Когда Тома только обосновалась в Шанхае, ей оставалось всего несколько лет учебы, которые она провела в частной школе имени N., имеющей в своём составе старшую, среднюю и младшую школы под единым руководством.

Здание было не тем, к каким она привыкла за годы смены учебных заведений из-за постоянных переездов с отцом, но «тоже неплохо» — Алтан на это заявление закатывал глаза, а Вадик прыскал со смеху, ибо единственными причинами, по которым Тома отказывалась признавать, что это заведение в разы лучше предыдущих:

1. Из-за его чрезмерной, как она говорила, «помпезности».

2. Из-за того, что его выбрал Алтан.

Дагбаев долго сверлил взглядом Вадима и его раздражающий в те моменты словно бы ехидный смех и всем своим видом показывал, что ещё секунда и он воткнет эту вечную зубочистку Вадику в глаз, если тот не перестанет гадко хохотать, а лучше уж вообще займется воспитанием своей дочери, раз она целиком и полностью пошла в него.

— Это не так, — рассмеялся Дракон, опираясь на тачку, пока Алтан провожал тревожным взглядом спину уходящей на занятия Томы. — Я бы не стал ругаться, если бы меня затолкнули в гущу засранистых пубертатных мажорчиков, наоборот, я бы прибился к ним и высосал из них все деньги, золотко. Так что чье уж это воспитание… — и, пока говорил, переводил на Алтана такой выразительный зырк, что желание ударить его становилось в разы сильнее.

— Действительно, — шипел тот, садясь на заднее сидение машины, — я и забыл, какой ты кровосос.

— И не только!

Сэндэма была не такой.

Сэндэма была ангелом. Ну… насколько мог бы быть ребенок ее возраста.

По словам Вадима Сэндэма была поистине благословением после Томы: ни кошмары, ни особенности развития и поведения, ни призрачная тишина, с которой она кралась, очевидно, научившись этому у не-будем-пальцем-показывать-кого, да, Вадим? Ни ее буквальное понимание всего, ни постоянная перегрузка в попытках выучить все знания мира не делали ее в воспитании хуже Томы. Иногда казалось, что ничего не может быть хуже Томы — по крайней мере, Вадим вспоминал процесс взросления первой дочери как личные девять кругов ада, ибо растить свою копию это, конечно, то ещё дельце. Сэндэма действительно казалась божьим даром: тихая, неконфликтная, не сильно капризная и не обидчивая, она была полной противоположностью своей сестры. Возможно, проснулись шведские корни, они не знали. Но Сэндэ никогда за то время, что она провела в их необычной семье, ни с кем сильно не ссорилась. Этот ребенок даже каким-то чудом успокаивал Алтана, в очередной раз доведенного до состояния оголенного провода после очередного разговора с Томой, где та изощрялась в рассказе как же она счастлива, что смогла нахрен свалить из клана и отцовское слово ей больше не закон. Сэндэма тогда приходила к отцу, доставая свою любимую деревянную расчёску, протягивала ему и просила причесать себя, и было это так спокойно, что он сам проникался ее умиротворением.

Вадим обожал наблюдать за ними, иной раз помогая заплетать волосы на ночь. Маленькая Сэндэ же впитывала в себя их настроение, как губка, и росла с пониманием, что же такое любящая и поддерживающая семья. Алтан отказывался понимать, что происходило в такие моменты.

Он даже не мог объяснить, что с ним самим происходило в такие моменты, не то, что с остальными. Злость улетучивалась, как будто ее и не было — паф! — и ни о какой агрессии даже и речи идти не могло. Сэндэма каким-то чудом разряжала обстановку. Алтану иногда даже казалось, что это неправильно, это токсично, так нельзя вести, она ведь его дочь, но моментами, наблюдая, как Сэндэма и Вадим, устроившиеся вместе — он на полу, спиной упираясь в диван, она, сидя на его коленях, головой упираясь ему в грудь — умиротворенно смотрели развивающие мультики для детей от восьми до двенадцати лет, чувство спокойствия и радости так опьяняли, что он не видел даже возможностей отказываться от них.

Они были естественны.

Алтан вряд ли когда-либо смог бы привыкнуть к тому, с каким спокойствием и расслабленностью Дракон относился к жизни. И едва ли привык к Вадиму в роли замечательного отца, ведь он совсем не выглядел таковым со стороны. И только Алтан и их девочки знали правду.

***

Когда Сэндэма повзрослела достаточно, и даже Айминь, их кухарка-домработница-няня-репетитор, отметила, что девочке не помешала бы социализация за границей клана, выбор заведения не глядя пал на уже младшую школу имени N., часть той, в которой и закончила обучение в свое время Тома. Это была относительно «молодая» школа, ничем не уступающая более старым конкурентам. Алтану импонировали программы обучения, учителя и строй. Вадик же упорно ворчал, что той же Томе гораздо полезнее было бы пойти в какую-нибудь среднестатистическую и куда менее выпендрежную школу. Поэтому Алтан, пусть и нехотя, но предложивший как-то вечером перевести Сэндэму с домашнего обучения в это заведение, почуял неладное ровно в момент, когда после его слов Вадим, стягивающий с себя майку, легко и словно как-то даже флегматично, под стать себе, поддержал его мысль. Алтану казалось, Вадик не упустит шанса старчески пробурчать и не забыть упомянуть, как в «его годы» гоняли богатеньких детей по дворам из-за одной лишь дорогущей формы, выдающей белых ворон с потрохами.

— И ты так просто согласишься? — Дагбаев распустил последнюю косу, пальцами поправил спадающие локоны и повернулся к уже завалившемуся на кровать Дракону. Он улыбнулся сытой ящерицей и раскинул свои лапищи в приглашающем жесте. — И где эти отвратительные полуторачасовые лекции, которые я ожидал?

— С чего это мне тебе лекции читать? Я думал мы давно перешли отношения «опытный наставник и его наглый шкет», нет? Я доверяю твоим решениям.

Даже его смех заставил Алтана заподозрить нечто неладное, пусть и, стоило приблизиться, касания к бедру и вполне себе однозначное оглядывание от головы до ног успешно усыпили бы бдительность, если бы не одно но. Несколько лет назад он бы с жаром поддался на этот голодный жгучий взгляд, но они были вместе далеко не первый день. У них было всё время мира на то, чтобы насладиться компанией друг друга. Он оседлал живот Дракона и склонился, чтобы в ответ усыпить уже его бдительность волнующим касанием кончиков кудрей к шее и щеке.

— А я твоим — нет, — фыркнул, стоило только Дракону потянуться для поцелуя, но проигнорировал и упал рядом, вместо этого награждая только чмоком в щеку, вызвав у Вадима долгожданное ворчание. Он улыбнулся, полуприкрыв глаза, полулег на кровати, опустил ладонь на голову устроившегося на его плече Вадика и провел ногтями от затылка до макушки. Эта игра никогда им не надоедала. — Что, не хочешь отправлять свое драгоценное сокровище в обычную школу?

