У младшего Сенджу омерзительно прямая осанка, складка меж хмурых бровей и мелово-белые пальцы, сжимающие маленькую пиалу, и нет, Мадара вовсе не пялится.
Только кидает секундные взгляды в перерыве от хашираминой болтовни, будучи не в силах побороть какое-то ребяческое любопытство — бесчувственного ублюдка в домашней обстановке он наблюдал впервые. От этого жутко хотелось уличить его в чём-нибудь необычном, хотя бы единой эмоции, не присущей его повседневному и весьма скудному диапазону, однако Тобирама и здесь не спешил идти навстречу, постное выражение лица меняя разве что на направленный на брата и подозревающий его во всех грехах прищур. С самого своего прихода он не взял в рот ни капли саке (Хаширама собрал их с целью надраться, конечно же, какие ещё у этого придурка могут быть пути решения проблем?), молчал с усердием пленного партизана и не удостоил Мадару ни единым презрительным взглядом. Последнее ожидаемо бесило.
— Анидзя, — размыкает он наконец обветренные губы, сцепляя руки перед собой. — на завтра не намечена ни одна важная встреча. Каге прибудут только через две недели, а свой очередной визит дайме произведёт лишь в следующем месяце.
— И? — Первый Хокаге по-идиотски наклоняет голову вбок, красуясь заалевшими уже от спиртного щеками. Тобирама раздражённо выдыхает.
— Ты знаешь, как я не люблю сюрпризы. Что ты запланировал на завтра?
— Ты так напряжён, братишка, — бровь Тобирамы нервически дёргается от такого обращения, и он впервые за вечер косится в сторону Мадары, поспешившего прыснуть в кулак. — Почему бы тебе для начала не выпить немного?
— Пока ты не скажешь мне, что задумал — ни в коем случае.
— А ты не вытянешь из меня ни слова, пока не присоединишься, — пожимает плечами Хаширама, принимая (которую уже по счёту?) порцию саке из рук Мито.
С минуту они буравят друг друга взглядами, — суженные алые против смеющихся карих — и Тобирама, сдаваясь, одним движением осушает пиалу. Отставляет посудину в сторону, даже не поморщившись, и пока нерасфокусированными глазами вперивается в старшего.
— Я жду объяснений.
Мито с Хаширамой заговорщически переглядываются, и по улыбке, припрятанной в складках длинного рукава, Мадара понимает: объяснения им обоим и не светят.
Первые полчаса Тобирама выдерживает вполне достойно, механически опрокидывая в себя чарку за чаркой, и Мадаре наблюдение быстро наскучивает: если язык белобрысому ублюдку не развязывает даже алкоголь, то не стоит тратить и время. Слегка подаваясь вперёд, дабы не видеть его постной рожи, Мадара лениво перекидывается фразами с наиболее говорливым из братьев, выпившим уже, пожалуй, столько, что страшно начать подсчитывать. Смерть от цирроза печени — непозволительная в их прошлом роскошь, и, если Хаширама решил избрать этот путь, он не станет его останавливать.
Когда заплетающимся языком Хаширама выдаёт очередную идиотскую шутку, и Мито тихо смеётся в аккомпанемент, он не может сдержать дёрнувшиеся вверх углы рта, а также — взгляда в сторону младшего Сенджу, и только это позволяет ему не проморгать самое главное.
Тобирама у л ы б а л с я, глупо и от души, разводя неумело бледные узкие губы, и от улыбки угрюмые его черты насколько меняются, что заставляют наконец выглядеть на свой возраст. Вытянутое лицо одним махом скидывает с десяток лет, и Мадара так и застывает с зажатой меж пальцев пиалой, жалея, что активация шарингана даже сейчас для одного конкретного человека будет всё равно что призыв к бою.
Наблюдать, как алые глаза сужаются от чего-то, не являющегося злобой, презрением или холодной яростью, невероятно, хотя Мадара не уверен, что должен ощущать что-то подобное.
— Алкоголь Тобирама переносит ещё похуже меня, — посмеивается его друг, расставляя чистую посуду по своим местам, стоит младшему брату неровной, но уверенной походкой скрыться в одной из гостевых комнат. — Никогда ко мне обычно не присоединяется и отказывается до последнего. Можно понять, наверное — всё же никак это не вяжется с его идеалом шиноби.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — нарочито хмурится Мадара.
С пару мгновений Хаширама смеривает его одним из своих непонятных взглядов, и Мадара в который раз раздражается тому, как сложно считываются эмоции с его простого, казалось бы, лица.
— Низачем, — улыбается он, задвигая стул. — Просто заболтался. Оставайся на ночь, Мадара, уже поздно.