Тома раздавала Сэндэ люлей.

Под строгим надзором своего отца.

Вы скажете — «домашнее насилие»; Алтан Дагбаев скажет — «воспитание».

— Вставай, Дэмс! — Тома уперлась ладонями о колени, хитро широко улыбнулась и ее глаза горели, как два хризоберилла. Приятно ощущать себя уже прошедшей ад под названием «тренировки под присмотром отца», так что она даже не думала жалеть сестру. Переминалась с ноги на ногу на матах и, словно зверёк, хотя являлась взрослой женщиной, подначивала: — Если ты не встанешь, я получу все плюшки вместо тебя.

Сэндэма еле дышала напротив. Едва не выдохлась, собирая дыхание по крупицам, собранные в крепкий пучок светлые волосы слегка выбились из связки, пот стекал по виску и лёгкие готовы были взорваться от напряжения - порой нагрузки были слишком большими для одинадцатилетней девочки. Но она знала, что сейчас не время отдыхать. В нескольких метрах у стены сидел отец. Телефон в его руках то и дело мигал от открывающихся и закрывающихся вкладок, а сам он выглядел сильно не сильно заинтересованным в том, что происходило практически совсем рядом с ним. Сэндэма покосилась на него и вздохнула.

— Вставай, — повторила Тома. — Давай, ударь меня.

Она подорвалась вперёд, ее роста не хватило, чтобы дотянуться до Томы, ее силы не хватило, чтобы отбросить Тому, ее ловкости не хватило, чтобы подставить подножку, но ее скорость… Ее скорость превратилась в ее оружие — Тома замахнулась, блок, удар, блок, удар, блок — Сэндэма покосилась на отца — ноль внимания — перевела взгляд на сестру и ее шея моментально оказалась в захвате.

— Минус жизнь, — выдохнула та ей на ухо, нагнувшись, чтобы крепче взять в удушающий. — Все, ты померла. — раздался ноющий стон, Тома хихикнула, чмокнула сестрёнку в висок прежде чем отпустить, а затем нещадно потрепала за щеку: — В следующий раз бери маленкостью. Ткнешь своими пальчиками кому-нибудь меж ребер и будет обидчику хана, даже моргнуть не успеет. А, если ещё ногти отрастишь, то…

Только та не слушала.

Все смотрела на отца, как завораженная.

Не могла отвести голубых глаз, поджимала губы, пялилась на его профиль, на прохладу в силуэте, на ногу, закинутую на другую. Посмотри сюда. Ну посмотри на меня. Посмотри.

Он сидел, обустроившись у самого окна, там для него целый рабочий стол — ещё со времен обучения Томы Алтан приказал сделать небольшой уголок отдыха, чтобы он мог наблюдать за тренировками Вадима и дочери со стороны. Это умиротворяло.

Сэндэ чувствовала его взгляд на себе каждую секунду во время спарринга. Но, оборачиваясь, натыкалась лишь на безразличное выражение лица.

— Сестра, — Сэндэма задрала голову, заметила, как Тома проследила за ее глазами, и дернула ту за края футболки, — почему папа никогда не смотрит на нас, когда мы практикуемся?

И Тома, внезапно хмыкнув, коротко улыбнулась:

— Потому что мы делаем это не для него.

***

Он закончил обход поздно вечером.

Вчера поступили неприятные новости от одного из доносчиков Юмы о внезапном неудобном соседстве с определенными людьми, и Вадим усилил охрану вокруг дома, по вечерам особо тщательно проверяя посты. Он мог бы и не делать этого — особняк был оснащен последними изобретениями в сфере системы безопасности, но небольшая прогулка была и приятна, и полезна для успокоения нервов. Так что, когда он вернулся домой и стащил с себя куртку, заранее готовясь снова оттаскивать золотко от экрана ноутбука, последнее, что он ожидал — крохотную почти неощутимую ручку на своем локте и едва слышное «папочка…» за спиной.

Он развернулся медленно, чтобы не задеть ее, стянул кобуру, отбросил на столик в зале, опустился перед ней на колени.