— Ну почему не хочу, — проурчал тот, довольно опуская веки и готовый в любой момент впасть в дрему, — очень даже хочу. Только они не хотят.

— Что значит «не хотят»? Кто их вообще спрашивает, — чисто дагбаевский тон заставил его прыснуть. Вадик сжал своё золотко в объятиях одной рукой, пригрелся и даже постарался незаметно зацепить серьгу на бусине соска, только Алтан вовремя оттолкнул его морду: — Сосредоточься.

И Дракону не оставалось ничего, кроме как послушаться. Он лениво приоткрыл глаза и покосился в сторону Дагбаева.

— Хочешь сказать, ты отпустишь Сэндэму в государственную среднюю школу?

— Конечно, нет.

— Тогда о чем мы говорим?

— Мы говорим… — Алтан картинно поджал губы, пару раз похлопал себя наманикюренным пальцем по подбородку и, резко ухмыльнувшись, бодро заявил: — Мы говорим теоретически!

Уровень скептики в глазах Вадима превышал все допустимые максимумы. Недопустимые — тоже. Он смотрел, как обычно делал это, когда кто-то начинал загонять чушь, и «улыбка» Алтана однозначно входила в список. В девяноста девяти процентах случаев Алтан делал это лицо чисто для того, чтобы вывести его на эмоции, и этот исключением не был. Дракон выдохнул, уставился на Дагбаева вновь, словно ожидая, что тот уберет фальшивую эмоцию с себя, и, не дождавшись ничего, резко укусил прямо в грудь, заставив вскрикнуть и вернуть привычное недовольное выражение: Алтан пихнул его, разразился бурятскими ругательствами, потирая плоть, зашипел, и Вадиму этот вид был в несколько раз приятнее.

— Теоретически, — шепнул он, обняв пихающееся золотко со спины, — я бы предпочел взять тебя, а не обсуждать какую-то там школу. Достаточно ясный ответ? — и отвечать ему больше не виделось возможным: Дагбаев сквозь шипение и все ещё болящую грудь, обнял его за шею и позволил поцеловать себя, не переставая шепотом ругаться на его несерьезность и ребячество.

Поразительно, как этот беспечный человек оставался авторитетом в глазах своих дочерей и, вырастив одну упертую, самоуверенную, но, справедливости ради, самодостаточную кошку, растил ей вслед ангела, каких свет не видывал.

***

Дэмс, как и ее отец, не любила передние сидения и все то время, что они подъезжали утром к школе для первых занятий, она просидела рядом с Алтаном, занятая кубиком Рубика. Она крутила его ловко своими длинными музыкальными пальцами, время от времени собирала то одну, то вторую сторону, хмурилась и начинала заново. Они с Алтаном о чем-то говорили, что Вад не слышал из-за звучащей у себя музыки, но и не сильно интересовался: черт его знает, что в головах у этих Дагбаевых, даже пытаться не стоит, только время зря тратить. Так что в этот яркий, солнечный день он был занят только дорогой и Леди Гагой, неизменно сопутствующей его хорошему настроению.

Остановка у школы выдалась вполне даже тихой, несмотря на утренние препинания: у Сэндэ не было никакого желания расставаться с родителями, но и о школе она не имела ни малейшего представления. В марте третьего числа ей исполнилось одиннадцать лет, возраст, в котором у Томы уже начинали прорезаться ментальные зубки, и Вад с Алтаном не могли не настораживаться, как бы их ангел не превратился в дьявола, даже если первый и не показывал никакого волнения на этот счёт. Иногда, смотря на него, создавалось ощущение, будто он совершенно ни о чем никогда не волнуется, но Алтан знал, что это не так. Если бы не знал, не доверял бы настолько сильно.

Вадим припарковался у школы, Сэндэ вышла из машины сразу после отца, птички пели и ее синяя униформа с классической юбкой со складками и коротким пиджаком забавно играли своим расшитым по краям золотом. Сэндэма любила свои волосы и отец, не имея ни малейшего желания прятать ее роскошные платиновые локоны, самолично утром заплел их в широкую пышную косу. Не без дрожи в руках.

Алтан волновался.

Он закрыл за ней дверь машины, улыбнулся, жмурясь из-за солнца — осени в Шанхае всегда теплые, ласковые, — и Сэндэма молча улыбнулась в ответ, смотря на свои ножки в ботиночках.

— Ну что, сокровище, прощаемся? — Вад стащил с себя солнечные очки, как только привычно присел перед ней на корточки и взял ее маленькую ручку в свою, чтобы галантно поцеловать в тыльную сторону. — Мы будем тут, если что случится — кричи во все горло.

— Вадим, — шикнул Алтан, моментально пихнув его в макушку, — не говори так. Ничего не случится.

— А что-то должно случиться? — спросила Сэндэ и Дагбаев прикусил себя за щеку, вспоминая, как она иногда может воспринимать слова.

— Ничего, — вздохнул он, касаясь ее челки, — ничего не будет. Это твой первый день, постарайся подружиться с другими детьми, ладно?

— Ладно.

— Много не шали.

— Не буду.

— Слушайся учителей.

— Хорошо.

Он поджал губы. Рядом Вадим, наконец встав во весь рост, озирался по сторонам, разглядывая проходящих мимо учителей, детей с родителями, старшеклассников, в струнку стоящих у ворот. Они готовились к этому дню месяц, потому что Сэндэ отправляли в особый класс и заранее познакомили с ее тьютором — мисс имени которой Алтан никак не мог запомнить — и важный день приносил с собой все больше беспокойства. Уживется ли, не обидят ли… Когда они садились в машину, отпуская Сэндэму на ее первые подготовительные два урока, Вадим мог пальцами нащупать нервозность вокруг Алтана — даже на смех пробивало как этот человек может быть настолько эмоциональным и безэмоциональным одновременно.

Один господь знает как они пережили этот несчастный день. Должно быть помог скоротать звонок от Томы, который они приняли в машине.

— Как делишки, папусы? Дэмс уже сбежала от вас? — ее ни капли не меняющийся пренебрежительно-саркастичный тон, впитанный с молочными смесями, зазвучал в джипе достаточно четко, что позволяло понять, что она была одна в здании. Следом включившаяся камера осветила лицо посреди кухни в номере отеля: майка-алкоголичка, собранные в короткий хвост волосы, улыбка на лице. Тома помахала им и чуть не ткнула китайскими палочками прямо себе в глаз.

Алтану оставалось только вздохнуть и проговорить:

— Ещё нет в отличие от некоторых, но во-первых где твои манеры? Дома забы…

— Дома забыла!

