***

***

***

***

— Ещё один год…

Невнятный шум разговоров, шорохами ползущий по изрезанным фресками и позолоченной лепниной стенам, в один миг провалился.

Десятки пар глаз, не моргая, безмолвно устремились к дальнему краю стола.

Дождавшись полной, давящей тишины, скрипучий, пронизывающий до самой последней частицы воздуха голос продолжил:

— Ещё один год, скоротечный для нас, мучительный для людей, подошёл к своему завершению. До сих пор жалкие создания не смеют поднять глаз в нашем присутствии, не смеют издать и звука при упоминании имени нашего великого рода. За этот год мы поработили несколько крупных поселений, и забрали бессчётное множество ничтожных жизней. Каждый из вас отлично знает, что совершил и чего достигнул. Наше превосходство неоспоримо. А впереди — абсолютное повиновение и господство силы. И потому — пируйте!

С последним властным словом все сидящие за столом как по команде встрепенулись, будто бы очнувшись от беспамятства. Под самый золочёный потолок тут же взвилась застольная болтовня, пуще прежнего зазвенела посуда. Мелкие языки пламени настенных свечей тревожно встрепыхнулись, отбрасывая пляшущие тени по изукрашенным стенам, и застыли. Пир ночи начался.

— А что, Бакуго, сегодня опять рванёшь в город на ужин, м? — подтолкнула локотком девушка рядом сидящего светловолосого парня, игриво подмигнув.

— Не лезь мне в голову, паршивая, — процедил он, не взглянув на неё, — Куда я собираюсь — не твоего ума дело.

— О-о, — наигранно надула губы та, и встряхнула пышной короткой шевелюрой. Казалось, она хотела добавить ещё что-то, однако лишь как ни в чём не бывало пожала плечами, и коротко ухмыльнулась. Бакуго, дёрнув бровью, бросил на девушку быстрый взгляд, полный нескрываемой неприязни, словно та только что выставила его на посмешище. Но, не обращая на соседа более никакого внимания, девушка с аппетитом облизнула губы и пододвинула к себе ближе изысканный золотой кубок.

Воздух, наполненный неумолчными разговорами трапезничающих, тронули ненавязчивые струны придворной лютни.

— Да ладно тебе — Мина ж за тебя волнуется, — добродушно качнул головой крупный парень по правую руку от Бакуго, — Хочешь верь, хочешь нет — а таких, как она, здесь не так уж и много.

— Вот только это явно не повод на весь зал думать о тех «недостатках» — которых на деле нет, — огрызнулся он, и, откинувшись на спинку стула и вальяжно закинув ногу на ногу, без особого желания отпил из кубка, — Гадость… сколько ей уже?..

— Не волнуйся, не так уж и громко было, — невозмутимо пожал широкими плечами сосед, и, с любопытством понюхав содержимое своего кубка, тоже сделал несколько коротких глотков, — Разве плохо? По мне так вполне вкусно.

— Это потому что ты чью угодно пить готов, Киришима, — скорее, с пренебрежительным снисхождением, нежели с настоящей брезгливостью скривил губы Бакуго, и отставил недопитую кровь в сторону, — Терпеть не могу семейные ужины…

Названный Киришимой беззлобно улыбнулся, показав внушительные клыки, и не медля по-свойски придвинул чужой кубок к себе. Пара тщедушных вампиров через несколько мест от них, округлив глаза, с безмысленным ужасом вжались в свои стулья, наблюдая за его непринуждённым бесстрашием.

— …И то, что ты иногда теряешься в городе во время трапезы, ни капельки не стыдно! — всё же не сдержавшись, задорно высунула кончик поалевшего языка Мина, хихикнув — и вовремя пригнулась, уворачиваясь от размашистого удара. Кулак лихо просвистел в воздухе, не достигнув цели.

— Ничего он не теряется! — ловко парировал Киришима, не глядя поймав ладонью ненароком прилетевший в него локоть Бакуго, и, наклонившись в сторону, несильно щёлкнул девушку по лбу, попутно взъерошив и без того лохматую копну волос, — Просто любит погулять подольше — уж я-то знаю.

— Пф-ф, ну, уж ты-то — да, — выразительно закатила глаза Мина, потирая ушибленное место, — Услугу оказываешь всей семье, честное слово — а то даже Отцу с этим непоседой сложно.

— Урою, — хрипло прорычал голосом Бакуго, разминая костяшки пальцев — неизвестно, обращаясь к Мине или же к Киришиме. Не оборачиваясь, он беззвучно оскалился.

— Сегодня я точно иду один. Не вздумай таскаться за мной.

— Не буду, — легко согласился Киришима, и прибавил как бы между делом, — Но я тоже сегодня в северный район собирался…

Он подпёр ладонью подбородок и, чуть вытянув шею, как бы невзначай зыркнул на группку вампиров в отдалении, исподтишка остро наблюдавших за их небольшой компанией. Старший из них встретился взглядом с Киришимой. Безмолвное противостояние продлилось секунду. Не выдержав, старший вампир заметно вздрогнул, и, оробев, тут же отвернулся вместе с остальными, более не поднимая взгляда. Не моргнув и глазом, Киришима тут же вернулся к прерванному обмену мыслями.

