17 июля

— Чонин только что написал, что они рассказали Чанбину про тебя и Минхо, — измученно выпаливает Феликс, печатая что-то в телефоне. — Я же просил. Кто-нибудь вообще умеет держать язык за зубами? Или это слишком сложно — заниматься своими делами, а не чужими?

— Тише. Они не виноваты, — равнодушно откликается Хёнджин, дуя на подцепленную на палочки свежезаваренную лапшу, чтобы она немного остыла и её можно было без негативных последствий закинуть в рот. — Кто действительно не умеет держать язык за зубами, так это мы с Хо. Иначе бы вы нас не застали.

— Это точно, — Феликс утомлённо кидает телефон на стол, пододвигая к себе свою порцию рамёна. — Всё равно бесит. Теперь, получается, знают все.

— Ага.

В комнате Ли пахнет едой, которую он только-только приготовил для себя, и краской. Ярко-красные волосы Хёнджина не просохли до конца, в отличие от пепельных Феликса, которые тот высушил феном, так как терпеть не мог капающую на одежду влагу. К тому же без укладки, от естественной сушки, волосы были прямыми, и причёска получалась необъёмной, что его категорически не устраивало. В то время как Хёнджину, кажется, было совсем всё равно на это. Ему, как частенько стал подмечать в последнее время Феликс, теперь в целом на многое всё равно.

— Хочешь поговорить об этом?

В вопросе сквозит неприкрытое беспокойство, из-за чего Хёнджин заметно морщится. Или из-за горячей лапши — Феликс не может сказать наверняка.

— Тут не о чем говорить, на самом деле.

Хёнджин выглядит довольно безэмоциональным, но Феликс знает, что за этим безразличным выражением лица скрывается огромное количество всевозможных эмоций, которые Хван заталкивает в себя поглубже, словно его душа — это чёрная дыра, что поглотит их всех без остатка. Только вот люди — это не маленькие бесконечные Вселенные, и в конечном счёте все эти непрожитые эмоции, которые он так старательно запихивает подальше, когда-нибудь поглотят его самого.

— Я не спрашиваю тебя, есть ли о чём говорить. Я спрашиваю, хочешь ли ты поговорить об этом.

Феликс раздражённо отставляет тарелку в сторону, выразительно глядя на парня с видом, доходчиво говорящим, что он не потерпит препирательств. Хёнджин лениво поднимает глаза, сталкиваясь с недобрыми карими напротив, и так же ставит миску на стол, что говорит об одном: начало положено.

— Если я скажу, что не хочу, ты оставишь меня в покое?

— Нет. Я скажу, что тебе нужно об этом поговорить.

Хёнджин фыркает, принимаясь расстёгивать пуговицы серой клетчатой оверсайз рубашки, которую ему одолжил сегодня Феликс, как только они пришли к нему. Из-за еды стало жарко, поэтому он снял рубашку, оставаясь в белой майке с абстрактно нарисованными чёрными пальмами. В местами уже потёртой, но оттого не менее любимой майке, которую он нагло изъял у Минхо года два назад. Гардероб Хёнджина по большему счёту состоял из одежды Ли, и никто из них уже не помнит, почему и как вещи из шкафа Минхо каким-то образом массово переселяются в комод Хёнджина. Но это происходит, и оба не против. Прямо как с их взаимоотношениями. Почему и как — не помнят, но это происходит. Разве что без «оба не против», потому что Хёнджин очень даже против. Потому что Хёнджин устал и потому что волшебная заметка в телефоне всё же срабатывает. «Потому что иди ты к чёрту, Хан Джисон. Любовь не должна причинять боль, а ты всего лишь идиот-мазохист».

— Допустим, — он скрещивает руки на груди, упрямо глядя на Феликса, глаза в глаза. — Допустим, мы поговорим. Допустим, я поноюсь тебе, как они меня оба достали. Допустим, я скажу тебе, что меня даже радует, что теперь все знают, потому что я устал один нести ответственность за всё, что творит Хо. Допустим. Что дальше?

Феликс мягко улыбается, явно довольный ответом.