Смех Вадима в эту секунду стоило слышать: все такой же до чёртиков беззаботный, лёгкий, как скалистый ручей, пропитанный чем-то настолько юношеским, как если бы он, словно Бенджамин Баттон, только молодел с возрастом, или наоборот — никогда не был подвержен старости. Алтан не знал. Но пожурил Тому за поздний завтрак: у тебя в Амстердаме час ночи уже, почему не спишь?

Время пролетело незаметно.

Когда пришлось выходить из машины и встречать Сэндэму с ее уроков, Тома с отцом успели уже пару раз успешно поругаться, помириться и даже договориться о следующей встрече на будущих летних каникулах Дэмс. И, только когда Вадим, переведший звонок в приватный режим, уже собирался прощаться с дочерью, она внезапно выдала:

— Папуль?

Дагбаева только задница снаружи видна была: Вад уже и вышел, и очки надел, и дверь машины за собой закрыл, а Алтан все копошился, пытаясь с тихими матами найти припрятанный для своей девочки сладкий подарок.

— А? — отозвался Дракон, и Тома фыркнула:

— Проследи, чтобы Алтан не сильно себе нервы наоплодотворял, ладно? Чую жопой опять полыхать будет, так что присмотри за ним, не хочу, чтобы его раньше времени инфаркт хватил, тем более не из-за меня, — Дракон покосился в сторону их темы разговора, которая наконец вырвалась из салона и теперь поправляла нервно горлышко логслива, и угукнул дочери.

Порой Дагбаев нервничал сильнее, чем требовалось.

Но Сэндэма была счастьем. Что внешностью — своей холодной, светлой скандинавской внешностью — что характером. И, когда они с тьюторшей вернулись после занятий, Вадим ни капли не удивился отличным комментариям о поведении и знаниях их девочки, а Алтан наконец смог выдохнуть свободно. Видит бог, она бы никогда не подвела его, даже если бы очень постаралась: пусть ей не сильно нравилась школа, пусть она не любила людей, но Сэндэ готовилась к этому дню и показала себя отлично, и Алтан чувствовал, что, в отличие от Томы, пусть глубоко любимой, но той ещё хулиганкой, его ангелочек был бы более…

***

— Сэндэма сделала что?!

Более спокойным.

***

Звонок от директора месяц спустя занятий, во время которых Сэндэма показывала наивысшие результаты — ещё бы, столько репетиторов, столько кружков, столько часов занятий, которые она не променяла бы ни на одну карусель, — был слишком неожиданным для проводящего свой единственный выходной в компании семьи Алтана. Разливающий вино Дракон молча подал ему его бокал, сел рядом на ручку кресла, в котором тот удобно устроился, и одними глазами спросил, что произошло, поймав в ответ только поднятый палец: подожди! Единственное, что удалось расслышать с такого расстояния, это как обычно ужасно учтивое «Мы приносим свои глубочайшие извинения господину Дагбаеву за то, что посмели потревожить его, но…», но Алтан выглядел так, словно какой-то сосунок, не стоящий даже волоса на его ноге, вдруг возомнил себя его господином: брови, сперва высоко поднятые, по мере разговора опускались ниже к переносице, губы, сперва приоткрытые в удивлении, сжались в тонкую линию, а ладонь, покачивающая бокал, замерла на месте и Алтан пальцем нервно принялся постукивать по ее боку. Ага. Он отложил телефон десятью минутами позже, за это время не проронив ни слова, иссушил вино в один глоток, вскочил с места и, не оборачиваясь, бросил Вадиму твердое:

— Одевайся, мы едем навестить мадам Е.

***

Мадам Е была женщиной отнюдь не жестокой, хоть и наводящей суровую атмосферу любому месту, в котором находилась. Мадам Е заведовала частной школой имени N. ещё с момента его основания и не собиралась покидать пост пока у нее не выпали бы последние зубы. А зубы у нее были крепкие и здоровые, своей белизной способные посоревноваться с белизной жемчужин, висящих в ряд на ее шее. И всё-таки было в мадам Е нечто, что заставляло чувствовать к ней неподдельное уважение. То, которое вынуждало даже Вадима на минуту замолчать и не ерничать. Алтан ценил в ней это качество и потому, придя в школу и постучавшись в ее кабинет, уже примерно понимал, что он услышит. Зато Дракон, которому он не удосужился рассказать в чем суть дела, прошел следом, собираясь слушать в оба уха.

И первый же брошенный взгляд на Сэндэму заставил его вопросы удвоиться.

— Аба! * — вздыбленная, взмыленная, без пиджака, с раненной коленкой, с растрепанной косой — она почти тут же бросилась к отцам, но Вадим приложил незаметно палец к губам и Сэндэ замерла на месте, стараясь перевести спирающее дыхание. На его лёгкое покачивание головой, адресованное ей, она ответила едва видным кивком.

— Что здесь произошло? — Дагбаев почти взрыкнул, подбежал к дочери, опускаясь перед ней и осматривая со всех сторон. — Ты как себя чувствуешь? Почему не у медсестры?

— Мы сочли необходимым дождаться вас, господин Дагбаев.

Голос мадам Е был все так же строг и беспрекословен, но порой Вадиму казалось, будто она забывала с кем имела дело. У Алтана никогда не было привычки поднимать голос на публике. А, учитывая, что в кабинете собралось по меньшей мере шесть человек, включая некоего плачущего сопляка, на которого Дракону не было сильной нужны смотреть, Алтан превосходно сохранял самообладание, поднимаясь во весь свой рост и задвигая Сэндэму себе за спину.

— Я услышал ваши слова ещё во время телефонного разговора и я согласен принести свои извинения за неподобающее поведение моей дочери, но позвольте уточнить…

И вот опять: нудные, никому особо не нужные, но этически необходимые слова, слушать которые заманаешься уже через десять минут подобной светской беседы. Дракон любил роскошь, любил шик, любил блеснуть знаниями, но что не любил — так это занудные речи без капли смысловой нагрузки, несущие в себе только уважение, уважение и ещё раз уважение, которого в иной раз становилось так много, что впору было бы и усомниться в его искренности. Сомневаться в искренности Алтана, чуть ли не змеёй шипящего «мне жаль» и «я огорчен» не стоило никаких усилий. Но вот он был занят диалогом с мадам Е, вот рыдающая сопля и его достопочтенные родители, оба в костюмах, переговаривались у окна, вот медсестры, держащиеся рядом, в углу щебетали о чем-то, и Дракон наконец смог подмигнуть Сэндэ, зазывая ее поближе к себе.

— Господин Дагбаев, — Алтан проглотил половину слова, резко развернувшись к Вадиму и чуть было не прикусил себя за щеку, когда заметил, как девочка пряталась за своего папулю, хватаясь за его куртку и скрывая лицо. — Я отведу вашу дочь в машину, разрешите? Нечего взрослым под ногами мешаться, а то ещё что случится, мало ли.

