Часы над кухонной дверью тикали невыносимо медленно и громко. Тик-так, тик-так – приближая неизбежное. Вейлон разрушался с каждым шагом – все сильнее ребра, будто уменьшаясь, сдавливали легкие, все сильнее плыло самосознание. Его колотило, как если бы сквозь тело проходил разряд тока – слишком слабый, чтобы убить, но вызывающий неконтролируемое, судорожное напряжение в каждой мышце. Он сглотнул, опуская веки, зная, что Эдвард приближается. Каждый раз, когда он был рядом, тело переставало слушаться, будто бы теряло связь с его разумом, беспрекословно подчиняясь чужой воле.

Есть вещи, к которым невозможно подготовиться. Например, роды, которые приходят не в срок и заставляют мчаться в больницу, вдавливая педаль газа в пол. Даже если собраны все документы и вещи, разум не справляется с нагрузкой. Вейлону оба раза было страшно до чертиков, и он очень хотел бы взять пример с Лизы, которая переживала эти моменты куда достойнее. Это не она едва не падала в обморок в родильной палате, это не она рыдала, впервые держа на руках новорожденных. Лиза никогда не осуждала его слабость – даже если та была, казалось бы, не к месту, даже если ей самой было тяжелее. Она продолжала видеть в Вейлоне достойного партнера, не обращая внимания на чужие слова, а тот - глубоко уважал ее за это.

Лиза сжала его дрогнувшую ладонь, глядя с сожалением. Это было больно видеть. Это было невыносимо – заставлять ее переживать что-то подобное. Может быть, лучше было бы отослать ее вместе с детьми. С чего он взял, что умирать вместе с ней будет не так страшно, как одному? Если бы только Лиза не настаивала на том, чтобы остаться вместе с ним! Если бы только она не любила его настолько сильно, чтобы защищать до самого конца…

Раздался звонок в дверь, и Вейлон опустил веки – должно быть, в неосознанной, отчаянной попытке отгородиться от всего этого кошмара. Лиза медленно поднялась и прошла в прихожую, чтобы открыть дверь.

– Пригласите? – шутливо произнес Эдвард.

Лиза отступила, и Глускин прошел мимо нее, не разуваясь. Зрение Вейлона чуть размывалось от головокружения, но он сразу узнал платье, в которое тот был наряжен. Черно-синий жаккард камзола, белоснежные жабо и манжеты, аккуратно перехваченные лентой волосы – он хотел в точности повторить их первую встречу. Вытащить ту полночь из-под осколков фоторамки, сдуть пыль и стеклянную крошку памятного снимка мрачного торжества. Повернуть время вспять и возродить в новом виде секунды, в которые он был влюблен. Секунды, которые Вейлон ненавидел больше всего на свете.

Лиза вернулась на стул напротив Вейлона, Эдвард выдвинул из-за стола третий и сел между ними. Кожа его лица была покрыта пудрой, глаза – подведены. Он был красив внешне, а грациозность была его привычной манерой держаться: несмотря на годы адаптации к современному миру, он сквозил другой эпохой – ту, ради которой люди изучали книги, ту, для изображения которой актеры исторических фильмов усердно тренировались. Его высоко поднятый подбородок и томный взгляд имитировали спокойствие – но Вейлон чувствовал бегущей мурашками кожей его вожделение. Эдвард был пленителен, в него можно было бы влюбиться, только лишь взглянув на него, но сейчас, будучи знакомым с самой сутью этого создания, Вейлон испытывал лишь отвращение. Он смотрелся так нелепо в их кухне.

– Я не отдам его Вам, - произнесла Лиза, заводя пряди светлых волос за уши. Она делала так, когда была очень сосредоточена или нервничала. Эдвард откинулся на спинку стула и обратил на нее насмешливый взгляд.

– О, как вы наивны, миссис Элизабет, - протянул Глускин, лениво прищуриваясь. – Он Вам уже не принадлежит.

Лиза нахмурилась, непонимающе склоняя голову, но Эдвард больше не одарил ее вниманием.

