Фриц, лежа в ванной и куря, оценивал состоявшуюся сделку и смысл сказанного Кобблпотом.

      — Независим. Навсегда, — повторил юноша заверение Пингвина, потирая тыльной частью руки лоб, как делал всегда во время тяжелых размышлений. На его ладони виднелся огромный продольный шрам от клятвы на крови с напарником, и рядом чуть поменьше от ножа, что Фриц остановил рукой за лезвие. Все его тело, словно заново перешитое, испещряли старые и новые раны, заметно проступающие на светлой коже — живое напоминание о годах непрерывной борьбы за жизнь и свободу. 

При лишении одного из органов восприятия происходила компенсация и увеличение чувствительности другого — так потерявшие зрение развивали осязание и слух, а Фриц получил взамен затихшим однажды эмоциям обострённый разум и слишком хорошую память.

Потому прямо сейчас ему хотелось, чтобы напарник, как четыре года назад, привычно сидел у стены, широко расставив ноги в тактических ботинках, глуша виски из горла и кровожадно улыбаясь, и звучно рассказывал в смачных подробностях о бойне во время китайской культурной революции или пытках в центральноафриканской империи под сапогом тирана-людоеда[15] — вероятно, всю свою жизнь помимо полного принятия наёмник искал свободные, способные выдержать любой поток информации уши, какими и оказался мальчик-снежок. 

Фриц высунул ногу из воды, закинув на бортик ванной, и рассмотрел изящную, тонкую ступню с длинными пальцами и рельефными сухожилиями. Сложись всё иначе, быть может, к этим ногам склонился целый мир — красота тоже была оружием, точным и беспощадным, но совершенно для Фрица бесполезным. Едва ли нашёлся человек, способный за маской противогаза, неприметной одеждой и непроницаемым выражением посчитать киллера красивым. Улыбайся Фриц, пусть неискренне, но белозубо, и не смотри на людей, словно на туши на скотобойне, быть может, окружающие заметили, как юноша хорош собой. Но он не умел и, каждый раз, когда сводил губы в улыбке, челюсть ныла — эти мимические мышцы не поддавались и выглядело получившееся жутко, словно губы попытались разрезать до самых щек ножом. 

Докурив, Фриц вдавил окурок в пепельницу у ножки ванной. Стояла оглушающая тишина, и за ней так близко скрывалась истина: если зависимость — это следствие, то её причина — мафия, а, избавься от мафии, избавишься и от зависимости. 

      — Так вот что ты имел в виду, — тихо сказал Фриц, погружаясь под воду с головой и задерживая дыхание. 

Потеряй Готэм вторую ногу — покровительство семьи Фальконе, что поддерживала порядок из тени — и золотоголовый колосс падёт, расколовшись по частям. В таких обстоятельствах Фриц действительно получил бы свободу, впрочем, не ту. Свободу убивать, насиловать, отбирать, но никак не жить своей жизнью, ни от кого не завися — ни от государства, ни от мафиозной верхушки. Желаемое Фрицем безвластие — классическая, почти литературная анархия, что вполне безобидна — обратилась бы хаосом и войной всех против всех, и в эти джунгли по дороге из трупов взошел бы на трон из черепов и разрушенных зданий лидер — новый самопровозглашенный король. 

Король Готэма. 

Сохрани постепенно доживающая век мафия своё влияние, «старый» и «обмякший» по словам Фиш Муни дон Фальконе вскоре прознал бы о планах своей хитрой подручной и наверняка начал бы плановые чистки, затронув успевшего запачкаться Фрица. Впрочем, что с переменами, что без — суть не менялась, и, даже если бы Фриц вовремя соскочил по совету Пингвина, то доны и их преемники всё равно год за годом так или иначе прибирали юношу к рукам. Всё упиралось в выбор, как именно — умереть после долгой и мучительной борьбы или просто умереть, дав посадить себя на цепь. 

Юноша снова задумался о погибшем напарнике, что воспитывал в нём идеологию анархизма. Каким образом, оказавшись в центре хаоса, поступил бы Тодд.