— А дальше ты говоришь, что решил послать его нахер, и переезжаешь ко мне. У нас с тобой хэппи-энд, а эти придурки продолжают кататься на своих эмоциональных горках и творить дичь. Только нас с тобой это уже касаться не будет, потому что мы свалим в Таиланд и будем спокойненько попивать коктейли на берегу моря.

Ли щёлкает палочками друг об друга, с заговорщическим прищуром рассматривая не сумевшего сдержать проскользнувшую улыбку Хёнджина.

— А остальные?

Хван опирается подбородком на руку и смотрит в ответ лукаво. У Феликса была какая-то мистическая способность поднимать ему настроение даже в такие моменты, когда он чувствовал себя подавленнее некуда. Хёнджин бы мог подумать, что тот шутит специально, но он знает, что это не так: Феликс уже давно уговаривает его устроить поездку на двоих, чтобы «отдохнуть от навалившегося стресса и восстановить нервные клетки в компании песка и солнца, а не этих кретинов, которые их ещё больше уничтожат».

— А что с остальными? На Джисона забьём. Минхо с Сынмином всяко найдут чем заняться. А у Чана, Бина и Инни теперь есть увлекательное дело — обсуждать вас с Минхо. Видишь? Всем всё равно на наше отсутствие.

Феликс неочевидно иронизирует, отчего Хёнджин не совсем понимает, в сказанном доля шутки или доля правды. В любом случае звучит достаточно обидно, и Хван поджимает губы, растерянный из-за противоречивых эмоций, которые сейчас испытывает. С одной стороны, Феликс говорит правду, пусть и в довольно жёстком формате, но с другой… Их друзьям действительно плевать, если они вдруг исчезнут?

Хёнджин не хочет думать об этом в таком ключе, но потом вспоминает Джисона, на которого все действительно негласно забили, когда тот начал их избегать и всё реже появляться в компании. И в то же время разве Хан не сам виноват? Он сам заслужил к себе такое отношение своим грубым поведением. Никто не заставлял его себя так вести и начинать избегать их. Минхо точно не мог заставить: сам не лучше. Хёнджин мало знал, что именно происходит между ними двумя, и старался лишний раз не узнавать. Было как-то спокойнее игнорировать их отношения. По крайней мере, до недавнего времени, потому что теперь и он являлся частью них, ненароком став третьим колесом.

— Так что скажешь? По-моему, звучит потрясающе.

Вернувшись к позднему ужину, который и ужином-то назвать было сложно — на часах половина второго ночи, Феликс с хлюпаньем всасывает лапшу, продолжая выжидающе глядеть на задумавшегося друга.

— Именно что звучит, — Хёнджин с уставшим видом прислоняется к спинке стула и прикрывает глаза, задрав голову назад. — На деле всё будет иначе.

— Ты — пессимист, Джинни.

— А ты — оптимист, Ликси.

Хёнджин открывает глаза и встречается с осуждающим взглядом парня. Никто не спешит прерывать зрительный контакт. Каждый упрямо хочет другому что-то доказать, из-за чего они сидят в тишине некоторое время, пока Феликс не сдаётся первым.

— Будь по твоему, Таиланд отменяется, — закатывает он глаза недовольно, после чего меняет выражение лица на умоляющее. — Но переезд в силе? Дава-ай, нам будет весело! А то у всех есть соседи, один я как неудачник. Даже не на кого поорать за разбросанные вещи.

— О, это единственная причина, по которой ты хочешь меня к себе? Чтобы орать на меня за разбросанные вещи?

— Нет, конечно. Не говори глупостей, — отмахивается Феликс, тут же дополняя: — Я прекрасно помню, как ты повёрнут на порядке. Так что в этом плане орать, скорее всего, будешь именно ты.

— Ты вообще когда-нибудь слышал, чтобы я на кого-то орал? — настаёт очередь Хвана закатывать глаза, чем он непременно пользуется, вкладывая в этот жест всю ощущаемую им безнадёжность, не столько к этому лишённому смысла разговору, сколько к своей хаотичной жизни в целом. — Зато я постоянно слышу, как ты орёшь на Джисона.

— Да когда такое было? — Ли хмурится с наигранным негодованием, но буквально тотчас его лицо смягчается, и парень хрипло посмеивается. — Если ору, значит, заслужил, — заключает он с таким видом, словно это аксиома, знать которую обязан каждый (как минимум, в их компании).

