мягкая душа, запертая в своей проклятой форме, а Красавица независимая и способная контролировать свою собственную жизнь девушка. Спустя долгие годы после написания оригинальной сказки «Красавица и Чудовище» превратилась в историю о девушке, которая находит и выбирает любовь, а не о жертве, страдающей от стокгольмского синдрома.

Так в чем же разница между этой адаптацией и жизнью Хван Хенджина?

— Что ты вообще нашел в нем? — с интересом спрашивает Чонин, явно не верящий словам Хенджина.

— Все то, что не увидели вы.

Хван вспоминает все дни, проведенные вместе с громким смехом, и ночи с долгими разговорами и секретами, которые стыдно рассказывать вслух.

Потому что, по правде говоря, Хван Хенджин до безумия одинокий человек. И неважно сколько у него друзей или как часто ему говорят о том, что любят. В конце концов, он все равно будет сидеть ночью один в окружении темноты и абсолютного одиночества. И даже днем, когда вокруг шумят люди и город, и Хенджин сбивается со счета сколько же лиц его окружают, он все равно будет чувствовать то же самое одиночество.

Потому что Хван безумно хочет спросить: «Эй, тебе тоже иногда хочется спрыгнуть с моста?» или «Ты тоже боишься, что однажды ночью пустота внутри поглотит тебя полностью?», но это не те вещи, которые можно сказать, не получив в ответ взгляд, наполненный лишь жалостью и беспокойством.

Хан же улыбался понимающе.

В отличие от убегающего от своего прошлого Минхо, Хенджин продолжал бежать куда-то в будущее в поисках финальной точки. Хан мечтал о том же самом.

Вот, что видел в нем Хенджин.

— Возможно я и правда не понимаю, что ты чувствуешь, а всего лишь констатирую, что вижу со стороны, — говорит Чонин, аккуратно беря Хенджина за руку.

Чонин никогда не любил касания, но эта неприязнь всегда казалась странной. Он не любил прикосновения, но жаждал их слишком сильно. Чонин всегда желал, чтобы его держали настолько крепко, не позволяя развалиться по кусочкам.

И возможно что-то в Хенджине было настолько понятным и знакомым, что душа Чонина непроизвольно тянулась к нему, как к своей утерянной частице. Так же, как было и с Хенджином и Ханом.

— Даже когда мы разъедемся, у тебя все равно будет мой номер, и я никуда не денусь. Я не буду говорить тебе, как правильно поступать, но, пожалуйста, все же поговори с Чонхо ради меня.

В английском есть красивое слово «fragile», которое переводится как «хрупкий» или «ломкий». Именно так Ян охарактеризовал бы Хенджина. И хотя Хван не принцесса в беде, которую нужно спасти, ему предстоит ещё долгий путь, чтобы научиться защищать самого себя.

Чонин лишь надеется, что этот путь он пройдет не один.

На внезапно завибрировавшем телефоне Чонина высвечивается имя Феликса.

— Вспомни дьявола, вот и он.

Хан хочет поговорить.