— Почему не в кровати, сокровище? — его улыбка, спокойная и умиротворенная, заставила и ее улыбнуться. Сэндэма уже была в своей цветастой пижаме, но вышла ему навстречу и выглядела настолько мило, что поругать ее не виделось возможным. — Пошли уложу.

— Я с тобой поговорить хотела, — прошептала она, цепляясь за его ладонь по дороге в спальню и разглядывая короткие шрамы на ней.

— Так хотела, что до завтра подождать не могла?

— Неа.

Он усмехнулся, пропустил ее в ее же комнату с лёгким поклоном, закрыл за собой дверь и присел в специальное мягкое кресло перед ее принцессьей кроватью с балдахином и живыми цветами — они с Алтаном купили ее, чтобы сидеть с ней, когда узнали, что Сэндэ мучают кошмары. Было удобно просто читать ей что-то, пока она не уснет. Под неторопливые звуки голосов, неловко подражающие персонажам в сказках, Сэндэма засыпала, словно младенец. Вадим поправил одеяло на неторопливо устроившейся дочери и, дождавшись пока она укутается в свой кокон, мягко повторил:

— Так что такого срочного случилось, что ты ещё не спишь? Половина двенадцатого уже, все дети давно десятый сон видят.

— Ты не спишь.

— Ну я же не ребенок…

— Папа говорит, что ты ведёшь себя, как ребенок.

Вадим фыркнул:

— Твой папа много ябедничает.

Они смотрели друг на друга с минуту — молча, почти не двигаясь с места, Вад уже привык к подобному, нужно ловить момент и ни в коем случае не испортить его, а то потом от красавицы взгляда не дождешься, будет прятать его, как лепреконы прячут горшочек с золотом. Сэндэ считывала с него заранее все ответы на свои вопросы, смотрела так, что казалось девяносто процентов ее лица — это ее голубые глаза, выглядела почти напуганным кроликом, у которого сердце стучит, как бешеное, и, за секунду повернувшись к нему спиной, внезапно выдала:

— Ну ладно, спокойной ночи!

Сдержать фырк не удалось: эта девочка совсем не меняется. Вадим засмеялся тихо, хрипло, приподнялся, чтобы упереться руками о нее кровать и, целуя макушку, почувствовал, как она заворочилась под ним, бурча на касания.

— Спокойной ночи? — произнес он, сгребая ее. — Уже спишь? — Сэндэма пискнула, оказавшись с коконом в его лапищах, зажмурилась, и через мгновение упала на кровать полностью взъерошенная, волосы торчком.

— Папа! — он укусил ее в плечо шутливо через одеяло, поцеловал туда же, за что заслуженно получил тычок в бок. — Не кусайся!

Голубые глаза увеличились, смотреть получалось только в них. Сэндэ была похожа на зализанного кота, когда хмурилась и щеки ее краснели от тепла. Вадим улыбнулся ей в лицо и напоследок всё-таки успел запечатать быстрый поцелуй в лоб.

— Ты уверена, что не хочешь ничего сейчас сказать? — выдохнул он, выпрямляясь. — Потом можешь забыть, у тебя же память, как у нашей помершей рыбки.

Сэндэ периферийным взглядом заметила, как отец всматривался в нее, спряталась в свой кокон по самый нос.

— У нас никогда не было рыбки… — прошептала после небольшой паузы, чувствуя как папа промял под собой ее кровать, а затем опуская голову на его бедро, позволив гладить себя по голове. — Почему отец никогда не смотрит на меня, когда я тренируюсь?

— А почему он должен? — он усмехнулся, готовый вновь съязвить, но ее брови нахмурились и собственный язык отказался пособничать. И он выдохнул: — Шучу, конечно. С чего ты взяла, что не смотрит? Я уверен, что он постоянно наблюдает за тобой и твоей сестрой.