Фриц не любил произносить имя напарника впустую, поскольку сразу всплывали слишком интимные страницы их отношений — например, частенько напиваясь до беспамятства, Тодд зажимал юного киллера, едва не объедая пол-лица в спиртовых поцелуях, но дальше этого никогда не доходило. По меркам Тодда Фриц был слишком юн, да и мужчина прекрасно сублимировал свою сексуальную энергию в убийства, а киллер слишком боялся раскрытия своей тайны, чтобы теснее сближаться. Фриц не раз рассуждал, что напарник мог знать с самого начала его тайну и просто подыгрывал, а, может, не знал — и от этого принятия становилось не по себе. В любом случае они были больше, чем семья, больше, чем напарники, больше, чем друзья. Для Фрица, не распознающего свои эмоции, спустя годы их союз ни на мгновение не утратил значимости, став частью каркаса нынешней личности.

Тяжесть их посмертного разрыва и идеология напарника стали одной из причин, почему Фриц до сих не стал кому-то служить, прикрывать собой спину. После ухода Тодда во всем мире не осталось человека, за кого юноша был готов умереть. В мафиозной среде подобные связи между напарниками, деловыми партнерами или шестерками имели поверхностное значение, ими двигала только материальная выгода и, если кто-то умирал, то недостающий элемент просто заменялся на новый. Фриц так не мог — он и сам не осознавал, насколько преданным человеком являлся. 

Киллер вынырнул из-под воды, когда кислород закончился, шумно глотнув воздух — побил новый рекорд по задержке дыхания. 

Юноша так и не смог представить действий Тодда в ситуации с переворотом — мужчина был слишком психопатичен для предсказуемого поведения, да и из могилы уже не мог помочь Фрицу с выбором, что вскоре пришлось бы сделать. 

Горячая вода смывала запахи города, трупов, парфюма Освальда и тяжесть мыслей о будущем, что непреклонно с ним происходило, уступая блаженному успокоению. В те же минуты Кобблпот, крадясь мимо комнаты матери, уже отошедшей ко сну, закрылся в ванной и вытащил из руки кунай, промывая над раковиной рану. Фриц бил ювелирно точно — в руке Пингвина снизилась бы чувствительность, но управляемость сохранилась, впрочем, как и шрам на всю жизнь. Освальд еще не знал, что на уцелевшей руке вскоре появится симметричный шрам, только уже от мисс Муни. Зашив рану, он повертел оружие в руках, разглядывая кромку, затем поднес лезвие к губам и почти с обожанием коснулся ими холодной стали. 

Странности начались не только в жизни Фрица. 

Юноша проснулся рано от звонка Филиппы, несколько секунд непонимающе глядя на экран телефона. Женщина, конечно, работала над его заказами быстро, но не настолько. Сквозь проходящий сон наёмник судорожно перебирал варианты, что же могло произойти, прежде чем ответить на вызов. 

      — Ты просто гений, понял? Срочно приезжай. 

Киллер положил трубку и потянулся, разминая шею — начинался новый день, полный блужданий по острию. 

Ожидая Фрица, Филиппа с нервно горящими глазами не могла найти себе места, ходя вперед-назад по ангару — основному корпусу её нелегального предприятия за зданием, где киллер отдал ей чертежи. Сегодня здесь было оживленно: поодаль гудели её подчиненные — несколько работников цеха, охранников и членов банды. В воздухе стоял запах химикатов со стороны свалки — Индиан Хилл, — витала заметная глазу металлическая пыль и веяло жаром со стороны кузницы. Помимо разработки оружия Филиппа со своей бандой анархистов контролировала порядок на этой забытой всеми территории. Оборот наличных в окраинах свалки был нулевой, потому главы преступных синдикатов не слишком следили за районом, где установились свои порядки, но введение в оборот Аркхэма ставило под вопрос положение Филиппы. Дрожь в почве от готовящегося к падению готэмского колосса долетала и сюда, у мастерицы не было отбоя от заказов почти в промышленных масштабах — каждая группировка наращивала боевую мощь.

То, что при такой загрузке женщина быстро закончила заказ, означало одно: что-то из чертежей Фрица оказалось важнее любого другого заказа на предприятии. 

      — Показывай, — Фриц звучал раздраженно. У него болела голова даже после кофе с аспирином — проверенного метода бороться с недосыпом и дикой мигренью, — а шум цеха ритмично отзывался в висках. — Почему так срочно?

      — Поговорим на полигоне, — женщина вынесла громоздкий кейс, как от тактической винтовки, только внутри лежало пять блестящих деталей для сборной косы, повторяющих полностью эскиз Фрица.

      — Что за металл?

      — В твоём варианте вес этой малышки около тридцати фунтов, руки отвалятся почти сразу. Потому я использовала облегченный сплав, — самодовольно улыбаясь, Филиппа рассматривала Фрица — пыталась уловить хоть какую-то реакцию. — Получилось десять. Просто попробуй. 

