***

Продрав глаза, Шинсо тупо осознал сразу три вещи. Первая — под боком не было холодной, мерзко струящейся грязной дождевой воды. Впервые за столько времени. Как будто во сне…

Второе — сверху на нём лежало что-то сухое и мягкое — ощущение, которого он не мог ни вспомнить, ни даже толком определить.

И третье — ему не было холодно.

Было тепло.

Тепло…

Взаправду.

Резко вскочив с места, Шинсо чуть было не грохнулся вниз, в последний момент уцепившись руками за грубый подлокотник.

— Проснулся.

Произнесённое чужим голосом слово не прозвучало как вопрос. Шинсо, всё ещё заспанный, сконфуженно повертев головой, обернулся к потухшему камину, и увидел тёмную фигуру, безмолвно склонившуюся над ним. Мужчина не глядел в его сторону, не шевелясь.

Казалось, его голос был уже не таким хриплым, как вчера.

Шинсо оглянулся к окну. Судя по солнцу, было уже за полдень. Небо, лишь слегка прикрытое обрывками облаков — впервые за столько дней столь близкое к ясному — почти ничем не напоминало о разразившемся вчера страшном ливне и холоде.

В доме было тихо, тепло и немного душно. Как будто в маленькой крепости… по крайней мере, так крепость себе представлял Шинсо.

При свете дня рассмотреть его стало проще. У стены стоял высокий обветшалый шкаф с какими-то книгами. Оказалось, в доме было несколько окон, но все, кроме одного, были чем-то завалены, и явно давно забыты. Неподалёку стоял стол, крепкий на вид. На нём тоже лежало несколько книг.

Сам Шинсо читать не умел, и ни разу не прочитал даже слова. Но каковы на вид были грамотные люди…

Шинсо неуверенно перевёл взгляд на мужчину. Тот, почёсывая щетинистую щёку, сгорбившись над камином, словно бы лохматая нелюдимая дворняга, сонно и недовольно ворошил стальным прутом потухшие угли, не обращая на мальчика ровным счётом никакого внимания. Шинсо в сомнении поджал губы.

«…не такие ведь, наверное».

В целом весь дом казался почти заброшенным. Но, тем не менее — это был дом.

За окном, пролетев мимо, перебивая спокойную тишину, мелодично просвистела певчая птица.

Губы Шинсо — казалось, впервые за долгие месяцы — сама собой тронула слабая улыбка.

Осторожно спустив на пол всё ещё саднившие ноги, Шинсо поднялся и, поколебавшись, сделал пару некрепких шагов в сторону мужчины. Каким-то образом даже при свете утра, лившегося из узенького окна, странный незнакомец казался воплощением чёрной ночи.

— …Спасибо.

Почему-то сказать это показалось необходимым.

Мужчина обернулся.

— Вместо благодарности лучше выметайся побыстрее. У меня и так дел…

Но не успел он договорить, как тишину пыльного дома нарушило утробное урчание. Шинсо, скривив губы от тупой боли, ухватился рукой за пустой живот, и опустил голову.

В этом не было ничего удивительного. Ему с самого начала нельзя было здесь быть.

Ещё раз — мысленно — Шинсо поблагодарил за то, что до сих пор не получил ни единого пинка. И, не говоря ни слова, побрёл к входной двери.

Он и так уже отнял у странного доброго незнакомца слишком много.

Но не успел он коснуться дверной ручки, как мозолистая широкая ладонь толкнула дверь вперёд него, и та со скрипом распахнулась. Кое-как удержав равновесие, Шинсо удивлённо обернулся.

Нависнув над ним подобно тёмному монолиту, широкоплечий мужчина смотрел на него сверху вниз с совершенно неясным выражением лица. И, коротко выдохнув, буркнул:

— …За мной, шкет.

***

Тяжёлая дубовая дверь скрипуче затворилась за их спинами — и Шинсо оказался в людном, тускло освещённом помещении, переполненном алкоголем, пьяницами, шумом, дурманящим запахом жареного мяса…

…не успел он понять больше этого, как рука, державшая его, грубо оттащила его за широкую укрытую плащом спину, пряча от чужих любопытных глаз.

— Эля, светлого. И мяса.

Не дав Шинсо опомниться, мужчина отрывисто гаркнул хозяину таверны и, не глядя по сторонам, широким шагом направился к дальнему углу помещения.

Напряжённо цепляясь свободной рукой за плащ, Шинсо следовал за ним шаг в шаг, низко опустив голову, почти уткнувшись носом в тёмную ткань. Лишь бы не привлечь внимания…

Ему ещё никогда не удавалось самому пройти в таверну, да ещё и через главный вход. Вокруг было слишком много людей. И все до единого прекрасно знали, что бывает с оборванцами, посмевшими заявиться сюда с мольбами о милостыне или наглой попыткой урвать съестного.