Хёнджин на это лишь кривится и с надеждой, что пепельный уймётся и замолкнет хоть на пять минуточек, спешно притягивает миску обратно, разом засасывая треть всё ещё тёплой, к счастью, лапши. Вопреки хвановым ожиданиям, Феликс с энтузиазмом продолжает:

— Заметь, это не я к нему цепляюсь, — Ли сталкивается с говорящим взглядом Хёнджина, и тут же с недовольством исправляется: — Ну ла-адно, в последнее время я тоже к нему лезу. А почему нет? Если бы не он, вы бы с Минхо…

— Ликс, — перебивает его Хван прежде, чем друг скажет то, что ему явно не понравится.

Феликс молчит пару секунд, взвешивая степень угрозы, исходящей от парня, и, решив, что голос прозвучал не так строго, как мог бы, если бы он действительно злился, всё же рискует:

— Джисону пора бы отцепиться от Минхо и смириться с тем, что он ему не нужен.

Хёнджин громко ставит миску на стол, отчего Феликс непроизвольно вздрагивает. Но, несмотря на это, Хван не выглядит разозлённым: в карих глазах отражается что-то, больше напоминающее обречённую горечь вперемешку с недовольством и, кажется, совсем немного — болью.

— Вы все всегда либо жалеете Джисона, либо демонизируете его, — тихий, ровный тон, которым он это произносит, хладнокровной сталью разрезает воздух. — И при этом совсем забываете о Минхо. Какими бы не были взаимоотношения между двумя людьми, ответственность за это несут оба.

— И какова ответственность Минхо в этом случае? — Феликс, хоть и немного напуганный такой сменой настроения друга, и не думает сдаваться. — Как будто он держит Джисона на цепи, что тот не может уйти.

Хёнджин после мимолётной паузы истерически усмехается, чем вызывает у Феликса недоумение. Он сказал что-то смешное?

— В какой-то степени так и есть. Ты не поверишь, но многие люди в межличностных отношениях сидят на ментальной цепи. И, пожалуй, самое забавное в этом то, что ключ есть у обоих. Но почему-то мало кому хватает смелости воспользоваться им.

— Почему?

— Потому что животное на цепи — это чей-то питомец, у которого есть, пускай и плохой, но всё-таки хозяин. А животное без цепи — это никому не нужная бездомная бродяга.

— Что ты хочешь сказать этим сравнением? — всё так же не понимает Феликс.

— Что некоторые люди слишком боятся быть ненужными, что готовы предпочесть одиночеству болезненные для них отношения. Только вот ирония в том, — хмыкает Хёнджин, задумчиво рассматривая собственное кривое отражение в кружке с кофе, — что даже с такими жертвами они всё ещё ненужные.

— И… в чём тогда смысл таких отношений? — потерянно спрашивает упустивший нить повествования Феликс.

— В том, чтобы тешить себя ложными надеждами, что это не так. Думать, что ты, на самом деле, нужен этому человеку, просто он такой сложный и закрытый, что не показывает своих настоящих чувств. Ведь это страшно — признаться себе в том, что, возможно, у этого человека и нет к тебе никаких чувств. И не нужен ты ему вовсе, хоть убейся.

— Мы точно о Минхо и Джисоне говорим? — осторожно уточняет Феликс, заглядывая в мигом потускневшие, словно стеклянные, глаза напротив.

Вопрос вырывает Хёнджина из какого-то подобия транса, почему он трясёт головой, будто вытряхивая из неё лишние мысли. Жаль, что в реальности такое не работает, потому что он всё ещё думает над тем, что он сделал, чёрт возьми, не так.

— О ком же ещё? — снисходительно улыбается он в ответ с притворным удивлением. — Минхо тот самый «закрытый и загадочный», а Джисон тот самый «наивный и безнадёжный». Безнадёжный во всём.

Феликс озадаченно прокручивает эту фразу у себя в голове, пока в ней вдруг не загорается лампочка. И как он раньше этого не заметил?

— Если я, по твоему, демонизирую Джисона, то, — по лицу сама собой расползается ехидная улыбка, — ты, получается, жалеешь?