У Сэндэ взгляд опустился сильнее. Плечи зажались, она вся словно сдулась мигом, а затем тихо произнесла:

— Неправда. Он никогда не смотрит, как мы с ней тренируемся. Он просто сидит, делает свои дела и даже не обращает на нас внимания. И не помогает никогда, когда я падаю. — Вадим убрал локоны с ее лица, чтобы видеть как ее щеки надулись от обиды, но у самого улыбка с губ так и не сошла. — Тома говорит, что мы не должны обращать на него внимание, потому что первым делом мы тренируемся для себя. Тома говорит, что, если я хочу вступить в клан, то сначала я должна уметь «абстрагироваться от ситуации» и «в критических моментах постоять за себя, не отвлекаясь на других». Тома говорит, что это то, что я должна усвоить. Она всегда так говорит, слово в слово. Отец не смотрит, потому что он хочет, чтобы я перестала ждать его одобрения. Но в остальные дни он всегда поддерживает меня. Только на тренировках он ведёт себя так, словно ему ничего не интересно, хотя я всегда очень стараюсь. Он даже потом не говорит, что я молодец, хотя я каждый раз спрашиваю! А как я тогда узнаю, что я все правильно делаю? Если он не будет мне говорить, то может я ошибусь и потом ничего не смогу делать. Почему он не хочет помогать мне?

Ее полный обиды голос мог бы довести до слез самых впечатлительных, а подопущенные в грусти веки заставляли светлые реснички трепетать. Сэндэ вся сдулась, словно пытаясь стать меньше, и Вадим, никак за годы не привыкая к подавляющей нежности, испытываемой им в такие моменты, со снисходительной улыбкой произнес:

— Знаешь, если бы я был вынужден разделять свою жизнь, я тоже вел бы себя так.

— М? — ее взгляд на мгновение будто сфокусировался на нем, лишь после вновь потерявшись в пустоте.

— Тебе стоит потихоньку начать принимать, что мир, в котором мы — я, ты, твой папа — живём, немного другой, сокровище. Он сложнее. И, чем он сложнее, тем сильнее надо стараться к нему приспособиться. Тома тоже через это проходила. Если ты попросишь ее, она тебе расскажет. Они с твоим папой так много ругались, что в итоге она просто вышла из клана. Ты же знаешь, что сестрёнка не поддерживает связи с тетей Юмой, да? — Сэндэ кивнула и Вадим продолжил гладить ее волосы. — Вот. Если ты собираешься оставаться тут, как твой отец, ты должна научиться слушаться только себя. Есть много людей, которые захотят повлиять на тебя. Которые будут говорить, что ты все делаешь не так. Но, если ты будешь слушать каждого встречного, то в конце-концов от тебя самой ничего не останется. — кокон заворочался, Вадим уменьшил свет ночника, уложил дочь на подушки и опустился на корточки напротив ее кровати, опуская ладонь на затянутое одеяло. — Постарайся помнить, что ему нужно готовить тебя к твоему взрослению. И, между нами, девочками, даже криво-косо, но он за тобой присматривает. — и ее «угу» успокоило, тронув самое сердце. Каким же чертовски сентиментальным он стал, воспитывая двух паразитов… Дракон улыбнулся шире, зажмурился довольно. — Вот и отлично, Сэндэма Алтановна. Значит сладких снов. А, если что-то ещё будет волновать, иди прямо к нему. Ждать тебя утром к завтраку?

Она вновь пискнула свое «угу» и Вадим, выключив свет в спальне полностью, ушел.

***

Утром она проснулась в половину седьмого, потому что знала, что в это время папа уже встал и готовил на кухне, так что ей останется только подоспеть к моменту, когда он начнет заваривать кофе. Сэндэ успокаивает запах кофе.

В 6:50 она закончила с уборкой своей комнаты, ровно до 7:00 почистила зубы и привела себя в порядок, в 7:05, когда она с дотошностью до минуты перешагнула порог кухни, папа уже ставил турку на огонь.

— Как всегда вовремя, — Вадим усмехнулся, перевернул сырники, не отвлекаясь; Сэндэма залезла ему под руку, постаравшись попасть макушкой по ладони. Он не подвёл — привычно потрепал ее по голове. — Доброе утро.

— Доброе! — и Сэндэ тут же юркнула назад, принимаясь заваривать цветочный чай. Ровно через минуту она протянула ладонь и Вадик вставил туда ее любимое рассыпчатое печенье, которое они всей семьёй отчаянно прячут от Томы.