Наёмник сосредоточенно собрал косовище из двух частей, соединил с рукоятью, затем прикрепил полуметровый, чуть изогнутый обух — все части крепко сцеплялись с помощью шарниров и резьб, — и взял полутораметровый инструмент в руки, став в стойку по направлению к выходу и сделав несколько эстетически правильных, но осторожных выпадов. Лезвие с перезвоном колокольчиков, едва уловимым и характерным только для косы, рассекало воздух, десять фунтов веса равномерно распределялись по всему орудию, за счет чего оно и вправду почти не ощущалось в руках.

Фриц, привыкший к коротким клинкам, хотя умел обращаться с кукри, мачете, ятаганами и даже одноручным мечом, сразу понял, что коса требовала определенной сноровки. Такое оружие идеально подходило для дальнего боя, но во время ударов открывался корпус, потому Фриц уже продумывал, как сгруппироваться, чтобы не словить под рёбра пулю во время взмаха этой красоткой. 

      — Ну как, ощущаешь себя вестником смерти? — сунув сигару в зубы и со звоном массивной металлической зажигалки подкурив, спросила Филиппа.

      — Тодд бы оценил, — вполоборота ответил Фриц, всё еще отрабатывая разные движения под взгляды людей мастерицы — наёмник ни с кем из них не общался, и мнение о нём складывалось неоднозначное, кроме одного — сдержанности, но жестокости. 

Это оружие точно олицетворяло саму природу жестокости, неотвратимый рок, что нёс за собой убийца в противогазе. И было в косе что-то символичное, ритуально-религиозное — внушительнее техники пересечённых клинков.

      — Да, он бы что угодно сменил на это сокровище. 

      — Точно, — пространно ответил Фриц, закинув косу на плечо. Он хотел опробовать её в действии вместе с новыми клинками на полигоне за цехами — километровой площадке, где стояли балды[16] из шин, стенды с мишенями, тренировочные чучела в человеческий размер, собранные из мусора, но достаточно крепкие для отработки ударов и бросков. 

Следующими Филиппа вынесла утяжеленные клинки для метания. Орудия были существенно крупнее тех, которыми Фриц орудовал при Муни, и только при взгляде на идеально отшлифованный металл — Филиппа всегда делала очень аккуратные, но стильные орудия — наёмник понял: всем, кто попадёт под них, никогда не собрать себя заново. 

Выйдя за пределы цеха с гостем, женщина обвела полигон кратким тоскливым взглядом.  

      — Ты не думал свои разработки поставить на конвейер? Или продать патент? За такое отвесят немало.

      — Не думал.

      — Знаешь, Фриц. Скоро всё закончится. Нам придётся переезжать, эти территории уже поделили. 

      — Проект Аркхэм-сити?

      — Ага, жадность людская не знает предела. 

      — А ты? Не думала открыть в Готэме цех?

      — Ты серьезно? И стоять под мафией, давать откат? В плохие месяцы получать по почкам? Или ты забыл, что мы с тобой из одной фракции, Фриц? Я не буду работать в этой системе, мне нужны свободные земли. У Шёпота есть подземка, а у меня свалка. Так что придётся искать новую помойку.

Свалка и вправду была единственным в городе свободным углом, где из-за опасности для здоровья оставались только самые отчаянные. После снова женщине пришлось бы искать другой город, и Фриц задумался, вспоминая слова Освальда. 

      — Если бы произошёл переворот и мафия исчезла, что бы ты сделала?

      — Я? — почти не задумываясь, ответила женщина. — Забрала бы себе кусок пожирнее. 

      — Думаешь?

      — Ага. А тебе что-то известно? Разгадал чей-то заговор или сам замышляешь?

      — Быть может.

      — Какой ты таинственный, сразу стало всё понятно, — вздохнула женщина. — Заказчики как с цепи сорвались, мы работаем днём и ночью. А еще долетел слушок, что Марони с Фальконе едва не перегрызли друг другу глотки из-за какого-то дерьмоеда. Если грызутся из-за шестерки, то скоро быть войне.

      — Он не простая шестёрка, — поправил её Фриц, осознав, что речь зашла о Пингвине. Из-за его манеры унижаться перед вышестоящими окружающие совершенно не воспринимали Кобблпота всерьёз, и тот раз за разом разыгрывал эту карту. 