Хёнджин замирает, растерянно глядя на почему-то довольного Феликса. Он? Жалеет? Возможно, Хёнджин и испытывал к Джисону некое подобие жалости, но чтобы прям жалеть? Он никогда всерьёз не задумывался над тем, какие чувства у него вызывает Хан. То, что Хёнджин чувствовал из-за этого человека, было настолько несвязным, мутным и в то же время — ярким и пугающим, что ему хотелось бежать от этих эмоций, чтобы не вредить ими ни себе, ни Джисону. Раздражение, страх, ревность, жалость, отчаяние, зависть, сочувствие, соперничество, забота, злость… Всё это смешалось в такой взрывоопасный коктейль, что, прояви неосторожность, огонь охватит его полностью и начнёт переходить на других.

Хван не понимает, какие чувства он испытывает к Джисону, который Джисон — паренёк, что младше на год, попавший в компанию из-за знакомства с Ликсом; а какие — к Джисону, который парень Минхо, его лучшего друга со времён средней школы. Хёнджину не хотелось путать горячее с острым. Пусть острое и кажется горячим, но это ведь не одно и то же? Точно так же и Хёнджин не ненавидит Хана, но всё равно продолжает бесконтрольно испытывать к нему все те негативные эмоции, которые испытывать совсем не хочет. Потому что большинство из них — не его истинные, а навеянные из-за Минхо, которого он, кажется, слишком сильно и слишком отчаянно любит, чтобы признаваться в этому кому-то ещё. Но Джисону бы он признался, потому что тот — так же сильно и, вероятно, намного отчаяннее. «Даже в этом он оказался успешнее. Успешнее в том, чтобы продолжать любить Минхо».

— Я его не жалею, — чеканит он намеренно равнодушно. — Хотя мне жаль, что он до сих пор не смог осознать простую истину: Минхо никто не нужен.

— Ты, — резко обрывает его Феликс серьёзным голосом. — Ты ему нужен.

Усмешка выходит слишком жалкой, больше похожей на всхлип. Хёнджин пытается вдохнуть, чтобы снова лукаво улыбнуться и съязвить что-то такое, чтобы у Ликса отпало любое желание продолжать этот болезненный диалог, но губы отказываются слушаться, начиная мелко подрагивать. И всё же Хёнджин не сдаётся, стараясь успокоиться и, незаметно для Феликса, отдышаться, но трещина в его ментальной плотине оказывается непомерно глубокой: остановить начавшееся наводнение уже не получится.

Хёнджин понимает, что это бесполезно — пытаться сдержаться, поэтому просто закрывает лицо ладонями, позволяя солёным каплям литься из глаз, высвобождая подлинные чувства.

Ли не на шутку пугается, не ожидав подобной реакции. Он сразу же подскакивает и вместе со стулом оказывается по другую сторону стола, ставя его рядом, чтобы усесться и крепко-крепко обнять начавшего полноценно рыдать Хёнджина.

— Я не нужен ему точно так же, как и Джисон, — неразборчиво выговаривает он в плечо Феликса, слабо обнимая того за талию. — Потому что тогда бы он не поступал так с нами.

— Минхо мудак, — у Феликса самого ком в горле от вида страданий Хёнджина, но он стойко держится, не позволяя себе расклеиться следом. Сейчас он должен быть опорой и поддержкой, а не плакать с ним дуэтом, чтобы наутро опухнуть, как переваренная пельмешка. — Но мудак, который нуждается в тебе больше, чем ты можешь себе представить.

— Это он тебе сказал? — фыркает Хёнджин в слегка намокшую светлую ткань безразмерной футболки, в которой сидел сейчас Феликс. — Не помню такого.

— Нет, но я знаю это, — Ли тяжко вздыхает, принимаясь гладить уже почти полностью сухие свежевыкрашенные в красный волосы, которые он сам же и покрасил часа полтора назад, обновив успевший смыться в розовый цвет. — Я вижу это по тому, как он на тебя смотрит, и по тому, как всегда оберегает тебя. С другими он так не делает.

— С Сынмином, — упрямо бурчит он, шмыгая, несогласный со сказанным. — Сынмина он защищает больше, чем меня.