— …Так вот, слышал, к полуночи туда привезут наёмников, от их здешнего «короля». Будут опять прочёсывать город — с факелами, и оружием! Может, и мне перепадёт веселья. В бою и аппетит разыграется! Так что нам как раз по пути.

Бакуго, в итоге вновь так и не добившись своего, отчётливо скрипнул зубами, но, на удивление, больше ничего не ответил.

— Может, оно и к лучшему, — негромко проговорил голос напротив них.

Киришима, моргнув, с лёгким беспокойством приподнял голову. Бакуго резко вздёрнул подбородок. Зрачки его опасно сузились.

— Чего сказал, поганец?..

Вампир, всё это время сидевший перед ними, поднял на него светлые глаза, и, не дрогнув, отчётливо повторил голосом:

— Оно и к лучшему.

Киришима предостерегающе коснулся плеча Бакуго, но тот, уже привстав с места, не обратил на жест ровным счётом никакого внимания. Вампир напротив, казалось, полностью игнорируя растущее напряжение, продолжил:

— Ты всех нас подвергаешь риску, когда…

Изогнутые когти молниеносно блеснули в воздухе, просвистев на расстоянии волоса от бледного лица — и вампир, не поведя и мускулом, в последний миг уклонился. Бакуго стиснул руку в кулак и с шипением оскалился, обнажив острые как кинжалы клыки. Мина, беспечно болтая ногами, отпила ещё крови из кубка, заблаговременно чуть отодвинувшись в сторону, и уже наблюдала за развернувшимся действом со жгучим любопытством.

— «Когда» — что? …А, уже из головы вылетело? — Бакуго осклабился, и демонстративно встряхнул кистью перед его лицом, — Своей прытью кичиться ты будешь явно не передо мной, Каминари.

Щуплый вампир, названный Каминари, сверкнул глазами цвета жидкого золота. Плечи и тонкие руки, запястьями аккуратно касавшиеся стола, были укрыты рукавами чёрного как ночь шёлка. Шею обнимал усыпанный камнями высокий воротник. Небрежно зачёсанные назад встрёпанные волосы мягко поблёскивали лунным лучом в огне тысячи свечей. Он сдержанно приподнял уголок чуть потрескавшихся губ.

— И не кичусь.

— Ты же прекрасно знаешь, что мне ничего не стоит здесь и сейчас располосовать твоё наглое лицо, м?

Каминари, помедлив с ответом, быстро глянул на Киришиму, что успел незаметно для всех, включая и Бакуго, положить на плечо последнему крепкую ладонь, и лишь затем кивнул.

Бакуго высидел долгие две секунды, не шевелясь — и рывком поднялся с места. Мина, одним носком ноги ловко придержав едва не упавший за его спиной стул, а рукой — собственный кубок, почти с детским восторгом присвистнула, загоревшись глазами. Киришима попытался было удержать его за плечо, но среагировал слишком поздно. Ближние к ним места за столом мгновенно опустели.

Когтистая рука сомкнулась на ткани чужого воротника. Послышался жалобный треск рвущейся материи. Низко склонившись над Каминари, Бакуго вперился в него кроваво-алыми глазами, и, не размыкая плотно сжатых губ, отчеканил по слогам прожигающей мыслью:

— Будь у тебя сердце — я бы вырвал его и вывернул наизнанку.

Каминари, не моргая, встретился с ним взглядом.

На дальнюю сторону стола упала гробовая тишина.

— Ну же, ну, не стоит так горячиться, — поспешно попытавшись разрядить напряжённую атмосферу, добродушно улыбнулся Киришима, одновременно мягко и с силой надавив на плечи Бакуго и усадив его обратно на поставленный на место стул, — Зато на твоё сердце Каминари уж точно претендовать не будет, так ведь?

Бакуго в бешенстве обернулся на него, полыхнув взглядом.

— Не выгораживай его.

Острые когти, выпустив надорванный шёлковый воротник, той же секундой с чудовищной силой впились в предплечье Киришимы. Но тот, даже не поморщившись, лишь растянул губы в снисходительной зубастой улыбке, и аккуратно высвободился из захвата, стряхнув с себя чужую руку. На бледной коже не осталось и следа.

— Чёрт бы тебя побрал… — с досадой процедил сквозь зубы Бакуго, убирая руку, и отвернулся прочь к дальнему концу стола.

Одна из хрупких девушек-прислужниц, покорно стоявшая подле Отца, и прежде явно, как и остальные, ставшая невольным свидетелем разразившейся перепалки, замерла. Её наивное лицо непроизвольно исказилось гримасой страха. И едва взбешенный взгляд вампира проскользнул мимо неё, она сдавленно вскрикнула, и, спохватившись, прикрыла рот ладонью.