После Томы не остаётся печеньев. После Томы в принципе ничего не остаётся. Иногда это даже непредумышленно, просто ее живот без дна. Родители уже давно выяснили, что после Томы только новым закупаться, а иногда она даже не смотрит, что именно ест — однажды из-за аллергичной реакции на арахисовую пасту было принято решение во-первых научить ее наконец следить, что она тащит в рот, а во-вторых убрать с глаз подальше все, что содержит в себе арахис. Любимые печенья Сэндэмы иронично содержали в себе целые куски арахиса.

Сэндэ запихинула в рот все печенье разом, занятая как обычно в своих мыслях, пока с колонки звучал расслабляющий блюз и утренний мороз ощущался где-нибудь далеко, за облаками, застилающими вид с панорамного окна.

У нее десять минут на разлить чай — и на пороге появился отец. В домашнем, но пришедший в порядок, с собранными в пучок волосами. Папа дал ей в руки кофе и она отнесла их только севшему за стол отцу.

— Утро, — произнес тот, целуя ее в макушку перед тем как забрать свой «завтрак».

— Утро, папочка, — у Сэндэ улыбка зажглась, когда Алтан поправил ее локоны, и она на мгновение перевела взгляд на Вадима, затем снова пряча. — Ты обещал, что сегодня потрениуешься со мной лично.

— Его Золотейшество в роли строгого сенсея? Я бы посмотрел на это, — Дракон с кружкой своего чая выглядел слишком по-домашнему, но слова по-прежнему были остры и Сэндэ заметила, как папа моментально отреагировал на него:

— Будешь стоять в стороне и снова имитировать столб?

— Буду следить, как бы ты не научил ее неправильным движениям.

Оно всегда так по утрам. Похоже на устоявшийся ритуал: заводится определенная тема и родители моментально начинают спорить по ней, с условием, что тема может быть даже той, в которой они ничего не понимают. Нет такой темы, в которой они ничего не понимают. Если папа не разбирается в медицине, отец может навскидку надиктовать номера десяти знакомых ещё со студенчества кардиохирургов. Если отец (что случается поразительно редко) путается в каком-нибудь условном географическом факте, папа с неизменной ухмылкой читает ему исправительную лекцию. Сэндэме нравится наблюдать за ними. Она редко может вставить что-то для красного словца, да и не очень хочет, но атмосфера, царящая вокруг, больше похожа на нечто умиротворенно-теплое, нечто неизменное и потому прекрасное. Ее успокаивает рутина. Ее успокаивает то как ничто не способно нарушить обязательные утренние «споры», стабильность приятна.

Ее успокаивает то, как папа был прав, и отец остался собой. И останется, несмотря на деланную холодность во время тренировок.

Ближе к восьми из спальни выползла убитая Тома — никак не научится просыпаться — упала лицом в стол, даже толком не одевшись, все в пижамных трусах и спортивном топике, хорошо, что дома тепло. Она снова — как и тысячи раз до этого — сделала вид, что сейчас уснет, но отец тюкнул ее в затылок и Тома вскочила на месте, охнув от боли:

— Доброе, блин, утро! — За шею схватилась картинно. — А поласковее нельзя?!

— Нет, — у Алтана даже лицо не поменялось, он включил планшет, открыл локальные новости и, зацепив взглядом нечто очевидно интересное, кивком позвал допивающего чай Вадима к себе.

— У него сегодня шило в жопе неправильно повернулось, вот и бесится, — вбросил Дракон. И Сэндэ увидела, как Тома смягчилась, хватаясь за поллитровую кружку, а папа всё-таки подсел к отцу и стырил его очки прямо с носа, бормоча что-то.

Они почти столкнулись лбами, а Сэндэма все смотрела и думала, что уже который раз хочет понять, как они, сидя рядом, умудряются говорить так, что не слышно никому, кроме них самих. Рядом хрустела хлопьями Тома, музыка с колонки все ещё продолжала играть, облака закрывали вид на небоскребы Шанхая.