Алтан кивнул ему, прочитав во взгляде что-то, что было недоступно остальным, и Вадим, в последний раз бросив взгляд на мадам Е, на семейку у окна и пацана, придерживающего свой живот, развернулся и мягко подтолкнул Сэндэму к выходу. Им необходимо ещё много о чем поговорить.

— Нет уж, постойте! — прогремела женщина, очевидно, мать пацана, высокая, стройная и с виду совершенно милая леди, тыча ладонью то в Алтана, то в Вадима: — Как вы смеете просто так уводить эту… эту… этого демона, это наказание! Или вам может не сказали, как она избила моего мальчика?! — и милая леди внезапно превратилась в то ещё чудище, сверкая карими глазами и не позволяя своему меланхолично стоящему рядом мужу даже слова вставить.

Мадам Е устало вздохнула, села за свой стол и порхающие рядом медсестрички подскочили к ней спросить не надо ли чего, от коих она тут же отмахнулась. Алтан готов был рвать. С нервами на самом пределе, чудом сохраняющий спокойный вид, все его естество кричало, что ещё пару минут и этот вулкан взорвется, затопит своей лавой все вокруг, не оставляя в живых ни единого организма, включая и себя самого. И даже Сэндэма, его личный ангел, не смогла бы спасти ситуацию: один взгляд на нее, потрепанную, с поцарапанными коленками, только-только после драки, мог бы подорвать его самообладание, так что той оставалось только молча смотреть, как папуля кладет ладонь на плечо отца. Секунда. Алтан глубоко вдохнул.

— Я уже сказал, что приношу за это извинения и готов оплатить лечение вашего ребенка, — проговорил он, возвращая лицу строгость. Вадим моргнул, почувствовал как Сэндэма впилась в его штанину руками.

— Извинения? Вы? — женщина подтолкнула сына вперёд, бедный мальчик все охал и держался за живот. — За это? За то, что ваш демон унизил моего ребенка на глазах у всей школы? И как унизил! Да этому созданию же в люди ход запретить нужно, кто так на шутки реагирует, вы мне ответьте пожалуйста?! Кто так реагирует?! Думаете извинений будет достаточно, чтобы очистить честь моего сына? Думаете будет? А я вам скажу: в этой школе нет места невоспитанным зверям и, если ваше… существо не способно вести себя адекватно в культурном обществе, то будьте добры, — и Вадим почти услышал звериный рык со стороны Алтана, — держать его подальше от культурного общества!

Дагбаев сделал шаг вперёд:

— Вы не имеет никакого…

Вад сжал руку на его плече, муж той леди устало вздохнул, сын его всхлипнул, Сэндэма сжалась и мадам Е устало с тяжёлым шумом опустила ладонь на деревянный стол.

— Достаточно. — произнесла она, заставляя тишину вновь воцарить в комнате. Уставшие черные маленькие глаза обвели собравшихся, задержались сперва на мальчике, затем на Сэндэ, все прячущейся за сложившего руки на груди Вадима, и окончила поглядыванием то на женщину, то на господина Дагбаева: — Я позвала вас сюда не для того, чтобы вы выясняли отношения. Позвольте вам напомнить, что здесь в первую очередь учебное заведение и стоит соблюдать тишину. Мы хотим разобраться во всем как взрослые люди, верно? Значит мы и должны вести себя, как взрослые люди, в противном случае позволю себе напомнить, что у вас всегда есть альтернатива забрать своих детей в известные заведения. — глаза опасно сверкнули, мадам Е стянула с себя очки. — Я недовольна поведением обоих ваших детей, а ведь в следующем году им необходимо поступать в среднюю школу и я сильно сомневаюсь, что с таким поведением мои коллеги одобрят вступление. Господин Шань, — мужчина, отец Рыдающего Пацана, наконец выпрямил спину, посмотрел на нее и мадам Е сощурилась: — объясните поступок своего сына, очень вас прошу.

— Позвольте, — проговорил тот, поправляя галстук, — мой мальчик никогда бы не стал просто так ругаться с другими детьми, тем более с девочкой, Мингли не из непослушных детей, у него всегда были хорошие показатели в коммуникации и…

— Хотите сказать моя дочь первая это начала? — прервал его Алтан, и желваки заиграли на его лице.

— Я ничего не хочу такого сказать.

— А я хочу, — встряла миссис Шань, — и я скажу!

— Тогда будьте добры объясните, что происходит-…

— Он украл мой живот!

Несколько ошарашенных взглядов уставились прямиком на показавшуюся Сэндэ, неожиданно зло сжимающей кулачки и скаляющейся, словно дикий зверь, в сторону зашуганного Мингли.

— Да не крал я твой живот, идиотка! — вспыхнул тот, подаваясь назад, но Вадим расслышал и «язык!» от отца пацаненка, и то как терпение Алтана медленно, но верно иссякало.

— Нет, крал! — топнула ногой Сэндэма, а голубые глаза почти получили дагбаевский красный отсвет. Электричество что-ли играет, хотя на дворе всего три часа дня…

— Ты вообще меня ударила!

— Это было после того, как ты украл мой живот!

— Не крал я!

— Крал!

— Дети. — Сэндэма словно очнулась. Взгляд ее в пол сменился, она тут же юркнула за спину Вадима, все это время стоящего у стены, но он чувствовал как крепка была ее хватка на его одежде. Мадам Е вынужденно встала с места, обошла стол. — Давайте я повторю для вас каноны нашей школы, чтобы вы впредь больше никогда не позволяли себе встревать в разговоры взрослых…

***

Они уезжали домой в тишине, забирая Сэндэму с ее последних двух уроков.

Мадам Е пригрозила отчислением и пацану Мингли, и Сэндэме: на камерах, заснявших ситуацию во время большой перемены, было видно, как тот, играя или дразнясь, словно «схватил» что-то у Сэндэ в районе солнечного сплетения и через пару минут беготни получил ногой аккуратно в живот. Справедливости ради, удар был отличным, Алтан мог бы и порадоваться, что его доченька способна постоять за себя, но ущерб, нанесенный этим поступком его имени и ей в первую очередь был слегка выше. Или не слегка. Тьюторша, которая должна была следить за поведением Сэндэ, даже учитывая, что она находилась в особом классе, отошла всего ненадолго взять себе кофе, но этого времени хватило, чтобы скандал разразился. «Живот украл»…

— Эгэщэ* говорила, что я должна стоять за себя в любом случае, — Дагбаев перевел на нее взгляд, слегка нахмурился, и Сэндэма, сидящая рядом, уставилась на свои сцепленные руки, так и не приведя себя в порядок: светлые волосы в том же беспорядке, одежда набекрень, только лицо умыла при выходе и всю дорогу сидела молчаливая. — Она говорила, там никто не будет смотреть из какой я семьи и я никогда не должна позволять себе распускать нюни, если меня обидят.

— Ну да, конечно, должна сразу же бросаться с кулаками, — в зеркало заднего вида лицо Алтана, уставшее, ещё сильнее посерело, а губы вовсе сжались.