Бакуго остановил блуждающий взор, задержав кончик языка в уголке рта, оценивающе прищурился — и тихо сверкнул на девушку алыми глазами. Она оцепенела. Часто-часто заморгав, она мельком обернулась на напарницу. Но та, всё так же бесстрастно стоя без лишнего движения за спиной Отца, не обратила на её молчаливую мольбу никакого внимания. И хрупкая девушка, не дыша, смиренно опустив голову, на ослабевших ногах посеменила к вампиру.

Несколько вампиров, сидевших за столом ближе, проводили её заинтересованными взглядами. Однако стоило им, посмотрев чуть дальше, увидеть, кто подозвал её к себе — любопытство тут же сменялось беспокойно-предвкушающим шёпотом мыслей.

Каминари, не меняясь в лице, моргнул и тут же отвёл глаза прочь. Мина, облокотившись о спинку стула и вытянув шею, с оценивающим прищуром постучала острым коготком о позолоченный край стола. Киришима, быстро окинув взглядом побледневшую как мел девушку, издал тихий звук, отдалённо напоминавший вздох, и цыкнул почти с каким-то сожалением.

«Что, опять?..»

— Ч-чего изво..? — подойдя ближе и кое-как собравшись с силами, слабым голосом замямлила было девушка, но язык её вдруг будто прилип к гортани.

С дальних мест послышалось несколько хриплых лающих смешков, и воздух сотрясло насмешливым улюлюканьем.

Бакуго скучающе развернулся и, даже не глядя на неё, одним пальцем лениво подманил её к себе. Судорожно задержав дыхание, она помедлила, но всё же наклонилась немного вперёд, не в силах поднять взгляд от земли. На мгновение весь стол замер в ожидании.

И только девушка, робея, открыла рот — Бакуго, схватил её за волосы, рывком подтащил к себе и жадно впился зубами в тонкую шею.

Покачнувшись, девушка хрипло взвизгнула, но, в последний момент зажав себе рот слабнущей ладонью, подавила крик. По залу неровной волной прокатился оценивающий гомон. Тело девушки, судорожно пытавшейся зацепиться рукой хоть за что-то, слабло на глазах. Её ноги беспомощно подкосились, но Бакуго, не прерываясь, без единого усилия удержал её за волосы, не давая опуститься на пол.

Киришима коротко переглянулся с Миной, и оба почти синхронно, пожав плечами, слегка отодвинулись по сторонам. Мина, ещё раз мельком оглянувшись на Бакуго, занятого трапезой, а после — на стол с десятками пар алчно-заинтересованных глаз, устремлённых в их сторону, с тихим смешком зашипела сквозь зубы, и отпила из своего кубка.

Спустя несколько долгих секунд Бакуго, наконец, оторвался от белой шеи, и выпустил спутанные волосы из пальцев. Девушка, освободившись от мёртвой хватки, сломанной куклой безвольно повалилась на пол.

Киришима, с лёгкой досадой оскалив крупные клыки, сложил руки на груди и качнулся на стуле:

— У-ух, мог бы и полегче с этим. Через рот-то явно получилось бы не так…

— Ещё чего, — прорычал Бакуго, облизнув губы, и брезгливо отпихнул тело прочь носком ноги, — Не дам этой мерзости касаться себя.

— Да уж, Бакуго, — подхватила Мина, покивав на вампиров в отдалении, что, приглушив мысли, теперь перешёптывались с некоторым недовольством, — На одного тебя еды не напасёшься. Тебе бы рациональности научиться, что ли.

На противоположном от Отца конце стола, вдали от всех, подобно смутной тени, тёмная фигура, прежде ничем не возвещавшая о своём присутствии, всколыхнулась, еле заметно дрогнув, и тут же вновь застыла. Мина, со смешком фыркнув, качнула головой в её сторону.

— Гляди, даже его покоробило.

Бакуго с безразличием приподнял бровь, не удостоив вампиршу ответом, и лениво обтёр когтистую ладонь, которой касался волос, об одежду.

— Мало, — ещё раз проведя языком по губам, он раздражённо цыкнул, и, помедлив, бросил мыслью в сторону, — Если распугаешь всю дичь своими плясками сегодня, Киришима — шею сверну.

— Понял, — ни капли не смутившись, согласно покивал Киришима. Не поворачивая головы, он безмысленно окинул быстрым взглядом лицо Каминари, до сих пор не издавшего ни звука.

— Знаешь, иногда мне кажется, что я не могу слышать твоих мыслей… а потом понимаю, что их просто нет, — презрительно сцедил Бакуго, однако, без прежней агрессии, чиркнув острым когтем по поверхности стола. Воздух пронзило резким скрипом. Каминари, коротко сощурившись, слабо улыбнулся плотно сжатыми губами, и склонил голову набок.

