Дотторе не лекарь. Вывихнутые конечности и лихорадка – не его стезя; он исследователь, новатор, непризнанный гений, который никогда не опустится до того, чтобы возиться с чужими соплями.

Болезни вообще раздражают его, как и любые проявления слабости: хочется добить, чтоб не мучился. Раздражает, что утопающий в своём мягком кресле Панталоне каким-то образом умудрился простудиться.

«Что за тепличное растение», – думает Дотторе пока Панталоне шмыгает носом, утратив изрядную долю своей обычной напыщенности. Это, конечно, приносит ненадолго злорадное удовлетворение, но…

«Убожество». День спустя Панталоне начинает трясти озноб, а Дотторе едва не трясётся сам от смеси брезгливости и злости и думает, что господин банкир, должно быть, нарочно не лечится, только бы довести Дотторе до белого каления.

Поздним вечером, когда в Заполярном давно почти никого уже нет, из-под массивной двери кабинета Панталоне всё ещё пробивается свет.

– Отвратительно, – резюмирует Дотторе всё происходящее и кладёт на рабочий стол пару гладких блестящих капсул без каких-либо пояснений.

Панталоне к его удивлению их и не просит – проглатывает, будто это в порядке вещей, чуть поморщившись. Горько.

– Действительно отвратительно, - соглашается Панталоне.

«Спасибо».

Дотторе молча пожимает плечами прежде чем уйти.

«Пожалуйста».