— Бродячих детей больше не существует, — начинает свою речь Крис. — По крайней мере, в том контексте, в котором они вам знакомы. Ах да, простите, совсем забыл рассказать, кто такие бродячие дети.

Выложенное считанные секунды назад видео на ютубе длится не больше пяти минут, но такое чувство, будто они задерживают дыхание и не выдыхают, пока оно не кончается.

За глупой маской из магазина детских игрушек не распознать лица, но Минхо буквально видит, как Чан хмурит брови и смотрит в одну точку, потому что ему сложно говорить то, что он должен.

— Бродячие дети — Робин Гуды двадцать первого века за небольшой разницей в происхождении. Опираясь на «Подлинную историю Робин Гуда», он растратил свое состояние, оказался в долгах и начал воровать. Мы же начали воровать не потому, что потеряли деньги, а потому, что у нас отняли самые ценные вещи — свободу и детство. Бродячие дети — жертвы современного рабства, торговли людьми.

Минхо непроизвольно сглатывает от невольно нахлынувших воспоминаний, но его руку крепко сжимают. По крайней мере, в этот раз он не один.

— Мы грабили, чтобы помогать не беднякам, а таким же жертвам, как и мы. Мы сливали чужую личную информацию и были причиной многих коррупционных скандалов, потому что мы видели мир черно-белым. Мы шантажировали множество политиков и бизнесменов на спонсорство, потому что цель оправдывала средства. И действительно, за эти годы мы помогли более чем восьмидесяти людям, которые стали жертвами работорговли.

По одним лишь словам Чана, им грозят 114, 307, 316, 320, 330, 333, возможно 341 и 350 статьи уголовного кодекса Южной Кореи. По крайней мере, три года назад статей в обвинении было немного меньше.

— Но наконец мы остановились и задумались правильными ли были наши убеждения или постепенно мы превращались в подобие Эрена Йегера? Я рос без образца для подражания, я лишь видел людей, на которых не хотел быть похож, и ситуации, в которых никогда в жизни не хотел бы снова оказаться. Никому из нас не выдали правильных карт, но это не значит, что мы не можем перемешать колоду и надеяться на лучший результат. Именно поэтому мы и пришли к вам.

Бродячие дети следовали принципам и убеждения Криса как раз ради этого момента — убивать людей нельзя, с этим не поспорить, но главным фактором всегда было общественное мнение — пока бродячие дети грабили злых дядек, но не покушались на их жизни, они действительно были современными Робин Гудами, а мнение общества было на их стороне.

Самым главным вопросом оставалось лишь останется ли это мнение на их стороне сейчас.

— Мы не бросим идею помогать людям, потому что ни одна организация по борьбе с работорговлей не была настолько успешна, как мы. Наши способы радикальные, но действенные — мы всегда ставим человеческую жизнь на первое место. Но мы устали бегать от закона за то, что всего лишь пытаемся помочь другим. Но чтобы избавиться хотя бы от нескольких уголовных статей в нашем деле, нам нужна ваша поддержка, как и моральная, так и материальная. Мы открываем фонд, который будет спонсировать спасение и дальнейшее восстановление похищенных и проданных людей. Мы не в праве решать, кто плохой, а кто нет, потому что мир не черно-белый, как нам казалось раньше. Ваша поддержка и спонсирование в дальнейшем помогут не только спасти сотни человеческих жизней, но и помочь дальнейшему нашему сотрудничеству с другими организациями по борьбе с работорговлей.

Крис — самый закрытый человек из тех, с кем знаком Минхо. Любое его подобие открытости и правды просчитано заранее.

Дипломатия — это когда дьявол девять раз говорит тебе правду, и ты веришь в последующую единственную ложь. Крис умело разыгрывает эту карту раз за разом, и всегда она оказывается выигрышной.

Главное, чтобы повезло и в этот раз.

— Думаешь сработает? — спрашивает Минхо, выключая и откладывая в сторону телефон.

— Посмотрим по комментариям и скинутым деньгам, — с надеждой отвечает ему Сынмин, беря чужую руку в свою. — Чан никогда не хотел быть преступником, и он наконец нашел способ вернуться на правильный путь. Стоит хотя бы попытаться.

Потому что всё, чего желают бродячие дети, — это спокойной и нормальной жизни рядом с семьей и близкими людьми.