— Они не могут не начать щебетать, — заворчала внезапно сестрёнка, привлекая ее внимание, — голубки…

— Мы все слышим, — тут же вставил отец, каким-то образом затыкая ее рот свежим яблоком через весь стол. Сэндэ не сдержала тихого смеха.

И Тома, закатив глаза, вернулась к завтраку. И это тоже из утра в утро. То, что никогда не надоедает. Папа рассказывал, что Тома с отцом всегда очень ссорились — схожие по темпераменту и упертости, они никак не могли найти компромиссы: одинаковые стороны магнитов всегда пытаются оттолкнуть друг друга. Когда Сэндэма наблюдала за ними, она видела как даже малейшие движения могли быть схожи — будь то прокручивание в руке ножа для фруктов или постукивание ручкой по бумаге, или даже одинаковая манера кривить рот. Иногда ей хотелось тоже так. Чтобы у нее и папы или у нее и отца — одно на двоих. Отец говорит, что Сэндэ похожа на своего папу своей дотошностью. Что, когда она берется что-то делать, то делает это настолько сосредоточенно и скрупулёзно, что ее за уши оттянуть от занятий не получается. Отец говорит, что у Сэндэ и ее папы один скептичный взгляд. И любовь валяться в ванной часами — тоже одна. Тома и отец принимают самое большее — полчаса.

Сэндэ нравится замечать мелочи.

Она ткнула пальцем в сестру в ожидании реакции.

— Чё такое? — бросила та, перестав листать ленту в телефоне.

— Поцелуй.

Дэмс произнесла это тихо, не стараясь привлечь чье-либо внимание. Но вот две пары глаз — серый и гранатовый — уже переглянулись и перевели на нее взгляды, словно не собираясь пропускать ничего. Тома ухмыльнулась, отложила ложку и телефон, потянула Сэндэ за щеку, прекрасно зная, как та не любит касания по лицу — и Дэмс тут же заворчала.

— Ну ты и прилипала, ангелок, — съязвила Тома; она игралась, на громкое «ты совсем как папа» выдала «а то, я же его дочь!» и сжала Сэндэму в объятиях чисто назло, прижимаясь к макушке звонким крепким поцелуем.

И они снова забарахтались, как барахтались всегда. Тома снова вывела сестру из себя, Сэндэ снова попалась на ее удочки, они «сцепились в драке», выскочив из-за барной стойки и начав нестись по всему дому — Сэндэма с писками, Тома аккурат за ней — кидаясь подушками и уничтожая чистоту и порядок, с таким трудом наведенные их горничной Айминь. Алтан почти увидел ее пассивно-агрессивный взгляд на обстановку балансирующий с поразительно дружелюбной улыбкой на лице.

Страшная женщина.

— Тоже думаешь наша китайская Фрекен Бок прибьет их? — он повернул голову и в паре сантиметров от его лица Вадим медленно озарился хитрой ухмылкой: — Я бы на ее месте прикончил.

— Ей здорово платят, — шепнул Алтан, не отстраняясь, но разделяя его ухмылку своей чуть более спокойной. — Хотя никакие деньги в мире не стоят потраченных нервов.

— Сказал ты и полюбил меня.

— Иди к черту. Придурок.

***

В следующий раз, когда Сэндэма решает подойти к отцу, чтобы поделиться своими мыслями, папы не оказывается дома и отец старательно делает вид, что его это не волнует. Дэмс знает, что папа следит за безопасностью дома и их семьи в частности, она примерно понимает, как это строится, но иногда ей кажется, что отец рассказывает гораздо меньше от того, что происходит.

Тома уехала два дня назад — она приезжала на пару недель, повидаться, сейчас у неё Альпы и неизвестный хост, у которого она остановилась на несколько дней в своем путешествии автостопом. Сэндэ знает, что она никогда не пишет отцу об этом. Зато ей пишет исправно. Перед тем, как решиться поговорить, Сэндэ долго просила советов у сестры.