Но не успел он открыть рта, чтобы ответить — его лицо застыло. По его телу будто разрядом тока пробежала крупная дрожь — и Каминари, словно повелеваемый чужой силой, обернулся к концу стола — туда, где недвижно восседал Отец. Киришима, моргнув, было недоумённо глянул на него, но понял через секунду.

И, впрочем, понял не он один.

«О, сейчас?..»

Воздух, треснув, осел под незримой тяжестью безмолвия. Все мысли стихли. Повисла мёртвая тишина.

Отец поднялся из-за стола, не издав ни звука, и медленно вскинул вверх жилистую левую руку. Все занавеси на окнах рывком задёрнулись, скрывая под собою последний холодный свет луны. Свечи, вспыхнув, запылали жарче, освещая собою тьму. Золото столов, отражая сияние, загорелось призрачным огнём.

Зал застыл. Десятки вампиров, не моргая, устремили взгляды к краю стола. Не смея отвести глаз. Ожидая. Слушая.

И спустя секунду — бесконечную, мимолётную — в торжественном зале, как колокол, проникавший в самое существо, грянула мысль:

— Но этот год не окончится так же, как предыдущие. Вам всем известно, какое событие грядет, как животворящие капли крови, стекающие к нашим венам — неизменно, неотступно. Совсем скоро настанет роковой час — и я выберу своего наследника. И сегодня, — мысль, задержавшись в воздухе, хриплым эхом отскочила от каждой стены, проникая в головы внемлющих, — Судьба решится.

Стол, как вода, вмиг всколыхнулся. Все отпрыски-вампиры, от младших и до старших, вскинув подбородки, напряглись. Некоторые, еле заметно затрепетав телами, хрипло зашипели, словно вот-вот были готовы вскочить с места.

Но никто не смел двигаться. Несдержанные мысли, беспорядочно мечась над столом, гудели напряжением. Все взгляды — острые как металл, неутолимо жаждущие — были прикованы лишь к одному. Каждое новое слово Отца, врезаясь в алчущие мысли, оседало в них тяжёлой пылью. И он зачеканил вновь:

— Следующий могущественный вампир — достойнейший из вас — станет ещё могущественнее. Ибо, наконец, сила, накопленная моими руками за десятилетия правления, перейдёт моему единственному наследнику — вся, без остатка. И да воссядет он на это место, и да продолжит держать жалкий народец в раболепном, благоговейном страхе, славя наш род, завоёвывая новые земли, бросая к своим ногам головы новых жалких королей. Бесконечно — пока и его бесконечности не придёт свой конец. И место это займёт тот, пред кем все остальные… — Отец обвёл костлявой рукой длинный стол, задержав пронзающий взгляд на каждом из вампиров, — …преклонят головы. Без единого слова неповиновения.

Он сверкнул глазами, и, опустив руку, беззвучно оскалил клыки. По спинам сидящих за столом пробежалась волна леденящего холода.

«А до тех пор — ждите».

Отец прикрыл веки, и, не отдав больше ни мысли, опустился на своё место.

Всеобщая тишина разбилась. Вампиры, один за другим, словно бы освобождаясь от заклятия, моргали, отводили взгляды прочь. Над столом вновь, с новой силой взметнулся ропот разговоров и десятков мыслей — ещё более беспокойный и нетерпеливый, нежели прежде.

Каминари, очнувшись позже остальных, немного погодя вскинул голову, и обернулся к остальному столу. В янтаре глаз рябью пробежал оттенок тревоги. Он скользнул безмысленным взглядом по собственному золотому кубку, доверху наполненному багровой кровью, и отвернулся.

Среди беспорядочной болтовни — мысль-полушёпот, зародившись где-то у дальних мест, нарастая, прокатилась стремительной волной по всему столу.

«Наверняка… это он… Бакуго — наследник… он обладатель невероятной силы…»

Несколько десятков пар острых глаз не замедлили метнуться к объекту всеобщего обсуждения. Бакуго, заметно приосанившись, с совершенно очевидно самодовольным оскалом откинулся на спинку стула, и как ни в чём не бывало заложил руки за голову, закинув ноги на край стола прямо перед лицом Каминари. Мина фыркнула, закатив глаза («Чего и следовало ожидать»), и, с некоторым разочарованием заглянув в опустевший кубок, коротким жестом подозвала к себе одну из человеческих девушек. Киришима, оскалив крупные клыки с какой-то гордостью, хлопнул соседа по плечу, непринуждённо хохотнув.

— Ха, слышишь? О тебе говорят.

— Конечно, слышу, недоумок, — без особой агрессии буркнул ему в ответ Бакуго, упиваясь вниманием толпы, и мимолётным скучающим взглядом окинул Мину, уже увлечённую своим быстрым перекусом, — Да и чего ты за меня зубы скалишь? Сам разве не хотел править?

— Может быть, — без особого энтузиазма отозвался Киришима, и глотнул крови из кубка соседа, изогнув губы в улыбке.

— Как же азарт соперничества? — усмехнулся Бакуго. — Потух? Или не ты его превозносил рьяней всех других?