      — Да плевать. Если боишься за будущее, то знай. Я не пропаду. Еще спасу твою тощую задницу, — захохотала Филиппа и сгребла в охапку ягодицы Фрица так, что юношу выгнуло от неожиданности дугой, и он рефлекторно зарядил ей кулаком в плечо, отодвигая от себя. Женщина отшатнулась, не прекращая смеяться. Кажется, она считала Фрица если не другом, то хотя бы товарищем. 

Пока киллер разрезал чучело за чучелом, ведя свой танец смерти с косой, а позже пробуя новые клинки, колыбель Готэма не прекращала растить новых злодеев. Еще недавно по улицам шатались обезумевшие от дизайнерского наркотика «Гадюки» отбросы, следом за ними возник новый дух Козла отпущения — маньяк-ритуалист, уничтожающий первенцев из богатых семей, — и вот теперь возродившийся Кобблпот пытался восстановить добрососедские отношения с Фиш Муни. Подарив женщине роскошную платиновую брошь с семидюймовой иглой и получив вместо благодарности её же себе в уцелевшую ладонь, он безвозвратно стал на тропу войны. 

Полный гнева, отвергнутый и озлобленный, брошь Освальд подарил матери, а вместе с тем похоронил последнюю симпатию к бывшей хозяйке. 

      — Какая красота, — с придыханием сказала Гертруда Капельпут — полоумная, всклокоченная, но самая близкая ему женщина, — едва завидела брошь. Освальд понимал, что если кто и заслуживает подобного подарка, то только мать — единственный человек, безусловно любящий его любым. 

      — Стоило её увидеть, сразу подумал о тебе.

      — Ты такой хороший сын, — женщина дала закрепить на платье подарок, но заметила раны на руках сына, схватив за запястья и рассматривая ладони. — Что это такое?

      — Ничего, просто царапины, — попытался нелепо оправдаться и выкрутиться из её хватки Освальд.

      — Считаешь свою маму дурой? Кто-то поранил моего мальчика!

Мать с жаром целовала его раны, а Кобблпот говорил про жестокий клубный бизнес, давясь комками — ему всегда было мучительно врать матери. Гертруда казалась единственной во всем мире святыней, и любовь к ней невозможно было ни продать, ни купить. Во многом Гертруда с Освальдом были похожи — та прививала ему благородство, манерность в сочетании с изворотливостью в достижении целей. А еще хитрость, прямо как с мистером крысом, что попался спустя месяц в домик-мышеловку, учуяв кусочек камамбера. 

      — Маленький ты мой жадина, — почти любовно обращалась она к пленённой крысе. — Я раскрыла твой секрет.

      — Да, у всех свои секреты, — вторил ей сын, думая о мести Муни, и в его голове зарождался новый план — выведать, какую тайну хранит владелица клуба.

Вечером того же дня, ужиная за столом, где вогнал Пингвину в руку кунай, Фриц отвлекся от трапезы на звонок. У наёмника был насыщенный день — отработка новых колюще-режущих на полигоне смежно с беседами с Филиппой заняли у него добрую треть суток, потому юноше хотелось скорее убраться в квартире, отмыться от пыли, пота и химического смрада, а после отоспаться, чего не мог сделать который день к ряду. Но из динамика Фриц услышал взволнованный голос Пингвина — он попросил наёмника помочь навсегда спрятать кое-что крупное. 

Сделав после разговора с матерью нужные выводы, Освальд выкрал новую шестерку-лакея Фиш Муни — Тимофея. От давшего наводку парня стоило избавиться так, чтобы того точно не нашли и не разрушилось хрупкое перемирие, за счет которого Пингвин и оставался жив. Почти любой убийца, работающий на мафию, мог хорошо спрятать тело, но в этот раз Кобблпоту понадобился настоящий профи — всё же перекупленные у убитого им подручного Марони — Фрэнки — бандиты оставались бандитами и за то, как глубоко они закопают компромат, Освальд ручаться не мог. 

      — Полчаса, — кратко ответил Фриц, доедая бургер. Он совершенно не хотел помогать Пингвину сегодня, но работа для него стояла превыше всего.

Существовали особые случаи, когда тело следовало буквально растворить в воздухе, потому у Фрица в распоряжении находился один из небольших ангаров близко к свалке химических отходов, что он условно-бесплатно арендовал у Филиппы для хранения, на первый взгляд, всякого безобидного барахла. 