— Именно что защищает, — мягко поправляет Феликс, проводя ладонью по его голове в успокаивающем жесте, вкладывая в это прикосновение всю свою дружескую любовь и заботу, на которую только способен. — А тебя он оберегает. От себя в том числе.

— Что ты имеешь в виду?

Хёнджин отстраняется, чтобы взглянуть на Феликса, но тот, покачав головой, притягивает его снова, прижимая к груди, как младенца. Хёнджин не сопротивляется, цепляясь за Ли, как за спасательный круг в этом безграничном океане собственных невыплаканных слёз, что продолжают литься без остановки.

— Судя по тому, что у вас происходит, мне кажется, что Минхо боится подпускать тебя к себе. Я думаю, он прекрасно осведомлён о том, что он тот ещё мудачелло, поэтому и не хочет делать тебе больно. А с Джисоном всё иначе.

— С Джисоном он иногда жестокий, — будто поняв, что имеет в виду Феликс, подхватывает Хёнджин. — Поэтому мне и жаль Джисона. Он думает, что даже такая любовь достойна того, чтобы её чувствовать. Мазохист.

— И не говори, — Феликс позволяет себе пропустить смешок наружу, потому что это и правда смешно. Джисон — синоним слову «мазохизм». Намеренная боль, которую Феликс не поймёт никогда. — Как говорится: «Ебал я такую любовь».

Хёнджин тихо и хрипло смеётся, вспомнив мем, что только что использовал Феликс. Становится чуточку легче, совсем чуточку. Смех сквозь слёзы.

— Где-то в глубине души мне хочется обвинять только Джисона, потому что я терпеть не могу людей, которые себя не уважают и позволяют вытирать об себя ноги. Но головой я понимаю, что Минхо виноват не меньше. Его мне не хочется обвинять, потому что он — твоё, и вам бы, по-хорошему, вместе и надолго.

— Мы не в сказке, чтобы у нас, непременно, был хэппи-энд, — Хёнджин всё же отстраняется, потому что поза неудобная, да и устал он в чужих объятиях, будто пропитанных жалостью. — А Джисона ты хочешь обвинять только потому, что он изменился за этот год в худшую сторону. Если говорить об их отношениях, виноват больше Минхо, который его то кнутом, то пряником. А Хан ведётся каждый раз.

Феликс хочет как-то возразить или просто сказать что-то, но резко передумывает, вставая с места. Он тянет руку Хёнджину, которую тот хватает, не раздумывая, и вместе с ним идёт в свою комнату, чтобы улечься на большую, уже постеленную, двухспальную кровать.

— Мы не доели, — Хёнджин, несмотря на сказанное, ложится рядом, всё так же держа руку Феликса, но уже с переплетёнными пальцами.

— Потом доедим. Давай полежим, я устал за весь день жутко.

Ли прикрывает глаза и замолкает, в то время как Хёнджин задумчиво всматривается в потолок, по которому пляшут тени уличных фонарей, проникающие через незашторенные окна.

— А меня бы ты Минхо отдал? — вдруг спрашивает он, поворачиваясь лицом к Феликсу в надежде, что тот не успел заснуть. — Раз он с Джисоном так, то и с другими, вдруг, тоже мог бы?

— С другими, может, и мог бы, — отвечает Феликс, не открывая глаз. — А с тобой — нет.

— Меня поражает твоя уверенность в нём, — Хёнджин раздражённо цокает и отворачивается, продолжая разглядывать белый потолок. — Ни я, ни даже Сынмин не были никогда в нём уверены настолько, насколько ты.

— Считай это моим предчувствием. Я предчувствую, что ты важен ему больше всех, и, если он не опомнится сейчас, будет жалеть об этом всю свою недолгую жизнь. Но, к счастью, он, кажется, всё же опомнился.

— Во-первых, я не верю предчувствиям: они имеют свойство обманывать. Во-вторых, что значит «опомнился»? И в-третьих… почему недолгую?

Находясь в замешательстве от услышанного, Хёнджин даже поворачивается на бок, чтобы локтем упереться в кровать и подпереть голову рукой, желая лицезреть эмоции на чужом лице. Феликс, услышав копошение рядом, открывает глаза и смотрит снизу-вверх в любопытные глаза друга. Непонятливое выражение лица Хвана вызывает у него глупую умилительную улыбку, которую он и не думает скрывать.

