Оберон ле-Гарнье еще никогда не был так зол. И одновременно еще никогда так не волновался. Он не привык особенно разбираться в том, что чувствует, внутри кипело много всякого разного, словно дешевая брага в бочке, но, пожалуй, именно эти два чувства сейчас преобладали. После ухода Клода Оберон еще какое-то время сидел на постели в ступоре, не веря в произошедшее. Он, конечно, позволил себе лишнего, сорвав зло на Боне, но собирался извиниться. Однако, придя в палатку, оруженосец не дал ему и слова сказать, выглядел не похожим сам на себя и нес какую-то чушь. При этом глаза у него омтавались ясные, пьян Клод не был точно и дымом не дышал: под дымом люди ведут себя иначе. А значит, собственные проблемы отходили на второй план. Потому что случилось нечто такое, в чем Оберон обязан был разобраться немедленно.

Между турнирами и мелкими делишками, приносившими ле-Гарнье хоть скудный, но доход, приходилось выживать охотой, нередко — в чужих лесах. Клод хорошо стрелял из лука и плел сети, а Оберон неплохо умел распутывать следы. Влажная от росы земля у палатки была вытоптана десятками ног и копыт, в воздухе стоял резкий запах травяного сока. Когда Клоду было паршиво на душе, он предпочитал одиночество, как и сам Оберон. А еще — компанию лошадей. Оберон накинул рубаху и ринулся к ближайшей коновязи. Следы сапог Клода (один с неровно вбитым гвоздиком на подметке) нашлись рядом. Парень ушел в лес, сидел там у дерева, потом вернулся. Дальше следы скрывались под месивом иных. Оберон решил, что Клод направился заливать обиду вином, но и в харчевне его не оказалось. Тогда ле-Гарнье захватил из палатки фонарь и вернулся в лес. На тропе обнаружились следы еще одной пары сапог. Человек вился около Клода, потом ушел обратно в лес. И если Оберон не мог отыскать следов своего оруженосца в лагере, то проследить за незнакомцем из лесу — вполне. Хотя бы расспросить его…

Оберон собрался в путь быстро и без сожалений — все равно на этом турнире ловить ему было больше нечего. Ему достаточно ясно дали это понять после первой же победы, потому-то Клод и попал под горячую руку. А уязвленная гордость все равно осталась бы таковой, потому что вызвать на поединок виновника унижения мсье ле-Гарнье было невозможно.

Вести за собой двух лошадей в лес было бы глупо, и Оберон решил забрать их позже, вместе с прочей поклажей. Все равно он ведь заплатил за постой на все последующие дни турнира.

Вышла яркая луна. Теперь фонарь скорее мешал, Оберон потушил его и прицепил к небольшой сумке позади. След на тропе вывел его на край обрыва, глубоко внизу черно-серебряными пиками щетинился ельник. А чуть дальше мигала алая звездочка костра. Оберон решительно направился к ней.

Клод Боне без памяти лежал на траве, неловко подогнув ногу, по поляне были рассыпаны краснеющие угли. В воздухе разливался запах паленого мяса, а с другой стороны поляны к оруженосцу кралась длинная тень.

— Стой, где стоишь! — рявкнул Оберон, выхватывая меч, прыгнул вперед, между Клодом и незнакомцем.

Тот отшатнулся назад, под сень деревьев.

— Я не хотел ему зла, — отозвался он. — Только помочь.

— И потому крался, как пума к добыче, — недоверчиво бросил Оберон, но все же опустил меч и обернулся к Клоду.

— Подожди, — окликнул его незнакомец. — Кто он для тебя?

— Лучший друг, — резко ответил ле-Гарнье, — и оруженосец. А тебе что до того?

Он перевернул Клода и ахнул, увидев, во что превратились его руки. Оберон тут же снова вскочил на ноги.

— Это ты, мерзавец, сделал с ним?!

Человек не пытался убежать от вновь сверкнувшего лезвия, только покачал головой. Капюшон скрывал его лицо, луна серебрила контуры гибкого тела.

— Он сам это сделал.

— Откуда тогда знаешь? И Клод… зачем? — растерялся Оберон.

— Я следил за ним. Если ты правда назвал его другом… Посмотри на его руки внимательнее, человек, — с непонятным презрением проговорила тень.

Ле-Гарнье бросил взгляд на покрытые кровавыми пузырями ладони, сглотнул и всмотрелся внимательнее… Сквозь кровь и лунный свет проступало едва уловимое зеленое сияние.

***

Клод очнулся от боли и моментально вспомнил, что случилось ночью. Он дернул ладони к себе еще прежде, чем распахнул глаза.

— Не мечись, дурень, — прозвучал усталый голос Оберона откуда-то сзади. — Сдерешь повязки — свяжу и отлуплю, как последнего конюха.