Киришима пожал плечами, и, вскинув вверх правую руку, сжал её в кулак:

— Ну, мы оба отлично знаем — по силе я тебе, как и остальные, уступаю. Но и ты, — он с невозмутимой уверенностью улыбнулся, и похлопал себя по мускулистому плечу, — Пробить меня просто не в силах.

— Это вызов? — поиграв когтями, не без тени досады отозвался Бакуго, угрожающе опустив одну ногу со стола на пол.

— Ну, мальчики, давайте не здесь, — слизнув с губ прислужницы последние капли крови, обернулась к ним Мина, и, не глядя легонько толкнув девушку в плечо, отозвала её прочь, — Иначе вы будете первые претенденты на вылет.

— Уж тебе-то и в помине престола не видать, пигалица, — огрызнулся Бакуго, на секунду отвернувшись от соседа.

— Пф, поверь, мне и без того забот хватает, — Мина высунула покрасневший язык и провела им по губам, довольно потянувшись, — Например, за вами, двумя оболтусами, следить.

— Устрою на тебя травлю, как только сяду на трон, — заверил её Бакуго, опасно сверкнув алыми глазами.

— О, какая честь! — искренне хихикнула Мина и весело переглянулась с Киришимой, — А Киришима тоже на очереди?

Бакуго лишь зашипел на неё сквозь зубы, и в раздражении отвернулся прочь, ничего не ответив.

— А ты, Каминари? Что думаешь делать?

Несдержанно-игривая мысль девушки подвисла в воздухе. Улыбка сбежала с лица Киришимы, и его взгляд настороженно метнулся к Бакуго, а рука выпустила кубок. Но тот, казалось, был спокойнее обычного. Не меняя положения, он смерил вампира напротив взглядом, и нарочито медленно приподнял верхнюю губу, обнажая клыки.

— Да, Каминари. Поделись с роднёй.

Каминари, вскинув голову, просто улыбнулся.

— То же, что и всегда. Охота, семья, охота, — мысленно зажмурившись, он всё же полушутливо прибавил, издав короткий смешок, — Думаете, у меня есть шанс на престол?..

— Ни единого, — с удовлетворённым торжеством ухмыльнулся Бакуго, и сложил руки на груди. — Такого слабака, как ты, рядом и ставить мерзко. Всё удивляюсь, как ты не забываешь вовремя уходить с солнца каждый раз… Даже жаль.

— Ну, инстинкты, — молча проглотив оскорбления, с лёгкостью пожал плечами Каминари, — Всё равно нынешний Отец от прошлого, как и от будущего, не так уж отличается. Пол при поклоне выглядит одинаково.

Мина лихо присвистнула, оглянувшись на сидевшего во главе стола Отца.

— Что ж, тогда тебя я заставлю запомнить своё правление, — полыхнув зрачками, Бакуго опасно осклабился, и наклонился вперёд. Но двинуться дальше он не успел — путь ему перегородила крепкая рука. Киришима, не сводя глаз с края стола, коротко качнул головой на застывшего Каминари, и, тоже замерев, лишь вполмысли выговорил:

— …Отец.

Болтовня вампиров, будто добыча, схваченная за горло, резко стихла.

Длинная фигура Отца, качнувшись вперёд, медленно встала из-за стола.

И мысль, ещё тяжелее, ещё сокрушительнее прежних, упала на зал умертвляющим льдом.

— Среди вас — всех тех, кто собрался здесь — бесчисленное множество способных вампиров. Смертоносные, несокрушимые, стремительные, хитрые, незаметные, неубиваемые. Каждый из вас, получив лишь каплю, подчинил себе свою силу, и развил её самостоятельно, превзойдя подобных себе. Но, несмотря на различие, нас всех единит кровь — нас всех единит жажда, и единит власть над миром. И потому лишь одному суждено быть на самой вершине — облитой кровью сильнейших ваших врагов, и пищи, обречённой навеки пресмыкаться пред вашим могуществом.

Бакуго тихо скрипнул зубами, не отводя взгляда.

«Тянет время».

— И я принял решение.

Но вдруг Отец, на миг прервав мысль, вскинул голову. И по землистому лицу его, срывая маску царственного безразличия, расползлось нескрываемое, глубочайшее презрение. Зал потемнел.

— Вам, — взмахом жилистой ладони он обвёл весь стол, и выплюнул с отвращением, — Милостиво была дарована сила, и великодушное право — называться подобиями нас, вампиров, и столь же милостиво вы были приняты в семью. Но только и всего. Никому из вас не суждено — за тысячу столетий — и близко думать над престолом. Я — Глава семьи, и мне нет дела до тех, кто в прошлом решил запятнать честь нашего рода, избирая на престол подобных вам. Ведь от того самого, что отличает вас, подобий, вам никогда не избавиться — от сердца. Слабого, грязного — само его существование навеки сковало вас по рукам и ногам. От него вам, последним трусам, не сбежать. И потому единственная ваша судьба — склонить головы, и не поднимать их от земли до самой своей жалкой гибели. Ничтожные, слабые обращённые — всё ваше существование посвящено только лишь тому, чтобы прислуживать достойнейшим, пресмыкаясь перед несравненной силой. Вы не достойны моего наследия.