— Верить или не верить — выбор твой, но я своей интуиции доверяю. Это во-первых. Опомнился — потому что… — он запинается, не зная, как сказать это так, чтобы не прозвучало слишком обнадёживающе, но при этом довольно убедительно. — Потому что они расстались? Да-да, я знаю, что ты сейчас скажешь, что это очередной их перерывчик, после которого они сойдутся, но! — Феликс видит, как парень закатывает глаза, и начинает жалеть о сказанном. Только вот пути назад уже нет. — Но мне кажется важным то, что это произошло прямиком после вашей недавней ссоры.

От серьёзного взгляда Феликса, с которым он всё это говорит, становится не по себе. Хёнджин сглатывает образовавшийся вязкий ком чего-то горького и противно царапающего горло, из-за которого хочется разреветься с новой силой, лишь бы стало легче и отпустило. Лишь бы поболело и перестало.

— Тебе кажется, — грубовато кидает он в ответ и резко ложится обратно, только в этот раз отпуская чужую руку и разворачиваясь в другую сторону.

По комнате проходится разочарованный вздох Феликса, за которым следует виноватое «я не хотел». Хёнджин знает, но поделать с собой ничего не может: от пустых надежд бывает больнее, чем от любых ударов.

— Давай так. Если мне и правда показалось, то я признаю, что предчувствия — херня собачья, и никогда больше не буду приставать к тебе с этим.

— Если они снова сойдутся как ни в чём не бывало, то Таиланд и все мои расходы там оплачиваешь ты, — мрачно сопит Хёнджин, давая понять, что не обижен и не зол.

Феликс из-за этого счастливо улыбается, обрадованный тем, что получилось уйти от неприятной темы с минимальным ущербом для обоих. У Ли иногда бывали проблемы с нарушением невидимых границ, и это тот самый случай.

— Мне придётся соврать родителям про поднявшуюся арендную плату, чтобы потянуть нас двоих.

— Из тебя вышел бы отстойный папик.

Они синхронно усмехаются. Феликс хочет пошутить про нелегальный заработок Минхо, но не время и не место.

— Хорошо, что ты любишь меня и без денег.

— Любовь зла… Полюбишь и безденежного студента, — драматично протягивает Хёнджин, тут же получая за это пинок по ноге. — Эй!

— Зато как волосы надо покрасить, так сразу ко мне, — возмущается в ответ Ли, пытаясь достать уползающего на другой край кровати Хёнджина ногой.

После словесных препирательств и возникшей в результате этого ленивой постельной борьбы они всё же успокаиваются и мирно укладываются на теперь уже помятой простыни.

— Ты так и не сказал, почему у Минхо будет недолгая жизнь, — вспомнив вопрос, так и оставшийся без ответа, любопытствует у друга Хёнджин.

— Потому что он со своими губительными увлечениями явно долго не проживёт, — как нечто очевидное заявляет Феликс, подавляя зевок. — А ещё потому, что если он с собой не разберётся и всё похерит, то я лично перееду его катком.

— Мой герой, — преувеличенно слащаво тянет Хёнджин, получая за это шлепок по руке. — Не волнуйся, я спасу его от этих губительных увлечений.

— Себя сначала спаси, Ромео, — устало язвит Ли, всё же зевая. — Давай спать.

— Сладких снов. Люблютебя, — на одном дыхании выпаливает Хёнджин их заезженную фишку.

— Люблютебятоже, — сразу же прилетает в ответ.

Наступившая тишина пугает и расслабляет одновременно. Хёнджин не боится тишины, но боится мыслей, которые могут из-за неё поселиться и начать мешать спать. К счастью, сейчас половина третьего ночи и организм утомился достаточно, чтобы его начало вырубать почти сразу.

Хван чувствует, как Феликс пододвигается сзади и обвивает его рукой за талию, и почему-то это объятие со спины кажется ему смутно знакомым. Как будто он ощущал нечто схожее неделю назад, с ночным летним ветром и до боли родным цитрусовым ароматом. Но как следует подумать об этом он не успевает, проваливаясь в такой желанный после затянувшегося дня сон.