Бродягам вроде Шинсо вход в такие места был воспрещён. Кажется, в последний раз в прошлом месяце, когда дожди поливали ещё не так сильно, одного босого смельчака — или полного болвана — избили на пороге похожей таверны до полусмерти. Это даже не казалось чем-то неестественным. В таверну ходили либо те, кто был при деньгах, либо те, кто умел за себя постоять. Шинсо не мог отнести себя ни к одному из типов. А уж прокрасться сюда в одиночку, не говоря уже о том, чтобы ухватить сгоревший кусок мяса или полупустую тарелку похлёбки, было просто немыслимо…

Вновь оторвав Шинсо от беспорядочно мелькавших мыслей, мужчина грубовато схватил его за шкирку, усадил за свободный стол подальше от людских глаз и отрывисто бросил:

— Сиди здесь, с места не двигайся. Я быстро.

Не дожидаясь ответа, мужчина развернулся и направился обратно к стойке. Поняв, что волей-неволей оказался в ловушке, Шинсо подобрал к себе колени, инстинктивно забившись в угол у стола, и украдкой огляделся.

Казалось, в этой таверне было не так много людей, как он себе представлял — или помнил, заглядывая в двери прочих таверн, что открывались на секунду, выплёвывали пару-тройку вусмерть пьяных забулдыг вместе с шумом неразборчивых вечерних разговоров, и захлопывались вновь.

Возможно, дело было во времени. Когда они вместе вышли из дома, в котором Шинсо позволили переночевать, солнце едва миновало верхушку неба. В это время многие, наверное, работали.

Какая-то женщина, явно успевшая выпить, неприятно сощурившись, вперилась в Шинсо взглядом, как будто пыталась разобрать его получше, и он поспешно отвернул голову в другую сторону, нервно отодвинувшись прочь. Да, в этой таверне он был в ловушке, и не мог сбежать, не привлекая внимания, даже если бы сильно этого хотел. Поэтому единственное, что ему оставалось — ждать.

Туда, куда он в попытке избежать чужого взгляда обернулся, стоял, казалось, слегка поддатый — а, может, просто повеселелый от чего-то своего — мужичок в ярких одеждах, не похожий на других посетителей. В руках он держал какой-то инструмент. Будто бы немного с ленью, но притом и явным знанием дела он перебирал пальцами струны, извлекая из них незамысловатую, но приятную мелодию. На мгновение даже отвлёкшись от постоянной опаски быть замеченным, Шинсо с интересом вытянул шею в его сторону. И тот, сыграв ещё несколько звуков, выразительно и улыбчиво запел:

— «…Там, у третьего причала, сизый парус, парус белый

Делят небо от начала до рассвета рваной раной,

Слышишь? Море омывает шрамы, посыпает крупной солью…»

— А ну, шкет, — чужая рука несильно толкнула его в плечо, отвлекая от песен барда, и прежде чем Шинсо успел обернуться, ему в нос ударил почти одуряющий…

…запах жареного мяса.

…Следующее, что он вспомнил — вылизанная дочиста тарелка, ощущение тепла, почти до боли приятная тяжесть в желудке — и какое-то свербящее ощущение где-то в груди. Сглотнув непрошеные слёзы, Шинсо упрямо шмыгнул носом.

— На, запей, — как будто не глядя в его сторону, бросил мужчина, и двинул к нему наполненную доверху кружку. Шинсо с энтузиазмом схватился за ручку и сделал большой глоток. Горло тут же обожгло бодрящей горечью. Но он пил, пил не останавливаясь — зажмурив глаза, не дыша носом, пока от огромной для него кружки не осталось примерно половины, и дыхание закончилось.

— Эй, эй, легче, — запоздало одёрнул его за плечо мужчина, нахмурившись, с лёгкостью вытащив кружку из слабых рук. Лишь тогда Шинсо, шумно вдохнув, смог вернуться в сознание.

Всё то, съеденное и выпитое — было настоящим. Тепло от уютной и наполняющей доверху сытости, которой он не ощущал месяцы, годы — никогда — было наяву. То, что он до сих пор жив — и никогда не ощущал себя живее…

Мужчина, замолчав, дал Шинсо немного времени.

Обеденную ленивую суету таверны перебивали невнятно-мелодичные отзвуки лютни, скрип деревянных столов, редкие смешки подвыпивших мужчин за стойкой, приглушённый звон посуды с задней кухни, и косой луч тёплого пыльного солнца, пробивавшийся сквозь надтреснутое окно.