Проклятия лились нескончаемым потоком, врезаясь в сознания, вдавливая в землю — раздирая гордость в мелкие клочья. Вампиры, кто-то — крепко зажмурившись и сжав зубы, кто-то — стиснув руки в кулаки до крови на ладонях, кто-то — изо всех сил вцепившись когтями в поверхность стола — слушали. Никто не смел заговорить, никто не смел тщетно заткнуть ушей, никто не смел пошевелиться с места.

Никто не смел перечить.

Отец, обведя чёрным взглядом ряды оцепеневших вампиров, ощерил подёрнутые желтизной зубы, и, выбросив вперёд руку в вызывающем жесте, рычаще провозгласил:

— А коли вы хотите силы, моей силы — коли вы хотите непомерной власти над другими — покажите свою собственную мощь. Докажите, что дрянное, жалкое человечье сердце не стесняет ваших мыслей, не ослабляет и не ограничивает способностей, не сковывает рук и клыков. И если вы достойны — если никто более не осмелится перейти вам дорогу, если смертные будут влачить существование, не в силах дышать по ночам от слёз первобытного ужаса, шепча ваше имя — займите это место.

Стол молчал.

Каминари, не оборачивая головы, не шевеля даже пальцем, прислушивался к каждому шороху зала из самых дальних его углов. Киришима, совершенно безмысленно вцепившись когтями в рукав соседа, широко распахнул багровые глаза, чуть приоткрыв рот. Бакуго не двигался с места.

«Кто осмелится посягнуть на власть?»

И в ту секунду, когда, казалось, все приняли судьбу, проглотив слова унижения — с одного из дальних мест, с грохотом отбросив стул к стене, вскочил щуплый вампир с засаленными волосами — и, рваными рывками заскользив по полу, с сиплым рычанием кинулся в сторону Отца.

Мина лишь дёрнула уголком губ.

«Глупец».

Быстрее секунды — быстрее, чем кто-либо успел увидеть — холодную тишину разорвал мерзкий хруст. Вампир, безвольно повиснув над землёй, сдавленно захрипел. О мраморный пол вдребезги разбился тёмный сгусток сплюнутой крови. Едва шевеля белыми губами, из последних, стремительно покидавших тело сил он тщился оторвать жилистые пальцы от собственной сломанной шеи, сомкнувшиеся на ней мёртвой хваткой. Отец, с бесстрастным пренебрежением окинув лицо вампира взглядом, разжал руку — и тем же мигом вонзил когтистую ладонь в содрогнувшуюся грудь.

Вампир с грохотом повалился на пол, и застыл. Отец лёгким толчком ноги отбросил тело в другой конец зала, и то, оставив за собой на полу рваный кровавый след, глухо ударилось о дальнюю стену.

— Полагаю, это всё, — больше не взглянув в ту сторону, произнёс Отец и не глядя принял чистую ткань от одной из прислужниц, обтерев ею запятнанную багровым ладонь.

Гробовая тишина стала ему ответом.

Удовлетворённо кивнув, Отец медленно выпрямился. В бездонных зрачках его блеснула мрачная торжественность.

— Так знайте же. Среди вас, жалких подобий, есть лишь один вампир — тот, кто унаследует престол. Тот, чья сила несравнима ни с чьей боле — и потому же сейчас он, зная это, не совершил глупой ошибки, выступив против меня. Потому что моя мощь, вся моя сила перейдут ему по праву.

Отец вскинул руки ввысь. Свечи полыхнули пожирающим огнём, ослепляя. Воздух задрожал, пробегаясь хлёсткими волнами по коже.

— Подобия, жалкие подобия истинных, первозданных вампиров — тех, кто издревле повелевал всеми живыми одной лишь мыслью, кто вселял трепещущий ужас в окаменелые сердца — все они не имеют и десятой части того права на престол, что имеешь ты.

Бакуго, приоткрыв рот, тихо, почти неразличимо зашипел, и несдержанно приподнялся со стула.

Взгляд Отца, минуя вампира за вампиром, устремился вдаль, ещё дальше — и, среди всех, остановился на единственном лице. В глубине чёрных зрачков стылым туманом заблестела непомерная — ни с чем другим боле не сравнимая — гордость.

— …Моё совершенное творение… Ты — мой истинный наследник. Ты один — моя кровь, — Отец ступил на шаг вперёд, и по холодному лицу его пробежало отдалённое подобие нежности, — Ты безжалостен, ведь среди всех них… ты, единственный — бессердечный.

Лицо Бакуго, дёрнувшись, медленно посерело — и заледенело.