Папа говорил, что у отца есть две жизни и она присутствует в обеих, так что он может смотреть за ней постоянно и меньше волноваться, в отличие от Томы, которая от «второй» жизни отреклась давно и успешно. Папа говорил, что Сэндэма сокровище и, когда отец заметил ее в том детском доме в Улан-Удэ, почти у самой границы, с ним случилось то же, что было и у него с Томой. Что-то, что заставило вместо сына, кого он изначально и хотел, взять девочку, да ещё и наполовину шведку, в которой бурятской крови полтора миллиграмма на пятнадцать кило. Папа обожал рассказывать, как отец в тот день взглядом на ней остановился, тихой, маленькой, играющей в кубики подальше от других детей, а потом просто не мог сконцентрироваться, когда они шли смотреть на грудничков.

Она подходит к нему, сидящему за журнальным столиком в гостевой, вертящему в руках ручку точно как вертит обычно нож, смотрящему в пустоту и не моргающему. Она знает этот взгляд. И заодно видит, что все разложенные перед ним документы перевёрнуты. Ей хватает пары минут, чтобы сесть рядом с ним и заползти под бок, головой бодая его руку: Алтан замечает ее, как всегда парадоксально тихую, словно привидение, обнимает за плечо, стараясь сильно не касаться, и целует в лоб, замирая на пару секунд, как во время медитации. Сэндэма приносит успокоение своей аккуратной меланхоличностью в их кипящую семью.

— Тебе не холодно босиком разгуливать? — журит он ее, смотря на босые ножки, которыми она играет. Распущенные волосы доходят до поясницы, всегда такие длинные, но быстро путающиеся, что ее приходится вычёсывать, как большую собаку. Алтан поправляет пальцами парочку локонов.

— Неа, — и Сэндэ опускает голову, позволяя ему хозяйничать. — А что ты делаешь?

— Ты пришла спросить у меня, что я делаю?

— Ага.

— Уроки закончила?

— Ага!

В ее «ага» все эмоции разом, и головой она тряхает с чувством, как Вадим учил, чтобы со стороны казалось, будто ещё разок-другой и головушка отлетит восвояси. Алтан хлопает себя по карманам брюк, вытаскивает оттуда черную резинку, аккуратно собирает ее волосы в низкий хвост.

— Ну и умница, значит будешь мне с отчетами помогать, если делать нечего, — фыркает он смешливо, чувствуя спадающий с сердца камень, когда она воодушевленно отвечает «хорошо!».

Словно ходячий антистресс.

На другом конце города, под льющим, как из ведра, дождем Вадим регулирует вопрос с «неприятными соседями» и вынуждает считаться с собой, напоминая кто он такой и почему он Дракон. Завтра он вернётся со свежим шрамом и головой того ублюдка на блюдечке, поцелует Алтана и сядет с Сэндэ смотреть вырвиглазный китайский мультик, который здесь крутят по детским каналам.

На другом конце Земли, застрявшая посреди снежной бури, Тома много ворчит на отвратную погоду и пьет непонятную дрянь, которую ей заварил ее хост. Она, конечно, премного благодарна, но завтра позвонит домой, чтобы попросить у отца рецепт и показать этому швейцарцу, что такое настоящий лечебный цветочный чай, пока параллельно будет рассказывать Сэндэ как красивы горы и что однажды она всё-таки уговорит сестрёнку тоже свалить из этого проклятого клана.

Сэндэ будет много хихикать, слушать ответное ворчание занятого уже настоящей работой отца и ехидные комментарии папы, а затем вместе с Айминь — горничной, кухаркой, репетитором по китайскому, учительницей по фехтованию и этикету, — пойдет доделывать домашнее задание и доканывать родителей о том, как сильно она хочет поехать к тете Юме на каникулы.

Но это завтра.

Сейчас Алтан обнимает ее за плечо, пока рассказывает о заключённых недавно сделках — о которых она слушает с жадным интересом — пока Вадим на другом конце города, а Тома на другом конце Земли. Эти двое вернутся, как возвращаются обычно после приключений, погонь, перестрелок и шума, но вернутся они домой, в тишину и покой, сохраняя баланс.

Вадим на другом конце города. Тома на другом конце Земли. Алтан объясняет Сэндэме их маленький невзрачный семейный бизнес, который она так рьяно - может даже слишком рьяно для своего возраста - стремится перенять.