— Я не бросалась сразу с кулаками, я сначала попросила его отдать!

— Сэндэма. — и Дэмс замолчала, стоило Вадиму открыть рот. — Ответь мне на вопрос, пожалуйста.

Услышать свое полное имя от папули всегда означало что-то предельно серьезное: никаких тебе «сокровищ», «козявок», «львят» и прочего, значит папа собирался сказать нечто важное и слушать его было необходимо с предельным вниманием. Сэндэма навострила уши.

— Ты, когда била, спину ровно держала?

— Да, папа.

— Как ты поставила ногу после удара?

— На носок.

— Молодец. Вы оба, смотрите какой день хороший.

— Вадим, послушай, — бросил Алтан, и Дракон моментально перебил:

— Хорошую музыку? Да, с огромным удовольствием, вот прямо сейчас и включу, наслаждайтесь.

Заигравший панк-рок забил собой весь салон, и Дагбаеву уже не оставалось ничего, кроме как молча погрузиться в свои мысли.

***

К моменту, когда они зашли в особняк, Вадим и Сэндэ переговаривались о сегодняшнем дне так, словно ничего не произошло, и только Алтан, шедший за ними, никак не мог понять, когда ситуация поменяла ракурс и как секунду назад смурная Сэндэма уже взахлёб, перебивая саму себя, рассказывала об уроке естествознания и как она отличилась на китайском. Все такая же наперекосяк, она забежала в дом и первым делом стащила с себя ранец, убегая переодеваться в свою комнату на втором этаже, и Дагбаев с Вадиком остались одни. Закрылась дверь за ними, шустро на второй этаж, поклонившись на ходу, прошла Айминь, их домработница, проговаривая строгое «госпожа, не бегайте по лестницам, дом дрожит!». Алтан провел ее силуэт взглядом, почти не ощутив, как Дракон подошёл со спины и помог стянуть пиджак, заключая в теплые объятия.

— Хочешь потрындим о чем-то? — проговорил он, стоило тому с порога прижаться ближе и прикрыть глаза. — У нас ещё остался весь вечер в запасе. Не могу смотреть, как ты сопли надуваешь.

— Ничего я не надуваю, — Дагбаев развернулся в объятиях, сжал того за талию и позволил протащить себя так к массивному дивану в зале, сажая, так и не выпустив из рук. Дракон его косы назад убрал, коснулся пальцами затылка, и те так сладко надавили в нужных точках, что вся усталость с тела улетучилась словно за какие-то секунды и голова разгрузилась, не то грозилась бы лопнуть в скором будущем. Алтан прижался щекой к его плечу, задышал спокойнее. — Как ты это делаешь?

— Ну, для начала нужно подучить анатомию…

— Не веди себя, как идиот, мы не в ромкоме, чтобы ты шутил свои тупые шутки.

— Мне не нужно быть в ромкоме, чтобы шутить тупые шутки, золотко.

— Я имею ввиду, как ты — ты — можешь быть таким спокойным, когда мы сегодня вдвоем с тобой видели, что наша дочь избила какого-то несчастного школьника за то, что тот, видишь ли, украл ее живот. Ты сам-то в это веришь, Вадим? — Алтан отстранился, руку с себя убрал и в глаза заглянул со всей серьезностью и даже почти детским любопытством, в то время как сам Вад выглядел больше огромной желеобразной массой с приклеенной на ней улыбкой. — Что вообще значит «украл живот»?

— «Украл живот» значит «украл живот», — проурчал тот, ведя пальцами по плечам Дагбаева. — Как крадут деньги, золото, драгоценности, так и украл живот, — то ли слова на Алтана влияния не произвели, то ли ещё что, но Дракон следом произнес: — Ты же знаешь, что сокровище остро реагирует на касания, неудивительно, что она взъелась на такое.

— Угу, и потому ты счёл нужным встрять, чтобы отсчитать и ту женщину, и мадам Е, и дьявола, гольфиста, японского органиста…

— Онаниста.

— Молчи. — хриплый смех раздался в доме, не улетевшие ещё птички пели за окном, Дагбаев пихнул Вадима в бок. — Я думал, ты в конце за меня возьмёшься.

— Я бы мог. А то, что это вы там собрались, клуб анонимных моралистов, ваш нудеж слушать себе дороже. Девочку довели, девочка раздала пизды, что ещё ты хочешь, чтобы она сделала? Хорошо ещё в частную отдали, если бы в обычную пошла, и месяца бы там не продержалась, перебила бы всех к хренам собачьим, золотко. Теперь понимаешь, почему я согласился ее только сюда отпускать? Опасно же в конце-концов.

— За языком своим следи лучше, услышать же может, — Алтан фыркнул, растер руками лицо, как делал всегда, когда чувствовал себя неуютно, встал с места, словно сам не зная зачем, но, бросив тихое «пойду переоденусь» поднялся к себе, оставив Дракона одного в зале.

***

Иногда, смотря на Сэндэму, на ее взросление и становление личностью, в голове возникал тихий, но сильный страх потерять ее, как он почти потерял Тому. Получить на выходе человека, отдаляющегося от тебя все сильнее и сильнее, как если бы ты был прокаженным. Иногда он мечтал, чтобы Сэндэма всегда была перед его глазами и он мог позаботиться о ней, помогать ей и присматривать, не давая суровому миру обижать ее… И, отпуская через собственное скрытое от мира эгоистичное нежелание, Алтан надеялся, что это поможет ему пережить ее взросление. Сэндэма находилась в возрасте, в каком была Тома, когда они только встретились. Ставя рядом этих двоих, создавалось ощущение, будто они были словно инь и ян — противоположности, крутящиеся в одном цикле, один невозможный без другого. Как были он с Юмой, как были Диана с Вадимом. Но в отличие от старшего поколения, Тома с Сэндэмой были сцеплены тугими нитями и не имели никакого желания расставаться. Тома любила свою младшую сестру горячей, всепоглощающей любовью, любила так сильно, что приезжала к ней через весь свет поздравить с днём рождения или подарить подарок. Тома всегда защищала сестру, Алтан учил ее этому, Вадим учил ее этому, и она сама стремилась к этому, как если бы Сэндэ по-настоящему была сокровищем со дна морского, маленькой, но яркой жемчужиной, стоящей все царство целиком.