— Повелевай же ими, — Отец обвёл рукой безмолвный зал, не отрывая глаз от единственного вампира ни на миг, — Правь ими твёрдой рукой, карай неверных беспощаднее добычи своей — и продолжи наш величайший род, дабы сила его не угасала до скончания времён.

Отец протянул ладонь в сторону, и принял из рук прислужницы пустой, усыпанный драгоценностями, крупный кубок древнего золота — несомненно, ритуальный.

— Лишь тебе суждено принять всю мою силу, без остатка — и править. И потому — выступи ко мне — Каминари!

Каминари окаменел.

Миг застыл мёртвым безмолвием.

Десятки пар глаз, превращаясь в тысячи, устремились на единственного вампира.

Широко распахнув потемневшие глаза, он задержал беззвучный вдох.

Тишина треснула.

И зал взорвался душераздирающим, оглушающим воплем — воплем сотни, тысячи мыслей. Лихорадочно мечась над столом, сталкиваясь друг с другом, сцепляясь в смертельной схватке — рыча, хрипя, лая, ворча, воя в буре слепого, онемелого безумия — мысли пригибали к полу, разрывали сознание изнутри, вгрызаясь в него, оглушали, лишали способности видеть и чувствовать.

Не в силах сдвинуться с места, Каминари сломанно уронил голову, вцепившись слабой рукой в край стола. Перед глазами, задрожав, потемнело.

«Громко, громко, слишком громко… не могу…»

Сквозь толщу раздирающих голову, несмолкающих ни на миг мыслей прорвался единственный — мысленный — властный голос, громыхнув в затылке зычным колоколом, перекрывая собою всё.

«Встать».

Каминари дрогнул, и, против воли подняв взгляд невидящих глаз, медленно поднялся из-за стола. Тело, не подвластное собственным мыслям, ступило вперёд, и тяжело повернулось к Отцу.

Оцепенение тут же спало. Отец, протянув ему раскрытую ладонь, чуть шевельнул пальцами, и оскалил зубы в хищной улыбке.

— Не заставляй меня править тобой — не сегодня, мой наследник. Я знаю, что ты желаешь этой власти. Подойди же ближе.

Изо всех сил борясь с инстинктом тщетно зажать уши, Каминари сделал один неуверенный шаг. За ним — ещё один, и ещё. Губы сами собою, еле заметно, безмысленно шевелясь, неслышно шептали лишь одно.

Нет, нет, нет…

Он не хотел этого. Эта сила — не его. Эта власть — не его. Эта судьба — не…

«Ближе».

Он сморщился от резкой боли в затылке, и поборол желание обернуться. Всё равно позади — никого. Приказы Отца били тяжелее хлыста.

Он сделал ещё шаг, и не услышал под ногами эха.

«Почему… почему я… из всех…»

Он стиснул зубы, обрывая мысли. Нельзя.

Отец, стоя во главе стола и торжественно вскинув голову, молча ожидал его прибытия. На секунду зажмурив глаза, Каминари не стал дожидаться нового приказа, и на обессилевших ногах поплёлся к нему навстречу. Одного за другим, он миновал сидящих за столом вампиров, не смея оглянуться. Глухой стук каблуков по мрамору отдавался где-то в вышине, и тухнул, не достигая слуха.

Наконец, худощавая когтистая рука, протянутая ему в повелительном жесте, опустилась. Каминари поднял голову. Взгляд потухшего золота встретился с чёрным взором Отца. Он удовлетворённо приподнял уголки рта, и торжественно повернулся к столу. Безумие мыслей разом стихло. И собственной мыслью в воцарившемся безмолвии он провозгласил:

— Вот он — тот, кто достоин царствования — единственный, и неизменный. Тот, кто сегодня переймёт всё моё наследие — до самой последней капли, — он грубо схватил Каминари за подбородок, заставляя того вздёрнуть голову — и встретиться глазами с остальными вампирами, — Запомните лик своего будущего правителя, ведь сейчас — он станет вашим Отцом. Отцом, которому вы вновь, как когда-то мне, преклоните колени.

Отец, выпустив лицо Каминари, протянул руку в сторону — и одна из прислужниц покорно вложила в неё длинный кинжал. Острое лезвие, украшенное богатой резьбой, более старой, чем мир, слабо блеснуло в свете свечей. Огонь тихо затрещал, исходя сизым дымом.

И торжественная мысль, расходясь эхом по всему залу, грянула в сознании каждого раскатом грома.

— Мы рождены были тьмой, да сожжены будем жертвенным солнцем. Оставшийся луч, да заберёт с собой за горизонт черноту глаз Последнего, да вселит свет луны её в душу Первого, — Отец вскинул клинок и кубок, — С кровью моей перейдёт тебе власть безусловная, безграничная. И долг твой — принять её до последней капли. Выйди же вперёд.

Каминари, замерев взглядом, безмолвно повиновался. В мыслях, заполняя пространство меж оглушающими словами Отца, звенела холодная пустота.