Ли проводит рукой по зеленой траве, спугивая муравьев и каких-то незнакомых ему жуков. В семь утра солнце уже ярко светит, а его лучи греют своим присутствием Сеул.

Он переводит взгляд на могилу, рядом с которой они сидят.

— Отныне я буду приезжать к тебе каждый год, — говорит он вслух. — Однажды я вернусь насовсем, как только у нас закончится срок давности преступлений.

Сынмин крепко сжимает его руку. Не сейчас, не скоро, но однажды все случится, как они хотят. Однажды они перестанут нелегально пересекать границу Южной Кореи и носить скрывающие пол лица маски. Однажды Сеул вновь откроет им свои объятия и извинится за то, что они были в разлуке столько времени.

— Я люблю тебя, мам, и безумно скучаю, — Минхо говорит эту фразу впервые за десять лет.

У него будто спадает груз с души. Дышать становится чуть-чуть, но легче.

— Познакомишься с моей семьей и поедем обратно? — уточняет Сынмин, когда они выходят с кладбища.

— Думаешь та соседка не забыла про Суни, Дуни и Дори?

— Ещё бы она забыла, ты её не попросил присмотреть за ними, а угрожал, — смеётся Ким.

Уже завтра они вернутся в их маленький деревенский домик в Лен Халланд, который они купили, кстати, на деньги Сынмина. Туда, где Сынмин целыми днями сидит за ноутбуком, поглаживая иногда приходящих к нему питомцев. Туда, где Минхо учит детей танцам за спасибо от их матерей и приготовленные торты и печенья, которые приносят ему дети из дома. До смерти матери Минхо ходил на танцы, мечтая посвятить этому свою жизнь. Сынмин узнает это, когда впервые видит, как Минхо танцует во дворе их дома.

В их доме всегда тихо, кроме тех дней, когда к ним приезжали Чанбин или Хенджин.

— Вы же знаете, я люблю деньги, — говорит Чанбин, накладывая в свою тарелку побольше свинины. — Отец откупился от моей уголовки, Феликс подтягивает мой английский, подучу конституцию и все остальные кодексы и поступлю на прокурора в США или, не знаю, в Европе где-нибудь, главное, чтобы образование котировалось везде. Вот и буду грести деньги лопатой, но не поддаваться коррупции. Короче, буду как все юристы из дорам.

Чонин не приезжал к ним, но поддерживал связь с Сынмином.

— С сентября восстановлюсь в универе, отучусь на квалифицированного хирурга, у меня явное преимущество опыта над всеми остальными, да и уголовки у меня нет в отличие от вас. Не беспокойся, все со мной нормально будет.

А Феликс…

Что ж.

— Ты свободен.

Феликс ждал долгие годы, чтобы наконец услышать эту фразу. Но, как оказывается, был совершенно не готов к её последствиям.

— В смысле?

— В смысле всё закончено. Ты можешь возвращаться к своей семье, разве ты не этого хотел?

Несколько лет назад, оказавшись впервые в Австралии, Крис отследил и нашел свою семью. Пришел, заплакал, провел ночь на диване и ушел спустя неделю без мыслей о возвращении.

Никто не обращался с ним плохо, никто не ругал и не обижал его, они лишь плакали и благодарили бога за то, что вернул их сына обратно домой.

Но можно ли действительно любить человека, которого не видел пятнадцать лет? Можно ли продолжать называть Криса своим сыном и мальчиком, если в голове твоему сыну по-прежнему девять лет, он любит бутерброды с арахисовой пастой и купаться в море, а стоящий перед тобой парень предпочитает носить в кармане пиджака пистолет на все случаи жизни и не пьет алкоголь, потому что боится вновь потерять контроль над своими действиями и жизнью.

Они забрали из семьи маленького ребенка, но он так и не вернулся обратно. Крис еженедельно созванивался и каждый месяц навещал семью, но так и не почувствовал себя её полноценным членом.

Его настоящая семья разбросана по миру, но по первому зову готова примчаться к нему. Его младший брат доучивается на хирурга, но обещает помогать даже с банальным кашлем, потому что ему не все равно. Его другой брат собирается получить юридическое образование, чтобы не позволить ему сесть в тюрьму и обещает защищать как и в суде, так и обычными кулаками. Его самый преданный брат все ещё заботится о его цифровой безопасности и не позволяет никому отследить его, даже если сам находится в Швеции. Его потерянный брат находится на пути прощения себя и остальных, и иногда даже скидывает смешные фотографии своих трех кошек.