Бросив на стойку хозяина таверны несколько потёртых медяков, мужчина ступил за порог, захлопнув за ними скрипучую дверь.

Солнце едва заволокло дымкой лёгких облаков. Улицы были почти что пусты от людей. Мужчина глянул на небо, сощурившись от света, пожалуй, чересчур слепящего после полумрака таверны, широко зевнул и, поправив ножны на поясе, оглянулся на мальчика.

— Слушай, шкет…

Шинсо поднял голову.

Чёрные как вороново крыло глаза смотрели на него с уже почти привычной холодностью — и с чувством, которого он не мог разобрать.

— …А ты как сиротой остался?

В воздухе повисла тишина. Мимо, глухо цокая лошадиными копытами, проехала редкая повозка с клюющим носом возницей. Им в спины подул прохладный ветер.

…Ничего не говоря, Шинсо лишь уцепился пальцами за край чужого чёрного как ночь плаща, и опустил голову.

По сердцу полоснуло отравляющей болью потерянного — и смазанным чувством благодарности.

***

— А, можно задать вопрос?

— Только один?

Шинсо уверенно кивнул, но в возникшую паузу, встретившись с взглядом чёрных глаз, пропитанных прохладным сомнением как будто бы с каплей иронии, немного стушевался, и всё же прибавил:

— Ну, пока что один…

Мужчина удовлетворённо фыркнул себе под нос, не отрываясь от клинков, и, не говоря больше ни слова, вновь погрузился в работу. Ни капли любопытства. Шинсо, впрочем, не ощутил обиды.

Сидя на пыльном кресле и чуть болтая ногами, он оглядывал дом вокруг себя при свете дня уже во второй раз. Теперь, чувствуя небывалую сытость от съеденного в таверне не так давно, Шинсо казалось, что даже картинка мира вокруг него прояснилась. Внутри дома ничего не изменилось, кроме, разве что, чёрного плаща, небрежно наброшенного на ручку двери, да придвинутого к камину косого табурета, на котором сидел, не поднимая головы от меча, хозяин дома.

Вопрос, который мучил Шинсо с тех пор, как он заметил на поясе мужчины потёртые рукояти мечей, на секунду застыл в воздухе. …Приоткрыв рот, Шинсо с каким-то ощущением завороженности наблюдал, как мужчина отрешённо проводил пыльной тканью по волнистому холодному лезвию меча раз за разом — словно бы то было всего лишь частью его привычной рутины. Рутины, в которую бездомный ребёнок, без предупреждения появившийся на крыльце его дома какой-то день назад, совершенно точно не вписывался.

Закончив с одной стороной, он перевернул меч на другую сторону. Такой меч, кажется, пришёлся бы Шинсо почти по грудь… Моргнув, когда металл клинка на секунду взблеснул ярким бликом света, Шинсо опомнился. И, забрав в грудь побольше воздуха, он на одном дыхании выпалил:

— А чем вы… занимаетесь?

Вопрос, прозвучавший вслух куда страннее, застрял в тёплом воздухе как криво пущенная стрела.

Пыльная тряпица, занесённая над клинком, на мгновение остановилась.

— А ты как думаешь, шкет?

Шинсо, на секунду задумавшись, опустил взгляд. Мужчина выжидающе облокотился на колено, опустив меч, и глядя на Шинсо чуть исподлобья. Как будто бы — а может, и вправду — заинтересованный в этой небольшой игре.

— Наёмник?

Почему-то, предположив это ещё в мыслях, Шинсо уже заранее понял, что ошибся.

Мужчина сделал движение губами, словно бы захотел скрыть хмурую улыбку. И, вновь опустив взгляд к мечу, принялся полировать тканью мутноватый металл. Шинсо вопросительно подался вперёд, но в доме вновь воцарилась густая, одинокая тишина.

Лишь спустя несколько секунд молчания, не поднимая головы, мужчина тряхнул тряпицей. И, без единой эмоции, произнёс лишь одно слово:

— Убийства.

— У-уб…

— Убийства, — повторил он, и поднял на Шинсо чёрный взгляд.

Жизнь в нём как будто бы не отражалась. Лишь всё та же — вечная усталость.

Но почему-то Шинсо не ощутил страха. И чёрные глаза, смотревшие на него, не моргая, словно — затаённо — молча ожидая реакции — лишь пробудили внутри какое-то необъяснимое любопытство.

Убийства… Наёмники ведь тоже убивали. Но он не мог быть наёмником.

Наёмники, о которых говорили на улицах, были не такими, как он. Наёмники выигрывали и погибали в войнах, в которых боролись не за народ или свободу, а лишь за блестящие монеты, щедро отсыпанные им королевской рукой. Наёмники, встреченные им когда-то, ощущались иначе.