– Можешь снять это кольцо, Вейлон. Ты ведь уже пообещал мне.

Вейлон задохнулся от ужаса, заново осознавая. «Я сделаю все, что ты хочешь». Он действительно сказал эти слова. Глускин вынудил его, тупой бритвой выскреб из него обещание. Нечестно – но Эдвард не имел никакого понятия о честности. А сейчас он рубил хвост по частям, наслаждаясь предвкушением, играл с ними намеками и насмешками.

– Ну-ну, милый, - Эдвард дотронулся до его щеки, заставляя вздрогнуть от ощущения прохлады и остроты ногтей – горный хрусталь на кончиках пальцев. – Это скоро закончится. Земная жизнь – это наказание, Вейлон. Я хочу освободить тебя. Я хочу, чтобы мы вместе увидели рождение новых звезд…

Вейлон неотрывно смотрел в голубые глаза, чувствуя, как катятся по щекам горячие слезы – но не мог выдавить из себя рыданий. Перед смертью не надышишься, - мелькнуло в его голове. Пора было отпустить лезвие гильотины, нависшее над ним много лет назад.

– Я поняла, чего Вы добиваетесь, - вдруг засмеялась Лиза, качая головой. Горько, надрывно, весело – исступленно. – Вы пытаетесь внушить мне сомнения. Хотите, чтобы я думала, будто он меня предал. – Она стерла слезы со светлых ресниц и вновь задрала подбородок. – Будто в том, что происходит, есть и его вина. Но я знакома с Вашими методами.

Ее бледная кожа пошла румяными пятнами, брови сами собой сходились к переносице в яростно-скорбном выражении, а все ее стройное, тонкое тело дрожало яростью. Вейлон видел ее такой однажды – когда она защищала своих детей. Так же, как и сейчас, казалось, будто мгновение отделяет ее от того, как она набросится…

Глускин внимательно всматривался в нее, повернувшись к Вейлону профилем – с легкой улыбкой и восхищенным вниманием в глазах, стуча кончиками острых ногтей по столу. Лиза явно вызывала в нем интерес – но он не воспринимал ее, как противника. Как если бы она была псиной на цепи, а он – усевшимся в полуметре котом, наблюдающим за бессильным лаем. До рвоты, до сорванного голоса.

– Почему ты так хочешь привязать меня к себе? – наконец, выдавил Вейлон. – Ты можешь потратить вечность на что угодно, но я никогда не буду счастлив с тобой. Я никогда не смогу разделить твою любовь и твое желание.

– Не зарекайся Вейлон, - чуть прищурившись, ответил Глускин. – Сотня-другая лет усмирит тебя.

Лиза взмахнула рукой так быстро, что Вейлон отшатнулся - но Эдвард перехватил ее запястье даже не глядя. Глускин за секунду очутился сзади нее, вытащил из-за стола, крепко сжимая ее руку и обхватывая ладонью тонкую шею. Лишь после этого послышался грохот падающего стула.

– Не разочаровывай меня, пташка, - проговорил он, почти прижимаясь губами к ее уху. - Серебро, - кивнул он. – Довольно старое. Фамильная драгоценность?

Глускин сильнее стиснул запястье – послышался хруст, и нож для писем, настолько тонкий, что Вейлон едва успел разглядеть, выскользнул из ослабшей ладони. Лиза зажмурилась, с шипением вдыхая сквозь стиснутые зубы, и постаралась отдавить ему ноги пяткой – Эдвард лишь поднял ее чуть выше.

– Не трогай ее, - пролепетал Вейлон, вскакивая.

Лиза захрипела, впиваясь в руку Глускина, пережавшую горло, и засучила ногами по воздуху – маленькое, беззащитное существо в белом домашнем платье. Хмыкнув, он отбросил ее на кухонный гарнитур справа от себя, и Лиза сильно ударилась об угол, едва ли устояв на ногах. Вейлон хотел броситься к ней, но оцепенел. Тело его больше не слушалось. Лиза сплюнула зуб в раковину, и на ее губах выступила кровь. Прикрыв глаза, Глускин потянул ноздрями воздух.