А его любимый брат, который не извинялся за то, что стал монстром, потому что никто не извинялся за то, что сделал его таким, на самом-то деле вовсе и не монстр, потому что его наконец-то любят.

Потому что, как выяснил Крис, семья — это не те, у кого ты родился, а те, с кем готов умереть.

— Моя семейная ситуация не самая лучшая, но это не значит, что с тобой будет то же самое. Твоя семья заслужила знать, что ты жив и в порядке. Навести их.

Феликс бросается в объятия Чана, крепко-крепко прижимая его к себе. Это не прощание и не расставание, Феликс вернется, даже если Чан не попросит — Ли все равно узнает, когда понадобится ему.

Это не прощание. Они попрощаются лишь на могиле одного из них.

И дай бог, чтобы это произошло очень нескоро.

— На сегодня всё, — говорит Чонхо. — Созвонимся в это же время в следующий четверг?

— Да, обязательно. Спасибо тебе! Передавай привет Юнхо, он мне давно тиктоки не скидывал.

— Юнхо сейчас в сизо сидит. Мы не вытаскиваем его оттуда для профилактики.

— А, ой.

Хенджин тихо смеется, выключая фейстайм. Даже в свой выходной он сидит в кофейне, где работает, потому что ему здесь комфортно. Бариста Енджун, вышедший сегодня на смену, наливает ему американо и даже приносит бесплатный брауни, потому что «ты же четыре дня без выходных работал, пока мы третьего бариста искали, надо тебя отблагодарить».

Хенджин работает два через два, не строит карьеру, но все же считает, что это лучше, чем было дома в Сеуле. Он не задерживается на работе, не сидит пять дней в неделю в душном офисе и не кланяется сорокалетним мужчинам, которые торчат на одной должности уже двадцать лет, в знак уважения, которого и нет.

Хенджин живет на деньги, которые ему скинул Минхо. «Тут твоя доля за торговлю картинами и бонус в качестве моего извинения». Он бесплатно посещает Лувр в каждую первую субботу месяца, рисует пейзажи, сидя рядом с Сеной, и даже дружит с владельцем маленькой арт-галереи в районе, где он снимает квартиру.

В следующем месяце, кстати, ему разрешили вывесить в галерее пару своих картин.

Хван пишет серию картин в темно-красном и черных тонах. Он задает вопрос о цене человеческой жизни, о травмах, которые формируют тебя, как личность, о прощении и принятии. Он рисует силуэт девушки и называет картину «В память об украденной жизни». Хенджин до сих пор боится произносить её имя вслух, но кошмары больше не преследуют, и Чонхо говорит, что Хван делает большой прогресс. Хенджин обещает больше не брать в руки оружие и не связываться с криминальным миром.

Минхо и Сынмин обещают приехать на денек, чтобы посмотреть на выставку. В такие моменты Хван понимает, что скучает по Минхо больше, чем мог себе представить. Чонин извиняется, что не приедет лично, но это не страшно — Чонин единственный, кто видел все его картины в процессе написания.

Феликс звонит ему пару раз на неделе и помогает с изучением французского, так что теперь Хван может сказать намного больше, чем банальные «Ça va?» и «Un autre cocktail, s'il vous plaît».

Жизнь не идеальна, но она намного терпимее и приятнее, чем было раньше. Теперь Хенджина не тяготит жить в настоящем, и он видит свое будущее намного отчетливее. Прошлое не преследует, а бежать больше не надо. Хенджин находит свое место в размеренной, но в то же время насыщенной городской жизни Парижа.

— Хенджин?

Он поднимает глаза, отрываясь от телефона. Прошлое не преследует, но напоминает о себе — оно часть Хвана, от него не стоит отнекиваться, а лишь принять и поблагодарить за опыт.

Хван тепло улыбается, потому что плохих воспоминаний почти не остается. Он вспоминает приятную гитарную мелодию и тихий голос, говорящий, что ему жалко Хенджина.

Но жалеть больше некого.

— Хочешь выпить кофе? Я даже сам приготовлю, хоть сегодня и не моя смена, — улыбаясь, спрашивает Хван.

— С удовольствием, — тихо отвечает Хан, ставя висящий за спиной чехол для гитары рядом со столиком.

Они знакомятся заново в радующей летним солнцем Франции.