Сколько времени необходимо человеку, чтобы привыкнуть к внезапным изменениям в своей жизни? Когда Файгель задалась этим вопросом, Гаспар назвал вполне конкретное число – двадцать один день. Достаточно всего лишь прожить двадцать один день, дальше будет легче. Хотя девушка и полностью доверяла своему опекуну в таких вопросах, никто не мешал ей иметь своё мнение. Файгель хватило недели.

Отвратительно навязчивый запах крови, крики умирающих и оглушающий стук собственного сердца вызвали у Файгель приступ дурноты. Сквозь тьму она смутно различала размытые очертания предметов. Болело всё тело, ощущаясь как один сплошной синяк. Шея задеревенела, отказываясь поворачиваться хоть немного. Затылок саднило, в горле пересохло и скребло сухим, выворачивающим внутренности кашлем. Голову было проще отрубить, чем терпеть насквозь пронзающую раскалённым прутом боль.

Перед глазами всё плыло. Подняв к лицу трясущуюся руку, Файгель с ужасом отметила, что она почти полностью покрыта подсыхающей кровью. Недалеко от девушки что-то упало. В оцепенении она рассмотрела в луже алого чью-то голову. Пергаментная кожа посинела, клочья волос торчали в разные стороны, а раскосые глаза закатились глубоко внутрь.

В лихорадочно бьющемся мозгу пульсировала мысль, что падать в обморок нельзя. На подгибающиеся ноги Файгель подняться не смогла, пришлось, путаясь в белом подоле, почему-то праздничного платья, ползти до ближайшей стены и повторять попытку. С третьего раза приведя тело в вертикальное состояние и сдерживая накатывающую тошноту, девушка постаралась как можно быстрее выбраться из этого ужасного места.

Обшарпанная дверь распахнулась в узкий извилистый коридор, залитый синим ночным светом. Казалось, что по углам он оплетён густой паутиной, но останавливаться было ни в коем случае нельзя. Панический ужас гнал вперёд, тяжесть сдавливала грудь, перекрывая доступ к оставшимся крупицам смрадного воздуха. Лёгкие горели, в глазах всё двоилось и темнело. Спотыкаясь на неровном полу, Файгель чудом пару раз не свалилась кулём. Падать было нельзя.

За спиной с каждым шагом сильнее слышалось чужое хриплое дыхание и сумасшедший смех, переходящий в булькающие хрипы. Ужас захлёстывал, как огромные ледяные волны, сбивающие с ног. Впереди забрезжил лунными бликами на тонком стекле спасительный выход.

Только бы не упасть!..

Из бокового чернеющего провалом в бездну коридора внезапно показался тёмный силуэт. Растягивая тонкие синие губы в безумной улыбке и страшно вращая стеклянными глазами, он рвано, как марионетка с перерезанными нитками, дёрнул рукой. С мясницкого тесака отвратительными сгустками шлёпалась на рассохшиеся доски пола вишнёвая кровь.

Игра окончена.

                                                                                ***

Захлёбываясь паническим ужасом, Файгель словно оцепенела, судорожно вцепившись в тонкое одеяло. Насквозь промокшая ночная сорочка неприятно липла к разгорячённому телу, в ушах грохотало сердце, к горлу подкатил комок, разливаясь во рту горечью. Комната была насквозь выморожена. В сознание медленно просачивалась мысль, что это сон.

Паника потихоньку отступала. Силой воли разжав по одному скрюченные пальцы, девушка сконцентрировалась на правильном дыхании. Вдох, досчитать до четырёх, задержать дыхание и резко выдохнуть. Вдох, раз – два – три – четыре… Стало легче, но непонятная тяжесть давила. Не открывая закрытых глаз, Файгель подняла слабую руку и положила её на грудь. Рука будто попала в холодный липкий кисель. Напряжённый слух уловил чужой всхлип.

Глаза распахнулись сами, девушка внезапно встретилась с чужими, отливающими сиреневым, широко распахнутыми глазами. Некто прозрачный и почти невесомый, сжался в маленький клубочек и мелко-мелко вздрагивал, нервно пульсируя ярким фиолетовым светом. Большие глаза влажно блестели, и будь это существо материальным, Файгель сказала бы, что это слёзы.

Измождённо приподнявшись на локте и опираясь спиной на сбившиеся влажные подушки, девушка подняла другую руку и задержала её на полуматериальной призрачной спине.

— Тише, малыш, не бойся.

Голос немного хрипел, Файгель пришлось откашляться, чтобы продолжить несвязно успокаивать неизвестного духа.

— Бояться больше нечего, все прошло, сейчас тебе ничего не угрожает… – мягко потянувшись своей магией к прозрачной душе, она постаралась передать всё спокойствие, которое смогла отыскать у себя – всё же эмоции нематериального существа сильно влияли на неё.

