Он шел по темной улице, прижимая тяжелую сумку к боку. С самого первого обескровленного Глускиным тела он не испытывал никакого волнения, когда делал это – знал, что ему придется, с самого детства. Вампирское тело позволяло двигаться необычайно быстро: он уходил далеко от дома, чтобы спрятать труп, выискивал места, куда нога человека не ступает, и тщательно упрятывал могилы, которые должны были остаться неизвестными. Обычное дело. Привычное дело.

Он лежал в воде – неподвижной, омывающей его тело. Вода не была холодной или теплой, она почти не ощущалась кожей, если он не шевелился. Вокруг была тьма – на долгое, долгое расстояние. Он пробовал ходить по воде в эту темноту – она была бесконечной, как космос. Не было ни стен, ни преград. Лишь иногда он слышал женский голос, напевающий старинную песню. Лишь иногда он брал в руки ее холодные ладони.

«Деннис».

Всплеснулась под шагами вода за его спиной.

«Я здесь», - ответил он, оборачиваясь: промелькнул белый силуэт. Она снова танцевала, высоко поднимая изящные ноги, извивая руки в сложных фигурах. Мария. Его дорогая Мария. Длинноволосая, танцующая в его тьме. Невинная Мария. Убийственная Мария.

Все, чего он хотел с самого ее появления – уберечь ее, укрыть от собственного гнева и от гнева Глускина. Быть может, у него бы получилось, если бы Вейлон не упомянул о «женщине, живущей в нем». Но Глускин узнал о ней еще до того, как о ней узнал сам Деннис, был заинтересован в ней, казалось, больше, чем в нем самом. Общался с ней, выводил ее на пятно света – помимо воли Денниса, не давая ему стать свидетелем их разговоров.

– Выведи ее, - приказал Глускин, наступая, когда тело Денниса окончательно трансформировалось после операции. Когда зажили все швы, когда привычным стало узкое отверстие между бедер. Когда отросшие, густые волосы коснулись его лопаток. Когда округлые груди отвисли, принимая естественную форму, и мышечный корсет привык к отсутствию нижних ребер.

Деннис не хотел, чтобы она чувствовала эту боль, но он знал, что Глускин не отступится перед свой задумкой, доведет начатое до конца. Обратит ее – именно ее. И Деннис уступил. И смотрел, как она корчится в агонии, как она умирает, перерождается в нечто чужеродное. Как ее руки хлещут по темной воде, как мышцы вытягиваются в струны под ее нежной кожей. Он не мог ей помочь, не мог унять ее боль – и не мог отвернуться.

– Прекрати это, - говорил Глускин каждый раз, когда Деннис хотел разобраться с трупами, хоть как-то уберечь Марию от тех привычных, ужасных дел, к которым его всегда готовили. Глускин требовал, чтобы Мария была вампиром. Чтобы она разбиралась сама со всеми делами, которые преследовали подобное бытие, чтобы только она выслеживала жертв, поглощала их жизненные соки и избавлялась от них. Деннис не смел ревновать, но…

«Ты никогда не станешь равной ему», - напомнил Деннис, удерживая ее талию, поднимая ее над головой, чтобы она изогнулась лебедем, и, выскользнув из его рук, шагнула вперед на самых пальцах изящных ступней. Глускин любил ее, как свое создание, но все же – Мария была его украшением, дорогой куклой, которую он держал рядом с собой для красоты. Как бы она ни старалась, как ни росли бы ее навыки, она бы всегда была на ступень ниже его. Но было еще кое-что: Глускин никогда не отпустил бы ее.

«Я не хочу свободы для себя».

Деннис вонзил в землю острие лопаты, поднял ком и отбросил его в сторону. Он методично выкапывал яму, прикидывая, насколько глубокой она должна быть. Для расчлененного трупа не нужны были стандартные метр на два – можно было обойтись и куда меньшим. Деннис замер, прислушиваясь к мелодичному шуму ветра в стволах деревьев, поднял глаза, глядя на повисшую за ветвями луну.

Мария прислонилась к его спине, ловя его ладони, сжимая их. Он наклонился, чтобы перекинуть Марию через свою спину, и она опустилась перед ним – и вновь обвила его, окольцевала, как змея, откинулась ему локоть, перегибаясь надвое, едва не доставая вытянутыми руками воды. Он легко удерживал ее, гуттаперчевую, воздушную, как пушинку.

Сумка тяжело скатилась на дно ямы, небрежно подтолкнутая ногой Денниса. Он сдвинул землю из образовавшейся горки, действуя теперь в обратном порядке. Сняв и аккуратно отставив в сторону туфли, он утрамбовывал, как следует, каждый слой, следующий за первым. Платье, сковывавшее движения его ног, было не самой удобной одеждой для таких занятий, но Мария отлично справлялась с этим, если принималась за работу сама. Она также не убирала волосы, раздражающе спадающие на лицо, заволакивающие обзор.

«Но я хотела бы, чтобы был свободен он».

И тут Деннис заметил это – постепенно нарастающее ощущение. Как усиливающийся в предвестии шторма ветер, как накатывающая волна. Как звон в ушах. Как далекие колокола. Тревога поднималась от кончиков пальцев голых, покрытых землей ступней. Текла по костям и венам, стягивала мышцы, подрагивала в руках. Мир вокруг перестал быть черно-синим – все залило мутным красным цветом, будто бы ад разверзся над грешной землею, и кровь скопилась облаками, затмила пульсирующий маяк луны. Деннис чувствовал себя в самом центре фронтовой полосы, в эпицентре взрыва, в воронке от ядерной боеголовки. Меж путей несущихся навстречу друг другу, протяжно гудящих отчаянным воплем поездов. И во всем этом биение его сердца звучало громче всего.

Темная вода, в которой они танцевали, обратилась багровыми волнами, задрожала, заволновалась и пошла розовыми барашками, плещась у их ног, обливала их, обрызгивала мелкими капельками. Их движения становились резче, и быстрее, Мария то сжимала его, стискивала и царапала, то вырывалась прочь, поднимала в воздух винные всплески, окунаясь в поднявшееся озеро.

Деннис еще не понимал, но ясно чувствовал ее страх, разделял его, разделял отчаяние и охватившее ее ярость – по коже неслись всполохи синего пламени, и каждое прикосновение обжигало его, заражало его, впивалось в кожу. Они превратились в звезды, обращающиеся вокруг общего центра масс, никогда бы не встретившиеся, никогда бы не оторвавшиеся друг от друга окончательно. Деннис закричал от боли, когда Мария, в очередной раз вскружившая вокруг него, вдруг обхватила ногами его талию, прижалась к груди, впилась в его лицо руками с диким взглядом. Ее волосы, превращенные в факел, искрились, как бенгальский огонь. И он, как Икар с оплавленными крыльями, вдруг осознал ее чувство, позволил расплавленной магме втечь в него, с диким криком полетел со скалы, с которой она невольно его сталкивала.

Деннис уронил лопату. Оступился, шагнув назад от могилы, развернулся механическим движением, устремив взгляд в сторону города.

«Вейлон».