Сжимая в одеревенелой от холода руке служебный фонарик, Арне смиренно шагал по главной улице деревни. Ботинки зачерпывали снегу в свое теплое нутро и противно хлюпали. Вокруг было темно и пустынно: отсутствие освещения не располагало деревенских к вечерним прогулкам. Окна в хатах были занавешены — истосковавшись по свету, люди не выпускали из дома ни лучика. Только фонарик Арне взрезал бескрайнюю белую пургу, выхватывая черное: то дерево, то покосившийся забор, то лохматый куст, похожий на огромного ежа в молитвенной позе.

Бились, дергались на ветру чьи-то облепленные снегом качели — доска, привязанная двумя веревками к ветке старого дерева, воспоминание о лете, занозой застрявшее в самом сердце зимы.

На душе у Арне было тяжело. Как будто мало того, что глушь: до ближайшей железной дороги пятьдесят занесенных снегом километров, до города и того больше. Люд, кто еще не спился, всю зиму сидит по домам и бесится со скуки: то драка, то пожар, а то бабка Василиса, ведьма, на днях ни с того ни с сего в прорубь ухнула. Так еще и с фонарями проклятие какое-то.

Теперь, вероятно, до Рождества придется рыскать по стуже, как бездомному псу, в поисках невозможных в природе летучих хулиганов.

Вот и фонарь у Хенрикова дома. Вчера горел как положено — сегодня не горит. Стоит, как высохшее дерево, повесив беспомощно голову-сосульку. Арне поводил лучом фонарика по снежному настилу под столбом, но если какие следы и были тут, то их давно замело. Потом направил луч света на пустую, как ореховая скорлупа, фонарную верхушку. Конечно, там никого не было. Глупости. Если даже предположить, что кто-то злонамеренно лазит по фонарям и портит их, физические неисправности нашел бы и починил электрик. А тот Богом клялся, что с фонарями все в полном порядке.

Кроме того, конечно, что они не горят.

Вздохнув, Арне выключил фонарик. Перед глазами тут же встала тьма, кромешная, колючая, вся охваченная торжествующим движением, различимым не зрением даже, а осязанием и чувством равновесия. Арне потер тыльной стороной ладони гудящий лоб, прикрыл бесполезные сейчас глаза. Сползла с ушей шапка. Обычно холод помогал ему думать, и он прислушался к своему мерзнущему мыслительному аппарату, но тот глухо молчал, будто сломанные часы.

Нужно больше спать, иначе недолго стать бесполезным.

А вокруг вальсом неслась темень, гудело в ветвях деревьев, в бесполезных проводах, в небе. И на мгновение Арне показалось, что он стоит посреди космического ничто, единственная, самая первая — или последняя — крупица сознания, и нет вокруг ни деревни, ни даже земли, есть только мертвый фонарь, необъяснимо торчащий посреди пустоты, как палка чудом уцелевшего сухостоя на выжженном поле.

На секунду Арне захотелось стать птицей, чтобы подняться над облаками и хоть на мгновение увидеть звезды.

Потом он покачал головой, ругая себя за неуместный всплеск фантазии, и щелкнул фонарной кнопкой. Вначале ничего не произошло, и он успел уже нахмуриться, когда тревожный луч, дрожа, все-таки прорезал темноту — маленький фонарик будто боялся находиться рядом с поверженной тушей своего большого сородича. Мир, или хотя бы небольшой его фрагмент, снова возник.

Арне фыркнул, возмущенный повальной ненадежностью электрических приборов, и, натянув плотнее шапку, побрел домой.

Чертовщина какая-то!..