Когда режущая глаза световая пульсация прекратилась, Файгель облегчённо выдохнула. Призрак сонно моргал осоловевшими глазами и через силу давил зевоту.

— Успокоился, малыш? Тогда спи, завтра поговорим.

Почему-то Файгель была абсолютно уверенна, что внезапный ночной гость утром никуда не денется. А белое платье надо будет потом сжечь.

                                                                                     ***

Утро Тилля Уллена началось на рассвете с порывом свежего ветра, гулом множества голосов с главной площади их маленького городка и ворчливыми криками миссис Мур, которая в очередной раз была недовольна «негодным мальчишкой», то есть им самим.

— Вставай, лентяй, пора приниматься за работу! Хлеб сам себя не доставит!

Улыбнувшись розовеющему небу, Тилль поплескал в лицо холодной водой, пригладил пятернёй влажные пряди цвета ореховой скорлупы, на ходу натягивая тонкую куртку и вываливаясь в коридор. На первом этаже пекарни манила ароматным теплом кухня. Если он поторопится, то успеет утянуть из-под носа Толстой Мэлли ещё дымящуюся мягкую булочку. Заливисто хохоча и уворачиваясь от скрученного жгутом полотенца, норовящего пройтись по жилистой спине, подросток запихнул сдобу в рот, отряхнул крошки и степенно направился к мистеру Муру – хозяину пекарни и его опекуну.

Мистер Мур проверял большую торговую книгу и не отрываясь от своего дела махнул рукой в направлении горки бумажных пакетов с тёплой выпечкой.

— Доброе утро, мистер Мур! Доставка, как обычно?

Пробурчав что-то неразборчивое, торговец ненадолго отвлёкся:

— Тебе тоже доброго утра, Тилль. Кхм, да. Личные заказы подписаны на обратной стороне. Хлеб постоянным покупателям. Не перепутай. Впрочем, ты мальчик сообразительный, справишься.

— Конечно, мистер Мур! Удачного дня вам!

— Тебе тоже, Тилль, тебе тоже…

Сегодня с самого раннего утра их городок гудел, растревоженный разлетевшейся с невероятной скоростью новостью – шаманы создали снадобье, улучшающее физическую силу людских воинов. Теперь по городам и деревням отбирали добровольцев. На фоне не самой удачно складывающейся для объединения людей и оборотней войны, это изобретение могло стать спасением.

Слышащий обрывки горячих обсуждений, – тема никого не оставила равнодушным, - Тилль и сам размышлял о мире, в котором он родился. С детства он слышал легенды, что раньше Терра Котта была совершенно другой. Никто не мог объяснить любопытному мальчику, как это – «по-другому»? Но в чём сходились все рассказчики, что всегда жили люди, маги и оборотни. Тогда они жили в мире, но потом маги вообразили себя богами и разрушили старый уютный мир. Именно по этой причине два года назад господа Лорды и шаманы объявили магам войну.

Тилль не понимал, почему взрослые тогда были напуганы и будто сердиты. Он с восторгом смотрел на рослых сильных мужчин, которые проходя по их площади горланили песни и обещали принести людям быструю достойную победу. Между людьми встречались оборотни – их нельзя было ни с кем спутать – жёсткие волосы, горящие огнём желтые глаза и волчьи уши. С ними лорды заключили согласие и те стали союзниками. Тилль и сам хотел бы так гордо пройти по всем площадям городов Терра Котты, крича песни и играя мощными мышцами.

Раньше он очень расстраивался, что не уродился каким-нибудь магом, могущим шагать сразу на три мили, или держащим в ладонях горячий огонь и не обжигаясь. Сейчас тоже бывают такие моменты, но он сразу одёргивает себя – маги враги и злодеи. Хотя он слышал, что у магов нет ни богатых, ни бедных, ни всемогущих лордов, а все равны. Этот звучало очень заманчиво. У людей же нужно было родиться маленьким лордом или очень богатым, лишь тогда ты сможешь быть счастлив – так говорила толстая Мэлли, когда появлялась свободная минутка.

Тиллю не так повезло. Но зато он родился и не в деревне. Деревенские дети были грязными, вечно голодными и не умели ни читать, ни писать. Строгая миссис Мур приговаривала, что он должен быть благодарен, за то, что его вырастили и воспитали, а уж он должен постараться быть хорошим человеком.

Были ещё шаманы. Высокие и суровые, в пышных развивающихся одеждах, они в детских глазах выглядели небожителями, не меньше. Когда Тилль подрос и узнал больше, сначала обрадовался, что шаманы – обычные люди и можно тоже попробовать свои силы в общении с природой, раз уж родиться магом не повезло. Он до сих пор помнит сильную затрещину, которой наградила его миссис Мур, услышавшая те детские размышления. Теперь же он вырос и знает, что в шаманы кого угодно не принимают, надо тоже удачно родиться в семье шаманов, почти как у лордов.