Она была его первой дочерью. Он воспитывал ее с трехлетнего возраста: нелюдимую, крикливую, капризную, непривыкшую к любви и ярким краскам, сохранившую любовь к белому цвету, как к цвету спокойствия, сквозь года. Он был с Томой, стал ее отцом, растил ее, как свою, как часть себя, но к моменту, как он пришел к ней, Тома уже была подростком со своими вкусами, со своим ещё формирующимся, но каким-никаким мировоззрением, и Алтан любил ее, любил так сильно, что боялся разлуки с ней и первую крупную ссору в ее семнадцать лет пережил с чудовищным трудом, но, смотря на Сэндэ, он чувствовал больше ответственности. Больше возможностей. Больше обязанностей. Он был обязан заботиться о ней, о ее воспитании, о ее учебе, ее поведении, о ней, как о ребенке, и воспринимал он эти обязанности почти как подарок, ибо ощущал их как что-то, что сделало бы его семью семьёй, словно в момент он тоже стал полезным, он тоже внес свой вклад. Кто знает, может, так он пытался показать себя способным родителем, изменившимся человеком, раз уж прошлая попытка с бывшей женой вышла совсем уж комом. Удивилась бы она, если бы увидела его в домашней одежде стоящим у кровати, держащим в руке фотографию в рамочке, где были изображены две девочки: одна постарше, вторая заметно младше, обе улыбающиеся от уха до уха, обе же в глупых ободках с Минни Маус?

— Эй, козявка, хочешь штуку покажу? — он как сейчас помнил как Тома вертела в руках дротики у лавки с игрушками, пока Сэндэ, стоя с мороженым, во все глаза смотрела на манипуляции сестры. — Смотри, как могу, хоба!

Секунда! И дротик исчез, а на его месте появился рожок Сэндэмы, и та совершенно комично охнула. Тома улыбнулась, силясь сдержать смех от этой реакции, и поманила её рожком.

— А где дротик? — тут же вскинула та голову, и Тома другой рукой вытащила несчастную штуковину из-за уха сестрёнки, заставляя вновь до чертиков комично охнуть. — Как ты это сделала?! — вспыхнула Дэмс, горящими глазами изучая руки сестры.

— Меня отец научил, — ее тонкие пальцы вновь прокрутили дротик, а затем метнули его в один из приставленных к стенке лавки шаров. — Видала? Ловкость рук и никакого мошенничества.

Они так и стояли, болтая о всяком, хоть и находились в самом центре Диснейленда, пока Алтан, в солнечных очках и весь в черном в яркий летний день, умирал с жары, а Вадим стоял рядом и ехидничал, сам догадавшись переодеться в шорты и гавайскую рубашку. Семейку они представляли ещё ту. Особенно когда Сэндэма решила показать, чему ее научил папа Вадик, и со всей дури ударила сестру ногой в живот: шум тот ещё поднялся, и Дракон ещё час объяснял дочери, что подобные приемы ни в коем случае нельзя применять против своих, а Сэндэма, едва ощутила вину, тут же принялась всячески крутиться вокруг Томы, больше вредя, чем помогая. Зато от всего сердца. Хорошо хоть желудок той не отбила, а то каникулы кончились бы плачевно — только тренировки с Вадом после того раза стабильно начинались с перечислениями кого можно и нельзя атаковать этими техниками.

Воспоминания заставили улыбнуться. Теплые воспоминания. Сэндэма не любила социум, но шла за своими родными по пятам, как новорожденный утёнок. Местами многое не понимающая, но счастливая до коликов, иногда она соглашалась на что-то просто чтобы сделать приятно своей семье. В этом они с Алтаном тоже были похожи. В одинокой юности ему казалось, что никто не сможет заставить его находиться там, где ему не нравится, что после смерти мамы он потерял свою семью и даже Юма, будучи старшей сестрой, отдалилась от него, и может даже был прав, но сейчас, оглядываясь назад, он видел, что сам цеплялся за нее. Что, быть может, не смог бы без нее. Что с ней, такой, какой она была, пусть холодной и даже злой моментами, ему было лучше, чем могло бы быть без нее. И во многом она повлияла на него. Своими долгими взглядами, полными молчания и мыслей, плещущихся на дне ее глаз, в которых он, наверное, читал больше, чем там в действительности было.

Иногда Алтан боялся, что Сэндэ, так тянущаяся к старшей сестре, ушла бы от него так, как ушла Тома. Иногда боялся, что Сэндэ, особенную Сэндэ, не приняли бы в обществе, считая неправильной, не такой, белой вороной и изгоем. Иногда наоборот — что приняли бы с распростертыми руками. Иногда он боялся показать, каким эгоистичным мог бы быть в отношении своих дочерей, когда хотел видеть их рядом с собой, улыбающихся, довольных и здоровых, но близко, чтобы собираться вечерами вместе или даже расходиться по комнатам, зная, что дом не пуст.

Алтан поставил рамку на место, а улыбка с лица все не спешила слезать: с фотографии на него глядели его принцесса и сокровище.

***

Он опустился на первый этаж, но не нашел Вадима в зале. Куртка его висела на вешалке, очки лежали на столе, а со стороны второй кухни, где они предпочитали поздно завтракать, доносились радио и голоса.

Подходя к кухне, первой, что он услышал, была традиционная китайская опера. Женский голос пел о своей любви, и ей аккомпанировали несколько голосов. Подойдя ещё ближе, но отчего-то боясь заходить, он заглянул в приоткрытую дверь. Сэндэма сидела на их мраморном столе, качая коленкой, пока Вадим обрабатывал вторую, а Айминь у плиты заваривала чай. С телефона, лежащего рядом с Сэндэ, звучал ещё один громкий женский голос, и Алтан тотчас же узнал в нем Тому. Сонную — ещё бы, восемь утра в Рейкьявике — наверняка опять в одних трусах, без капли стыда и совести, рассказывающую об особенности местных завтраков и как семейная пара, приютившая ее, варит домашнее пиво.

— Странные они, это пиво больше на водку похоже, вон аж Дэмс ножку можно было бы продезинфицировать, — тянула, ворчала, сопела, хрипела, икала — выдавала тысячи звуков одновременно, и Вадим посмеивался ей, аккуратно чертя клетку на коленке внимательно слушающей Сэндэмы. — Прикольные, конечно… Только завтракать пивом я че-то не хочу.

— А чего хочешь, опять свои рисовые хлебцы и кашу? — Сэндэ мигом затянула «фу, каша…», а Тома хмыкнула, как будто ей что-то этакое предложили, но все равно ответила:

— Сама не знаю. Хлопья с молоком хочу. Они тут вкусные…

Интересно, что будет, если он зайдет? Пальцы держались на ручке двери, а сердце все не соглашалось на идею, словно, зайди Алтан на кухню, вся магия разрушилась бы, а иллюзорный мир спокойствия превратился бы в суровую реальность, навеянную перенапряженной неделькой.