По дороге Фриц угнал, бесшумно вскрыв, обычный семейный универсал у многоквартирника, предварительно проверив багажник — к счастью, пустой — и направился на склад. Вытащив оттуда чистую пустую бочку для химических отходов, отрез целлофана, несколько бутылок старой списанной кислоты, Фриц загрузил инструменты для уничтожения улик в багажник, вернулся за руль и помчал на всех скоростях в ангар, где Освальд пытал малыша Тимофея. 

Киллер появился неожиданно, уже с противогазом на голове, подкатывая по полу бочку и держа подмышками бутылки и целлофан. Освальд и двое его подельников переглянулись — скорость и точность, с которой действовал наёмник, была на каком-то совершенно непостижимом уровне. Застелив под парнем пол целлофаном, Фриц замер, громко дыша через фильтры газовой маски — ждал, когда помещение опустеет. 

      — Давайте, проваливайте, — раздраженно указал жестом Освальд своим шестеркам, ощутив выжидающий взгляд Фрица. Послышались шаги в сторону улицы — бандиты вышли на воздух, а Кобблпот остался у входа, украдкой наблюдая и думая, что наёмник его не заметил. 

Фриц поставил ёмкость дном на клеенку ровно под голову Тимофея, предварительно скрутив массивную крышку. Парень умолял остановиться и угрожал, что Фиш всё узнает, но киллер молча и неспешно вскрыл подвешенному горло, слив под давлением первую кровь. Когда напор крови уменьшился, Фриц полностью отсёк голову, укладывая в слой крови, разрезал одежду на животе и груди, и вскрыл брюхо от паха до шеи, выпотрошив в бочку. В отличие от показательной казни, настоящее потрошение было быстрым, грязным и грубым. Отсекая самым крупным из своих клинков конечности по одной, он бережно, но проворно складывал их в кровавую гущу на дне. Упаковав все конечности, Фриц стащил веревку с перекладины и бросил внутрь. Из улик оставался только запачканный кровью целлофан и сама ёмкость для химических отходов.

Оттащив ёмкость в сторону, киллер собрал целлофан в сверток кровавыми брызгами внутрь и всунул вслед за уликами и телом, затем облил содержимое из припасенных бутылок с кислотой крайне осторожными движениями — от льющейся зеленоватой жидкости исходил опасный химический пар. Опустевшую тару он тоже выбросил внутрь бочки, благо, еще оставалось немного места, закрывая крышу и фиксируя массивными стальными креплениями. Покатив бочку к выходу и дав, как в центрифуге, кислоте надежно схватиться со всеми субстанциями внутри, что было бы невозможным, если труп не расчленить, Фриц окинул Освальда, стоящего в тени у выхода, странным взглядом. Тот размерено поаплодировал, хотя Фриц ошибочно ожидал, что хитреца хватит всего на половину процесса — вонь в ангаре стояла невыносимая. 

Наёмник справился меньше, чем за десять минут и, если бы он спешил, то, не сливая крови, но более грязно, управился за пять. 

      — И куда дальше? 

      — Есть одно место, — подталкивая бочку к машине, ответил Фриц. В голосе ощущалась легкая дрожь — вес Тимофея в бочке был на добрых тридцать фунтов больше веса наёмника, и сама ёмкость с техническим мусором составляла еще около двадцати.

Наёмник втащил в багажник бочку и громко захлопнул дверь, усевшись за руль. Для подобных миссий простая семейная машина с широким кузовом подходила идеально. Бандиты не ездили на подобных из-за неповоротливости, их не проверяли на полицейских постах, а после дела Фриц возвращал ничего не знающим владельцам транспорт на место. На бочке оставались мелкие кровавые брызги, но они стерлись о почву — ни следов, ни улик, словно тела и не существовало. 

Освальд приказал своим людям оставаться на месте в машине, а сам присоединился на переднее сидение к Фрицу, пристегиваясь. Наёмник непонимающе на него посмотрел. 

      — Ваша компания мне нравится больше, — пояснил Кобблпот. — Рад, что вы приехали, — Освальд невольно улыбнулся.

      — Ты им не доверяешь? — прямо спросил киллер. Бывшие шестерки Фрэнки и вправду не выглядели как те, кому можно доверять тело.

      — Вы очень проницательны, сэр Фриц, — юноша не понимал, почему тот обращается к нему на вы и «сэр», но не возражал. Это была старая привычка от общения с вышестоящими, и звучало подобное обращение чрезмерно заискивающе, но сильным мира сего, преимущественно, нравилось.

      — Первый раз интоксикация после паров Индиан Хилл длится от трех суток до недели. Рекомендую остаться снаружи.

Освальд никак не отреагировал, и наёмник завёл машину.