Но кем уж точно он не хотел бы быть, так это оборотнем. Те грубые полулюди жили в лесах, если сырое мясо и подчинялись вожаку. Тилль, любивший поспать и полакомиться ароматными сладкими булочками не представлял, как же те несчастные не знают таких простых радостей. За этими почти философскими размышлениями все пакеты оказались доставлены по назначению и можно было отправиться бродить по городу в надежде разведать что-нибудь интересное.

Однако этому тихому и размеренному мирку суждено было стремительно рухнуть, а затем вспыхнуть, как крыльям лёгкого мотылька, объятым пламенем. Первым тревожным знаком приближающейся разрухи стали подозрительные личности, крутящиеся в толпе на мощёных улочках. Они пропали так же внезапно, как и появились, и никто не мог сказать, кто они и чего хотели, куда потом ушли. Затем через пару недель в город хлынул поток беженцев из других городов и деревень. Гружёные разным скарбом скрипящие телеги, суровые старики, заплаканные женщины и замотанные в тряпьё серьёзные дети. Кто-то оставался у знакомых, родных и просто неравнодушных к чужому горю. Другие не останавливались больше, чем на несколько часов. Отдыхали, а затем также упорно шли дальше.

Они приносили с собой ужасающие вести – будто принявшие шаманское снадобье теряли разум, убивая всех на своём пути, принося горе и разрушения. Тилль отказывался верить, но вглядываясь в пустые глаза разных людей, ему не хотелось спорить и возражать. А потом волна безумных не-людей докатилась до них. Кто-то, в паническом ужасе обозвал их вампирами, это название и закрепилось.

Город будто вымер. Опустели улицы, заколочены были окна и двери, на улицу страшно было выходить даже днём. Лишь кружили как ослепшие человекоподобные чудища, выискивая неосторожную жертву, чтобы накинуться на неё скопом, разорвать сладко пахнущую нежную плоть, насладиться дикими воплями боли и животного ужаса, до капли вылакать алую кровь. Разом постаревшие мистер и миссис Мур надеялись, что нелюди вскоре уйдут дальше. Горе эгоистично – им было уже неважно, что плохо будет уже другому, лишь хотелось, чтобы легче стало им самим.

Чуда не случилось. Кто-то поджёг продовольственные склады с теми скудными остатками пищи, что ещё оставалась. Огонь перекинулся на ближайшие дома с жадностью пожирая сухое дерево – сказывалось долгое отсутствие живительных дождей. Среди истеричных криков ужаса и треска пожарищ слышались проклятия на головы шаманов, лордов, магов и оборотней. Но все эти звуки перекрывались торжествующими завываниями нежити, которая, не обращая внимания на сгоревших сотоварищей, пировала ставшими внезапно беззащитными жителями.

Вёрткому подростку было не сложно уворачиваться от летящих жалящих искр. Он не замечал холода и своей усталости. Его глаза были широко распахнуты от картины кровавого пира на останках милого его сердцу мира. В нос забивался запах горелой плоти, уши разрывались от чужих криков, а сердце сжималось от обилия своей и чужой боли. Внезапно рухнувшее рядом дерево выбило из лёгких весь воздух, в глотке застрял крик боли, по затылку потекло тёплое и липкое, пахнущее железом, сознание поглотила равнодушная темнота.

Сколько он пролежал в бессмысленном отупении, Тилль сказать не мог. Проваливаясь временами в тяжёлое забытье, он не чувствовал подступившую лихорадку. Его не интересовало, что творится вокруг. Он даже не реагировал на чужие вопли, лишь неосознанно морщился, когда на лицо или руки попадали тёплые капли. Сил стирать их не было, приходилось терпеть, как они медленно скользят вниз.

Болело всё тело, ощущаясь как один сплошной синяк. Шея задеревенела, отказываясь поворачиваться хоть немного. Затылок саднило, в горле пересохло и скребло сухим, выворачивающим внутренности кашлем. Голову было проще отрубить, чем терпеть насквозь пронзающую раскалённым прутом боль. Перед глазами всё плыло.

Последним, что он увидел, было безумно сверкающее глазами, хрипящее, блестящее длинными острыми клыками и капающее смрадной слюной нечто нечеловеческое. Тогда в угасающей душе Тилля впервые за долгое время забился, пойманной в силки птицей, удушающий ужас. Сознание оглушила сметающая все на своём пути ослепляющая боль, сталкивая оцепеневшее тело в бездну агонии.

Жизнь была окончена.

А может, всё только начиналось?