Они смотрелись так хорошо рядом. И Дракон выглядел таким спокойным с ними, словно в своей тарелке, влитый в картину идеально, принадлежащий той всегда — надёжный и весёлый, заставляющий их улыбаться, целующий в ладони, вызывающий их неподдельный смех. Хотелось посмотреть на это ещё немного. На то, как Вадим рассказывает о сегодняшнем случае с Сэндэмой, как ругает ту слегка, словно совсем уж маленького ребенка, как осаждает начавшую свою бомбардировку издевательствами Тому, как находит с ними общий язык быстро и без напряжения. Как редко ему удавалось застать Вадима за этим? Когда Алтан в последний раз видел того одного в окружении своих дочек, переговаривающегося с ними так натурально и залипательно, глаз отвести казалось невозможным. Дагбаев видел, как он общался с женщинами, видел, как общался с мужчинами, со своими друзьями, которых и друзьями-то — вообще по жизни — назвать не мог, со своей сестрой и зятем. Знал этого человека, как облупленного. Вечно расслабленного, ветреного, беспечного, будто себе на уме, отчужденного от чужих, но держащего свое рядом. Человека, который за весь день ни разу не показал ни капли волнения, ни крохи тревоги, но который прятал дочь за спиной, который переговаривался со своей старшей, который вытребовал у мадам Е заменить им тьютора и отругал семейство Шань, так изящно назвав их отпрыска сопливым молокосом, что те даже сами этого не поняли, который успокоил его, Алтана, и поднял настроение дочке после инцидента.

Алтан посмотрел на него, на его спокойный профиль, на улыбку на губах, на зубочистку, все так же зажатую меж ними, которая не падала даже когда он говорил, словно суперклеем приклеенная. Точно. Он ведь был их папой. Алтан ведь не единственный родитель, не так ли? И Вадим стоял рядом весь день, весь месяц, все годы, так же за спиной, молчаливой — а иногда и не очень — поддержкой. Точно. Алтан ведь не единственный волнуется, просто Дракон отнюдь не привык показывать ни свою злость, ни свои страхи. Слушать хорошую музыку и делать свое дело — вот его приоритеты по жизни. А что же значит «его дело» — это совершенно другой вопрос, но Алтану однозначно было кому довериться, с кем разделить свою ответственность.

— Папуль, а где Алтан?

Дагбаев очнулся, поднял взгляд, и в этот момент Вадим уже отпивал чай, пока Айминь наливала Сэндэ гранатовый сок, предварительно вынимая все косточки. Лица Томы видно не было, но, судя по звукам, она вещала с улицы — ветер бил в динамики и голос отчётливо хрипел, что было слышно даже несмотря на тоскливое пение оперной звезды, коей под нос подпевала их горничная.

— У себя ещё переодевается, а что? Полчаса не ссорились и ты уже соскучилась? — Дракон ухмыльнулся, Тома фыркнула, а Сэндэ внезапно со всей искренностью выдала:

— Аба говорит, когда вы ссоритесь, вы похожи на две бочки, так что он хотел бы однажды зажечь вас одновременно и посмотреть какой будет взрыв.

Вадим так картинно охнул, что Тома не выдержала и расхохоталась, но затем, словно в секунду очухавшись, тут же возмущённо проговорила:

— Эй, придержите коней! Какие ещё бочки? Я тут вообще ни при чем.

— Так ни при чем, что только и делаешь, что цепляешься за любую возможность рассориться, да, конечно, — Айминь подала сок, Вадим покачал головой на ее предложение налить ему тоже, и только шире ухмыльнулся: — Ну хоть ты признайся, что вы с ним цапаетесь как кошка с собакой, потому что одинаковые! Столько лет прошло, не подросток же уже. Он, когда себя вспоминает, в ужас приходит, что ты такую же хрень творить будешь, вот и бесится.

— Аба, — шикнула Сэндэ, — не произноси плохие слова!

Дракон фыркнул:

— Ах, простите, миледи, я забыл, что вы у нас дама голубой крови и произносить при вас слово «жопа» в высшей мере кощунственно.

— Жопа? — тут же вопросила Тома громко.

— Жопа-жопа, — поддакнул ей Вадим.

— Ну аба-а-а-а! — взревела Сэндэ.

И Алтан рассмеялся, больше неспособный выносить этот цирк.

— А, — донеслось из кухни, пусть он и не расслышал, — вот и наш шпион. Подслушивал, золотко?

Дагбаев наконец открыл дверь и опёрся на косяк. Сэндэ в надежде подняла голову, все ещё не смотря в глаза, но тихонько улыбаясь, а Вадим отсалютовал ему чашкой чая. Алтан подошёл к ним, по традиции поцеловав дочь в лоб в знак примирения, принял от Айминь чашку с соком и уселся рядом с Драконом.

— Вас нельзя подслушать, вы и так на весь дом орете, как резанные, — хмыкнул он, отпивая.

Его щекам вернулся здоровый цвет, улыбка засела на губах, а алые от линз глаза сверкнули, когда он бросил взгляд на дочь и подмигнул ей. Его плечо ненароком коснулось вадимова плеча, в чём эмоций было больше, чем попытайся он их словами выразить. Совсем крохотное касание, ничего такого. Ладонь легла на ладонь Алтана, но в следующую секунду момент идиллии уничтожила ткнувшаяся лицом в камеру Тома.

— Па, ты что ли? — охнула она театрально. — То-то я вижу что-то чёрное мимо прошло, показалось, смерть с косой по душу моей сестрёнки пришла, чуть инсульт не хватил, ты так не шути! — и шутка, несомненно, глупая, даже не смешная, а улыбнуться все равно приспичило, и Дагбаев поспешил ввернуть:

— А ты гляди, ишь смелости набралась! Собственного отца со смертью сравнивать… Ну-ну, посмотрим, как заговоришь, когда приедешь.

— Я тогда вообще не приеду!

— Приедешь, куда ты денешься.

— Вот и не приеду!

— Тогда мы без тебя в Диснейленд следующим летом поедем.

— В Диснейленд?! — вклинилась Сэндэ, склонившись к телефону. — А куда в Диснейленд?!

— К тете Юме в Гонконг, с ней-то хоть интересно будет, — Тома ухмыльнулась по ту сторону, залезла в какой-то автобус, почти не глядя, но Алтан счел своим долгом отцовски нахмуриться.

— Вы не зачастили к тете Юме ходить?

— Ревнуешь, па?

— Это кого, тебя что ли? Скорее сестру жалею, ты же ей все нервы вытрепаешь, а мы не молодеем.

— Это ты уже как сморщенный финик, а она молода и красива.

— И правда в конец обнаглела.

— Вся в тебя пошла просто.

— И язык длиннющий…

— Говорю же, в тебя!

Сэндэма переводила возбуждённый взгляд то на одного, то на второго, их словесный пинг-понг даже серьезным назвать нельзя было: перебрасывались остротами уровня семиклассников, словно делая это специально, чтобы Сэндэ могла понять как можно больше. Та все хихикала и вслушивалась в них, как обычно погрузившись с головой и забывая даже, что на свете есть другой мир. Вадим тоже забыл бы, если бы не мягкое касание кончика пальца к его плечу. Он обернулся. Айминь стояла, слегка склонившись к ним, ее белый фартук как обычно был в идеальном состоянии, а собранные на затылке волосы выглядели гладким пучком, как будто эта женщина никогда не занималась никаким делом.