– Отведи меня на супружеское ложе, - потребовал он. – Закончим все быстро.

Взревев, Лиза вновь бросилась на Эдварда – но какой мошкой она была для него! Теперь оба они были обречены перед чудовищной силой.

– Я ценю твое рвение, милая, – с веселым возбуждением зарычал Эдвард, вцепляясь в ее волосы и наматывая их на кулак, чтобы удержать. – Но это весьма бесполезная жертва!

– Убирайся к черту,- просипела Лиза.- Он тебе не достанется.

Глускин неприязненно цокнул языком – и впился в ее горло, выдирая кусок плоти. Вейлон отшатнулся, почувствовав на лице теплые капли, и медленно сполз по стене, не в силах оторваться от ужасного зрелища. Оглушительный крик стих, и Лиза обвисла в руках Глускина, вонзившего клыки в кровоточащую рану. Вейлона вырвало. Он не ел последние пару дней, но желудок продолжал судорожно сжиматься, исторгая желчь и слюну, не давая ему продышаться, пока слезы безостановочно текли из глаз.

Безжизненное тело Лизы тяжело упало на пол, и тяжелая поступь Эдварда направилась к нему. Он опустился на колено, протягивая Вейлону руку.

– Идем со мной. Я покажу тебе новый мир.

Вейлон поднял глаза. Всмотрелся в лицо, полное отобранной жизни. Он не мог поверить, что все закончилось. Не мог поверить, что так и не смог ничего сделать. Не смог спасти ни себя, ни любимую жену, агонизирующую на собственной кухне. Не смог даже шевельнуться под этим холодным взглядом, не обещающим ничего, кроме страданий.

Тишину разорвал звон стекла, и чья-то рука с серебряным ножом, чудом не полоснув его по лицу, распорола Глускину горло. Вейлон ошеломленно уставился на отброшенный нож, кровь на котором с шипением испарялась, а следом увидел вихрь черных волос Глускина, распустившихся в борьбе, когда его потащили назад. Рухнувший мир складывался по кусочкам: он заметил ближе к себе грязные босые ноги в разорванных колготках. Наконец, поднял взгляд на каштановые волосы, выполосканные в крови. Глускин боролся, но сильные руки вбивали его в пол каждый раз, когда он пытался приподняться – слишком много его крови, смешанной с кровью Лизы, было выпито. Наконец, крупные ладони с длинными ногтями сжали виски, послышался хруст и скрежет сминаемой плоти, и голова Эдварда приземлилась на колени Вейлона.

– Сожги подальше отсюда. Она ускользает, - девушка бросилась к Лизе. – Есть только один выход, если не хочешь потерять ее. Решайся.

Перед глазами у Вейлона побелело. Он услышал свадебный хор. Увидел улыбающиеся губы Лизы под фатой. И медленно кивнул. Вернув ему кивок, девушка повернулась к телу, стаскивая с пальца иссушенной кисти обручальное кольцо, несмотря на ожоги. Серебро,- вспомнил он.

Отплевываясь от желчного вкуса, Вейлон, держась за косяк, поднялся на ноги и вытер лицо рукавом. На ткани остались алые пятна.

– Иди.

Вейлон не помнил, как вышел из дома с глазами, затуманенными от слез и крови. Он начал приходить в себя у костра, в котором вспыхнули искрами волосы. Пламя жадно облизывало лицо Эдварда Глускина, тонкие губы и прямой нос. Кожа истлевала, будто бумага, и лопалась, постепенно обнажая кости скул. «Прах ты, и в прах возвратишься», - подумал Вейлон.

Сначала он плакал навзрыд. Потом, когда сил не осталось, рыдал молча. Потом смеялся. Потом отмывался в холодном пруду. Потом докладывал сухие ветви и смотрел, как они догорают вместе с костями. Спутав его с бездомным, охранники выписали ему штраф за разведение костра и вывели из парка за пять минут до открытия. Вейлон зябко поежился и побрел искать круглосуточный ларек, чтобы купить сигарет.