Под загадочным местом Фриц имел в виду сам Индиан Хилл с противоположной стороны от его склада и цехов Филиппы — близ токсичного болота находился участок, куда киллер складывал подобные бочки не впервые. К моменту, когда он доехал до хранилища, кислота разъела даже кости, превращая содержимое ёмкости в неразличимые токсичные химикалии. 

      — А еще одного противогаза у вас не найдётся? — в полушутку спросил Кобблпот, морща нос и протирая мокреющие глаза — даже сквозь закрытые окна химическая вонь выжигала слизистые. 

      — Нет. Кто оставил второй? — спросил Фриц, заметив кровавую отметину на второй руке Кобблпота. Этот глупец не носил бинтов, только аккуратные пластыри — видимо, не хотел портить имидж. Освальд скривился, и юноша мгновенно понял, кто постарался. 

      — Фиш, — прошипел он.

Спутники ехали долго и медленно с потушенными фарами, пока не остановились у огромной дыры в металлическом заборе, куда мог зайти, почти не наклоняясь, даже со своим ростом Фриц. Выйдя из машины, наёмник рывком, чуть завалившись, вытащил бочку из багажника, поставив на бок, и покатил ногами вперед. Вернулся Фриц нескоро, стаскивая противогаз и садясь обратно в водительское кресло — пот под маской мешал дышать и видеть.

От юноши совсем невыносимо несло химикатами и Освальд скривился, но затем натянул понимающую улыбку. И так брезгливому Фрицу, наверное, вообще хотелось содрать сейчас с себя кожу. 

Киллер выглядел измотанным и болезненным — и тогда до Пингвина начала доходить причина его противоестественной бледности. Если Фриц нередко ошивался вокруг свалки, вдыхая ядовитые пары, его организм оказался давно безвозвратно отравлен, как у работающих со ртутью старинных мастеров по зеркалам.

Фриц завёл машину и заметил на швах Кобблпота, что постоянно стискивал руки в кулаки — видимо, вновь разозлился из-за Муни — свежую кровь, капающую на штанины. 

      — Я собираюсь вернуть эту тачку, не запачкай. 

      — Вообще-то у меня две сквозные раны, — возмутился Пингвин. — И мне напомнить, почему? 

      — Потому что ты заслужил.

Кобблпот поджал губы. 

      — Освальд, — обратился вдруг к нему наёмник, крепко держа ладони на руле. Машину постоянно подбрасывало на буераках. 

      — Да, Фриц. 

      — У меня был напарник, Тодд. Его ранили, одна пуля застряла между печенью и лёгким, а другая в бедре. В таком состоянии он решил, что выкосит тридцать наемников за раз ножом и пистолетом с одной запасной обоймой, — Фриц затих, словно предаваясь воспоминаниям.

      — И он справился? — Кобблпот нервно улыбнулся, совершенно не понимая подтекста в словах Фрица.

      — Да.

      — Решили поделиться воспоминаниями, Фриц? Я слышал, что напарник был вам очень дорог.

      — Ты уверен, что сможешь зайти так же далеко, как и Тодд? — выждав паузу, спросил киллер. 

Пингвин жадно вдохнул.

Он никогда никому не рассказывал о плане, а его новообретенные неповоротливые шестерки, следующие за каждым действием махинатора, были слишком тупы, чтобы посмотреть даже на несколько шагов вперед. Фриц же сложил систему из случайно брошенных Освальдом фраз и личных наблюдений. Даже проницательная Фиш не относилась всерьез к амбициям и манипуляциям Освальда, за счёт чего он каждый раз обводил женщину вокруг пальца. Муни не видела так глубоко, её разум застилали собственные чувства и отношение. Игнорирующий подобные понятия киллер словно влез ему ледяными пальцами под кожу и дотянулся до того, что трогать никому не положено.

      — Я, — замялся Кобблпот, и слова застыли в его горле. Освальд походил на шкодливого ребенка, которого мать застала за неким постыдным действом, но вскоре его лицо приняло серьёзное выражение, а взгляд похолодел — он вспомнил, за что и почему ни на секунду не переставал бороться. — Я уверен. 

Наёмник пристально посмотрел на него в ответ, и тогда Кобблпот заметил, насколько притягательны в полутьме глаза Фрица — сейчас, совершенно бесстрастные, подобно упокоенным, недвижимым ледникам, они вовсе не пугали, а завораживали.

Под их серой глубиной таилась бездна.

А одна бездна неизменно притягивала другую бездну.