Наёмники не давали приюта безродным бродягам.

Но тогда…

— Людей? — зачем-то сболтнул он, тут же прикусив язык. «Кого ж ещё, что за глупый воп…»

— Нет.

Мужчина молча развернул меч. И, казалось, лишь спустя целую минуту — приглушённо выдохнул:

— Тварей.

Металл клинка блеснул на свету ледяным серебром.

— Но разве их можно… — запнулся Шинсо, ощутив, как внутри — впервые за день — вязко похолодело страхом.

Их никто не мог убить. Они появлялись редко, но никто никогда их толком так и не смог разглядеть. Потому что после встречи с ними никто не выживал.

И он только что сказал…

— Можно, — мужчина еле заметно дрогнул губами, и, тряхнув грязной тканью, сощурился, присматриваясь к лезвию, — Чёрт, на заточку скоро надо…

Шинсо, замерев в кресле, молчал.

Он уже давным-давно не боялся побоев. Не боялся направленного на него пьяного ножа. Не боялся голода. Не боялся темноты переулков, которая заботливо укрывала его от чужих глаз.

Он не боялся умирать.

Но от одного страха, невольного холода он убежать не мог — холода перед тем, что скрывала ночь, неизвестная людям. Потому что он знал наверняка.

Они существуют.

Но даже этот мерзкий холод боязни при одном лишь упоминании нелюдей, для многих жителей города до сих пор бывших лишь небылью на устах пьяниц — всё равно не сумел перебороть любопытства.

Вопрос «почему», казавшийся бестолковым, всё равно вертелся на уме быстрее всех других. Но прежде чем Шинсо смог придумать, что сказать — мужчина заговорил сам:

— Я знаю, что тебе интересно. Ничего нового. «Почему ты занимаешься такой работой? В солдаты наймись или в поля иди, на худой конец». «А они вообще существуют хоть?». «Дерьмо собачье — те, кто встретился с тварями хоть раз, не жильцы». «Не выглядишь особо потрёпанным». «За звонкую монету королевских псов глотки режешь да небылицами прикрываешься». «Не врёшь?».

На каждую фразу, что мужчина бесстрастно повторял будто эхом голосов десятков людей, он проводил тряпицей по лезвию, раз за разом отражавшим тусклый свет всё ярче.

— Но ничего сложного тут нет.

Замолчав — он бросил чёрный взгляд прямо на Шинсо. Взгляд его не нёс злости, не нёс смеха. Точно такой же, каким был всегда.

— Я убиваю вампиров, потому что они убивают людей. Более глубокая наука — не по моей части.

Он крутанул чистый меч в руке одним движением и, осмотрев со всех сторон, с тихим щелчком убрал его в ножны.

— Потому что я больше ничего не умею.

Он бросил тряпицу в угол и, спустив закатанные рукава рубашки, надел ножны с убранными в них клинками на пояс.

Сухо сглотнув, Шинсо молча слез с кресла, и шагнул к мужчине ближе.

В руках его, крепко сжатых, покоились ножны с тем самым серебристым кинжалом. Остановившись прямо напротив мужчины, он втянул носом воздух — и, протянув ему кинжал, выпалил:

— Научите меня. Я быстро всему учусь. Научите… пожалуйста.

В прежде холодных глазах мужчины на секунду промелькнуло подобие удивления.

— Чему?

— О… охотиться.

Шинсо замолчал — на миг проглотив слово «убивать».

— С чего бы?

Мужчина — казалось, впервые за всё время их знакомства — еле заметно приподнял бровь. Но, сморгнув неозвученную мысль, не дожидаясь ответа, он вдруг склонился на одно колено, поравнявшись с ним глазами. Как будто бы стремясь заглянуть своей чернотой ему в самую душу. Чернотой, никогда не таившей в себе злости.

Шинсо не боялся умирать. Потому что ему, в общем, уже было не за что жить.

Но по какой-то причине ощущение лёгкой тяжести от серебряного кинжала в ладони, нёсшего смерть, вдруг показалось ему живым.

Возможно, он просто хотел найти своё место.

…Не взяв протянутого ему кинжала, мужчина лишь тихо хмыкнул, и подтолкнул его мальчику.

Шинсо не смог выдавить из себя ничего, кроме кривоватой ухмылки. Горькое будущее, которое ему, пожалуй, уже давно не снилось — в самый первый раз загорелось перед ним тёплым огнём надежды — и веры цвета воронова крыла.

Взглянув — без страха — в чёрные глаза напротив, Шинсо слабо улыбнулся.

— Потому что я ведь… больше ничего не умею.

*** ***