Отец протянул ему пустой кубок, вложив его в едва дрожащие руки.

— Иди же по следам их крови во тьме. Крови врагов своих, жертв своих. Доведи их до самых врат холода — там, где в мучительной пытке не гибнут мёртвые. С этой силой, да снизойдёт на тебя истинное величие Смерти, и станет подвластно тебе и былое, и грядущее.

Ритуальный кинжал блеснул во тьме неестественно мертвенно — и недвижный воздух прорезал резкий свист клинка, прервавшись глухим ударом.

Капля крови брызнула на белоснежный мрамор, оставшись на нём чернеющим пятном. Каминари, подавив мысли и взвивавшийся откуда-то снизу ужас, тупо поднял взгляд.

Отец, не шевельнув и мускулом, медленно растянул губы в широком оскале. Тёмно-багровая кровь, сочась — медленнее живой — из ран на располосованной наискось шее, неумолимо стекала по бледной коже, пропитывая изысканно украшенный воротник, въедаясь в богатые одежды, густыми каплями падая на пол. Убрав в сторону обагрённый кинжал, Отец склонил шею над пустым кубком и, не дрогнув мыслью, лишь продолжил:

— Мысли твои станут навеки недоступны другим, а мысли других — навеки открыты. Мощь, скорость, скрытность, стойкость, ловкость, превращение, внушение, восполнение и многое сверх — то, что будет тебе даровано. Наращивай данную тебе силу, пей кровь за кровью — и да будет эра твоего правления величайшей за всю историю нашего рода!

С последним словом он резко вскинул голову, отшагнул назад — и отвесил Каминари глубокий, медленный, полный величия поклон. Кровь, перелившись через край чаши, хлестнула вязкой чернотой на запятнанный мрамор. Каминари, изо всех сил вцепившись в кубок обеими руками, безмысленно наблюдал, как сквозь дрожащие пальцы, разбиваясь каплями о мрамор, нескончаемым потоком струился липкий багрянец.

«Это всё… неправда…»

Чужие руки, окрашенные красным, повелительно толкнули кубок ближе, проливая каплю крови на чёрный шёлк рубашки.

— Испей же крови последнего владыки, и прими власть и силу, принадлежащие тебе по праву — и стань Первым. Да запылают твои клыки алым, а когти станут нерушимой сталью. И с последней выпитой каплей не станет тебе боле равных на этой обагрённой кровью земле.

Последнее слово отдалось в сознании смазанным эхом.

Зал поглотила тишина.

«Я не хотел этого».

Стиснув кубок похолодевшими пальцами, Каминари беззвучно шевелил губами, повторяя лишь одно.

Не хотел.

Ослабшие под чуждой тяжестью руки, больше не подчиняясь мыслям и воле, поднесли чашу ближе. Удушливый, дурманящий запах чёрной крови волной ударил в лицо, подкашивая колени. Глаза Отца, пылая незатухающим пламенем, прожигали насквозь, ожидая.

И со стылым касанием золота кубка с потрескавшихся губ сорвался — еле слышный — вздох.

Густая чернота скользнула вниз по горлу, разъедая мысли. Перед глазами потемнело.

Непостижимый вкус приторно-ядовитой горечи задавил рвавшийся наружу крик, неумолимо утягивая остатки сознания в пустоту.

«Пусть это будет… моим последним воспоминанием…»

***

***

«… И помни, сынок. Отказ от человеческой крови сильно притупляет наши способности — но и тем самым приближает нас к людям. Да, ты будешь слаб, но тем меньше возможности поддаться предательскому порыву. Тем меньше шанс, что тебя изберут наследником. Избегай соблазна — и перестанет он таковым быть. В поклоне Отцам — не поднимай головы, ибо первой покатится она по земле. У тебя, сынок, с твоей особенной судьбой, эта слабость — единственная.

Защищай себя. Защищай собственные убеждения. Защищай мысли, ибо они губительнее всех сказанных нами ложных слов. Не рвись к власти, ибо за властью последует лишь больше мучений для людей. Тем, кто испил крови великого предшественника, не увидеть света. Вкус она имеет непередаваемый, незабываемый, притягательный, и неизменно несёт с собою тяжесть и боль всех прошлых поколений. Верь — тебе не нужно это бремя.

Люди — кладезь неизведанного, хрупкая обитель знаний. В сердце человеческом — сама душа и чистота чувств. И коли тебе, спустя долгие годы, хоть немного, останется близка моя мысль — не забывай её. Моя династия окончится на мне, но в тебе ещё есть схожее тепло — любопытства, не бездумного голода. И пусть множество людей до этих лет видят в наших глазах лишь жажду убийства — и для правды придёт время.

Храни мои мысли там, где никто не сможет их найти — они всегда будут ждать тебя на этих страницах.

Когда-нибудь понимание, к которому так стремилась моя бессердечная душа и сотни единокровных до неё, увидит рассвет.

В стремлении к людям,

твой прадед.»

***

***