Клод сел на траве. Он был укрыт одеялом, обе ладони перемотаны белой тканью, костер горел, а над ним на шестах булькал походный котелок. Обычно это было его собственной обязанностью с утра…

Оберон сидел по другую сторону костра и точил нож. Он вздохнул, отложил работу и посмотрел на Клода виновато, что при наличии кустистых темных бровей и заросшего щетиной лица смотрелось скорее угрожающе. Для непосвященных.

— Я… — Клод откашлялся и просипел: — Просил освободить меня от клятв.

— Просить — не значит получить, оруженосец. Я не согласился, — криво улыбнулся Оберон.

Клод на миг прикрыл глаза, потом сел прямее, глядя на своего мсье.

— Тебе нельзя со мной связываться. Я… ты видел? — тревожно спросил он, подняв ладони.

— Видел, — буркнул Оберон, вновь возвращаясь к ножу и точильному камню.

— И?.. — Вопросительно поднял бровь Клод.

Оберон тяжко вздохнул, отбросил нож и провел пальцами по своим густым черным кудрям.

— Ты — богопротивная, мерзкая тварь, которая может убить меня, или свихнуться, или что там еще гребаные церковники рассказывают про одаренных… И ты — мой оруженосец, — твердо закончил он. — Что бы ты там себе ни придумал, я тоже давал тебе клятву защищать и обеспечивать тебя, пока ты со мной.

— Но я не могу, — взмолился Клод. — Как с таким жить?!

— Как-нибудь, — дернул плечом Оберон и кивнул в сторону. — Вот он говорит, что знает — как.

Клод резко обернулся и встретился с ярко-голубыми кошачьими глазами. Тварь сидела на пне и слушала весь разговор. Привязанные к дереву лошади опасливо поводили ушами, глядя на нее. Она (вернее, он) заправил за ухо прядь длинных волос и улыбнулся, показав клыки. Эта улыбка и тонкий силуэт остро напомнили Клоду надушенных придворных, будто мало было для ненависти нечеловеческих глаз и клыков…

— Ты дурак, что пытался выжечь дар огнем, — сказал нелюдь. — Он течет в твоей крови, как твоя душа…

— Нас сожгут, — уверенно перебил Клод, устало откидываясь на траву. — Изуродуют и сожгут, и тебя, и меня, и его, если повезет, — он слабо махнул рукой в сторону твари.

— Это мы еще посмотрим, — хмыкнул Оберон.

Клод помолчал. В лесу пели птицы, солнце встало и заполнило воздух розовым душистым туманом. Словно и не было никакого пробудившегося невесть с чего проклятого дара, словно все так и задумано… Сказать по чести, Клод не ощущал, что в нем что-либо изменилось и точно не желал причинять кому-то вред. Разве что себе.

— Прости, что наорал на тебя после боя, — буркнул Оберон. — Это все Дезире.

Клод повернулся и недоуменно свел брови.

— Помнишь зимний праздник?

Полгода назад на зимнем празднике королевская подстилка возжелала посмотреть на бои хищников, которых специально для этого привезли в замок северного герцога, где проходил турнир. Оберон к полуночи уже вовсю развлекался в своих небогатых покоях с одной из служанок, а Клод слонялся по замку в ожидании, когда можно будет вернуться и завалиться спать. Кровавое веселье дворян незаметно перешло черту, и златовласый говнюк приказал бросить пьяным от бешенства кошкам живую лошадь. Клод не смог это терпеть, выхватил арбалет и перестрелял всех троих хищниц, хотя, видит Бог, ему гораздо больше хотелось всадить болты в наблюдающих за действом людей. Ни до, ни после, он не ощущал такой ярости. Клода высекли плетью за то, что испортил веселье: его Величество был милостив и не желал портить праздник казнью.

— Я думал, все забылось за полгода, но Дезире злопамятен, — вздохнул Оберон. — Слуга передал мне, что его светлость не желает видеть наших лиц ни на этом турнире, ни на последующих.

Клод ошарашенно молчал.

— Но это сделал не ты!

— Какая разница, — отмахнулся Оберон. — Для этого ублюдка уж точно никакой.

Клод молчал. Оберон ле-Гарнье умел только сражаться, более ничего. Ни сколько-нибудь доходных земель, ни занятия, ни богатых родственников при смерти. Два с лишним года они жили одним днем, мечтали о славе и богатстве, как и все, но никогда не загадывали далеко. И чем все кончилось?

— Ничего еще не кончилось, — хмуро сказал мсье, вдевая нож в ножны, и Клод понял, что часть своих мыслей проговорил вслух. — Вставай, надо позавтракать и ехать.

— Куда?

— Куда он скажет, — кивнул на тварь Оберон.

Тварь довольно ухмыльнулась и вскочила, потягиваясь, словно напоказ. В длинных рыжих волосах звякнули бубенчики. Клод подавил желание сплюнуть.

— Ты доверяешь нелюдю?!

— Не особенно, — пожал плечами ле-Гарнье. — Но выбора у нас все равно нет.