— Ты правда не помнишь, совсем-совсем? И сколько тебе лет не помнишь?

Люцифер отрицательно качает головой, собирая тёмно-красные волосы в растрёпанный хвост.

— С пару тысяч, может, наберётся.

— И всё это время ты так и живёшь? То есть, исполняешь желания? — Ева не говорит «заключаешь сделки», потому что Люцифер уже объяснила ей, что никаких душ она взамен не получала, а сделка не могла работать только в одну сторону.

— В общем и целом. Если не считать что бы то ни было до этого.

— Знаешь, это даже как-то печально.

Они сидят рядом на алтаре, и это был самый дискомфортный момент в жизни Люцифер из тех, которые она ещё не забыла. Думать о том, что у тебя отняли, всегда было неприятно, а думать о том, что и ты отняла у кого-то — в тысячу раз хуже. Убить Бога — это своеобразный, но ориентир, а Люцифер на себе ощущала, какими нескончаемыми предстают сутки, когда ориентиров нет.

— Ты не злишься на меня? — спрашивает она Еву, и та смотрит на неё с непониманием. — За то, что я лишила тебя цели? Ну, Бога.

— Нет. — пожимает плечами та. — К тому же, я всё-таки убью его. Символически. — уточняет она после того, как Люцифер тяжело вздыхает и закрывает лицо руками.

— Ева-а, ради чего? — страдальчески тянет её имя Люцифер. — Как ты его убьёшь? Какое «символически»?

— Нет, нет, смотри. — Ева садится на алтарь по-турецки лицом к Люцифер, жестикулируя. — Я хочу заставить людей поверить в смерть Бога. Убить его в их глазах. То есть символически.

— Что ты несёшь? — кривится Люцифер, повернув к ней голову. — Как ты собираешься это сделать? Зачем—

— Не знаю, может, сожгу пару церквей. — резко перебивает её Ева и вскакивает с алтаря. — Увидимся! — улыбается она, и единственное светлое пятно в храме Люцифер исчезает в дверном проёме.

Глаз Евы был заражён, а вместе с ним и всё её тело. Болезни только руки или только головы не бывает. В любом случае рано или поздно заболевал весь человек, а Ева болела с самого рождения и, наверное, сейчас на ней не осталось ни одного живого места.

Бог дал — Бог взял. Вот, что ей говорили. Не в том смысле, в котором это говорили всем остальным. Ей говорили: молись, и Бог заберёт проклятие, которое тебе дал, пока другим Бог давал подарки, а потом нещадно отбирал их.

Но сегодня Бог умер, и Еве было больше не на кого надеяться, ничья смерть бы отныне не смогла вылечить её.

Она хотела убить Бога, чтобы он перестал считать, будто смеет обрекать на такие судьбы. Она хотела отомстить ему. За себя. За всех, у кого он что-то забрал.

Кого она теперь будет ненавидеть?

Точно не Люцифер.

Люцифер не была причиной, по которой её кости изнутри впивались ей в кожу и по которой она кашляла кровью.

Ева бежала прочь от храма по холодной и местами болотистой земле. Конечно, Люцифер не была дьяволом, но представать перед ней в таком состоянии было постыдным.

В конце концов, Ева тоже умела быть жалкой.

Люцифер оттирает рога от въехшихся чёрных следов, смотрясь в неровный осколок зеркала размером с ладонь, и на секунду ей мерещится, что она чует кровь.

Но это было воскресенье. Никаких разрезанных рук обедневших мужчин и отчаявшихся женщин.

Она вешает череп-маску над входом в храм и накрывает алтарь мантией.

Ей нет никакого смысла строить из себя то, чем она не является, — люди всё равно продолжат видеть в ней только то, что захотят.

Она надевает поверх майки чуть подранную рубаху и повязывает её широким коричневым поясом. Ноги в мятых брюках и потёртых сапогах больше не путались в лишних слоях ткани.

Удобно. Непривычно.

Гораздо более подходяще.

Появление ребёнка с козлиным глазом не было описано ни одним евангелистом, и, конечно, оно не могло считаться ничем иным, как самым дурным знамением. На пришествие антихриста, однако, это не тянуло — ребёнок и до прогрессирования болезни был слишком слабым для столь важного, уникального предназначения.

Ева стала первой, кто грешной не выросла, а родилась, и её матери приходилось обращаться к еретическим целителям — в церквях ни её, ни её демоническую дочь не жаловали. Но и еретики ничем не могли ей помочь, они разводили руками и говорили: эта дочь не ваша.

Это дочь чудовища.