— Господин, — произнесла она, — мне стоит оповестить госпожу Дагбаеву о вашем скором приезде?

Точно.

Как он мог забыть, что в этом доме об одиночестве и помыслить нельзя?

***

Ночь была беззвездной и грозилась остаться такой ещё ближайший месяц, облака лениво плыли, время от времени закрывая луну собой, но даже так света от желтоватых ламп хватало, чтобы озарить мраморный широкий бассейн во дворе и висящий перед ним гамак. Алтан стащил обувь перед тем как встать на мокрый кафель, распустил волосы и, улегшись на гамаке, воровато оглянул пространство на наличие ещё чьих-то тапок. Пусто. Он выдохнул, вытащил из кармана пачку сигарет.

Иногда волнение за детей достигало своего лимита и переваливало за него, заставляя чувствовать себя неумехой даже во взрослом возрасте. Хотя Вадим всегда говорил, что он тот ещё сопляк, но ведь не так же буквально, в самом деле.

Удивительно.

А ведь они поженились.

Через год после переезда, на пятнадцатилетие Томирис, на тридцатилетие своего знакомства — полжизни вместе протоптали, на треть этого времени расставались, и все равно поженились. Правда, тайком, так, роспись. Даже колец нет. Он взглянул на свои пальцы, сжимающие сигарету, выдохнул дым, хмыкнул. А хотелось бы…

Взяли девочку официально под опеку, потом вторую, как будто им одного урагана было мало, первая — своенравная, упрямая, как стадо ослих, палец в рот не клади — котомку на плечо взвалила и свалила на свое восемнадцатилетие, никого ни о чем не предупредив, только пятки сверкали. Вторая осталась дома присматривать за двумя стариками и время и от времени пугать своей кровожадностью, тщательно скрываемой под маской ангельского чада, что даже собственные родители иногда обманывались. И пока он, Алтан, все это переваривал с грехом пополам, потому что на детей аллергия, Вадим, мистер Безответственность двадцать первого века, крутил их и вертел с опытом многодетной матери. Злости на него не хватало за его идеальность. Тут скажет, там обмолвится, тут пальцем в кого надо ткнет — и вот все уже двигаются согласно воле господа, простите, Вадима Дракона, словно это совершенно естественно и ничего страшного в этом нет.

Алтан от внезапно нахлынувшей злости, как будто ему снова двадцать, затянулся слишком сильно и закашлялся.

— Что, староват уже сижки за полминуты скуривать? — прозвучало со стороны бассейна и, только Дагбаев успокоился, как осознание того, кому принадлежит голос и хитрый взгляд серых глаз из воды, заставило покачнуться сильнее — бульк! — и вот он уже мокрым бухтыхался, пытаясь схватиться за что-либо в воде.

— Ты чего пугаешь, крокодил несчастный?! — собственный голос дал петуха, руки все цеплялись за мраморные бортики от волнения, пока чужие не подхватили его за талию и не прижали к себе плотнее, держа, словно пёрышко. — Сколько просил так не подкрадываться!

Дракон аж разулыбался, смотря на него такого: мокрого, волосы липли к лицу, ресницы слиплись, щеки разгорелись от волнения, черная рубашка прилипла к коже. Красота!

— Я-то что, я здесь ещё до тебя был, — усмехнулся он. — Это ты сюда подкрался свои грязные дела делать, — ворчание под ухом для Дракона было слаще меда, Алтан пихнул его в плечо, но явно не сильно стараясь вырваться из объятий.

— Только не начинай ругаться, а, — шикнул он, недовольно закатывая глаза, — я взрослый человек, могу себе позволить покурить, что в этом страшного?

— Тогда чего прячешься, как школьник?

— Ты не понимаешь! — смех зазвучал словно в наказание, и в который раз за день он ощутил себя двадцатилетним взбалмошным идиотом, прячущимся от остальных, чтобы те не застали за непотребствами.

— Все равно ведь отругаю, — Дракон поцеловал его в плечо, а слова сказал так, словно наоборот хвалить собрался, и Алтану показалось, будто ему это «отругаю» обещали уже по привычке. Тело уже привыкло к воде, он отстранился, но рук с драконовых плеч не убрал, смотря на того в тишине, как если бы пытался что-то невербально передать или наоборот, взять себе. Капли воды блестели на цветастой татуировке, шея покрылась мурашками, скулы покраснели от температуры и ресницы светлые слиплись, делая глаза Вадима больше, чем те были на самом деле. И волосы, короткие, стоящие пиками, опустились ко лбу. — О чем задумался хоть, если даже меня не заметил? Или это уже старость о себе даёт знать?

— Я тебя люблю.

Мгновение.

Смена тона произошла так резко, что заставила перепроверить информацию, точно ли слух уловил то, что он услышал: как-то даже странно было, да и ситуация не то чтобы сильно располагала. Только вот черт знает, что в головах этих Дагбаевых, и Дракон заторможено, но ответил:

— И я тебя люблю, золотко.

— Нет, ты не понял.

Пальцы коснулись лба, убрали оттуда пшеничные волосы, потемневшие от воды и ночного света, словно подставили его лицо с одной стороны свету ламп, с другой — луне, создавая блаженный контраст. Алтан прошёлся ногтями по его плечам, заставляя удивление усилиться, но остановился только когда обхватил Вадима за подбородок и прижался к его губам. Крепкие руки сжались на его собственной талии, хватка за годы ничуть не изменилась, только более собственнической стала, но от того даже лучше — Алтан отлип от губ и приник щекой к плечу.

— Я тебя люблю, — шепнул он куда-то в грудь.

— И я все ещё люблю тебя в ответ, — повторил Вадим, и в груди Дагбаева стало так тепло от этих слов, хорошо так. И от его смеха громкого, но красивого, от хватки, от ворчания даже, от всего хорошо. — Но пачку я твою все равно выкину, а завтра утром во время завтрака будем смотреть документалку «Как я насосал себе на рак», чтобы тебе неповадно было всякую гадость в рот тащить. У тебя есть другая гадость для этого. Я, может, ревную, когда ты меня на что попало заменяешь.

— Твой юмор с годами становится всё хуже и хуже.

— Твоя привычка оскорблять, когда ты смущён, моему юмору не уступает.

***

Облака всё так же плыли, время от времени закрывая луну. Где-то наверху посапывала Сэндэма, обнимая одну из сотен плюшевых игрушек, которые ей шили на заказ, за восемь тысяч километров от них храпела в подушку Тома в номере отеля, наверняка распланировав тысяча и одно дело на следующий день, а в Гонконге их любимая тетя Юма даже не подозревала, что следующим летом на ее несчастную голову в который раз свалится совершенно ужасная, слепленная из чего попало семья, вероятно, не уступающая разновидностью своих членов ни одному цирку шапито.

Сил и нервов Юмжит Дагбаевой. Аминь.