Ева прожила очень, очень много лет, и на самом деле «пара тысячелетий» Люцифер не была для неё чем-то невероятным. То, что Люцифер не помнила своей жизни до Бога, также не сказать, чтобы её удивляло. Ева не помнила ни мать, ни еретиков, ни своего детства в целом. Чересчур давно это всё было, а то, что было давно, имело свойство становиться выдумкой.

Десятки и сотни лет Ева умирала, но умереть всё никак не могла.

Ева была уверена, что Бог создал её столь отвратительным образом, чтобы отыграться.

Но дьявол сказал, что Бога нет, а значит, ей просто-напросто не повезло. И смириться с этим было сложнее, чем готовиться к неизбежному становлению богоубийцей.

Ева ненавидела Бога не только за себя, но и за других, кто его ненавидел, но боялся признать, боялся, что Бог услышит их мысли, что в них подсмотрят иконы и всё ему донесут, и что они, как Ева, будут жить вечно и вечно страдать от колющей боли от сердца и до кончиков пальцев.

Ева соврала — она злилась на Люцифер. И в то же время ей было её невероятно жаль.

В следующий раз Ева появляется перед храмом дьявола в закопчённом платье и с неровно остриженными волосами: часть как была до поясницы, так и осталась, а часть шла по кривой до лопаток.

— Что с тобой случилось?.. — спрашивает Люцифер, хотя и подозревает, что.

— Я сожгла церковь. — ожидаемо отвечает Ева с пронзительным холодом.

— В этом нет никакого толка. — говорит Люцифер, обрезая Еве волосы по одной длине ножницами на проржавевшем шарнире; было не очень удобно, потому что волосы у Евы вились. — Это ничего тебе не даст. Тебе незачем настраивать против себя богослужителей. Они убьют тебя.

— Убьют. — соглашается Ева. — Но в тот момент я очень разозлилась, и вышло то, что вышло.

Ева зашла в церковь босиком и с непокрытой головой, не пряча заражённого глаза за кудрявыми прядями, и опрокинула все свечи, до которых успела дотянуться, случайно опалила свою одежду, уронила мигом вспыхнувшую икону на прихожанина, а потом её схватили за волосы, и она отрезала клок кинжалом, который выхватила из-за пояса у схватившего её человека. И — бежать, пока маленькая частичка Бога полыхала за её спиной. Маленькая частичка, такая важная для людей, которые его придумали.

Ева спотыкается о корень дерева и обдирает локоть об его кору. Её позвоночник болел, словно бы тоже горящий, на ладонях остались лёгкие ожоги, но она чувствовала практически эйфорию.

Церковь — вот что было настоящим храмом дьявола, куда люди приходили просить не о своей истинной жажде, а о помиловании за то, что у них жажда имелась, и Ева была счастлива уничтожить один из них, пусть ей и наверняка придётся за это поплатиться.

Не важно, что я сделала, а что нет, богослужители так и так убьют меня, говорит она Люцифер.

Потому что Еву не сотворил Бог. Ева родом не из Эдема. Ева вышла из утробы своей матери, кроваво и мучительно.

Она не благословение. Не дар.

Она воплощение проклятия деторождения.

— Что будешь делать дальше? — спрашивает Люцифер, надевая однотонный платок от палящего сквозь сухие безлиственные деревья солнца. Она закрыла им и рога, так что он образовывал у неё на голове смешной шатёр.

Пора было пропалывать сорняки в огороде.

— Попрошу аудиенции у патриарха.

— Тебя никто и близко к нему после того, что ты натворила, не подпустит.

— Ну и ладно. — отмахивается Ева. — Приду без приглашения.

Ева без приглашения приходила везде, даже там, где никто не знал, что она грехорождённая, там, где в приглашенных не было смысла. В домах, крепостях, в храмах не любили тех, кто наведывался по собственной воле, но хотя бы в один храм — в храм Люцифер — не приглашали никого принципиально, поэтому посетить его могли все без исключения.

Ева прячется в этом храме от того, что ждало её за сожжение церкви, и впервые видит, как Люцифер исполняет желания и отмывает с рук кровь, оставшуюся от ран на руках чужих.

— Как она потеряла глаз? — кивает Ева в сторону Велняс, люциферовой козы, умудрившейся в два раза превысить положенную ей продолжительность жизни.

— Она родилась такой. — говорит Люцифер, снова с крыши, но не потому, что крыша опять протекала, а просто потому что так захотелось.

— Откуда она у тебя вообще?

Велняс, словно бы понимая, что речь идёт о ней, оборачивается на Еву.

— Да как жертву однажды принесли на кой-то. — разводит руками Люцифер. — Мне её жалко стало.

Жертва, повторяет про себя Ева и хихикает, завидя на подходе к храму нового посетителя, окрапляющего кровью землю.

Ведь если дьявол — противоположность Бога, то зачем ему жертвы?